Текст книги "Джоби"

Стэн Барстоу
ДЖОБИ

Моей матери и в память о моем отце, хоть не они мать и отец в этой повести.

1

Джозеф Барри Уэстон – а для тех, кто знал его, просто Джоби – проснулся с ощущением, что сегодня должно произойти что-то необычное, и тотчас, в те короткие секунды, когда уже не спал, но еще не вполне пробудился, вспомнил: его мать кладут в больницу.

Он полежал с открытыми глазами, глядя, как сквозь задернутые занавески сочится в комнату утреннее солнце.

Джоби не очень ясно представлял себе, что случилось с матерью, и, поскольку никто особенно не порывался просветить его на этот счет, не приставал к окружающим с расспросами. Не такой он был человек, Джоби. Он только знал, что в последнее время ей часто нездоровится, и привык видеть, как, зажмурясь от внезапного приступа боли, она хватается рукой за бок пониже груди. Местный врач, когда она в конце концов обратилась к нему, направил ее в Крессли, к тамошнему специалисту по таким болезням. Специалист сказал, что, как только освободится место, ей придется лечь в больницу, где он сможет лично ее наблюдать. С тех пор, пока тянулись недели ожидания, рука ее все чаще хваталась за бок, а обыкновение жмурить глаза сделалось как бы ее постоянной приметой. У нее испортился характер – и без того достаточно резкая, она теперь на каждом шагу взрывалась по пустякам; отец Джоби в ответ на это все больше замыкался в себе, а Джоби, всегда готовый найти ей оправдание, пытался вообразить, каково, например, человеку, если у него все время болит зуб, – в самом деле, немудрено потерять терпение…

И вот его мать кладут на несколько дней в больницу. Джоби, пока ее не выпишут, переедет к тете Дэзи, а отец поживет один; обедать сможет на работе, завтрак и чай – готовить сам. Мона, двоюродная сестра Джоби, которая недавно лишилась места и не слишком утруждает себя поисками другого, будет за скромную мзду приходить к нему стелить постель, мыть посуду и прибираться, когда надо.

Так порешили на семейном совете, хотя Джоби видел в этом мало хорошего. Во-первых, плохо без мамы (с другой стороны, конечно, надо радоваться, что она уезжает, ее там вылечат, и она опять станет похожа на себя, когда вернется домой), а во-вторых, он недолюбливал тетю Дэзи, у которой характер и подавно не сахар, даром что она святоша, каких мало.

Но ничего, все не так страшно, когда жизнь сулит столько интересного: впереди – летние каникулы, целых семь головокружительных недель, а после его ждет уже не муниципальная школа на Тинсли-роуд, куда он ходил до сих пор, а классическая школа в Крессли. Нежась в постели, он вновь переживал те минуты, когда стало известно, что ему присуждена стипендия, – волнующие минуты, когда мистер Моррисон зачитывал в актовом зале короткий список тех, кто победил на экзаменах, и Джоби, обмирая, ждал, пока не назвали его фамилию – последней, потому что она начинается с буквы «у». А потом, с трудом дотерпев до обеда, помчался домой и так запыхался, что едва не рухнул в изнеможении, пытаясь отдышаться и пролепетать непослушным языком свою потрясающую новость.

– Джоби! – послышался снизу голос матери. – Ты проснулся? Тогда спускайся скорее, завтрак готов.

Джоби встал с постели и раздвинул занавески. На улице сияло лучезарное утро, даже сквозь стекло чувствовалось, как припекает солнышко. Под окном мальчишка-газетчик, соскочив с расхлябанного велосипеда, сунул в дверь газету «Дейли геральд». Джоби газет никогда не читал, но мог сказать заранее, что весь утренний выпуск сегодня опять про Гитлера – время от времени ему бросались в глаза заголовки, да и отец постоянно ворчал, что «нынче в газетах только об Гитлере об одном и пишут». О Гитлере Джоби знал не много: что он самый главный начальник над немцами, а немцы – это воинственный народ, который любит одеваться в военную форму и маршировать с ружьями взад-вперед по улицам. Вообще-то оно бы даже здорово, но только один раз они воевали с нашими, а в прошлом году хотели было затеять новую войну, и в школе тогда всех собрали в актовом зале, роздали противогазы и велели беречь как зеницу ока. Теперь его противогаз валяется где-то на дне стенного шкафа. Джоби давно туда не заглядывал. Первое время каждый носился со своим противогазом, потом они всем надоели.

– Джоби! Завтрак остывает! Ну-ка живо спускайся, ты что, не знаешь, как мне сегодня некогда? Больше звать не буду!

Джоби крикнул: «Иду!» – и начал одеваться.

Нет, если кто и знает все на свете, так это Снап – и про знаменитых людей, и про то, что делается в других странах, а чего не знает, то выдумает. Снапу только дай, часами будет рассказывать о Гитлере, о Муссолини, о мистере Чемберлене. От него первого Джоби перенял песенку, которую два года назад ребята горланили на всех углах:

 
Сегодня небо синее,
Поедем в Абиссинию,
Возьмем с собой патроны и ружье.
 
 
В далекой Абиссинии
Воюет Муссолини —
Стреляет из рогатки воронье.
 

Снап хвастался, будто сам ее сложил, но это еще ничего не значит. Дело в том, что Снап не всегда говорит правду. Не потому, что он врун, как некоторые, а просто не всегда умеет унять свою фантазию. Такой буйной фантазии Джоби ни у кого не встречал; иной раз не оборвешь его вовремя, начнет разводить турусы на колесах, а выдает за святую истину. Мало того, он и рассказы сочиняет, Снап, исписывает целые тетрадки – о ковбоях, водолазах, летчиках, о приключениях своего дяди на гражданской войне в Испании, – у него в шкафу накопилась уже такая груда этих тетрадок, что его мать постоянно грозится выкинуть их на помойку.

Самое интересное, кстати, что при такой богатой фантазии и умении сочинять рассказы – а иные из них не уступят никакому комиксу, до того их интересно читать, – Снап учится довольно средне и не вытянул на стипендию. Так что в классическую школу Джоби придется ходить без него, и это единственное, о чем можно пожалеть. Потому что Снап – его лучший друг, классный парень, что бы ни говорили такие, как Гэс Уилсон, которые дразнят его «рыжий, красный, человек опасный» и поднимают на смех за привычку нести околесицу и за полную никчемность по части спорта.

– ДЖОБИ!

– Иду-у!

Джоби спустился по лестнице и сквозь поток материнского красноречия двинулся к столу, привычно обходя подводные камни.

– Одеться мне нормально надо? Или, по-твоему, я должен завтракать в пижаме?

– Поменьше надо спорить со старшими! Садись и ешь! Дел сегодня по горло!

Она положила ему на тарелку две сосиски и ломтики поджаренного хлеба.

– Ты, часом, не забыл, какой сегодня день?

– Да зна-аю, – протянул Джоби.

– Учти, с минуты на минуту за тобой зайдет тетя Дэзи, а у тебя ничего не готово. Тебе еще чемодан складывать.

– Чемодан? Зачем?

– Рубашки взять, пижамы, майки. Хватит и того, что тетя Дэзи будет стирать на тебя, – не заставлять же ее ходить сюда рыться в шкафу каждый раз, когда тебе пора менять белье! Хотя бы для начала дам тебе с собой все чистое.

Отец, сидя по другую сторону стола в будничных брюках и жилете, но еще без пиджака и галстука, молча жевал сосиски, прихлебывая чай из белой большой кружки. Из-под закатанных рукавов рубашки видны были мускулистые длинные руки, оплетенные голубыми четкими змейками жил.

– А можно я возьму с собой пугач и лук со стрелами?

Мать, успев налить ему чаю, уже открывала ящики буфета и складывала белье в плоский чемоданчик.

– Лук и стрелы не уместятся в чемодане, заберешь их как-нибудь вечером, когда папа вернется с работы.

– Ну хотя бы автомобильчики можно?

– Не все. Очень надо твоей тете, чтоб ей загромождали дом разным хламом! Вот кончишь завтракать, отбери себе пяток-другой. Небось не на полгода я уезжаю!

– А сколько тебя там продержат?

– Кто их ведает. Недолго, несколько дней.

– А меня будут пускать к тебе?

– Вот это нет. Ребятишек в больницу не пускают, там лежат совсем хворые, им требуется тишина.

– Я могу не шуметь. Буду сидеть тихо как мышь, если нужно.

– Порядок для всех один. И потом, ты оглянуться не успеешь, как я уже вернусь, а покамест папа придет меня проведать и все тебе расскажет.

– Непонятно, почему тебя Дэзи не может отвезти, – неожиданно проворчал отец. – Чего зря баламутить людей, срывать с работы…

– Ну, ясное дело! – вспылила мать. – Как болит голова с похмелья или же лень одолела, так мы запросто отпрашиваемся с работы, а как жену везти в больницу, это значит баламутить людей. Сказано тебе, это твое прямое дело, и заодно узнаешь все, что полагается: в какие часы разрешают посещать и прочее.

– Просто-напросто не вижу смысла швырять на ветер деньги за полдня работы, вот и все. Мы вроде бы не миллионеры.

– Правильно, зато меня теперь недели две содержать не надо – значит, на этом выгадаешь. Скажи лучше, неохота отвозить, и точка. Потому и норовишь переложить на других.

Отец насупился.

– Не люблю я больницы. Мне от них не по себе.

– Эх ты, нюня! Жаль, не тебе ложиться под нож. Тогда бы точно была причина киснуть.

Джоби резким движением вскинул голову.

– Почему нож, мама? Разве тебя собираются резать?

– Мне надо делать операцию, Джоби, но это не страшно. Их делают людям каждый день. Я очень скоро вернусь домой, цела и невредима.

Она выпрямилась, стоя спиной к окну, и тень скрыла от него выражение ее лица, только поднятая рука отчетливо выделялась на ярком солнце. На матери было ее лучшее платье, и пахло от нее как по воскресеньям.

Джоби вдруг стало страшно. Мир этих взрослых недоступен пониманию, в нем невозможно разобраться. Ему говорят – несколько дней, друг другу – две недели. А сейчас он в первый раз услышал, что его мать собираются резать. Он не подозревал, что дело так серьезно. Впервые к нему закралась мысль, что она может вообще не вернуться. Кусок сосиски застрял у него в горле, точно корка черствого хлеба.

– Не уезжай, я не хочу, – выговорил Джоби.

Слезы хлынули у него из глаз. Взрослые всегда держатся так уверенно, словно все знают и ничего не боятся. А потом приходит минута, когда ты видишь, что они тоже беззащитны, и земля уходит у тебя из-под ног.

– Не уезжай, мама, не надо!

Она уже стояла рядом, и он уткнулся лицом ей в бок, обтянутый мягкой тканью, чувствуя, как ее ладонь поглаживает его по макушке.

– Ну тихо, тихо. Ну будет, Джоби. Ты ведь у меня молодец, настоящий мужчина. Как же, сынок, мне не ехать – не поеду, кто меня вылечит? И чем я скорее лягу в больницу, тем раньше вернусь домой. Не бойся, ничего страшного нет. Ты не успеешь опомниться, а я уже буду тут как тут, живая и здоровая.

Она протянула ему батистовый платочек.

– На-ка, вытри глаза, пока не пришла тетя Дэзи. Зачем ей видеть, что ты плакал, верно?

Всхлипывая, шмыгая носом, Джоби вытер слезы.

– А теперь быстренько доедай, похоже, это уже она.

В заднюю дверь постучали.

Тетя Дэзи вслед за этим открыла бы дверь и вошла в дом, но стук повторился. Мать вышла в судомойню. Оттуда послышались невнятные голоса, и она вновь заглянула в комнату.

– Это тебя спрашивают. Сидни Прендергаст. Принесла нелегкая, и так дел невпроворот…

– Снап? – Джоби вскочил с места. – Мне нужно с ним повидаться.

Он выбежал на заднее крыльцо и припустился по двору на улицу. В отдалении, сунув руки в карманы, брел с опущенной головой Снап.

– Эй, Снап!

Снап поднял голову и оглянулся. Когда он двигался развинченной походкой на своих длинных ногах, долговязый и тощий как жердь, нескладный, выворачивая внутрь колени, точно новорожденный жеребенок, и болтая руками, чудилось, будто он вот-вот распадется на части. На носу, густо усеянном веснушками, сидели очки в стальной оправе, губастый рот широко улыбался, открывая неровные крупные зубы. Но примечательнее всего в его внешности была шапка жестких пламенно-рыжих волос. Раз увидев Снапа, его уже невозможно было спутать ни с кем, его узнавали за четверть мили.

Снап прошел несколько шагов обратно и остановился, ковыряя носком башмака грязь на краю мостовой.

– Я с утра не могу идти гулять, – сказал Джоби.

– Ага, твоя мама мне сказала.

– Ей сегодня ехать в больницу.

– Знаю, ты говорил.

– А я буду жить у тети Дэзи.

– И это говорил.

Они помолчали.

– Я, может, сам за тобой зайду после обеда, если пустят.

– Меня не будет. Мы едем с мамой в Лидс, за покупками.

– А-а…

– Чай пить пойдем в кафе.

– Понятно… Тогда лучше вечером зайду.

– Я только не знаю, в котором мы часу вернемся. Хочешь, заходи на всякий случай.

– Ладно…

Снап подошел ближе, волоча ногу по краю тротуара.

– Ты ревел, что ли?

– Нет, – сказал Джоби. – С чего это ты взял?

– Подумал так, вот и все.

– В глаз что-то попало.

– Бывает…

За Снаповой спиной из-за винной лавки на углу показались тетя Дэзи и ее дочка Мона и свернули в их сторону.

– Вон, я вижу, тетя идет, мне пора.

– Ну давай, – сказал Снап.

– Значит, увидимся, да?

– Ага, увидимся.

– Не застану вечером, завтра утром зайду за тобой.

– Договорились.

Джоби переступил с ноги на ногу.

– Тогда счастливо, Снап.

Снап поднял руку.

– Счастливо, Джоби.

Он двинулся вразвалку навстречу двум женщинам. Джоби побежал домой.

– Это надо же – Снап! – усмехнулась его мать. – И где только он сподобился подцепить такую кличку!

– Так он ведь Сидни Норман Артур Прендергаст. Сокращенно – С-Н-А-П. Ясно?

– Сидни, Норман, Артур… Фу ты, с ходу и не выговоришь. Хоть с королевской фамилией тягайся. Ишь сколько имен навьючили на шею парню, немудрено, что малость очумелый.

– Никакой он не очумелый! Голова работает – будь здоров!

– Чего-то не больно заметно.

– Он много думает, а потом пишет про это книжки.

– Да ну?

– Говорит, когда вырастет, отдаст их напечатать. Можно бы, говорит, и сейчас, только не поверят, что это он сам написал, если откроется, что ему всего одиннадцать лет, вот он и ждет, пока будет шестнадцать, а тогда пошлет издателям.

– Интересные у него мысли.

– У него их полным-полно, интересных мыслей. Ни у кого их столько нет, как у Снапа.

– Ничего, вот пойдешь в классическую школу, познакомишься с другими ребятами, и, возможно, тебя будет меньше к нему тянуть.

Джоби, не вполне улавливая ход ее рассуждений, промолчал.

– А теперь лучше бы отложил автомобильчики, какие брать с собой. Тете Дэзи давно пора быть здесь.

– Они с Моной уже идут по улице, – сообщил ей Джоби.

Отец, все еще сидя за столом, сдвинул в сторону посуду и развернул газету.

– Этому Гитлеру поганому опять неймется. Теперь на Польшу точит зуб. Вконец зарвался, прохвост.

– Вот именно, – сухо отозвалась мать. – Я так считаю, вам с Черчиллем нелишне будет его осадить.

– Пускай не мне, но кому-нибудь – самое время. Попомни мои слова, нам с ним не миновать схлестнуться.

– Тебе, во всяком случае, самое время надеть воротничок и галстук.

Уэстон посмотрел на часы.

– Сейчас только полдесятого, раньше половины одиннадцатого нам там нечего делать.

– Во-первых, неизвестно, как будет с автобусами. А потом, не люблю я приезжать в последнюю минуту.

– Джоби, смотайся-ка наверх за моим барахлишком, – сказал отец. – Оно там на комоде. Запонку поищи не забудь.

Когда Джоби, выполнив поручение, спускался по лестнице обратно, из-за двери донеслось: «Есть кто дома?» – и в комнату, благополучно завершив долгое путешествие по Рансибл-стрит, вплыла из судомойни тетя Дэзи, ведя за собою на буксире молчаливую Мону.

Тетя Дэзи приводилась его матери старшей сестрой, потом шли два брата, потом – его мать. Один из братьев содержал в Колдерфорде небольшую слесарно-водопроводную мастерскую, другой два года назад переселился в Австралию. Родив первого ребенка (умершего в младенчестве), тетя Дэзи раздобрела и осталась толстухой навсегда. Едва дыша после тяжелого подъема по крутой улице, она плюхнулась на стул и принялась отдуваться, хватая воздух открытым ртом.

– Когда уж наконец пустят автобус вверх по Рансибл-стрит, – пропыхтела она; грудь ее то вздымалась, то опадала под черным мешковатым пальто.

– Скажи Теду, пускай заведет этот разговор в автобусном парке, – сказал отец. Он взял принесенные сыном воротничок и галстук и стал, слегка подогнув колени, перед зеркальной дверцей буфета.

– Совсем не обязательно тебе было сюда тащиться, между прочим, – заметила мать. – Нам только довести Джоби до автобусной остановки, а дальше он бы и один доехал.

– Да я думала, может, пособить в чем понадобится. – Тете Дэзи, которая сопровождала сестру, когда та ездила к специалисту, было, по правде говоря, обидно, что не она везет ее в больницу. – Ты честно не хочешь? А то гляди, могу поехать.

– Не надо, Дэзи, хотя спасибо тебе, конечно. Сами справимся.

– Уж я говорил ей: раз сестра предлагает, поезжайте вместе, – сказал отец. – Какое там, и слушать не хочет.

– Давай не будем опять начинать все сначала. Меня отвезешь ты, и кончен разговор.

– Ладно, будь по-твоему – рабочий день все равно поломали.

С той минуты, как в доме появились тетя Дэзи и Мона, отца точно подменили. В брюзгливом, недовольном голосе зазвенели веселые, озорные нотки, особенно заметные, когда он обращался к племяннице.

– Чего стоишь, Мона? Здесь разрешается присесть за те же деньги.

– Садись-садись, – подхватила ее мать. – Нечего мешаться под ногами.

Мона, молча стоявшая у стола, опустилась на стул.

– Чайку не выпьешь, Дэзи? – предложила мать. – В чайнике много осталось, я только что заварила свежего.

Тетя Дэзи ответила, что никогда не откажется выпить чашку чая.

– А ты, Мона?

– Я бы лучше водички какой-нибудь, если у вас найдется.

Тетя Дэзи с матерью украдкой переглянулись. Обе считали, что Мона к двадцати двум годам недостаточно созрела и развилась, и это пристрастие к шипучке вместо чая служило лишним тому свидетельством.

Наружностью Мона пошла в отца, Джобиного дядю Теда, который работал в Транспортной компании Колдер-Валли водителем автобуса, – темноволосая, несколько вялая, с тонкой талией и большой грудью, которую она пыталась скрыть и оттого привыкла сутулиться. Левый глаз у нее слегка косил, что чуточку портило ее мрачноватое красивое лицо. Она жила и двигалась как бы в полусне, как бы поглощенная чем-то вовсе не связанным с окружающей действительностью. Часто, когда к ней обращались, она не отвечала.

Это обыкновение грезить наяву стало причиной того, что, окончив школу, Мона успела раз десять сменить работу: то на фабрике, а чаще – в местных лавочках, где она служила продавщицей. Откуда-то ее увольняли, в других случаях она уходила сама – либо работа оказывалась неподходящей, либо чересчур придирались хозяева, тщетно пытаясь стряхнуть с нее сонную одурь. Она не обрастала подружками, предпочитая одиночество, была равнодушна к увеселениям и нарядам, бережлива и потому в промежутках от одной работы до другой никогда не сидела на мели.

Джоби достал из кладовой початую бутылку ситро, а мать ополоснула чашку для Моны.

– Тебе ничего, Мона, если в чашке? Я бы дала стакан, да некогда сегодня возиться с грязной посудой.

– Забудь ты про грязную посуду, – сказала тетя Дэзи. – Мона все вымоет, не беспокойся.

– А знаешь ты, Мона, что делать без меня? – спросила мать. – Утречком забежишь, постель уберешь дяде Регу, сполоснешь посуду, какая останется после него. Ну, еще пыльной тряпочкой пройдешься кое-где, а больше тебе делать нечего. Я только на днях устраивала генеральную уборку.

Тетя Дэзи окинула взглядом комнату, точно ища, к чему бы придраться, но напрасно. Не считая грязной посуды на столе, в доме, как всегда, царили чистота и порядок: кружевные занавески свежевыстираны, мебель отполирована до блеска, нигде ни пылинки, за начищенной чугунной решеткой камина теплится огонь.

– Джобины вещички твоя мама будет подстирывать, а тебе стирать не придется, дядя Рег будет все свое отдавать в прачечную и за покупками сходит сам, когда что надо.

– А по субботам и воскресеньям будет обедать у нас, – прибавила тетя Дэзи.

Джоби, выстраивая на серванте перед маленьким окошком игрушечные машины, слушал и с каждой минутой все меньше верил, что мать уезжает ненадолго, как она это представила ему.

– Ты, Нора, знаешь, я и сама бы приходила за тебя управляться, – продолжала тетя Дэзи. – Только куда уж мне переть в такую гору по вашей улице. Да и для Моны лучше, как-никак при деле, чем дома-то околачиваться попусту.

– Ничего, мы с Моной управимся за милую душу! – все тем же непривычно веселым голосом воскликнул отец. – Верно я говорю, красавица? Пускай привыкает девушка, сгодится, когда найдет себе муженька. Или, может, успела кого приглядеть?

– Приглядит она, как же! – фыркнула тетя Дэзи. – Уж я ли ей не внушаю: такой фефеле, мол, даже насморк не подцепить, а тем более – парня. Чем плох, к примеру, Генри Мазгрейв, за три дома от нас живет. Самостоятельный молодой человек, правильный, честный. Давно бы за тобой стал ухаживать, ты только взгляни на него поласковей.

– Ой, мам! – взмолилась Мона.

– Что – ой, мам? Очнись, пришло времечко! Не век тебе жить с папой с мамой.

– Но если мне не нравится Генри Мазгрейв…

– Чем это он нехорош, скажи на милость?

– Не потому, что нехорош. Он славный. Просто не хочется мне с ним любезничать, только и всего.

– Знаешь, лучше синица в руке, чем журавль в небе, – изрекла тетя Дэзи. – Будешь принца дожидаться на белой лошади, до седых волос досидишься в старых девах. И нас с отцом тогда не будет на свете, не подскажем, как помочь горю.

– Да хватит тебе, мам!

– Ладно, живи как знаешь. Попомнишь когда-нибудь, как тебя мать учила. Гляди только, не поздно ли будет.

– Дай срок, ей тоже кто-нибудь придется по сердцу, правда, Мона? – вступился отец. – Явится суженый – и готово дело.

– Вот-вот, потакай ей.

Джоби, обозревая свою разноцветную игрушечную автоколонну, пребывал в нерешительности. Какие взять с собой? На некоторых взгляд его задерживался дольше: «роллс-ройс-фантом», «ягуар», «миджет», гоночная модель «испано-суизы»… Еще недавно среди них красовался ярко-желтый открытый «фрезер-нэш», утрата которого стала одной из трагедий его короткой жизни.

Этот автомобильчик, как и остальные, он приобрел на кровные карманные деньги – шесть пенсов, выдаваемые по субботам, – и однажды гонял его по желобку вдоль края тротуара, как вдруг крошечная машина, набрав по неведомой причине скорость, вылетела на решетку водостока и прямо у него на глазах провалилась в черную воду.

– Готов твой малый? – спросила у матери тетя Дэзи.

– Сию минуту. Только сообразит, какие машины взять с собой.

Джоби приступил к отбору, выстраивая вереницей в сторонке самых дорогих его сердцу любимцев.

– Я думала, может, до автобуса дойдем все вместе?

– До автобуса? – пренебрежительно переспросила тетя Дэзи. – Случись такое со мной, Тед доставил бы меня на такси.

Отец, с расческой и щеткой в руках, оторвался от зеркала.

– Слушай, если ей хочется на такси – пожалуйста. Скажет – я хоть сейчас схожу за угол, вызову из автомата.

– Ценно, когда человек сам проявит заботу, не дожидается, пока попросят.

– Я бабьи мысли не обучен читать. Почем я знаю, когда им…

– Нет-нет, все в порядке, – перебила мать. – Не нужно никакого такси, вот я и не просила. Спокойно доеду на автобусе. В конце концов, я не лежачая больная.

– Пусть не лежачая, а все равно больная. Неспроста же тебя, Нора, кладут в больницу!

– Какая-то болезнь во мне сидит, это точно. И сколько времени сидит, а я живу обыкновенно, все делаю. Чего же ради мне сейчас строить из себя калеку!

– Как хочешь, а то давай возьмем такси, – сказал отец. – Еще не поздно позвонить.

– Не надо, Рег. Сказала – не хочу, стало быть, не хочу… А теперь, ради бога, уберем со стола – и поехали!