Текст книги "Сполохи детства"

Полагаю, моим главным качеством в раннем детстве была удивительная сердобольность. Я обладал слишком нежной душой и столкновение с жестокостью мира меня неизменно жалило. Помню, как мучительно жалел Леву, пострадавшего от качелей. Летом на речке я увидел, как злые мальчишки надувают через соломинку лягушек. На меня произвело это такое удручающее впечатление, что я несколько дней сидел дома, не желая никуда выходить. В другой раз я нашел возле крыльца на дачном участке выпавшего из гнезда птенца дрозда. Я принес его в дом и стал кормить хлебом. Думая, что спасу его – и он улетит. Но в тот же день вечером он умер. Я прорыдал несколько часов. А потом похоронил его возле сарая. Плакал я вообще очень и очень часто. Слишком часто для мальчика. Мне достаточно было встретить на улице кошку без хвоста, и глаза тут же наполнялись слезами. «Как же она живет без хвоста?! – думал я. – Это же ужасно!» Так же тяжело на меня повлияла сказка про серого козлика, от которого остались рожки да ножки. «Бедный козлик!» – убивался я целый час, растирая по лицу слезы. Это качество – чрезмерную жалостливость я, в конце концов, в себе возненавидел. Потому что страдания мои были нешуточны и терзали меня. Тем не менее, оно никуда не делось – и живет во мне по сей день. И хотя я человек жесткий и порой бескомпромиссный, меня приводят в совершеннейшее расстройство чувств то фильм, где творится нечто несправедливое, то книга.

Я уже был подростком лет пятнадцати, ехал в метро и читал какой-то трогательный отрывок. Меня за плечо тронула женская рука. Я поднял заплаканное лицо от книги.

– Все в порядке, мальчик?! – спросила какая-то добрая женщина.

– Д… д-да, – ответил я, всхлипывая. И поскорее вышел на следующей остановке, стараясь успокоиться. Было очень стыдно.

Большинство детей, к несчастью, совсем не такие, каким был я. Они отнюдь не питают нежных чувств к мучимым жизнью кошкам, жабам и серым козликам. Напрасно родители их идеализируют. Чаще всего дети жестоки. По большей части, от того, что у них еще не сформированы морально-нравственные ориентиры, и они не осознают многих важных вещей. В этом смысле я был удивительно зрелым ребенком. Возможно, потому, что рано обнаружил себя в этом мире, на этой планете, в этом растущем теле, способном испытывать не только физическую, но и душевную боль. Обнаружил – и понял, что люблю окружающую действительность и людей всем сердцем. Люблю, но при этом не буду предъявлять к ним слишком высоких требований, а всегда стану принимать их такими, какие они есть. Со всем их несовершенством, причудами, с удивительной способностью сопереживать и чувствовать. И даже отъявленных подонков я постараюсь понять.

И я искренне старался. Но некоторых понять так и не смог. Неправда будто бы нет черного и нет белого. Не нужно в самом отъявленном негодяе искать что-то хорошее, как советуют некоторые философы. Зло существует. Причем, в самой уродливой первобытной форме. И живет в отдельных людях. Оно всегда безразлично, малочувствительно, оно – полная противоположность зрелого интеллекта. Попросту говоря, одержимый злом человек всегда холоден и глуп. Умный, в силу своей тонкой нервной организации, не способен на зло. Просто потому, что к нему восприимчив.

* * *

Детская влюбленность выражается не одной только безобидной платонической симпатией, как порой кажется взрослым, забывшим детство, но и во вполне физиологичных проявлениях сексуальности: поцелуйчиках, обнимашках, «показывании друг другу пиписек».

Помню, как одного мальчика из моей детсадовской группы девочки обвинили в том, что он «показывал им пипиську». По их же просьбе, между прочим. Юный эксгибиционист покраснел до корней волос и от жгучего стыда расплакался. Воспитательница негодовала. Подозреваю, этот опыт помог ему навсегда усвоить – не обязательно демонстрировать то, чем тебя наградила природа, всем представительницам прекрасного пола без исключения. Потому что девочки могут быть коварны – и, не оценив твой порыв, предадут его огласке. В общем, паренька спасли от тяжелой участи в будущем.

Крайне удивленный странным поведением мальчика, я, тем не менее, представив зримо эту картину, испытал вдруг сильное волнение. Мне показалось, что это совсем неплохая идея – раздеться догола и обняться с какой-нибудь девочкой, которая мне нравится. Идея, и вправду, была неплохой. А для незрелого детского сознания и вовсе – гениальной. Но объект моей страсти пока был смутным и лишенным очертаний. Не станешь же обниматься с первой попавшейся. А вдруг она будет против?..

Уверен, подобные эмоции испытывал не я один. Между тем, идиоты, проектировавшие сады, с детской сексуальностью считаться не желали. Она для них просто не существовала. Детки уже выросли из ясельного возраста, ходили в старшую группу, и конечно, интересовались половыми отличиями у мальчиков и девочек. А туалет, тем не менее, был общий. Вот и подглядывали мальчики за девочками, а девочки за мальчиками. И познавали разницу полов в незатейливых играх. Порой – безобидных. Порой – не очень.

Не очень, когда самую красивую девочку группы, белокурого ангелочка Свету Березкину, мальчишки потащили в туалет и стянули с нее трусы, чтобы как следует рассмотреть – во всех ли местах она настолько же притягательна? Света потом отчаянно рыдала, а мальчишки, потеряв к ней всякий интерес, обсуждали увиденное. И пришли к выводу, что Березкина – то, что надо. Сам я в насилии не участвовал, но с согруппниками был согласен. «С Березкиной я бы мог обняться голышом, – думал я».

Впрочем, Света недолго оставалась первой красавицей детского сада. Однажды детей попросили принести анализы кала – «на яйцеглист». И сразу выявилось два «сифака». Так называли тех, у кого в анализах обнаружили яйца глистов. И, увы, Света Березкина была среди зараженных. Другим несчастным, в чьём организме жили глисты, поглощая за него манную кашу и компот, был всегда грустный и очень скромный мальчик по имени Дима. Он откровенно убивался из-за того, что согласился принести спичечный коробок с какашками. Но попробовал бы он его не принести! Тоталитарное государство – ничто в сравнении с советским детским садом. Точнее говоря, любое учебное и дошкольное заведение – модель государства в миниатюре.

Зачем воспитатели растрепали всей группе о тех, кто не прошел тест на отсутствие гельминтов или аскарид, для меня остается загадкой. Возможно, они просто не думали, что эта информация как-то повлияет на психологический климат детского коллектива. Что ж, они как всегда сильно заблуждались. «Сифаки» моментально стали отверженными. С ними никто не хотел общаться. И на прогулке они печально стояли в сторонке, понимая, что в животах у них поселились мерзкие черви – а значит, они больше не имеют права быть частью сообщества, чистого от паразитов.

Я с детства отличался излишней любознательностью. И, пока никто не видел, допрашивал Диму с пристрастием, желая узнать, откуда у него взялись глисты.

– Может, ты землю ел? – спрашивал я.

Дима с тихой грустью, глядя в пол, мотал головой.

– А может, у тебя дома кошка есть – и ты с ней целовался? – Познания я почерпнул у воспитательницы. Она в подробностях рассказала всем, показывая пальцем на «сифаков», почему у нормального ребенка могут возникнуть такие страшные проблемы.

– У меня нет кошки, – говорил Дима с такой убийственной интонацией, словно только домашний питомец мог спасти его от страшной тоски и разъедающего душу одиночества.

«Но откуда-то они же появились», – недоумевал я.

– Марь Иванна, – я тянул воспитательницу за рукав халата.

– Да, Степа…

– А может, глисты родились прямо в нем, в Диме?

Марь Иванна уставилась на меня с недоумением. Видимо, такая идея никогда не приходила ей в голову.

– Может быть, – сказала она строго.

И этим идиотским «может быть» на долгие годы поселила во мне страх. Я понимал: что бы я ни делал, как бы ни старался мыть руки и избегать контакта с кошками, в любой момент я могу стать «сифаком». Потому что моя теория о паразитах (это подтвердила сама Марь Иванна!) предполагает их самозарождение и дальнейшее распространение из моего тела на другие живые организмы. «Если у меня в животе будут жить глисты, – думал я, – должен ли я буду уйти от родителей и из детского сада, чтобы все они не заразились?» И твердо решил, поразмыслив, что никуда уходить не буду, но буду тщательно скрывать свою проблему. Та же Марь Иванна сказала, что с глистами жить можно, правда, будешь очень худой.

– Вот ты пьешь, к примеру, кефир, ешь булочку… а так за тебя булочку будет съедать глист, – доступно объяснила она.

«Ничего, – думал я, – пусть все похудеют. Им не помешает. Особенно Роме Прохорову». Рома Прохоров, и правда, был очень толстым мальчиком. Настолько, что через некоторое время его забрали из детского сада, чтобы воспитывать дома.

Многие завидовали Роме. Говорили, что дома хорошо. Только не я. Во-первых, дома было плохо. Там приходил пьяный отец и ссорился с матерью. Там можно было получить по лицу, защищая ее. Во-вторых, в отличие от школы, детский сад меня совсем не тяготил. Может, потому, что там не заставляли учиться ничему, что было мне совсем неинтересно.

Такие же светлые чувства я испытываю, между прочим, к родному вузу. Возможно, ранняя специализация у школьников – не такая уж плохая идея? Ведь мы проводим в школьных стенах тысячи часов, изучая то, что никогда в жизни нам не пригодится. Проблема только в выборе специализации, ведь у многих сфера интересов не может сформироваться окончательно вплоть до совершеннолетия. Да и потом – люди меняются с течением жизни, и далеко не все заканчивают тот вуз, в какой поступали…

* * *

Я всегда был влюбчивым индивидуумом. Девочки нравились мне с самых ранних лет. То есть я даже не помню того времени, когда мог сказать, что не разделяю детей на мальчиков и девочек. Хотя психологи полагают, что в самом раннем детстве дети едва ли не бесполы. Я тянулся к девочкам интуитивно всегда. Они вызывали у меня восхищение и восторг. Как редкие, очень красивые бабочки у энтомолога. Только мне пока не хотелось пронзить их – нет не иглой; и оставить рядом с собой навсегда, владеть ими, тоже не хотелось. Но общаться с девочками было очень и очень приятно.

Это потом, уже в школе, появился стыд, когда возникло понимание, откуда идет это влечение. К тому времени мне на понятном языке объяснили, что отношения между мужчиной и женщиной, между мальчиками и девочками, замешаны на неких низменных инстинктах. Сложности в межполовые отношения добавляли сверстники, искусственно огрубляя их; вульгарщиной, пришедшей из мира взрослых, их низводили в сферу темного и постыдного интереса. Даже «тили-тили тесто – жених и невеста» – отнюдь не безобидная дразнилка, как может показаться. Я ненавидел все эти отвратительные проявления ханжества. Но невольно стал стыдиться своего желания сблизиться с девочками. Развеялось оно, правда, довольно быстро. Спасибо другу Артему.

Мне было лет одиннадцать. Мы с Артемом, который был на два года старше, сидели на пляже возле Москва-реки и играли в карты, когда появились мои одноклассники. Они знали, что у меня что-то вроде романа в письмах с девочкой Олей. Я очень старался его скрыть, подозревая возможные насмешки, но, как это обычно бывает, все всплыло наружу. Вскоре мои письма цитировал весь класс. Все подтрунивали надо мной довольно жестоко. Но самое ужасное, что Оля, прежде поддерживавшая переписку, оказалась жалкой трусихой и предательницей. Как только наш «роман» всплыл наружу, она немедленно изобразила презрение ко мне, и в компании гордо задравших носы девчонок проходила мимо, игнорируя меня. Да еще заявила во всеуслышание, что я «ей не нужен», и что это я о себе возомнил. Было больно… Прежде меня никогда еще не предавала моя любовь. Тем более, та, что еще вчера писала письма, говорила, что я ей очень нравлюсь. Однажды мы даже шли вместе из школы, и я, набравшись смелости, взял ее за руку. И она не отстранилась… И тут вдруг такое…

Хохоча, одноклассники принялись меня задирать. Довольно безобидно. «Привет, жених!». «Где невесту потерял». «Ну, вы уже того с Олькой или как?» Артем некоторое время слушал молча, потом хлопнул меня по плечу:

– Молодец, Степка!

Ребята удивленно замолчали.

– А знаешь, в чем между вами разница? – спросил Артем самого языкастого.

– В чем разница? – переспросил тот.

– Разница, разница… – Артем засмеялся: – Один ебет, другой дразнится. Понял, дебил?

Тот хмуро кивнул. Ребята умолкли. И тихо переговариваясь, убрались с пляжа.

– Чего за баба у тебя? – спросил Артем.

– Она такая… – я вдохнул, а выдохнуть никак не мог, в груди пылало. – Такая…

– Познакомишь?

– Ни за что! – сразу выдохнул я.

– Ты чего такой жадный? – Артем стал перемешивать колоду. – Да, забудь, у меня баб и так полно. Хочешь, лучше я тебя познакомлю?

– Не надо. Мне Оля нравится.

– Ну и дурак, клевые бабы. И дают. Одна, знаешь, как сосется?! Ваще! Пойду – курева стрельну.

Артем пошел выпрашивать по пляжу сигареты. Хотя ему было лет тринадцать-четырнадцать, всегда находились беспечные мужики, которые даже прикурить давали… Я задумался, и понял, что завидую Артему. Как у него все просто – «баб полно». А я так люблю Олю, так люблю… А она обо мне и слышать не хочет. Наверное, со мной что-то не так. Вот бы, как Артем, находить себе девчонок, гулять с ними, обняв за плечо, «сосаться», а потом бросать – и все, больше о них не думать. Нет, у меня так точно не получится…

* * *

С возрастом для меня, конечно, все изменилось. Я узнал, что между мужчинами и женщинами, причем в самых разных кругах, установились странные торгово-финансовые отношения. Она, словно, продает себя. Он, словно, покупает ее. При этом общество четко разделено на два мира – мужчин и женщин. Где женщины – товары в гигантском супермаркете, а мужчины – соответственно, покупатели.

Такой подход к женщине, как к товару, я встречал слишком часто, чтобы его игнорировать. Это не просто распространенное явление – это данность. Причем, некоторые женщины совсем не против ощущать себя товаром – и стараются продаться подороже, приглядываются к покупателям, даже ищут сами тех, что посостоятельнее – и могут больше в них вложить. И мужчины не против. Они принимают правила игры. И даже довольны таким подходом, потому что он все упрощает. У меня самая крутая машина, квартира в центре Москвы, и самая крутая телка – что еще нужно, чтобы доказать, что я альфа-самец?!.

Я никогда не мог вписаться в эту схему. Просто в силу иного восприятия. Для меня женщина всегда оставалась прежде всего личностью, на втором месте – была ее сексуальная привлекательность и красота. Мне случалось обладать упоительно красивыми телками, но разочаровывался я в них моментально. Меня не притягивала их бледная личность. И дело даже не в животном магнетизме, который отсутствовал. Просто за шикарным фасадом действительно ничего не было. Натыкаясь на пустоту, я некоторое время растерянно уговаривал себя – что буду отлично смотреться в обществе такой дамы. В конце концов, это статусный вопрос. Но ничего не мог с собой поделать. Терял интерес, и спешил разорвать такую выгодную для имиджа связь.

Зато женщина, умеющая рассуждать, со способностями к саморазвитию, в которой ощущалась жизненная сила (но и женственность наличествовала, конечно же, тоже) меня сразу же привлекала. Причем, порой я оказывался кавалером весьма оригинальных особ. Но в их необычном поведении и нестандартном мышлении я находил особенную прелесть.

Более всего меня удивляли мужчины, которые умудрялись даже жениться на обладательнице шикарного фасада, за которым царила пустота. Разумеется, их брак был несчастливым. И как правило, разрыв сопровождался грандиозным скандалом, с дележом имущества и детей.

Я же находил в женщине друга. Интересного собеседника. Постель была важна. Но второстепенна. Можно оттянуться с моделями на полную катушку – так чтобы она «высушила» тебя до дна. Но удовлетворение будет исключительно физическим. Ни одна из них не даст тебе ощущения, что ты рядом со своим человеком – вот его плечо, он не бросит, не подставит, не предаст. И, черт побери, с ним тебе не скучно. Никогда не бывает скучно…

* * *

Когда мне было столько же лет, сколько Артему в тот год, когда мы сидели на пляже, его уже не было в живых. С компанией друзей они пошли в подвал, чтобы нюхать клей. Запаслись целлофановыми пакетами. Схема приема дури, в общем, была отработана давно. Несколько человек балдели, надев на голову пакеты. А один сидел рядом около получаса, а затем снимал пакеты, чтобы токсикоманы постепенно приходили в себя. Судя по рассказам Артема, который проделывал это несколько раз, кайф был невообразимый.

– Я улетаю далеко-далеко. Там вообще никаких проблем нет. Ни хуя нет… И ты летишь, летишь, летишь. Можно и глюки словить. Попробовать хошь?

– Нет, – решительно отказался я. Во мне всегда присутствовал страх перед утратой рассудка. Мне казалось, это жутко – сидеть в подвале с пакетом на голове, не контролируя ситуацию.

Интуиция не подвела, я не ошибся в своих параноидальных страхах. Паренек, который должен был снять пакеты с токсикоманов, решил сам тоже кайфануть – пока остальные в отключке. Совсем немного, чуть-чуть, только, чтобы почувствовать привычное расслабление… В результате, сантехник спустя трое суток обнаружил в подвале четыре трупа с пакетами на головах…

Но не будем забегать вперед. До предательства Оли, до знакомства с Артемом (с детства я дружил почти с одними только хулиганами), еще было далеко…

* * *

Сполохи детства расцветают радужными пятнами. В них я вижу железную ограду детского сада. Убогую игровую площадку с врытыми в землю шинами от грузовиков. Загаженную бычками и мусором, пахнущую мочой беседку – по вечерам в детских садиках распивали водку, пиво и вино местные алкаши. Асфальт в мокрых пятнах луж. На нем девочка на несколько лет старше меня рисует классики белым и розовым мелом. Как же я любил ее – школьницу второго класса по имени Арина. Она приходила в детский сад после школы с подружками, почти каждый день. Здесь был хороший асфальт, и можно было чертить на нем мелом. Девчонки скакали по классикам и прыгали через резиночку. А я просто стоял и разговаривал с ними, принятый в их взрослую девчачью компанию и ощущавший по этому поводу настоящее счастье.

– Степ, ты, когда подрастешь, женишься на мне? – спрашивала Арина.

– Да! – я кивал снова и снова. А девчонки хохотали. Им очень нравилась эта игра в «жениха и невесту». И никто не собирался меня дразнить, потому что сама Арина, заводила в их компании, была очень серьезна.

– Отлично, – говорила она и грозила пальчиком. – Смотри, не обмани. А то один моей маме обещал. А сам так и не женился. Вы, мужчины, все такие.

Однажды Арина наклонилась и поцеловала меня в щеку. До сих пор помню, как я смутился, и почувствовал, как от сладкого чувства ослабели ноги…

* * *

Через многие годы я приехал в район детства. Я пересекал двор возле давно закрытого и заброшенного детского сада, и вдруг встретил ее… Она была в школьной форме. Шла мне навстречу. Остановилась, уставилась во все глаза. Я смутился, прошел мимо. Думая при этом: «Что эта странна девушка ТАК на меня смотрит?» И лишь, когда миновал двор, и свернул за угол, вдруг понял – это же Арина. Только сильно повзрослевшая. В моей голове возник образ высокой девочки, ловко скачущей через резинку. Я развернулся, нерешительно пошел обратно, не слишком понимая, что делать. Хотелось с ней заговорить. Но как?!. Она явно меня узнала… Во дворе ее уже не было. Я обошел детский сад по периметру. Но она исчезла… исчезла из моей жизни навсегда.

* * *

Я много раз влюблялся в девочек и женщин просто за то, что они не похожи на других – парадоксально. Наверное, такая любовь больше свойственна женщинам. Они ценят в мужчинах оригинальность и талант, особые качества, отличающие их избранника от серого большинства. И для меня тоже, очень по-женски, отличительные черты существ женского пола всегда были необыкновенно важны.

Однажды я влюбился в девочку Олесю только за то, что у нее были огромные пухлые щеки. Сама она при этом была худенькой и маленькой. Тем удивительнее были щеки, делающие ее похожей на хомяка, а голову на грушу.

Я был так восхищен Олесей, что даже привел ее из детского сада домой, чтобы показать родителям.

– Посмотри, мама, какие щеки! – восклицал я, щипая Олесю за лицо.

Самое удивительное, что она не только не обижалась, но и принимала мои комплименты как должное, осознавая, видимо, что щеки – ее главное достоинство…

Когда через многие годы семнадцатилетняя Олеся поехала с мужем (она очень рано вышла замуж) в Италию, история повторилась в точности. Темпераментный итальянский таксист прихватил девушку за щеку и воскликнул восторженно: «Bellisimo!» После чего взбешенный муж взял его за воротник, собираясь устроить взбучку. Драку удалось предотвратить с большим трудом. Олеся рассказывала, что убедила мужа, будто у итальянцев так заведено. Как только увидят прекрасную женщину, тут же – хвать ее за щеку и кричат: «Bellisimo!»

С Олесей, которую все называли моей невестой (она не возражала), мы однажды отправились к ней домой. Там Олеся поведала маме, что собирается замуж. Олесина мама такому повороту событий совсем не обрадовалась – и выгнала меня взашей. Озадаченный, я обо всем рассказал своей маме.

– Грубые неинтеллигентные люди, – констатировала она. – Больше к ним не ходи.

И я не ходил. Тем более, что Олеся на следующий день в саду сказала, что мама попросила ее «своих кавалеров больше в дом не приводить». Подозреваю, будущему Олесиному мужу с такой тещей пришлось несладко.

Удивительным образом мы с Олесей после детского сада оказались в одной школе, в параллельных классах. И потом периодически встречались. Правда, о свадьбе речь уже не шла. Да и дружба у нас, в общем, не сложилась. Дружить с девчонками было не принято. Да и интересы у нас порядком разошлись.

Зато потом, уже после школы, мы неожиданно оказались в одной компании. И разговорились. Жизнь у нее, в общем, сложилась удачно. Сейчас Олеся многодетная мама. Я однажды видел ее малышей – у них грушевидные мордашки с огромными щеками…

В общем, для меня индивидуальность всегда была важнее такой банальной вещи, как красота. Впоследствии я почти влюбился в девочку, которая умела громко свистеть. У нее отлично получалось – может, потому, что двух передних зубов недоставало. Мне очень нравилась одноклассница, у которой один глаз был карий, а другой – зеленый. Меня в разное время привлекали поэтесса и любительница тантрического секса. Я обожал женщину, делавшую колоссальные успехи в бизнесе. И одновременно любил девушку-скрипачку с тонкой талией и большой попой. И конечно, когда я познакомился с фанатичной любительницей пауков, наш роман был неизбежен. Но о нем я предпочитаю не вспоминать.

* * *

В шесть лет от роду я уже был женат. Конечно, пока неофициально. Но брак был вполне серьезным – с моей и с ее стороны. Мы ходили везде, держась за ручку. Я целовал ее в щеку и губы. И она с удовольствием их подставляла. Мои малолетние приятели при виде такого «безобразия» выражали большое удивление. А мы заявляли им, что когда подрастем, обязательно поженимся. Нужно только немного подождать.

Подождать нас уговорила ее мама, женщина экстравагантная, с отличным чувством юмора и стиля. Я запомнил ее в широкополой красной шляпе с выгнутыми полями. Она постоянно курила сигареты через золотистый мундштук и меняла кавалеров, как перчатки. Почему-то предпочитала усатых мужчин. Я то и дело видел во дворе ее дома весьма своеобразных усачей – усы у них были разной степени длины, густоты и цвета – от моржовых боцманских до маленькой тонкой полоски под носом. Ей явно нравилось, что у ее малолетней дочери уже в таком возрасте завелся «жених» – меня она привечала, поила чаем и разговаривала со мной, как со взрослым. Как-то раз даже спросила, не собираюсь ли я отпустить усы. Я серьезно ответил, что, скорее всего, отпущу сразу усы и бороду – так в то время носил мой папа. Она неодобрительно покачала головой и сказала, что с усами и бородой я буду похож на полярника, и она не уверена, что Полина (так звали мою шестилетнюю жену) тогда будет меня любить. «Будет!» – уверенно возразил я. «Как скажешь», – согласилась, весело смеясь, ее мама.

Как некоторые моряки заводят себе жен в каждом порту, как курортники берут жену на время отпуска на теплых морях, так я имел жену только в дачном варианте. Мы общались только там. Город был территорией далекой от любви, и нам даже в голову не приходило когда-то встретиться там. Все происходило в течение двух-трех лет, а потом сошло на нет, как это бывает с подрастающими детьми, курортниками и моряками дальнего плаванья – ведь в этом нет ничего серьезного, это так, романчик на время…

Все началось в один прекрасный день, когда я копался на огороде. Меня отрядили прополоть сорняки, что я с большой неохотой делал. У наших соседей по даче поселилась интереснейшая старушка – художница. Маленький домик с верандой стоял на отшибе от главной усадьбы. Этот домик (он потом сгорел за считанные минуты) соседи сдавали на лето. Днем старушка гуляла, или сидела на веранде с мольбертом – и писала акварелью местные пейзажи. В то время она казалась мне очень и очень старой. По моим понятием, ей было лет сто, не меньше. Руки ее напоминали сухие ветки и сильно дрожали, но кисть она держала твердо, и картины, я отчетливо это помню, отличались четкими линиями, нисколько не смазанными.

Мама Полины каким-то образом познакомилась со старушкой-художницей и во что бы то ни стало вознамерилась, чтобы та давала ее дочери уроки. Эта прихоть и позволила мне обрести жену… Сначала я заметил девочку с ранцем, которая уверенно шагала мимо нашего забора. Она сразу заинтересовала меня миловидным личиком и огромными синими глазами. Потом я увидел ее еще раз, и еще… И наконец заметил, что она ходит к художнице. Тогда я припал к забору, и стал наблюдать за ней. Она сосредоточенно, не отвлекаясь ни на что, рисовала чашки и фрукты с натуры. А старушка делала ей самые разные замечания. На мой интерес к ним они поначалу не обращали никакого внимания. Но однажды художница позвала меня жестом своей подагрической руки – поманила костлявым пальцем – и я нехотя направился к ним.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила старуха.

– Степан, – ответил я.

Она тоже представилась, но я, увы, не запомнил ее имени.

– А это Полина, – сказала художница, проницательная, она, конечно же, заметила мой интерес к девочке. Но Полина была настолько занята рисованием, что даже не обернулась ко мне. Она осторожно водила кистью по бумаге, зажав от усердия во рту кончик маленького язычка.

– Понятно… – ответил я. И замер, не зная, что еще предпринять.

– Если хочешь, ты можешь приходить – смотреть, как мы занимаемся, – предложила художница.

Я радостно закивал: это было как раз то, на что я рассчитывал.

С этого дня я уже с утра дежурил возле забора – поджидал девочку с ранцем, а потом спешил за ней, на занятия по рисованию. Мне нравилось в моей первой жене буквально все. Но особенно ее покорность. «Можно я провожу тебя до дома?» «Да», – тихонько. «Я тебя поцелую… в щеку?» «Да», – едва слышно. «Давай я приду к тебе в гости». «Хорошо». Отвечала она, едва шевеля губками – что мне тоже очень и очень нравилось. Сам я в то время любил орать и командовать. Так что мы друг другу идеально подходили. Вскоре я стал повседневным гостем у девочки Полины. Тем более, провожатый ей требовался – путь до дома ей предстоял неблизкий – через лес.

– Ты куда опять идешь? – удивленно вопрошал мой дачный приятель Леха, на время он меня потерял.

– К Полине, – гордо отвечал я. – К своей жене.

Однажды он напросился пойти вместе со мной. И хотя сильно сомневался в наличии у меня жены, в первый же день убедился, что все именно так, как я и рассказываю. Полина сидела на лавочке возле дома, я подсел, по-взрослому обнял ее рукой за плечо и поцеловал в щеку. Она лишь робко улыбнулась в ответ.

– Видал? – спросил я Леху.

– Ага, – ответил он – не без зависти, как мне показалось.

Во дворе у Полины жил черный ворон с подрезанными крыльями. Обычно птица сидела на цепочке. Но иногда Полинина мама отпускала ее прогуляться. И тогда ворон с важным видом прогуливался всюду и бывал довольно агрессивен. Однажды я ему чем-то не понравился, и он погнался за мной, громко щелкая клювом. С тех пор я ворона невзлюбил. Обычно он был молчалив, но иногда на него находило разговорчивое настроение, и тогда он начинал громко кричать: «Здр-р-равствуйте! Здр-р-р-авствуйте! Кар-р-рлуша хор-р-роший!».

Дом у моей жены был трехэтажный. Все ее пожилые родственники к моменту нашего знакомства успели отойти в мир иной, оставив кучу никому не нужных вещей. Среди них было множество дешевых украшений, шляпок, пожелтевших фотографий и старинных книг. Умерший дедушка Полины собирал книжки-миньоны. Читать их было очень неудобно, из-за крошечного шрифта, а коллекционировать, должно быть, – напротив, удобно. Мне запомнилась одна – «Лесков, Медведь» – на обложке изображен был бурый мишка. Книжка легко умещалась в детской ладошке.

– Хочешь, бери себе, – предложила Полина. – Мне она не нужна.

И я, конечно, взял такой ценный подарок. И долгое время таскал его, как талисман. Пока он не затерялся где-то на даче.

Вообще, глядя на все эти вещи, заполнявшие старый дом Полины, как реликвии в европейских «лавках древностей» (есть такой уникальный бизнес у англо-саксов), я впервые подумал о том, что ничего не надо собирать и копить. Потому что потом этот ненужный хлам (а как только уходит хозяин вещей, они таковыми и становится) будет никому не нужен. Вещи без хозяина быстро теряют первоначальную ценность, тускнеют, и на глазах делаются прошлым.

Для шестилетнего мальчика я вообще слишком много думал. По-моему, это вредно. Потому что отняло у меня огромную часть беззаботного детства. Но тут уж ничего не поделаешь. Если родился с нейронами, которые слишком быстро бегают по нервным окончаниям, так и будешь с ними мучиться всю жизнь…

Так прошло лето. Наступила осень. А с ней и первая школьная пора. И совсем другие впечатления и влюбленности занимали меня. Следующим летом я почти не вспоминал свою подругу. Тем более что художница, как выяснилось, умерла за это время. И некому было преподавать уроки живописи девочке с голубыми глазами. И все же – я набрался смелости, и отправился к Полине.

Как оказалось, у нее совсем ничего не изменилось. Тот же ворон на цепочке в саду. Та же романтически настроенная мамаша с длинным мундштуком. И Полина, немного повзрослевшая за год, но все такая же прекрасная. Теперь она училась играть на фортепиано – учительница приходила к ней музицировать прямо домой. Я воспринимал эти два часа как вырванные из жизни. Если с рисованием я еще мог смириться – мне нравилось, как на бумаге проступают силуэты чашки, цветка в вазе и фруктов, то наигрывание однообразных гамм представлялось мне настоящей мукой. Все то время, пока она овладевала азами фортепиано, я сидел во дворе и дразнил ворона. Кидал в него маленькими камушками, а он налетал на меня с возмущенным граем.