Текст книги "Сполохи детства"

Метода действовала на меня своеобразно. Дрался я все чаще – восстанавливал справедливость. А учился я все хуже. После занятий мы с моими школьными приятелями чаще всего шлялись по улицам до самой темноты – играли в футбол, зимой – в снежки, ходили на реку. Однажды я так заигрался, что потерял сменную обувь. Родители это известие восприняли как катастрофу вселенского масштаба – денег у них никогда не было. Они все еще находились в статусе молодой семьи, хотя маме к тому времени столько всего пришлось пройти – она едва осталась жива. К счастью, на мешке со сменкой она предусмотрительно пришила фамилию и номер школы, так что обувь через пару дней нашлась – ее принес местный дворник, валялась возле ворот на футбольном поле…

Когда наступила зима, мы с Серегой как-то раз забрались на полный снега балкон черной лестницы и стали швырять снежками в прохожих. На улице было довольно оживленно. Они задирали вверх головы, а мы прятались, радостно смеясь. Я так метко кинул очередной снежок, что угодил одному дядьке прямо в голову. От неожиданности он подпрыгнул, и ондатровая шапка отлетела на асфальт. Мы снова спрятались. А когда выглянули, нашей жертвы на улице не было… И как ни в чем не бывало мы продолжили обстрел… Вдруг балконная дверь распахнулась и пострадавший мужик ухватил нас за воротники. Я ловко вывернулся, дернул портфель, и пулей шмыгнул на черную лестницу. Он закричал вслед: «Стой!» Но я и не думал останавливаться. Я несся, перепрыгивая через несколько ступенек, с такой скоростью, словно за мной гнались черти. Выбежал из подъезда и пустился наутек. И остановился, только когда дом остался далеко позади. Только тут я заметил, что Сереги нет.

«Плохо дело, – подумал я, – этот мужик наверняка его поколотит».

Отправился в Серегин двор и стал ждать его возвращения. Мой друг явился спустя минут пятнадцать, сильно подавленный с виду, но без фингала. Я бросился к нему с расспросами. И он поведал, что дядька этот, оказывается, не простой, а наш местный участковый. Он забрал у Сереги дневник и сказал, что завтра придет с дневником в школу.

– И тебя там тоже найдет, – закончил свой рассказ Серега.

– А ты что, сказал ему, как меня зовут? – возмутился я. – Предатель, что ли?

– Он тебя видел, так что готовься.

Три дня мы ждали визита участкового, чья голова была ушиблена нашим снежком, но он так и не появился. Сереге пришлось сказать, что дневник он потерял. Родители заподозрили сына в обмане – и на всякий случай всыпали ремня. Впрочем, его били настолько регулярно, что он даже не возмущался. Для меня же это происшествие прошло совсем безболезненно. Но кидаться чем-либо из окон я зарекся навсегда. И только однажды нарушил данное обещание, через несколько лет…

* * *

Я сидел дома с ангиной. Печальный, замотанный шарфом, с температурой – лихорадило сильно, вышел на балкон. И увидел, как справа к моему дому приближается девочка Оля, моя мучительная несчастная любовь, и вражина – Олег Муравьев, воспользовался моим отсутствием – и несет ее портфель… Действовал я стремительно. Побежал в комнату, нашел в коробке с игрушками надувной шарик, оставшийся еще с Нового года, наполнил его водой и завязал. Снаряд был готов за считанные секунды. Я видел, как такие же бомбочки пацаны швыряли на головы ни в чем не повинных граждан. Оля с Олегом как раз шли под моим окном. «Капитошка» упал им аккурат под ноги, и взорвался с глухим «бум», после чего «голубков» обдало водой с ног до головы. Они не двигались, шокированные случившимся. Я тоже заворожено глядел с балкона. Тут они подняли головы и увидели меня. Только после этого я спохватился, и отпрыгнул назад. Слишком поздно.

«Ну вот, – пронеслось в голове. – Зачем я это сделал?!» В детстве я частенько действовал импульсивно, и только потом думал. Наверное, это издержки незрелого разума.

Через некоторое время послышалось жужжание дверного звонка. Трезвонили настойчиво. Минут пятнадцать. Мои мокрые одноклассники были сильно возмущены моим поведением. Я решил не открывать…

Когда после болезни я пришел в школу, Олег Муравьев надвинулся и свирепо поинтересовался:

– Ты чего это дверь не открываешь?!

– Так… у меня звонок сломан.

– Врешь.

– Правда.

– Ты чего водой нас облил?! А?!

– Я?! Ты что-то спутал.

– Ничего я не спутал!

– Чего ты пристал?! – Серега, посвященный в подробности дела, толкнул Олега в грудь. – Тебе сказали, что спутал – значит, спутал.

– Ну, ладно, еще посчитаемся, – только и сказал Муравьев и попятился. Но потом о случившемся то ли забыл, то ли не захотел связываться. Тем более что Оля тоже делала вид, что не помнит это досадное происшествие. У нас как раз начали складываться романтические отношения – переписка давала свои плоды. Теперь портфель каждый день носил ей я. И, глядя на нее, задыхался от восторга, думая – боже, какая же она красивая.

В Олю были влюблены почти все мальчишки нашего класса. И даже те, кто учился на несколько классов старше. Поэтому мне пришлось тяжело. Но свою любовь я готов был защищать до последней капли крови. «Никого к ней не подпущу, – думал я, – она моя»…

Я и не заметил, как она расцвела. Появилась во втором классе, переехав с родителями из другого района. Была худенькая, белесая, с огромными глазищами. А через несколько лет вдруг стала первой красавицей школы. Но поначалу себя таковой не осознавала. А когда вдруг осознала, ее прекрасный характер испортился во мгновение ока. И кажется, не исправился уже никогда. Во всяком случае, мужа своего, кучерявого верзилу-спортсмена, она изводила своими капризами до крайней степени.

К тому времени, когда она вышла замуж, я окончательно в ней разочаровался. Тем более что в сексе она была холодна, как рыба, ложилась на кровать и лежала – люби меня – ну, наконец, ты уже закончил… Но до этого периода моей жизни еще было далеко…

Идите за мной. Наблюдайте за мной. Пока я двоечник, драчун и мелкий хулиган, ученик первого класса. Но уже на следующий год меня ожидает серьезный удар – все мои ровесники растут и крепнут, а я такой же – щуплый и маленький. Скорее всего, потому, что я очень плохо ем. Родителям не хватает денег даже на еду.

* * *

В общем, в первом классе я учился из рук вон плохо. Мне никак не давалось чистописание. Девочки выводили буковки аккуратно и ловко, как будто учились раньше в японской школе каллиграфии. У меня же, как я ни старался, получались корявые строчки непохожих друг на друга уродливых символов. Ко всему прочему, с моей головой явно было что-то не так с самого раннего детства – все знаки я писал в зеркальном отображении. Нет, я писал слева направо, как и полагается, но почему-то переворачивал значки. Точнее говоря, они переворачивались сами. Некоторые мне удавалось повернуть правильно. Но другие упорно вставали не так, как надо. В результате, моя учительница пришла к выводу, что я вообще не умею писать.

За «зеркальное письмо», за невнимательность, за плохое поведение (я частенько бил тех, кто мне не нравится) меня отправили на дополнительные занятия в «школу дураков». Так мы называли учебное заведение, где обитали дети попроще. Мы же сдавали небольшой экзамен, чтобы поступить в первый класс – так что наша школа числилась в лучших. В «школе дураков» с такими, как я, трудными детьми, работала женщина-психолог. Она собиралась сделать из нас маленьких гениев всего за несколько месяцев. Из нашего класса для корректировки выбрали троих – меня, моего приятеля Серегу (он был туповат с детства) и настоящую оторву – Свету Дубинкину – Тасве Кинабиду, как называл ее я, играя в переставление слогов имени. У Светы было две косички, неровно торчащие из головы, и отсутствовал передний зуб, что позволяло ей оглушительно свистеть. Вообще, с девчонками мы не дружили, но Света была исключением. В общем, компания для коррекционных занятий подобралась самая прекрасная.

Учащиеся «школы дураков» меня нисколько не волновали. В первом классе я думал, что самый крутой, и могу навалять всякому. Но как только мы оказались на территории школы, мне прямо в голову прилетел кирпич. Просто кто-то из «дураков» решил развлечься – запулить кирпичом в незнакомых ребятишек. Что ж, я убедился, что школу так назвали справедливо. Посетив местный медицинский кабинет, а он был «дуракам» действительно необходим, я с раненой головой, помазанной зеленкой, был затем препровождён к психологу. Эта «милая» женщина тут же обвинила в конфликте меня, заявив с порога:

– Ну и чем ты разозлил мальчишек?

Меня так поразила эта несправедливость, что я даже не нашелся поначалу, что сказать. Просто стоял, открыв рот, и смотрел на нее.

Вмешалась Светка:

– Я все видела, он совсем ни при чем. Мы только пришли. А они сразу…

– Молчать! – оборвала ее психолог. – Я не тебя спрашивала. Итак, я тебя слушаю…

– Ничего я им не сделал, – пробурчал я. – Я вообще их не знаю.

– Верится с трудом, – насмешливо заметила коррекционный педагог. – Просто так… по голове никто не получает. Усвой этот урок!

– Хорошо, – сказал я, прошел и сел за парту.

– Разве я сказала, что ты можешь сесть?

– У меня голова болит.

– Встань, и дождись разрешения…

Я нехотя поднялся, поплелся к дверям, встал возле них. Она выждала не меньше минуты, затем сказала:

– Теперь можешь сесть.

Я сразу понял, что перед нами на удивление злая тетка. И «коррекционный класс» будет не самым лучшим времяпровождением. Так и оказалось. До сих пор не понимаю, зачем она вызвалась вести эти уроки. Она сама явно ненавидела то, чем занималась, и тех, с кем занималась. Наверное, ей доплачивали за дополнительные часы.

– Значит так, – сказала она, – вы будете приходить ко мне после занятий три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу. Прогулов я не приемлю. Если вы не пропустите какое-нибудь занятие, я немедленно сообщу вашему классному руководителю. И родителям! Это понятно?!

Мы уныло покивали.

– Достали тетради, – скомандовала психолог, – посмотрим, как вы пишите…

Мои зеркальные каракули привели ее в ужас.

– Как тебя приняли в «такую» школу?! – вскричала она. – Скажи, ты не заикаешься?

– Нет.

– А раньше заикался?

– Нет.

– Странно. А тебе не удобнее писать левой рукой?

– Нет. Левой я вообще не могу писать.

– А ну-ка попробуй.

Я честно написал под ее диктовку несколько слов. Она совсем спала с лица – и я понял, что дело мое плохо.

– Я думала, ты хотя бы левша, – заметила психолог упавшим голосом. – Но нет…

– Мне очень жаль, – я даже начал ей сопереживать.

Больше она уже не выражала удивление или удрученность. Ее реакции на все наши ошибки и недочеты были одинаковы – гнев, крики, топанье ногами. Она натурально так заводилась, что прыгала, и крупные ее ноги то и дело ударяли в пол. Больше всего она невзлюбила Серегу, все время называла его «тупица, бестолочь, урод». Мне доставались другие эпитеты: «шизик, двинутый» и почему-то «волдырь». Причем, последнее было самым обидным. Я никак не мог понять, отчего я стал «волдырем». Свете «педагог от бога» объявила, что она вообще – не девочка, потому что девочки так себя не ведут. И постоянно подчеркивала, что девочка не может ходить без переднего зуба. Тасве Кинабиду отсутствие оного совершенно не мешало. По-моему, к своей внешности она была абсолютно равнодушна. Мне Светка напоминала лягушку – выражением безмятежности на некрасивой физиономии с большим ртом. Выдавали ее только озорные черные глазки.

Однажды мы возвращались с занятий, и Света обратила наше внимание на жигуль первой модели – копейку – красного цвета.

– Это Инны Самуиловны машина, – заметила она. Так звали психолога.

– Да ладно?! – не поверил Серега. – А ты откуда знаешь?

– А я видела, как она в нее садилась.

– Машину водит, – с уважением протянул Серега.

Меня почему-то это обстоятельство сильно разозлило. Но в следующую секунду злость моя сменилась растерянностью, потому что Кинабиду достала из портфеля перочинный нож и проткнула им колесо. Воздух сразу стал со свистом выходить из прохудившейся камеры.

– Ты что делаешь? – растерянно спросил я.

– Мщу, – просто ответила Света.

Потом с нами что-то случилось. Пока наша подруга прокалывала колеса, мы, подобрав кирпичи, разбили лобовое стекло, фары, помяли капот и двери, да еще попинали несчастную копейку от души. А потом радостно умчались, размахивая портфелями, думая, что нас никто не видел.

Конечно, нас мгновенно разоблачили. Кто-то из учеников видел, как мы громили машину, описал «злодеев» – и нас вычислили. Психолог на следующий же день заявилась в нашу школу «для умных детей» – и устроила посреди урока «показательный концерт» – она ругала нас перед всем классом самыми последними словами, называла «бандитами» и «ублюдками», а мы стояли, покраснев от обиды и смущения. Напоследок она сказала, что отказывается с нами заниматься, потому что она это делала по доброй воле, хотела нам помочь, но «таким сволочам помощь не нужна».

Больше в «коррекционный класс» мы не ходили. Просто числились в худших учениках класса, к тому же – неисправимых хулиганах. Нас нисколько не смущала такая репутация. Напротив – мы почти совсем перестали учиться, не обращая на учителей никакого внимания. Прогуливали уроки. Покуривали в туалете. Завели себе друзей среди туповатых старшеклассников. Я часто размышлял о том, что быть «сволочью» не так уж и плохо – по крайней мере, можно не посещать коррекционный класс.

Как-то раз я пришел к Свете Дубинкиной в гости. И сильно об этом пожалел. Семья у нее оказалась очень странная. Мама была на работе. А папа пьян и угрюм. Посмотрел на нас, покачивая полупустую бутылку водки в руке, и ушел в комнату.

– Не обращай на него внимания, – сказала Света, – он всегда такой.

Мы сели на кухню пить чай. И тут заявилась ее сестра лет тринадцати. Мне она казалась совсем взрослой. Сестра тут же налетела на меня с расспросами – серьезно ли у меня со Светой, или я так, погуляю и брошу?!

– Да я ничего такого не думал… – бормотал я, желая только поскорее от нее отделаться.

– Если ты просто так, то такие нам не нужны! Должен жениться. Понял?! – и она пребольно пихнула меня кулаком в бок.

Затем сестрица упорхнула к себе. Но через десять минут пришла снова. Причем, за это время она успела так размалевать лицо косметикой, что ее было сложно узнать.

– Ну как, решил – будешь жениться или нет?! – кулак снова пошел в дело…

В общем, очень скоро я распрощался. И решил, что больше к Дубинкиной в гости – ни ногой. А то еще заставят жениться. В мои планы это никак не входило. Тем более, на такой «красавице» без переднего зуба. Правда, она свистела как бог. Но, согласитесь, для сватовства – это маловато.

Серега вообще не понимал, почему я дружу со Светкой.

– Ты чего с Дубинкиной возишься? – говорил он. – Она же дура.

– Она веселая.

– Угу. Веселая дура.

– Да ладно, нормальная она…

Я и не подозревал, в какой хорошей школе я учился. И что меня ждет впереди. Если бы имел представление, каково приходится ученикам в других школах, наверное, постарался бы учиться получше. Но, увы, все приходит с опытом.

Первый класс я закончил с ужасающим результатом, получив несколько двоек в четверти. Но Серега умудрился меня опередить. У меня было три двойки. У него – четыре. У Светы – всего одна. Так что во второй класс мы с Серегой дружно пошли в «школу дураков». А Света Дубинкина переехала с родителями в другой район.

Я как-то раз случайно столкнулся с ней в магазине. И сразу узнал. Хотя прошло лет двадцать. Но у нее было то же лягушачье лицо. Правда, глазки потускнели. И слегка заплыли. На ней был спортивный костюм с оттянутыми коленками. Сальные волосы заплетены в те же нелепо торчащие косички. Теперь они смотрелись неуместно. Она явно пила. А может, и кололась. Во всяком случае, вид у нее был очень нездоровый. Я прошел мимо. Сделал вид, что не узнал. И вряд ли она разглядела во мне своего школьного приятеля.

Я потом долго еще испытывал очень неприятное чувство, вспоминая Свету Дубинкину – вернее, то, во что она выросла – сожаление, обиду за нее – как такое могло случиться? А может, не разбей мы ту машину, ее бы откорректировали как надо, и она бы выросла нормальной девушкой?.. Но, скорее всего, механизм саморазрушения был заложен в ней с детства. Он присутствует во всех нас. В той или иной степени. И уже от силы характера зависит, станешь ты человеком или выродишься в непонятную особь, лишенную интересов и смысла жизни.

Никак не могу вспомнить, как мои родители переживали мои первоначальные неуспехи в учебе. По-моему, мне было просто наплевать на их мнение, поэтому я это не запомнил. Зато в «школе дураков» я сразу стал почти отличником. Случилось чудо. Одобрение родителей – помню. А еще помню, как отец Сереги сказал, что мы – два дебила, «такую школу просрали, теперь учитесь, как все».

* * *

Мне всегда жалко детей, лишенных родителями огромной части детства – заботы о животных. Это обделенные дети. И боюсь, из них вырастают не самые полноценные взрослые. Все мои животные были удивительны. И все они были личностями. Однажды я приобрел даже коллективный разум – когда завел ненароком семь петухов, и они загадили весь дачный участок – как же ругалась на моих птичек бабушка, регулярно убирая за ними помет. Впрочем, и я тоже убирал его время от времени.

Больше всего в детстве я, как и многие другие, добрые и нормальные, дети, хотел собаку. Но родители упорно не желали мне ее покупать – резонно осознавая, что все тяготы по кормлению и выгуливанию животного лягут на их плечи. Тем не менее, я в очередной раз проявил колоссальное упорство. Причем, я был настолько настойчив, что даже «кончал жизнь самоубийством» – забирался на трубу отопления, которая шла от пола до потолка, и прыгал вниз, приземляясь с диким грохотом (меня научили правильно падать на дзюдо) и угрожающе заявлял затем:

– Смотри, мама, следующий раз будет последним! Я точно разобьюсь!

Вряд ли маму пугали эти угрозы, скорее ее достал мой постоянно нудящий над ухом голос: «Ну купите, купите, купите мне собаку!»

Мне было шесть, когда мама с папой и я поехали на «птичий рынок» – выбирать для меня собаку. Собаку! Не припомню более праздничного дня в моем детстве! Я еще не забыл ту теплую маленькую собачку, которую продал мой биологический отец-алкоголик, поэтому настаивал на варианте позубастее.

– Мне нужен крокодил, мама, – сказал я, – собака-крокодил. Чтобы она могла в случае чего отгрызть человеку ногу!

Но этот вариант был гневно отметен и признан полностью несостоятельным – «поскольку куда потом девать все эти человеческие ноги».

Возле входа на «птичий рынок» (даже не внутри) стоял помятый мужичонка в кепке, в коробке у него копошились милейшие белые комочки. Это было не совсем то, что я хотел. Точнее – совсем не то.

– Мама! – воскликнул я, подталкивая ее к рынку, где уже присмотрел отличного щенка ротвейлера, на худой конец – кавказкой овчарки. – Я этих не хочу. Мне нужен крокодил. Кро-ко-дил!

– Не обращайте на него внимания, – благодушно сказал папа, протирая очки. – Нам нужна маленькая аккуратная собачка.

– Так вот же. Маленькая, аккуратная, – заговорил мужик. – Порода – тибетский терьер.

– Я слышал о тибетских терьерах, – обрадовался папа. – Это пастушья порода. Очень верная и преданная.

– Ну да. Но они годятся и для содержания в домашних условиях. Для мальчика будет отличный друг. Берите. Совсем дешево отдам.

– А он не вырастает слишком большим? – забеспокоилась мама. И показала рукой: – Такой? Или может, вот такой?

– Что вы? – мужик взял маму за руку и опустил ее на уровень колен. – Вот такой. В самый раз!

Разумеется, Тишка, как мы назвали собаку, никаким тибетским терьером не был – он оказался дикой помесью болонки, пуделя и черт знает кого еще – и характер у него было совсем не пастуший и отнюдь не шелковый. Это был пес дикой смеси самых разных собачьих кровей – в нем жила свобода и лихая дурость. Когда он немного подрос, одно ухо ему поранили в собачьей драке – и оно повисло, и смотрело с тех пор немного вкривь и вкось, другое же топорщилось кверху – если он прислушивался, приподнималось. Он был кучеряв местами, а местами почему-то шерсть росла странными клоками – где-то длиннее, где-то короче. Белым он был только в детстве, потом же – постоянно грязно-серым. Что у него было от тибетского терьера, так это глаза – черные и пытливые. Он постоянно заглядывал тебе в лицо, как будто что-то выспрашивал: «хозяин, обедать будем?», «хозяин, как насчет погулять?» У него, как у Чарльза Бронсона, совсем не было возраста. То есть можно было подумать, что он уже родился старым. Однажды мы шли с собакой по улице, и какая-то добросердечная старушка воскликнула, обращаясь к своей внучке: «Анечка, посмотри какая старая усталая собачка». А у Тишки просто было дурное настроение, и он шел, понурив голову. Да, его одолевали приступы беспричинной тоски – как я уже говорил, все мои животные были личностями.

Я гулял с Тишкой без поводка, и он поначалу никуда не рвался, всегда держался рядом. Но когда подрос, стал постоянно убегать из дома – срывался с места и на бешеной скорости уносился вдаль – навстречу вольному ветру, собачьим свадьбам, стычкам с другими псами и никем не контролируемой свободе. Искать его было бесполезно. Обычно он находился сам. Через несколько дней как ни в чем не бывало сидел возле подъезда – а вот и я, не ждали?..

Когда мы выезжали на дачу, его «боялись» все отдыхающие на пляже. Но не по причине зверского нрава, а потому что он был – профессиональным вором. «Тишка, Тишка идет», – проносился шепоток, и все начинали прятать вещи. А он, немного полежав для виду, начинал затем носиться кругами и таскал на мою лежанку все подряд – носки, сумки, майки, шапки, полотенца. Наверное, он считал, что таким образом платит хозяину за счастливую жизнь. Недовольные отдыхающие прибегали через некоторое время и разбирали свои вещи обратно. Они даже несильно ругались на нас – потому что отлично знали Тишку и все его повадки…

Когда у меня должен был родиться младший брат (это случилось через несколько лет) мама решила серьезно со мной поговорить.

– Тишку надо отдать, – сказала она твердо. – Маленький ребенок будет в доме. Собаке – не место. Ты уже большой мальчик, должен все понимать.

Я очень расстроился. Но, поскольку хотел братика – мне казалось, я буду читать ему те же книги, какие обожал сам, отдам ему все свои игрушки, и научу, как правильно в них играть, мы будем смотреть одни и те же фильмы и вместе ходить гулять во дворе (как же сильно я ошибался – у него оказался абсолютно иной вкус, и книги он совсем не любил, да и вообще – характером больше походил на моего нового отца) – в общем, я печально согласился. Тишке нашли другого хозяина. А через неделю пес снова оказался возле нашего подъезда. Его вернули. А он опять сбежал. Так повторялось несколько раз, пока папа не сказал: «Так больше не пойдет!» и отвез его в деревню – к своему другу по институту. Оттуда Тишке вернуться было тяжело, и он, видимо, смирился с тем, что жизнь его теперь будет проходить в ином месте, с другим хозяином. Да и я тоже – я подумал, что в деревне ему будет здорово, ведь там можно бегать на воле.

Родился братик, родители целиком сконцентрировались на нем, а мне новый родственник оказался настолько неинтересен после первого же знакомства – что я сразу пожалел о том, что согласился отдать Тишку. Слюнявое бессловесное существо лежало в кроватке и сосало соску. От него не было никакого толку. С ним даже поговорить было нельзя. Он был меньшей личностью, чем Тишка – несомненно.

– Мама, когда же он заговорит? – стал я доставать маму расспросами.

– В одиннадцать месяцев, – ответила она, будучи стойко уверена, что именно так оно и будет – поскольку я в одиннадцать месяцев уже внятно болтал. Но мой брат «задержался в развитии», в одиннадцать месяцев он все еще лопотал невнятно, и я разочаровался в нем еще больше.

Поэтому через некоторое время я завел себе хомяков. Сразу пару. Мне хотелось, чтобы это была счастливая семья – довольные друг другом любящие супруги. Не случилось. Хомячиха оказалась самой настоящей сукой – дамой очень дурного характера. Большую часть дня она гоняла несчастного хомяка-мужа по аквариуму и кусала его, а он визжал от боли. Вдобавок ко всему, она никак не желала становиться ручной. Когда бабушка сунула в аквариум руку, желая погладить «милую мохнатую мышку», хомячиха прокусила ей большой палец почти насквозь. Каким-то образом у этой несчастной семьи грызунов все-таки случился акт любви. Так что через некоторое время жуткая мохнатая стерва родила потомство, но сразу же его и сожрала – настолько она была злобной тварью. Меня произошедшее повергло в шок. И все-таки я взял хомяков (уже не слишком любимых) на дачу, где отпустил их немного побегать по участку. Разумеется, они тут же затерялись в траве – я думал, сгинули навсегда. Но на следующий год, а ведь прошла довольно холодная зима, да и осень не была теплой, сидя на крыльце, я вдруг с удивлением увидел своего серого хомяка-мужа. Он выглядывал из-под плиты, которая валялась на участке после строительства нового фундамента. Подняв плиту, я обнаружил под ней множество прорытых ходов и запасы – желуди и ягоды. Хомяк оказался тем еще выживальщиком в экстремальных условиях – он превратился в настоящего дикого зверя. Злобная жена покинула его (подозреваю – сразу же), и он зажил вполне себе счастливо. Я был за него очень рад. Аккуратно опустил плиту на место – и пожелал ему долгой жизни на воле. Эта дура, наверное, и не подозревала, что имеет дело с настоящим мужиком, способным на такой подвиг!

Затем случилась эпопея с коллективным разумом петухов. Я ехал на дачу через «птичий рынок», и увидел, что там, прямо с машин, продают за считанные копейки желтые пищащие комочки – крошечных цыплят. Я набрал их сразу целую коробку – двадцать штук – и привез на дачу. Взрослые махнули на мою новую забаву рукой – пусть мальчик развлекается. Вскоре выяснилось, что «падеж птицы» весьма велик. В первый же день скончались два цыпленка. На следующий день – еще один. Это притом, что я постоянно кормил их и поил. В конце концов, остались семеро. Крепкие, поджарые птицы. В этих «соколах» я мог не сомневаться – они точно выживут. На макушках у семерки проклюнулись красные гребешки, клювы удлинились, стали заметны ноздри. По утрам, когда я выходил на крыльцо, вся стая бежала ко мне, зная, что я скоро начну рассыпать зерно. Мне специально под нужды петухов покупали его регулярно родители. По участку мы ходили все вместе – куда я, туда и птицы. Понятия не имею, почему среди них не было кур – одни мужики. Семеро. Не отставали от меня ни на шаг. Я попробовал выйти с ними за калитку, прошелся по улице, они уверенно держались за мной. Не в рядок, а вразнобой – как будто специально рассредоточились, чтобы напасть на невидимого врага. А через некоторое время каждое утро петухи стали встречать меня дружным «кукареку» – приветствовали, как только я появлялся на крыльце. Что примечательно, раньше не будили – то ли деликатничали, то ли не поняли, что, если ты тупая птица, с тебя малый спрос, и орать можно круглые сутки… Наступил август, пора уезжать с дачи, и моих петухов отдали в местную деревню – боюсь, они пошли на заклание. Что ж, такова судьба всякого бравого отряда, который предает боевое командование.

Потом у меня жили и черепахи (одну я лично поймал в горах Средней Азии), но в Москве она очень быстро захирела и сдохла – наверное, привыкла к вольной жизни, и крыса (я везде носил ее на плече, и мы с ней целовались – у крыс маленькие приятные язычки, которыми они щекочут губы), но, увы, крысы долго не живут (хотя это удивительно умные существа), и кошки (их было несколько – и все ушли от меня очень по-разному, больше всего я жалел полуслепого кота, которого задушила стая диких собак).

В общем, в плане животных я был очень счастливым ребенком. Я глубоко убежден, что раннее общение с животными наделяет нас не только обыкновенной добротой, столь ценным качеством в нашем жестоком мире, но и пониманием мира вообще – его многообразия и сложности. Наверное, без моих зверей, которых я отлично помню всех до единого, не существовало бы некой важной части меня, сформированной их присутствием в моем детстве. Они повлияли на мое взросление, подтолкнули его, и каждая из этих удивительных звериных личностей живет теперь и в моей собственной – человеческой персоналии.

* * *

Многие интеллигентные родители стремятся сделать детям «прививку культуры», не осознавая – нужна ли им эта прививка, или без нее можно обойтись. Даже в самой рафинированной семье может вдруг родиться талантливый сантехник или, к примеру, электрик, которого ваша «культура» будет только раздражать. И он в этом совсем не виноват – такую душу в него вложили при рождении, так бегают нейроны в его мозгу, такие формируются у него увлечения, и такие занятия он себе избирает. А если вдруг последует той дорогой, какую ему будут навязывать родители, получится еще один несчастный человек с неврозами.

К тому же, «прививка культуры» – вещь опасная. От такой вакцины может раз и навсегда остаться ничем не вытравливаемый след в душе. Да и укол иглы бывает довольно болезненным.

Моя мама, не понимая, кто я и зачем создан (а никто и никогда не понимает обычно своих детей, уверяю вас) решила во что бы то ни стало привить мне культуру. С этой целью она принялась таскать меня в самые разные музеи нашего города, картинные галереи, на выставки непонятнейшего авангарда, в оперу, на балет. И делала это так часто, в ущерб моим собственным интересам, что мои походы с мамой «за культурой» я в буквальном смысле возненавидел. Прививка возымела обратное действие – вызвала отторжение. Я до сих пор с трудом воспринимаю оперу, хотя, обладая идеальным слухом, могу напеть некоторые арии, буквально ненавижу балет (все эти прыжки и телодвижения по сцене в обтягивающих трико кажутся мне на редкость глупыми), на выставках я начинаю мгновенно скучать, и даже архитектура (этот особый вид искусства, который я поначалу ценил) сейчас, после путешествий по всему миру, вызывает у меня зевоту. В детстве меня всем этим перекормили. Нет, кое-чего мама все же добилась. Я неплохо разбираюсь в живописи, в оперном искусстве, немного понимаю в балете (мог бы даже написать критическую статью на ту или иную постановку) – но меня под пушкой не заманишь на какой-нибудь спектакль или на выставку.

То же самое, увы, произошло и с драматическим театром. Хотя я с большим интересом сначала внимал действию и диалогам, льющимся со сцены, но мама выбирала спектакли все сложнее, чтобы мое развитие в сфере искусства продвигалось как можно активнее. Дошло до того, что на моноспектакле одного известнейшего актера я встал из второго или третьего ряда (точно не помню) прямо во время действия и громко выкрикнул: «Какая чушь!» После чего быстро удалился по проходу. А он продолжил монолог – весь спектакль состоял только из его текста. Самое удивительное, что многие годы спустя я увидел этого актера в одной телепередаче. Он с грустью рассказывал, что вот уже десятки лет не делает моноспектакли, потому что в Москве один мальчик лет шести встал во время действия и, молвив: «Не верю ни единому слову, как старик Станиславский!» удалился. Так в его памяти трансформировался этот эпизод из моего детства. Мне жаль, что я отравил карьеру этого достойнейшего человека, но такова жизнь…