Текст книги "Практическая антимагия"

Каждый шаг давался с таким трудом, будто под ногами лежала не равнина, а непроходимое болото. В голове поселилась единственная мысль: а не развалюсь ли я на куски? Мне вообще было непонятно, зачем и куда я иду. Наверное, черви добрались и до мозга. По крайней мере, звуки их трапезы были такими четкими, словно мерзавцы копошились в моих ушах. Вдруг вспомнились слова пророчества. Черви – предвестники его появления. Тьма – его подруга. Ужас – его брат. Смерть – его войско. Подумаешь о демоне…

Тот, о ком писала безымянная прорицательница, появился. И с его приходом ветер стих, трава пугливо прижалась к земле, а луна спряталась за сотканной из туч вуалью. Теплый и легкий воздух внезапно потяжелел и зазвенел иглами холода. Точь-в-точь как в кошмаре.

Небожитель. Хашантар. И мой враг. Мой странный враг, являющийся только во снах. Я никогда не видел его наяву, да и не мог видеть, ведь, согласно легендам, он был повержен задолго до моего рождения волшебником Мараманом.

Враг гордо восседал на твари, словно под ним находился великолепный породистый жеребец. Хотя до жеребца, даже непородистого, этой твари было так же далеко, как мне до эльфа.

Тварь напоминала лохматую псину размером с быка. Серая и густая, как борода гнома, шерсть спуталась на боках, стояла дыбом на загривке, взбиралась змейками по козлиным рогам и жглась углями глаз на заросшей морде; нос – как будто растянутый в длину свинячий пятак – плотно порос серым пухом. Только хвост был лыс, как у крысы, – мерзкий розовый хвост, который качался из стороны в сторону. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда…

Движение хвоста сгущало мрак, под мохнатыми лапами сохла трава. Не сомневаюсь, человек на моем месте уже давно испустил бы дух от страха. Мне испускать было нечего, разве что червей. Страх так и не поселился в моем мертвом сердце.

Бежать было бессмысленно. Куда? Если сама тьма помогала моему врагу. Зачем? Если я надеялся, что меч врага вернет меня в реальность. Поэтому я просто тупо стоял и дожидался своей печальной участи, словно чучело для армейских тренировок.

Долго, очень долго.

Враг не спешил. Медлил, одергивая свирепую и нетерпеливую тварь. Растягивал удовольствие, понимал я, откладывая мою смерть.

Он остановился в трех шагах от меня – закованный в кроваво-черные доспехи и безмолвный, как Смерть. Его тварь скалилась, рычала и пускала слюни в предвкушении пира, где единственным блюдом было мое гнилое тело. А я терпеливо ждал момента, когда меня начнут рвать на куски. Как и прежде, Хашантар молча взирал на меня огненными глазами сквозь прорезь в рогатом шлеме.

Небожитель вытянул из-за спины змеевидный меч. Почуяв руку истинного владельца, черная сталь пошла пламенем; фонтаном взметнулись яркие искры; на доспехах заиграли отблески. До моей унизительной гибели оставалось немного. Но я радовался, что меня вот-вот разрубят на части, словно коровью тушу. Как только это произойдет, я вновь окажусь в реальности. Во всяком случае, надеюсь, что окажусь. Иначе…

Меч взметнулся, его пламя заколыхалось. Мгновение, и он прошел сквозь меня, не встретив никакого сопротивления. Тут же зашипели в предсмертной агонии черви, с писком лопнули их белые жирные тельца; а я стал наполовину меньше ростом. Всего лишь один удар – и мои гнилые ноги вместе с подпаленной задницей, или что там от нее осталось, оказались в двух шагах от такого же гнилого и подпаленного туловища.

Боли по-прежнему не было. Надо мной висело бескрайнее небо и испуганно дрожали звезды; где-то между ногами и туловищем возились уцелевшие пожиратели плоти; поблизости глухо шлепала голодная тварь, подбираясь ко мне.

Кончено. В лицо ударил жар, на щеки полилась горячая слизь, мохнатая уродливая морда заслонила небо. Зубастая пасть-бездна раскрылась, пожирая меня. Я почувствовал, как клыки входят в голову, и ясно услышал, как в теплой и влажной темноте хрустнул мой череп.

Глава 2
В ожидании свободы

Опять этот кошмар. Снова Хашантар явился ко мне. В ночной тишине, под холодным взором звезд вылез из сумерек сознания с одной лишь целью – убить. И убил. Рассек на куски мое слабое тело. К счастью, пока лишь во сне.

Увы, реальность была немногим лучше. Дурной сон сменился серыми каменными стенами темницы – такими же древними, как этот мир; благо не холодными, учитывая время года. За узким зарешеченным оконцем голубел клочок утреннего неба; под потолком слегка подрагивали собственноручно созданные огоньки – скудное наследие одного из убитых мною магов; по левую руку в двух локтях над полом парил знакомый призрак, именующий себя другом.

– Ты стонал во сне, – сказал он.

– Кошма-а-ары, – зевнул я.

Призрак над чем-то призадумался. Собственно говоря, вряд ли он был таковым, но другого слова для этого существа я не находил. Да, его черную бородку клинышком и кожаные цвета ржавчины доспехи со шнуровкой на руках и шее нельзя было пощупать, а руку – пожать. С таким же успехом можно было щупать воздух; пальцы свободно проходили сквозь одежду и тело существа, как будто его и не было. Однако на этом сходство с настоящими призраками заканчивалось. Призраки всегда одноцветны. Можно запросто смотреть сквозь них, как сквозь тонкое стекло светло-серого или бледно-голубого цвета. Сквозь этого призрака что-либо разглядеть было сложно. Наверняка он путешествовал, как я. То есть покидал на время тело. Только почему-то был виден простому глазу и скрывал свои способности. Призрак вообще не любил говорить о себе.

Он парил в шаге от меня, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, будто сидел в незримом высоком кресле, откинувшись на спинку.

– Давно тут? – спросил я, усаживаясь на лавку.

Он покачал головой, и круглый кожаный шлем, закрывающий лоб и уши, блеснул серебристыми символами – словно рыбный косяк выпрыгнул на мгновение из озера, сверкая чешуйками в солнечных лучах. Вычурные символы были мне неизвестны. Ни гномы, ни эльфы, ни люди точно не пользовались такой письменностью. Хотя некоторые завитки отчасти напоминали те, что случалось видеть в текстах всех эленхаймских народов.

– Ну и что творится за пределами тюрьмы?

– В двух словах не расскажешь, – ответил я, и перед глазами возникла Лилия. Моя лапушка-зайка, замученная ублюдками-некромагами. Как там сейчас она? В таверне ли? На пути ли в Желтые горы? Удалось ли им ее накормить?..

Новостей действительно было много, и все они, так или иначе, были связаны с моей скромной персоной. Новость первая: я убедился, что моя дочь жива. Новость вторая: я наконец-то узнал, где ее искать. Новость третья: в Барар скакал королевский гонец с приказом о моем освобождении. Новость четвертая и последняя: назревала война, где мне была отведена какая-то роль – надеюсь, не отрицательного персонажа. Ну не стал бы Арцис так просто, по доброте душевной, освобождать того, кого поймал с таким трудом; тем более в то время, когда в асготском королевстве закипала очередная кровавая каша, способная утопить весь материк.

Я посмотрел на призрака, глаза в глаза:

– Арцис и вправду решил заклеймить всех колдунов и некромагов?

Призрак молча покивал. Я нисколько не удивился его осведомленности. Но обычно болтающий без устали, сегодня он словно воды в рот набрал. Моего друга эта весть не радовала, да и вообще он был сам не свой – мрачный и встревоженный. Таким я его прежде не видел. Не то он искренне сопереживал магам, не то понимал, какая страшная тайна кроется за их бедствием, а может быть, и то и другое.

– Что-то случилось?

– Случилось, – с грустью подтвердил призрак и тем же тоном добавил: – Война. Похоже, она неизбежна.

– Значит, правду говорят, что король хочет уничтожить Узуйкама?

– К тому идет. Ты был в столице?

– Нет, – ответил я и, прислушиваясь, посмотрел на дверную решетку.

В глубине Барара неторопливо затопали, позвякивая ключами, и сердце застучало чаще. Призрак тоже навострил уши и бросил взгляд в темный коридор, где уже стихли шаги. Не за мной. Пока не за мной.

Я перевел взгляд на опечаленного друга.

– Тогда откуда ты знаешь? – спросил он не без любопытства. – Про Узуйкама? Про клеймо?

– Да останавливались у Митрана одни нехорошие некромаги. Болтли-и-ивые.

– Понятно, – он с хитрым прищуром поглядел на меня. – Тебя что-то тревожит?

– Орлинский дар теряет силу, – приврал я. – Раньше мог легко до королевского дворца допрыгнуть. Теперь довольствуюсь постоялыми дворами Свободных земель. Там в основном и обитаю. Представляешь, выбрасывает на полпути. Да и возвращаться в тело становится все сложнее. А что в столице?

Он ответил не сразу, видимо, прокручивая в памяти не слишком приятные события, невольным свидетелем которых ему пришлось стать.

– Маги бегут, маги дерутся, маги умирают, магов клеймят, как скот. Солдаты врываются в их дома средь бела дня… Настоящая бойня.

Про «скот» где-то я уже слышал.

– Не понимаю, зачем Арцису понадобилось их клеймить? Что ему это даст?

Призрак пожал плечами.

– Зачем я тебя вообще спросил, – упрекнул его я.

Он грустно улыбнулся. Не сомневаюсь, призрак знал куда больше любого некромага и наверняка догадывался о причинах королевского желания. Только не хотел делиться со мной. Как всегда. Да и демон с этим желанием.

Барар медленно, но верно пробуждался. Все чаще раздавались шаги надзирателей, бряцали ключи на их поясах и скрежетали старые засовы. Для всех узников начинался очередной серый, полный тоски и нестерпимой безнадеги день. С небольшой оговоркой: для всех, кроме меня – единственного, кто обрел надежду стать свободным. Пусть не сегодня, пусть не завтра, пусть даже не послезавтра.

Только бы друг ничего не выкинул. Вон какой хмурый парит, словно сам не один месяц провел в Бараре. Еще не хватало, чтобы перед желанным освобождением меня забили до смерти сердитые тюремщики. Вряд ли им понравится призрак.

– Возможно, ты забыл, что тюремщики запирали меня здесь одного, и совсем не привыкли к виду призраков, – напомнил я. – Особенно к таким… разноцветным.

Призрак еле заметно усмехнулся в усы. Несмотря на опасность быть обнаруженным, он впервые почему-то не хотел покидать темницу.

– Думаю, не стоит их пугать, а? Не сегодня-завтра…

Призрак покосился на меня, теперь уже без смешка, и вновь погрузился в мрачные раздумья. Святая добродетель, едва не проговорился. Вот уж чего точно не стоит, так это призраку знать о моем освобождении.

До сих пор никто из надзирателей даже не догадывался, что я не всегда коротаю ночи в одиночестве. Потому что в течение целого года призрак вел себя мышью, которая успешно обходила ловушки, расставленные рачительными хозяевами погреба.

– Поведай мне свой сон, – вдруг попросил призрак.

Он прищурился, как от яркого света, и посмотрел мне в глаза, будто пытался увидеть в них мой кошмар. До сих пор он никогда не интересовался моими сновидениями, и его просьба меня насторожила. Примерно настолько, чтобы не сразу пересказывать сон, а прежде поразмыслить над тем, нужно ли это делать. Странно, что призрак появился именно в ту неделю, когда мне стали сниться кошмары, когда я пронюхал об освобождении. С другой стороны, он знал пророчество наизусть, а именно оно – вернее, его конец, – сбывалось во сне.

– Хашантар, – ответил я и сухо пояснил: – Мы бились с ним в ночи.

В подробности собственной гибели вдаваться не хотелось. Хотя я мог без труда описать каждый миг собственного убийства. А сам Хашантар, закованный в доспехи с ног до головы, по-прежнему стоял перед глазами; как, впрочем, и его тварь.

– Он был там не один, – добавил я, с дрожью вспоминая, как шавка Врага разинула надо мной зубастую пасть. – Ему помогала какая-то демоническая тварь, похожая на огромную собаку.

– Бабут, – произнес призрак отрешенно.

– Кто? – не понял я.

– Неважно, – ответил он задумчиво.

И это был его любимый ответ. Мы могли ночи напролет со смехом травить байки, обсуждать жизнь королевства, но как только разговор касался какой-нибудь тайны, связанной с пророчеством или со мной, то…

Призрака опять что-то встревожило. И вновь причину тревоги он не хотел раскрывать. Что за Бабут? Как он был связан с Хашантаром? Почему о свирепой твари ни слова не сказала прорицательница? И самое главное: каким образом таинственный Бабут пролез в мой сон? Если, конечно, это был сон. В истинности последнего я уже начинал сомневаться.

Загадки. Как всегда, одни загадки. И среди всего этого сплетения загадок самой большой оставался сам призрак.

Впервые он появился на третий день моего заточения. И даже способ его появления говорил о том, что призраком он все-таки не является. Беззвучно возник из пустоты посреди темницы, а потом так же исчез. Будь он призраком, наверняка прошел бы сквозь стену или влетел бы в окно.

Имени призрака я не знал. Но он непременно хотел, чтобы я называл его другом. И никак иначе. Много раз я спрашивал, как его зовут, а он в ответ скромно улыбался и вновь говорил: «друг, просто друг». Честно говоря, мне было плевать на его тщательно скрываемое имя. Просто я думал, назовись он, и это прольет свет на его неясные цели. Вполне возможно, друг жаждал моей смерти. Как-никак на его голове сверкал загадочными символами кожаный шлем, похожий на те, что надевают маги перед битвой. А творцы волшбы ненавидели меня не меньше, чем я их. Когда призрак явился в первый раз, я не сомневался, что это происки колдунов и некромагов. Поэтому и хотелось узнать о потенциальном враге как можно больше. Я и теперь не был уверен, друг ли он. Но призрак скрашивал мое одиночество, беседы с ним позволяли не умереть от скуки и порой узнать, что творится за стенами тюрьмы.

– Ты выглядишь другим, – подметил призрак, хотя я особо и не скрывал радость. – Выглядишь счастливым.

Чего нельзя сказать о тебе, подумал я и зарекся говорить о королевском гонце, несущем благую весть. Один раз уже чуть не проболтался.

Призрак не любил отвечать на вопросы, но очень любил их задавать, и я нисколько не сомневался, что скоро последует один из них: дескать, и чего ты так сияешь? Придется убедить призрака в том, что счастливым я выгляжу совсем не из-за прекрасной новости о королевском гонце. А по причине того, что…

– В таверне Митрана сегодня я видел Лилию.

– Мм, – многозначительно произнес призрак. Его холеные длинные пальцы ухватили кончик уса и начали его покручивать. – Теперь понятно. Рад, что твоя дочь жива и здорова, – улыбнулся друг.

– Точнее сказать, просто жива. Ты не представляешь, что они с ней сделали.

Призрак вопросительно уставился на меня. Он вообще заметно оживился с тех пор, как я сообщил о дочери. К чему бы? Неужели он как-то был связан с ее похищением? Или знал похитителей?

– Магии в ее теле больше, чем во всех колдунах c острова Черепахи, – поспешил пояснить я, вспоминая яркие разноцветные облачка, вылетающие в распахнутые двери. – Они обращаются с ней как с животным.

– Кто?

– Некромаги, – нехотя ответил я и добавил с упреком: – Можно подумать, ты не знаешь.

Призрак ничего не сказал, продолжая покручивать кончик уса. Но и не нахмурился. Словно пропустил упрек мимо ушей, как и намеки о том, что пора бы ему покинуть темницу.

Я сидел как на углях. Ни намеки, ни упреки не действовали на призрака; он решительно не желал улетать из темницы, куда в любой миг мог заглянуть бдительный тюремщик, проверяя, не прокусил ли я себе вены от безнадеги, не просочился ли сквозь решетку.

– Ей всего лишь десять, – вздохнул я. – А она уже знает, что такое рабский ошейник. Кстати, ты так и не нашел способ его снять?

Призрак помотал головой.

– Так я и думал. – Я оттянул ошейник двумя пальцами. Год назад ему было тесно на шее, теперь благодаря местной кухне он свободно прокручивался, и я практически не замечал королевскую игрушку. А игрушка эта стоила целой орды стражников. Даже больше. С последними я бы как-нибудь разобрался. С рабским ошейником – нет. Идеальный охранник.

– Мне пора, – наконец сказал призрак.

Я с грустным видом покивал – мол, понимаю, дела-дела, но надеюсь, ты еще прилетишь, или как ты там перемещаешься.

– Да хранят тебя небеса.

– И тебя, – торопливо проговорил я, изнывая от нетерпения увидеть, как он испарится.

Призрак сузил глаза и поглядел на стену, как будто увидел что-то сквозь нее. Чему лично я ничуть бы не удивился. Подозреваю, у него было еще много скрытых способностей, которые и не снились эленхаймским магам.

Он заколыхался, словно отражение в неспокойной воде, и наконец-то исчез, оставив меня наслаждаться счастливым одиночеством.

Я с облегчением вздохнул. Впервые мне хотелось избавиться от собеседника, и впервые было все равно, куда он упорхнул. Раньше даже упрашивал его остаться и постоянно думал, в какое загадочное место он направляется после моей темницы. Теперь было не до него. Оживленное приятной новостью сознание рисовало то чарующие прелести свободы, то скачущую во весь опор лошадь королевского гонца, то встречу с Лилей. Без картин крайне жестокой и кровавой расправы с некромагами тоже не обходилось.

Призрак исчез вовремя. Еще немного, и его бы заметил один из надзирателей, чьи башмаки только что простучали за дверью; он появился именно с той стороны, куда перед отбытием пялился старый друг. Совпадение или нет?

Я зевнул и, разминая мышцы, подошел к зарешеченному оконцу, чтобы немного глотнуть свежего воздуха. Никогда не понимал, зачем эту круглую дырку в стене пробили так высоко от пола, да еще и решетку установили. В нее не то что не пролезешь – кулак едва пройдет. Простой человек при всем желании не сбежит. Хотя, если провести тут лет пять, при такой-то кормежке…

Мысли о трапезе кипели куриным бульоном, шипели мясом, запекаемым в сыре, и пенились винно-пивным водопадом. Я ухватился за шершавые прутья и подтянулся, вдыхая свежий воздух.

По словам Блама, мне еще повезло. Тюремщик уверял, что в некоторых темницах не было даже дырки в стене. Ну а я при желании мог любоваться океаном, повиснув, как сейчас, на решетке. Она, кстати, была хоть и стара, но установлена, похоже, намертво; ни один из прутьев не дрогнул под тяжестью тела. Наверняка гномы ковали, а может быть, и к строительству тоже руки приложили – коридоры-то словно под их рост сделаны. Блам, как потомственный барарский тюремщик, сказывал, что в стародавние времена на месте Барара крепость стояла, а при его предке, Балламаре Хлысте, ее за ненадобностью в тюрьму перестроили.

Я глубоко вдохнул прохладный, наполненный влагой воздух и отпустил прутья решетки. На ладонях остались пятна ржавчины и мелкие ссадины, на шершавых прутьях – следы моей хватки.

Скука смертная. Время ползло черепахой; желудок привычно бурчал в ожидании скудного обеда; хотелось пить. Заняться, как обычно, было нечем, и я вернулся на лавку. Она заменяла и стул, и стол, и кровать. Ее сколотили в незапамятные времена, так что сидеть, и тем более лежать на ней было далеко не безопасно. Но выбирать в темнице было не из чего. Либо холодный каменный пол, покрытый пылью и мышиным дерьмом, либо узкая, по-простецки сколоченная лавка, которая не развалилась лишь потому, что я заботился о ней как о верном больном друге.

Оказывается, даже такое занятие, как уход за старой лавкой, в определенной ситуации может развеять скуку. Скажи кто-нибудь год назад, что я буду с радостью замазывать кинхасской смолой трещины на старой деревяшке и протирать ее соком прожорки, спасая от паразитов, счел бы его полным идиотом.

Лавка знакомо заскрипела. Я вытянулся на ней в полный рост, привычно сунул руки под голову и бездумно уставился в потолок, подсвеченный магическими огнями. Как светлячки, сбившиеся в стайку, они парили под ним в ожидании воли своего творца. Мне было достаточно покрутить пальцем, чтобы они закружились в танце, или, сложив ладони вместе, слепить из них огромный сияющий шар – получить персональное солнце. Но мне давным-давно надоели такие игры, так что я просто лежал и равнодушно смотрел на огоньки, как ребенок – на надоевшую игрушку.

По коридорам с шершавыми стенами гуляло эхо, гоняя знакомые звуки: позвякивали цепи, скрежетали ржавые механизмы замков, доносились приглушенные голоса, иногда крики – в общем, звучала привычная для Барара музыка. Музыка боли, страдания и отчаяния. Все было, как и вчера, как и позавчера, как и год назад, когда меня, Анхельма Антимага, заточили в тюрьму у южных границ Асготского королевства.

«…После пребывания на той стороне нужно отдыхать не меньше трех суток. По возвращении желательно омыться горячей водой с лепестками красной мухоедки и колючками кинхасса, чтобы улучшить кровообращение. В период отдыха для восстановления сил рекомендуется как можно больше есть мяса и рыбы. Также следует пить крепкое вино, дабы его пары уничтожали всякие потусторонние частицы…» – вспомнился отрывок из книги Джима Великолепного.

Сколько ни писалось предупреждений относительно частоты потусторонних путешествий, я, не удержавшись, опять решил прыгнуть. В этот раз не пришлось мучиться в раздумьях о конечном месте полета. Путь лежал на известный постоялый двор.

…Ладони превратились в ледышки, холод, взбираясь по рукам, настырно полз к плечам; дрема с минуты на минуту должна была обернуться крепким сном – свободой для каждого загробного путешественника. Далеко внизу бушевал океан, куда я готовился прыгнуть с высокого обрыва, созданного исключительно воображением. Оставалась самая малость до того, чтобы вновь устремиться в таверну Митрана, когда побитым псом заскулила дверь темницы.

Обрыв, поросший по моему желанию травой, превратился в зеленое пятнышко посреди голубого полотна океана, как если бы я прыгнул выше облаков. Нарушая все мыслимые правила возвращения, я резко разлепил тяжелые веки. И тут же увидел, как с неба на меня падает серый потолок. Будь руки не деревянными, я бы точно ими прикрылся. Выглядело натурально. Но то было первое последствие нарушенных правил потустороннего путешествия. Следом за «упавшим» потолком кровь яростно ударила в голову, заставив перепонки звенеть колокольчиками, а дырку в стене – раздвоиться.

Чему быть, того не миновать, мелькнула мысль перед тем, как я грохнулся с лавки лицом в пол.

Перед моими, наверное, безумными глазами замерли весьма знакомые башмаки – чуть почище барарского пола, стоптанные несколько веков назад и серые, как мышиная шерсть. Если Блам не загнал фамильную обувку кому-нибудь из надзирателей, то именно он приперся в темницу с утра пораньше. Как невовремя. Как невовремя.

Вновь проскулили двери, а через мгновение меня бесцеремонно схватили за шкирку, тряхнули как следует, словно пыльный коврик, и усадили на лавку. Блам склонился надо мной, заглядывая в лицо так, будто на нем выросли цветы. Он что-то сказал, но я не разобрал ни слова.

Горячая кровь постепенно оживляла руки. Я уже смог шевельнуть пальцем, когда Блам, предварительно почесав плешь, решил ускорить мое возвращение. Естественно, самым дешевым, легким и известным с седых времен способом. Объяснить заботливому тюремщику, что мое нынешнее состояние далеко от того, в котором оказываются знатные дамочки, заметившие кровь на теле верного воздыхателя, я пока не мог. А в череде звуков «ны», «ом» и «умм» даже лучший эленхаймский языковед вряд ли узнал бы простую человеческую фразу: «У меня не обморок».

Передо мной мелькнула железная фляга, и по лицу потекла прохладная вода. Как ни странно, помогло. Я прерывисто вдохнул, как вдыхают люди, едва не ставшие утопленниками.

– Ожил? – Блам тронул меня за плечо.

Я потряс головой, пошевелил руками и поводил языком от щеки до щеки. Все, что должно было двигаться, – двигалось.

– Вроде бы, – ответил я сипло. – Благодарю.

– Колдовал?

– Не без этого.

Вот уж оседлал загробного дракона, так оседлал. Ощущение такое, будто шлепнулся не с лавки, а с вершины барарской башни. Слизнув кончиком языка несколько капель с губ, я отер мокрое лицо ладонью. Пить по-прежнему хотелось, но вся вода ушла на мое оживление.

– Я что-нибудь говорил? – поинтересовался я, надеясь, что в бреду не выдал никакой тайны. – Или, может быть, кричал?

– Скорее мычал, – усмехнулся тюремщик, оживив сеточку морщин на худом лице. – Испугал ты меня. Я уже хотел к лекарю бежать.

Блам протянул мне длинную костлявую руку, предлагая покинуть лавку. Подняться я не рискнул. Была вероятность снова клюнуть носом пол; теплые ступни, казалось, щекочут сотни тонких пальчиков.

– Пока посижу, – сказал я.

Тюремщик осторожно опустился на лавку, уважая ее возраст, и сплел пальцы на животе. Только сейчас я заметил, что на тыльной стороне его ладони размазана кровь. А по шее тянутся глубокие царапины, сбегая под грязный ворот рубахи не пойми какого цвета.

– Твоя? Кровь?

Вместо ответа Блам отстегнул от ремня плеть и повертел ее перед собой. На ней темнели пятна крови, в шипах застряли клочки кожи.

Не хотелось бы попасть под горячую руку потомственного тюремщика. Кому-то очень не повезло. И кто-то очень ошибся, решив показать свой норов перед Бламом. Он мужик простой, к хрусту ребер и виду крови привыкший; если что не понравится, церемониться не будет.

– Никак новые узники прибыли?

– Угу, – подтвердил Блам, убирая плеть. – Один хуже другого. Видать, пока в клетке по дороге сюда тряслись, сговорились о побеге. Племяша моего чуть насмерть не задушили. Конокрады проклятые.

Определенно, кто-то из конокрадов не дотянет до казни, а кто-то не доживет до утра. Не сомневаюсь, плеть еще не раз попьет их кровушки. Поделом.

– Тебе, я вижу, тоже досталось.

– Ерунда, – отмахнулся Блам, ощупывая царапины на шее.

– Слушай, может залечить? У меня немного магии осталось. – Я усмехнулся: – На побег из Барара все равно не хватит.

Блам оценил шутку, но предложение об услуге словно не расслышал. Как и всякий простолюдин, тюремщик относился к колдунам с почтением и не без страха, поэтому и раздумывал, стоит ли доверять волшебному лечению. Несмотря на прочитанные мной лекции о сущности магии, ее классификации и принципах действия, он по-прежнему считал меня колдуном, к чьей породе я себя причислять никак не желал. «Как так не маг? – дивился Блам, размышляя вслух. – Огни создавал? – Создавал. Змеюку зеленую из рукава выпускал? – Выпускал. Волосы голубые? – Голубые, ни у кого таких нет. Жену мою от недуга избавлял? – Избавлял. В кости у меня выигрывал? – Выигрывал. Стало быть маг». Доказывать ему обратное было бессмысленно – все равно как убеждать гоблина в том, что звезды – не огромные светлячки, повисшие над миром. «И что – огни? И что – змеюка зеленая? – старался крушить я Бламовы доводы в его манере. – Выпитая чужая сила. Ты пиво пьешь? – пьешь. Так вот представь, что маг – это кружка с пивом, причем кружка волшебная, способная сама собой наполняться хмельным напитком. Я не способен ее наполнить, в моем теле не рождается магия, как у колдунов, но я могу легко осушить кружку, то есть забрать колдовские способности. А содержимое долго держать внутри себя. Значит, что получается? И огни, и змеюка зеленая – выпитая мной магия, рожденная в колдовском теле, но не моем. Почему волосы голубые? Так после пьянки что наступает? – Верно, похмелье. Куда же без него. Вот и необычный цвет волос – некоторые последствия выпитых магических даров. Ну а в кости мне просто везет. Думаешь, стал бы я намеренно обыгрывать тюремщика? Себе дороже».

Блам все еще раздумывал, сопоставляя мелким умишком все «за» и «против».

– Ну решился? – настаивал я. Практика перед освобождением не помешает. – И тебе хорошо, и мне польза.

– А, – махнул рукой Блам, – давай! Рубашку снимать?

– Не нужно, – покачал я головой.

Блам расправил плечи, положил ладони на колени, как ученик перед лектором, и застыл, словно с него собирались писать картину. Полные любопытства глаза уставились на меня.

Волнительно. Давненько не колдовал. Кажется, с тех самых пор, как подлечил ноги Бламовой женушке. Да и над кем тут колдовать-то? Только что над крысами или вот над тюремщиками. И магов, как назло, среди узников нет. Где силы восполнить? Ох, воля-волюшка. Ох, некромаги-некромаги. Спите спокойно. До поры до времени.

От прежнего могущества остался один пшик. Змейка, способная испугать разве что простолюдина, и дюжина безвредных огоньков. Ничего грандиозного и смертельного. Но все равно очень волнительно. Прямо мурашки по коже. Чувствую себя стрелком, чьи ловкие пальцы вечность не натягивали тетиву. Митран, цепляя сегодня запыленный меч, наверняка ощущал нечто подобное. Подлец.

– Скоро? – прошептал Блам, будто перед ним свершалось таинство таинств.

Отчасти так и было, если примерить на себя разум надзирателя.

– Скоро-скоро, – улыбнулся я, разглядывая собственную ладонь. – Ты не волнуйся.

Еще неизвестно, кто из нас двоих больше волнуется. Может, попросить его закрыть глаза, чтобы легче было раны латать? Вдруг дернется с перепуга, а обжечь его как-то не хочется. Нет, Блам мужик справедливый. Но мало ли что? Плеть-то у него – зависть тюремщика; из кожи огненного вепря плетенная, острыми да ядовитыми шипами покрытая. С такой и в бой идти не страшно.

Я размял пальцы, точно музыкант перед игрой на гуслях. Какой огонек потратить? На воле им – медяк цена. Тут – освещение. Блам нет-нет, да и поблагодарит за огонек, подаренный год назад. Или домашней кухней побалует. Жена у него печет – дай небожители каждому.

Огоньки были одинаковые. Как на подбор – все яркие, каждый размером со сливу. Словно выстроенные на параде солдаты королевского полка. Не к чему придраться. Придется ткнуть пальцем в небо.

И я ткнул. Увы и ах, не в небо, а в надоевший до демонов потолок. Огни желтыми канарейками полетели вниз, оставляя за собой тающие на глазах следы и бросая на унылые стены пятна света – почти незаметные в дневное время.

Блам ахнул. Для него, прожившего в таком захолустье с рождения, летящие сгустки света представляли настоящее чудо. Эх, не видел он, как я, полный сил, бился в лесной глуши с колдуном по имени Грум Зверь. Куда этим тюремным огонькам! Там деревья столетние летели во все стороны да выше леса. Добрая была битва, добрая. Грум не зря получил свое прозвище, и проще вспомнить тех, в кого он не превращался, желая уничтожить меня, нежели перечислять все воплощения старого колдуна. На месте нашей схватки, наверное, по-прежнему ничего не растет.

От Грума не осталось даже посоха, только та самая зеленая змеюка – создание страшное, но жалкое и совершенно безобидное, как гоблин. Оживленная воспоминанием о былых временах, она нежданно-негаданно подняла плоскую изумрудно-зеленую башку о шести рогах над моей ладонью и с шипением просверлила выпученными гляделками застывшего на лавке Блама.

«Пошла прочь! – мысленно приказал я, и она исчезла. – И не высовывайся».