Текст книги "Катализатор"

Друзья

23 сентября.

Москва Улица «Правды»

Утро Бугаева неизменно начиналось под советско-итальянский хит «Уно моменто». Лет пять назад он по случаю купил чудо восточноазиатской техники, которое включало песню в назначенное время, и с тех пор каждое утро вместо трели будильника слушал гениальное произведение неизвестного ему автора. Втайне Гена стыдился этой своей привычки, но ничего с собой поделать не мог: без утренней побудки под «Уно моменто» день проходил как-то уныло.

Впрочем, сегодня любимое музыкальное произведение прозвучало пыткой. Просыпаться с тяжелого похмелья Бугаеву, конечно, было не впервой, однако на сей раз ощущения были запредельными. Напился Гена чисто по-русски. На одной не остановился – побежал еще и по дороге домой встретил подбитого в ухо Октября. Тот, увидев бутылку, все обиды благородно забыл, и дальше давили вместе. Потом Октябрь сбегал еще за одной. Бугаев долго плакал на плече великодушного работника ЖКХ, который утешал, как мог, вспоминая почему-то войну, когда всем было тяжело. После третьей бутылки Гена уже ничего не помнил.

Проснулся он одетым и с наждачной бумагой в горле. Долго пил холодную воду из-под крана, пару раз обнялся с унитазом (чертов Октябрь уговорил напоследок выпить самогону) и наконец к двенадцати часам окончательно принял вертикальное положение. Растопив на сковородке огромный кусок сливочного масла, поджарил себе яичницу из четырех яиц и разрезал завалявшийся в холодильнике помидор. Похмельная яичница, как называл это блюдо Гена, действовала на него лучше всякого алкозельтцера. Не прошло и получаса, как под воздействием ударной дозы калорий он обрел способность соображать.

Июль 1980 года.

Москва. Улица «Правды»

…Во время Олимпиады Бугаева, как и многих его сокурсников, записали в дружину. Не сказать, чтобы он был самый идейный, но крамольных высказываний за ним не наблюдалось, и сомнений насчет его кандидатуры у ответственных товарищей не возникло.

Инструктировали их много и подолгу. Усевшись в последнем ряду, Бугаев особо не прислушивался, но и не зевал, как некоторые, которых быстро из дружины отчислили. В конце концов, гулять летом по чистой и праздничной Москве было куда веселее, чем торчать у родственников в деревне.

Иногда их назначали на дежурство в кинотеатры. Репертуар был, мягко говоря, странноватый, зато меню в буфете – царское. Фильмы шли не только на русском, но и на языках братских народов СССР. Было это весьма забавно, и Бугаев потом часто рассказывал в компании, как смотрел «Чапаева» на киргизском. Знаменитая сцена на чердаке, когда Чапай с Петькой отстреливаются от коварно напавших беляков и герой революции спрашивает, остались ли патроны, звучала следующим образом:

– Петька, патрон бар?

– Йок, Василий Иванович, бир гранат калдым…

Это означало, что патронов нет, осталась одна граната.

История нравилась, многие смеялись, удивляясь, как мог этот увалень, обычно молчаливый и угрюмый, выдумать такую байку. Гена сначала пробовал доказывать, что Чапай действительно с Петькой на киргизском разговаривали, но вскоре разуверять аудиторию бросил и просто наслаждался минутной славой веселого рассказчика.

В эту субботу собирались у Бугаева. Предки поехали осваивать недавно полученную целину в шесть соток, и на выходные образовалась хата, как тогда было принято называть свободную от родителей квартиру. Напрашивались многие, но после тщательной селекции отобрали самых достойных. Лена специально для Гены пригласила подругу Олю, девушку веселую, но внешностью не блиставшую. Это мягко говоря.

Как-то Серега, собрав очередной сабантуй, на вопрос по телефону про достоинства приглашенных дам, произнес нетленное: «Одна ничего, другая тебе». Оля проходила по второму варианту, но Бугаев обижать девушку не стал и весь вечер галантно наливал ей «Солнцедар». Вообще-то выпивка в местных магазинах была и поприличней, но Оля почему-то попросила купить именно этот бодрящий до боли напиток.

За провиантом отправились, как всегда, в местную кулинарию. В обычные дни весь скудный ассортимент заведения умещался в двух поддонах, остальное витринное пространство было заставлено сгущенкой и консервированным горошком. Но сегодня торговую точку было не узнать. Мало того что обычно засаленное торговое помещение сияло как колонный зал Дома Союзов, так еще и продавщица тетя Маша блистала в накрахмаленном ажурном переднике (и где она его только взяла?).

Выкладка поражала воображение и вгоняла в легкий ступор. Вместо окаменевших в прошлом году котлет и зеленого мясного фарша за стеклом красовались невиданные деликатесы: сервелат, язык, дальневосточные крабы, икра, балык. Да здравствует Олимпиада – праздник прогрессивного человечества! Дураки все-таки эти американцы, что отказались приехать, вот и не попробовали настоящей русской жратвы.

От незнакомых запахов у голодных студентов закружились головы и началось обильное слюноотделение. Денег было мало, хотелось купить все. В конце концов взяли всего по чуть-чуть и радостной гурьбой отправились осваивать плоды всемирного спортивного форума. С хорошей закуской вечер прошел на редкость удачно: никого не вырвало, ничего не разбили. Расходиться начали, когда стало светать.

Серега, даже не спросившись у хозяина, уволок Лену в родительскую спальню. Гена, как обычно, ушел страдать на кухню. Когда закончилась последняя бутылка пива, вдруг вспомнил, что в гостиной скучает девушка Оля. Зайдя в комнату, обнаружил, что та зря время не теряла. Старая тахта была разложена, аккуратно застелена, а раздетая гостья возлежала, едва прикрывшись одеялом, с томиком Мандельштама, купленным Гениными родителями на макулатуру. Хозяин квартиры погасил свет, молча разделся и забрался под одеяло.

В темноте Оля была ничуть ни хуже других, тело у нее было нежным и бархатистым. Очень быстро Бугаев ощутил то, что должен ощущать двадцатилетний человек в кровати рядом с обнаженной женщиной. Преодолев робость, он пошел в разведку по неизведанным местам Олиного тела. Однако соседка по кровати, сама проявившая инициативу с тахтой, всячески демонстрировала, что неопытные Генины ласки ее ничуть не трогают. Видимо, так ее учила мама, которая не знала лучшего способа заинтриговать мужчин.

С холодностью партнерши Гена кое-как смирился, но когда разгоряченный юноша взгромоздился на скромницу и приступил к делу, случилось нечто совсем уж неожиданное. Почувствовав Бугаева в себе, Оля хорошо поставленным голосом громко запела: «Союз нерушимый республик свободных». Видимо, решила добить партнера неординарностью.

Сначала Бугаев оторопел и даже почувствовал, что его мужское естество слегка обмякло. Но потом решил довести дело до конца и с удвоенной энергией задвигал тазом. Гимн прекратился, а через пару минут громкий женский стон разнесся по всей квартире. Олина мама была посрамлена.

На завтрак ели грибной суп. Лена лукаво поглядывала на экспрессивную пару, явно радуясь, что Гена не сидит, как обычно, насупившись, а иногда даже застенчиво улыбается. Пятилитровая кастрюля, которую мама наварила на всю неделю, закончилась неожиданно быстро. Серега с Леной засобирались, любительница гимнов тоже не стала засиживаться. Провожать их Бугаев не пошел – лег спать. Вечером надо было заступать на дежурство в клубе, где должна была состояться настоящая дискотека – с прожекторами, записями Бони Эм и группой товарищей в штатском.

23 сентября.

Москва. Тверская

Из дома Гена вышел уже человеком. С работы он отпросился и решил пройтись по своему традиционному маршруту – через Горького мимо Белорусского на Пушкинскую. Тверской улицу своего детства Бугаев так и не привык называть.

На мосту через железную дорогу Гена остановился. Тут, возле будки «Спортлото», они с Серегой подолгу стояли, глядя на поезда, и спорили про будущее. Серега, как всегда, оказался прав. Только вот теперь и поспорить стало не с кем.

Дальнейший отрезок пути Гена почти пробежал – очень не любил привокзальную суету – и, свернув с Тверской в большую арку, углубился в знакомые кварталы. Гулять здесь он привык с юности, но в последнее время особой радости это не доставляло. Москва была чужая. Теперь она принадлежала другим – крепким, настырным, удачливым. Старую Москву они сберегать для потомков не собирались, это был не их город. Жили они в нем не потому, что любили его, а потому что так было ближе к кормушке. Впрочем, Бугаев никогда всерьез не испытывал неприязни к новым хозяевам города. Жизнь – это янь и инь. Он хорошо помнил, как Москва в свое время чуть не захлебнулась в грязи. Ценой за чистоту и блеск стали копья шлагбаумов, которыми ощетинились старые московские дворики. Сколько бы он дал, чтобы вновь побродить по нетронутым заветным уголкам, пусть даже натыкаясь на бутылки и жестянки. Но дворики вычистили, вылизали – не дворики стали, а конфетки. От которых Гену почему-то воротило.

Впрочем, один двор почти не изменился. Сколько вечеров провел он здесь, прячась за старым тополем, чтобы просто увидеть Ее. Одну, неповторимую. Он видел, как возвращалась она с вечерних курсов, как целовался с ней у подъезда Серега. Он ненавидел себя за эти тайные слежки, но ничего поделать с собой не мог. Потребность видеть Лену была как жажда, которую надо было время от времени утолять.

Бугаев подошел к старому дереву, привычно поднял глаза к окнам третьего этажа. Ее нет. Это чувствовалось даже на расстоянии. Жила Лена одна, родители переехали на дачу. Работа у нее была надомная – в Интернете, и если бы она была дома, окно обязательно бы открыла: не могла жить без свежего воздуха.

До похорон он раз сто звонил ей. Без толку. И мобильный, и домашний молчали. На кладбище все время искал ее глазами, не найдя, вконец растерялся: не придти ее могло заставить только что-то из ряда вон… Правда, в последнее время они с Серегой опять были в контрах – в который раз! Но не придти на похороны… Нет, что-то точно случилось.

Бугаев вошел в знакомый подъезд, почти бегом поднялся на третий этаж и надавил на звонок. Он так долго не убирал палец с кнопки, что устройство не выдержало и, чмокнув, замолчало. Из квартиры напротив выглянула не совсем причесанная соседка Роза Ивановна, многолетняя блюстительница Лениной нравственности.

– Ты чего это тут шумишь? – оценивающе осмотрела она Гену. – Выпил – сиди дома.

Роза Ивановна любила говорить лозунгами, которые сама же и изобретала.

– Добрый день. Это я, Геннадий. Вы Лену не видели в последнее время?

– Почему же не видела? Пару дней назад встречались. Она с чемоданом спускалась. Уехала, одним словом. Жизнь – это дорога.

– Это когда было? – Бугаев почему-то напрягся.

– Ты что, следователь? Так вызови повесткой на допрос, – Роза Ивановна была в своем репертуаре.

– Вы не сердитесь, я ее потерял, дозвониться не могу.

– Немудрено. Говорю, уехала она, третьего дня тому как. Сказала, что надолго, – смягчилась соседка и сделала многозначительное лицо. – Выглядела такой счастливой, как будто приз какой выиграла. А вообще, мне кажется, она туда подалась…

Роза Ивановна кивнула куда-то вверх и в сторону.

– Куда туда? – не понял Бугаев телодвижений проницательной соседки.

– В цивилизацию. Теперь все туда навострились. А кто Россию подымать будет?

А? Я тебя спрашиваю…

Обсуждать с Розой Ивановной подъем родного государства Гене не захотелось. Патриотичная дама в халате еще что-то вещала про разваленную страну, а он уже спускался по последнему пролету. Лена уехала. Получается, что это было в день Серегиной смерти. Выглядела счастливой. Влюбилась в кого-то? Вряд ли. Кроме Сереги ей никто не нужен был. Но почему по телефону не отвечает? Значит, действительно могла за границу уехать. И ничего не сказала – тоже мне, подруга называется.

Всю свою сознательную жизнь после Пицунды они провели втроем. Кроме Сереги и Лены Бугаев себе друзей так не завел. Им тоже хватало друг друга и Бугаева в качестве вечного спутника. После возращения из спортивного лагеря Лена и Сергей друг от друга не отходили, их приморский роман развивался, как в кино. На филфаке, где училась Лена, ей обзавидовались: такого мужика отхватила! Правда ближайшая подруга, та самая рыжая бестия, постоянно твердила, что с этими армянами – сплошная катастрофа, в неволе они не размножаются. Но Лена не слушала. Такого, как Серега, на свете больше не найдешь. И он ее любит.

Однако бестия оказалась права. Вскоре до Лены стали доходить нехорошие слухи, что ее возлюбленный привычки менять не обирается и гуляет, как и прежде, налево и направо. Лена верить слухам отказывалась.

Все закончилось месяца через три после Олимпиады. У Бугаева на квартире затеяли очередной сабантуй. Лены не было – уехала с родителями отбывать на садовом участке огородную повинность. Все протекало как обычно, только Серега куда-то пропал. Вернулся, когда уже стемнело – под руку с той самой рыжей бестией и долго танцевал с ней в полумраке. Потом они исчезли из поля зрения.

Когда прозвенел дверной звонок, Гена громко зашипел на развеселую компанию:

– Все, труба. Я же просил не орать, как сумасшедшие. Соседи, наверное, в милицию позвонили…

Все замерли и сделали трезвые лица. Бугаев угрюмо отворил дверь, приготовившись к тяжелому объяснению с блюстителями порядка.

В дверном проеме стояла Лена – румяная и сияющая. С порога она принялась оживленно щебетать, как ей удалось досрочно выполнить план по корнеплодам и как она бежала на последнюю электричку. В кухне, куда все набились в ожидании экзекуции, повисла напряженная тишина. Улыбка понемногу сползла с лица девушки – как быстро все-таки женщины чувствуют то, что мужикам надо долго объяснять. Ни слова не говоря, Лена решительно двинулась к родительской спальне и распахнула дверь. Рыжая бестия сидела верхом на Сереге и изображала страсть. Лена молча закрыла дверь и направилась к выходу из квартиры.

Через три месяца она позвонила Бугаеву и пригласила его на свадьбу. Отмечали скромно – в заведении, известном в народе как кафе «Антисоветское», так как располагалось оно прямо напротив гостиницы «Советская». Жених крепко выпил и был на седьмом небе. Долго рассказывал, как познакомился с Леной, точнее, это она с ним познакомилась – подошла на улице и попросила угостить ее кофе. Бугаев молча слушал, жуя невкусный салат, и смотрел на Лену, которая отплясывала с отцом жениха цыганочку.

Через год они развелись. Муж оказался человеком непонятливым и своенравным. Он подкарауливал Лену у подъезда и угрожающе напрягал хилые бицепсы, чтобы вернуть любимую в лоно семьи. В конце концов Лена не выдержала и пожаловалась Бугаеву. Тот подстерег упрямца во дворе, пару раз хорошенько встряхнул, и на этом семейные неприятности его подруги завершились.

А еще через год женился Серега. С милой веснушчатой однокурсницей он прожил два года. Развелся тихо и без скандала.

И вот наступил день, когда Арзуманов с Леной заявились к Бугаеву вдвоем – счастливые и веселые, как будто ничего и не было. Гена побежал за шампанским. Когда вернулся, верные друзья уже кувыркались в родительской спальне.

С тех счастливых времен прошло много лет. Его друзья сходились и расходились. Вновь сходились. И вновь расходились. Не клеилось у них семейное счастье. Возможно, потому, что Лена никак не могла родить. А, может, потому, что постоянно пытались друг другу что-то доказать. Вот уже и по полтиннику стукнуло, а все никак не могли прекратить эту бессмысленную борьбу за лидерство.

Построить семейное гнездо Гене тоже не удалось. Женат был дважды, но выдерживал недолго. Видимо, так и не смог разлюбить Ее, одну единственную.

Бугаев вышел дворами обратно к Белорусскому. На узком пятачке выстроились палатки со свежей выпечкой и прочей ароматной снедью. Опять захотелось есть, хотя, вроде бы, совсем недавно позавтракал. Это с ним бывало – на нервной почве, да еще с похмелья. Гена подошел к палатке, где продавали печеную тамбовскую картошку по цене французского фуагра. Платить бешеные деньги за две картофелины, непонятно чем наполненные, рука не поднималась.

Сентябрь 1979. Подмосковье. Бородино

…Сводный отряд гуманитарных факультетов ударными темпами очищал Бородинское поле от корнеплодов. Картошка уродилась на славу, и Гена, которого в силу комплекции назначили грузчиком, быстро ощутил на своих плечах всю мощь небывалого урожая.

Поселили их в полузаброшенном пионерском лагере, а в поле возили на раздолбанном автобусе времен освоения целины. На работу ехали с песнями, а иногда и с плясками – под японский портативный магнитофон Андрюши Широяна, у которого папа работал в спецраспределителе.

Обратно возвращались усталые и голодные. То, что им давали в столовой, даже неприхотливые студенческие желудки принимали с трудом. Поэтому вечером, немного оклемавшись, шли в ближайший перелесок и жгли костер, пекли картошку и высыпали на разостланное одеяло присланные из дома пайки.

Особый энтузиазм у картофельного братства вызывали посылки Широяна, которые приходили чуть ли не каждый день. Чего в них только не было! Бурят Ацуев рассказывал потом дома про невиданные продукты, которые он впервые в жизни попробовал на картошке, и все его многочисленные родственники цокали языками, удивляясь этой непонятной Москве, где даже в студенческом лагере кормят, как в ресторане.

Копченая колбаса из распределителя была совершенно необыкновенной. Когда ее доставали из коробки, ингуш Валера Якубов чуть не плакал. В самом начале картофельной эпопеи юный горец торжественно объявил, что свинины, как истинный мусульманин, он не ест. Это, впрочем, не помешало ему в первый же вечер схватить с общего стола большой кусок колбасы и торопливо запихнуть его в рот. Не успел он дожевать, как Серега участливо предупредил правоверного, что в колбасе наверняка есть свинина.

Стали спорить насчет состава продукта, а Валера, пользуясь моментом, подмел полбатона. В итоге пришли к выводу, что без свинины колбасу не делают, чем безмерно огорчили вечно голодного последователя Корана.

Не обходилось, конечно, и без допинга. Спиртное, привезенное из дома, быстро закончилось, а магазина поблизости не оказалось. И вот тогда Серега открыл БСТ – Большой Самогонный Тракт, который вел из лагеря строго на запад – в деревню Бородино, где можно было разжиться самогоном. Продавать домашнее зелье студентам сначала никто не хотел, но коммуникабельный Арзуманов нашел подход к бабе Глаше, которая жила на краю деревни. Старушка жалела бедных студентиков, которые каждый год приезжали помогать колхозникам спасать урожай, и быстро давала себя уговорить. Жалость к страждущим оборачивалась солидной прибавкой к пенсии, поэтому у бабы Глаши был единственный в деревне цветной телевизор. Наведываться к доброй бабушке можно было только затемно, но выходили сразу после ужина – топать приходилось километров пять.

Вот и сегодня друзья бодро шагали по заветному тракту, позвякивая пустой тарой. Точнее, бодро шагал Серега. Бугаев же из-за своей комплекции начал пыхтеть после первого же километра. К тому же, безбожно натирали сапоги. Можно было, конечно, пойти и в кроссовках, но в том месиве, которое местные жители называли дорогой, спортивная обувка сразу бы утонула.

Вокруг расстилались нетронутые колхозные поля с обильным урожаем. Сезон уборки заканчивался, но к этим угодьям, судя по всему, еще и не приступали. Скорее всего, запашут вместе с корнеплодами, чтобы не попало от районного начальства. Бугаев уже наблюдал подобную картину в прошлом году.

Остановились покурить.

– Вот, Ген, видишь, сколько добра пропадает…

Бугаев не ответил. Иногда Серегу начинало распирать от желания прочитать кому-нибудь лекцию. Поощрять его в таких случаях не стоило, но и останавливать было бесполезно.

– Так вот, скоро все это кончится…

Серега взял паузу, ожидая от приятеля вопроса. И тот не выдержал.

– В смысле?

– Все это скоро будет принадлежать людям.

– Каким людям?

– Фермерам – как в Америке. Уж они-то сгнить урожаю не дадут.

В Серегиных высказываниях иногда явно чувствовалось влияние забугорных голосов. Как это его приятеля до сих пор не вычислили? Вот и сейчас понесло его про каких-то фермеров…

– Что, и колхозов не будет?

– Нет, конечно. Будут объединения свободных фермеров.

– Скажешь, и капитализм будет?

– Вполне возможно…

Бугаев про политику обычно не думал – других хлопот хватало. Серегины разглагольствования он обычно всерьез не воспринимал, но сейчас все-таки спросил:

– И на картошку никто ездить не будет?

– А зачем? Всё будут автоматизированные комбайны делать.

Гена не ответил. Он и сам думал, что машины скоро заменят человека, но чтобы все перевернулось с ног на голову, чтобы фермеры и капитализм… Неужели сам Серега в это верит?

Через полчаса они вышли к речке Воинке. Старый мост подозрительно поскрипывал под ногами, но опасаться было нечего. По мосту ездили трактора, так что уж двух студентов он должен был выдержать. На другом берегу сидел с удочкой странный мужик в панаме. На поплавок он не смотрел, уставившись куда-то в небо.

Неожиданно мечтательный рыболов вскочил, стал хлопать себя по карманам, и, видимо, ничего не найдя, крикнул:

– Ребятки, у вас ручки не найдется? А то свою где-то потерял…

Они остановились. У Сереги даже в ватнике всегда имелись блокнот с ручкой, и, перейдя мост, он стал быстро спускаться по некрутому склону к незнакомцу. Так они познакомились с Владимиром Петровичем Карташовым – изобретателем из Бородина.