Текст книги "Салават Юлаев"

– Невеликое дело деньги! – небрежно махнул рукой Емельян, словно владел несметной силы богатством. – Было бы войсковое согласье, а деньги найдутся!

Хозяин умёта качнул головой.

– Нет, ты постой, – упрямо сказал он. – Ведь на экое дело деньги-то нужны большие, ерёмина курица… Войсковое согласие будет, а де-еньги…

Но Емельян вдохновился. Его уже было не удержать. Море было ему по колено.

– Да что за большие?! – ответил он, убеждённый и сам в этот миг, что деньги откуда-нибудь да возьмутся. – Ну, скажем, так: для начала сыскать тысяч двести деньгами? Найдём! На Тереке хлебных товаров да всяких других ещё на семьдесят тысяч лежит, а как избы поставим да пашню вздымем, так сразу… – Емельян перешёл на едва слышный шёпот: – Турецкий паша обещает взаймы милиён… Конечно, за рост он, нехристь, сдерёт…

Хозяин глядел обалдело на гостя, который ворочал такими деньгами. Наконец он не выдержал и при последних словах Емельяна вскочил со скамьи и начал креститься.

– Ерёмина курица!.. Боже помилуй!.. Да господи!.. Да отколь же такие-то деньги? Да кто же ты таков?.. Ведь такие-то деньги… – растерянно бормотал хозяин. Он схватил Емельяна за руку и, весь трепеща, зашептал: – Ты скажи, ты скажи, ваша милость, не в шутку мне молвил? Да господи боже! Да как тому быть?!

Емельян посмотрел ему прямо в глаза и таинственно усмехнулся.

– А так вот и быть! – значительно сказал он. – Да ты не страшись, казак, – начал он, но в этот миг застучали в двери.

– Окаянная девка, пришла не ко времю! – выбранился хозяин и выскочил в сени.

Пугачёв остался один.

– Оробела Ерёмина Курица от милиёна, – презрительно усмехнулся он. – «Да кто же ты таков?!» – передразнил он растерянного казака. – А вдруг да я сам государь!.. – Емельян прислушался, словно ждал царского голоса из глубины своего существа. И, не дождавшись, печально махнул рукою. – Куды-ы! Нелегко на себя такое-то имя принять. Здоровенный ведь нужен хребет, чтобы такое взвалить да нести.

Будто примериваясь к этой тяжести, Емельян встал со скамьи.

– И плечи надо во какие! Осанку! Царский взгляд!..

Хозяин вошёл в этот миг назад в избу и замер у порога.

Прежнего купца как не бывало в избе. Вместо него у стола стоял человек величавого вида. Повелительность, воля и сила словно бы излучались изо всего его существа: гордо откинутая голова, орлиные сверкающие глаза, могучие плечи и властная стать.

– Сударь, да кто же ты подлинно?.. – робко пробормотал хозяин. – Коль не во гнев тебе… помыслить – и то ведь страшно…

И Пугачёв почувствовал, что «чудо» свершилось: сказочный призрак царя-правдолюбца, созданный в сердце народа, явился его глазам и в одно мгновение облёкся во плоть его самого.

– Что? Признаешь? – грозно спросил он хозяина. – А?! Признаешь?! Ну! Спро-ша-ю!..

И тот растерялся.

– Да как тому… господи… как тому быть?! Ведь писали… писали ведь, – едва слышным шёпотом залепетал умётчик, – что государь… что, царство вам небесное, изволили…

Хозяин, весь дрожа, в волнении крестился мелким, частым крестом.

– Что ты врёшь, дурак! Да как ты смеешь?.. Пьян ты, что ли?! – грянул грозный голос над растерявшимся от страха казаком.

Тот рухнул на колени.

– Простите, государь-надёжа! Ваше величество, смилуйся, прости дурака! – молил он со слезами, захлёбываясь от восторга. – Ведь глазам-то легко ли поверить!.. За что же мне радость такая, что вот у меня же в дому… Ах ты, господи!..

Но тяжёлая рука Емельяна легла на его плечо.

– Ты, казак, не шуми, – остановил Пугачёв излияния хозяина, – не спеши, поразмысли, со стариками совет поведи казацким урядом. Может, яицкие ваши устрашатся петербурхских «напастей», не посмеют принять своего государя. Я тогда дальше пойду простым человеком – солдатом, купцом али попом. Сколь образов я уж сменил за эти года! – душевно и с грустью говорил Емельян, сам уже веря всему, что сходило с его языка. – Наша царская вотчина – вся мать-Россия. Доберусь и до верных подданных наших: кто помнит добро да святую присягу, тот нас примет…

– Да что вы! Что вы! Ваше величество! Мы сколько лет уж вас ждали… Да как же нам не принять! – проникновенно, со слезами умиления на глазах уверял хозяин. – Что ты! Смилуйся! Куда тебе дальше идти! Не скрой от нас лик свой! Нешто мы позабыли присягу?!

– Ты говори за себя, Денис Петрович. Тебя мы милостью нашей за верность пожалуем. А за других не спеши уверять. Прежде времени ты ваше царское имя не разглашай по народу. Великий грех падёт тебе на душу, коли ты погубишь меня…

Казак отшатнулся в испуге от этих слов и опять закрестился.

– Господи! Да как совершиться экой напасти! Как можно-то, государь-надёжа! – перебил он речь Емельяна.

– Ведь ты, казак, разумей, – продолжал Пугачёв. – Все народы в тяготах и болезнях ждут нашего явленья. И мы пообещались богу, за чудесное наше спасение от недругов, избавить народ от господской неволи и жесточи. А наша царская присяга – священная скрижаль! Ты можешь уразуметь премудрость нашу, простой казак?

– Уж постараюсь, государь. Хотя разум ваш – мужицкий, тёмный… – смиренно начал хозяин.

В это время снова раздался стук у ворот.

Пугачёв в испуге схватил хозяина за плечи.

– Кто там? Кому ты сказал про меня? Кому разгласил?! – прохрипел он в лицо казаку.

– Да что ты, государь! Помилуй! – лепетал тот, напутанный стуком не менее Емельяна. – Знать, кто-то по нужде, а может – гости. Ведь у меня заезжий двор… А то и дочка… Да что ты, батюшка! Да успокойся ты, ваше величество!

– Чш-ш-ш! – зашипел самозванец. – Сказано – но разглашай! Зови меня… ну, хотя Емельяном… Иваном Емельяновым, что ли… Сказывай, заехал симбирский купец… мол, он-то и слышал про государя и царские очи его удостоился видеть…

В ворота постучали ещё нетерпеливей и громче.

– Где бы тут у тебя покуда укрыться? – спросил Пугачёв.

– Да тут вот в горенке, – предложил хозяин, приотворив незаметную дверцу, сам весь дрожа.

Хозяин выскочил во двор, где кто-то ожесточённо дубасил в ворота.

– Иду, иду! Кто долбит этак-то? Ворота с вереюшек пособьешь! – успокоил умётчик стучавшего с улицы.

Скинув железную щеколду, он отворил калитку.

Перед ним, держа в поводу засёдланного конька, стоял человек с обвязанным тряпицей лицом.

– Здорово, Хлопуша! Вишь, я соснул часок. Разомлел от жарищи, а девка сошла со двора. Али долго стучался? Входи.

– Здорово, Ерёмина Курица! – отозвался приезжий. – Рад не рад, а примай! Гостей много?

– Нет никого. То и скука сморила, уснул, – неумело притворяясь, сказал умётчик.

Бросив повод коня молодому спутнику, Хлопуша вошёл за хозяином в избу.

Умётчик заметил шапку, забытую Пугачёвым на лавке, и торопливо спрятал её у себя за спиной, стараясь укрыть от глаз незваного гостя.

– Не деньги ли в шапке хоронишь? – лукаво спросил приезжий.

– Поди ты, ерёмина курица! Какие там деньги! Уж ска-ажешь! Так, старая шапка.

Хозяин забросил шапку за печь.

Хлопуша рассмеялся и кивнул на стол, где стояла забытая выпивка и закуска.

– А кружку лишнюю за печку не кидай со стола. Уж я тебя как-нибудь выручу: нас с тобой двое, и кружки две. Ты садись, не чинись: будь как в гостях, а я за хозяина. – Хлопуша налил в обе кружки вина. – За добрую встречу, за тароватого хозяина выпьем! – насмешливо предложил он.

– За щедрых гостей! – отшутился хозяин и, стукнувшись кружкой, выпил.

– И что ты за обычай взял один из двух кружек пить! Ведь так-то совсем сопьёшься, Ерёмина Курица, – продолжал потешаться над хозяином Хлопуша.

– А ну-то тебя! – отмахнулся тот. – Сидел гость, пил, кликнули его ко двору рыбу купляти, он и сошёл, да долго что-то замешкался – должно, магарыч…

– Ну, как у вас житьё? – уже серьёзно спросил Хлопуша, поверив объяснениям хозяина.

– Опять все рыщут! – с досадою отозвался умётчик. – Донской казак бежал из казанской тюрьмы да, кажись, увёл лошадей и с телегой.

– Удалец казак! – заметил Хлопуша. – А ну, за его здоровьице выпьем, – сказал он, наливая вино.

Оба рассмеялись.

– Да зато теперь у всех гостей велят смотреть бумаги… Может, податься тебе?.. – намекнул хозяин.

– А ты не старайся, Ерёмина Курица! Бумаг у нас на пятерых будет довольно. И ты меня не выпроваживай, братец, не на простого напал! Мы с есаульцем моим у тебя на недельку пристанем.

Задав коням корму, в избу вошёл Салават.

– Здорово, хозяин! – приветствовал он в дверях.

– Здравствуй, малый, как звать-то?

– Аль ты его не признал? – напомнил Хлопуша. – Ахметку помнишь? Теперь Салават зовётся.

– Ну, коль старый знакомец, входи да садись ко столу. Возро-ос! И вправду ведь не признать, как возрос!

Салават опустился на скамью у края стола.

– Ближе двигайся к чарке, малый! – сказал хозяин, доставая третью кружку.

– А ну его! – с деланой неприязнью махнул рукою Хлопуша. – Не угощай. Сердит я на него.

– За что серчаешь? – весело спросил хозяин.

– Водки пить не хочет.

– У башкирцев строгий закон на водку. Кумыс – другое дело, али чай… Так, что ли, парень?

– Кумыс пьём, чай пьём, – согласился Салават. – А водку пьёшь – потом дурак какой-то!

Все засмеялись.

– Ну, сказывай, где бывал, что на свете видал, прибрался из каких краёв – ведь сто лет не казался, – спрашивал хозяин Хлопушу, видя, что от него легко не отделаешься и сразу из дома не выпроводишь.

– С Волги едем… Заветное дело там было, – уклонился гость от прямого ответа.

– В бурлаки, что ли, ходил наймоваться? – с насмешкой спросил умётчик.

– А когда в палачи?! – злобно усмехнулся в ответ Хлопуша.

– Ерёмина курица! Что ты! Христос с тобой! Не к лицу бы оно знатному ватаману такому! – Хозяин даже перекрестился на образ.

Он знал, что Хлопуша и беглый каторжник, и бродяга, и конокрад, и разбойник, и всё же готов был принимать его в своём доме, кормить и поить и стукаться чаркою за его здоровье, но палача он не мог вынести у себя за столом. Озлобленная усмешка Хлопуши сказала ему, что слово «палач» сорвалось с языка его гостя не в шутку… Ерёмина Курица поставил обратно на стол поднятую было заново чарку и отложил кусок хлеба с солью, приготовленный для закуски. Палач! Омерзительное это слово в народе могло вызывать лишь презрение, ненависть к человеку, которого так называют… Не может быть!

– Тьфу ты, бес, напужал! Ну, шутни-ик! – попробовал отмахнуться от этого слова хозяин.

– А я не шучу, – упрямо сказал Хлопуша. – Сам-то не верю, как быдто во сне… Да поделом и наука мне – взялся не за своё: вишь, захотел со рваной ноздрей ко царю во помощники…

Хозяин умёта вздрогнул и незаметно скользнул взглядом по двери соседней горницы.

– Как так к царю?.. К какому царю?.. Ведь у нас на престоле не царь, а царица!.. – забормотал умётчик в растерянности.

– Э, да брось – «на престоле»! Мало ли кто на престоле!.. – отмахнулся с досадой безносый гость. – Загадали по слуху мы с молодцом на Волгу. Народ расслышал, что там государь объявился… – таинственно сообщил Хлопуша, понизив голос. – Пошли мы в Самару. Мыслили – государю нужны удальцы. Народ-то по Волге вокруг, ну, скажи ты, – кипит! Повсюду слух: «Объявился!» А где объявился – никто и не знает того. Ну, мы стали рыскать, слухи пытать… И дознались, что государя злодеи схватили и в остроге томят… Аж в груди загорелось! – воскликнул Хлопуша и с яростью стукнул по столу кулаком. – Ну, мол, нет! Уж мы не дадимся в обиду. Сколько лет ожидали, томились. Тюрьму разорим, а государя отымем… Мыслил я – на своих плечищах на каторжных донесу его сам до престола… – Хлопуша вскочил со скамьи, глаза его разгорелись. – А кто бы за мной не пошёл?! Мыслил так: из тюрьмы его вынесу, света, на площадь да гаркну: «Народ! Вот ваш государь законный! За нужды ваши, за горе, за слезы заступа!..» Как знамя нёс бы… Ты подумай – Россия! Вон что!.. А как добраться? Как вызволить?!

Ерёмина Курица был увлечён рассказом Хлопуши, весь подался к нему.

– Ну? – в нетерпении поощрил он.

– Палач оказался в остроге знакомец. Нам вместе с ним за разбой ноздри рвали. Сошлись… Раз выпили, два… Во помощники кличет… Тьфу, мерзость!.. – Хлопуша отплюнулся и глухо добавил: – Пошёл к нему…

– Ерёмина курица! – растерянно встал хозяин.

– Для государева дела! – с усмешкой закончил Хлопуша и злобно расхохотался. – И пришлось мне своею рукой, – сказал он, – анператору всей Руси, государю на шею верёвку мылить…

Хозяин вскочил, заметался по горнице…

– Спаси господи!.. Как так?.. Да тише ты, тише!.. Как так?.. Ерёмина курица, как же?.. Да как же?!

– А так! Удавили! – с подчёркнутой грубостью оборвал Хлопуша. – Перед смертью покаялся всем, что вовсе не государь, а беглый приказный из Нижнего…

– И повесили? – переспросил с облегчением хозяин. – Что ж, вору мука за самозванство! – бойка сказал он. – Ведь грех-то, грех-то какой! – Он зашептал: – Ведь подлинный государь-то, болезный, в народе ходит, а тот, вишь, за него во дворец захотел, на перины!.. Ну как же не грех! А подлинный государь-то, ерёмина курица…

– Э-э, брось ты, Ерёмин Петух! Какой там к чертям государь, прости господи! – оборвал Хлопуша. – Хватит уж! Ждали да ждали… Ведь народ как дитё: чем бы ни тешился… Умыслили цацку себе… государя…

– Ерёмина курица, ты, слышь, потише! – вдруг строго предостерёг хозяин. – Зря плетёшь!

– Не верю я в государя больше, – убеждённо настаивал Хлопуша, – и никогда не поверю, хотя тут вот под образа посади его! Сам верёвку намылил на беглого ябеду…

– И был беглый ябеда! – внезапно раздался звучный голос за спиною Хлопуши. – А то – го-су-да-арь! Иная статья, атаман. Ты не путай!..

Все вздрогнули, оглянулись.

Темнобородый широкоплечий человек стоял на пороге соседней горницы.

Салават и Хлопуша вскочили с мест.

– А ты кто таков? – запальчиво и дерзко спросил Хлопуша. – Шапка твоя за печью, водку твою я выпил. А ты кто таков?

Но Пугачёв словно не слышал его вопроса.

– Государь изволением божьим ушёл от злодеев. Не ты, так другие ему пособили: народ спас… А беглый приказный, вишь, муку принял за государя. Сказать, што ль, – венец терновый!.. Может, ныне приказный тот, – Пугачёв торжественно перекрестился, – может, ныне за муку он в ангельском чине в раю…

Хозяин перекрестился вслед за Емельяном. Хлопуша молча потупился.

– Что?! Вот то-то! Не цацки!.. – внушительно заключил Емельян.

– Стало, жив государь-то, значит?! – с простодушной радостью, по-юношески звонко спросил Салават.

Но не обращая никакого внимания на юнца, умётчик в лад с Емельяном, подступив к Хлопуше, поучающе сообщил:

– Есть люди такие, что сами видали царские ясны очи…

Оттолкнув Ерёмину Курицу, Хлопуша шагнул к Пугачёву.

– А ты кто таков, я спрошаю?! – по-прежнему с дерзким вызовом повторил он. – Кто таков ты? Отколе?

Пугачёв поглядел с насмешкой.

– Я?.. Архирей… заморских земель! Дедушка нихто да бабушка пыхто!.. А вот ты продерзкий языня!.. Я тебя впервой вижу, не знаю, а ты пытаешь – кто да отколь… А сам, говорил, в палачах был… Тебе всё равно, а моё дело тайность… Великое дело!..

– А мне – все равно?! – с горечью переспросил Хлопуша и вдруг злобно вскинулся: – Да и то всё равно! Вот уйду с Салаваткой в Башкирду, приму магометскую веру, да и шабаш! Что мне ваши дела? Я клеймёное рыло, рвана ноздря, беглый каторжник, да ещё ко всему и разбойник, да тьфу ты, палач!..

– Афанасий Иваныч, постой! – кинулся умолять умётчик. – Да ты не бери в обиду… Время сам знаешь какое – у стен и то уши!.. Его милость симбирский купец Иван Емельянов проездом гостит, по купечеству ездил повсюду и ведает много…

– А мне ни к чему! – раздражённо прервал Хлопуша. – У меня ведь купцам, что дворянам, – едина честь: сук да верёвка! Пойдём, Салават! – позвал он и взялся за шапку.

Салават живо на плечи вскинул мешок.

– А ты зря, ватаман, серчаешь! – остановил Пугачёв Хлопушу. – Не всякое слово в строку. У меня примета такая: кто с первой встречи повздорит, с тем дружба вовек не порушится. Знать, нам с тобой подружить!..

Хлопуша взглянул в ясные, горящие глаза Пугачёва. Приветливая, хитроватая и добрая улыбка его располагала к нему сердце.

– Идём-ка сюды, потолкуем, – позвал Хлопушу Ерёмина Курица, кивнув на дверь горницы, куда услал Пугачёва при стуке в ворота.

– Идём, что ль! – мигнул Пугачёв. – Да брось, не серча-ай! – сказал он, дружески положив сильные руки на плечи атамана.

Хлопуша не сразу сдался. Задумчиво и испытующе обвёл он взглядом обоих и, увидав особую торжественную таинственность в их взглядах, вдруг бросил шапку на лавку.

– Айда! – решительно согласился он. – Ты, слышь, Салават, пожди тут, а я с ними…

Все трое вышли.

Салават остался один с мешком за плечами. Обида ожгла его. Он стоял посреди избы в задумчивом оцепенении.

«Кунак Салават, друг Салават, – думал он. – Салават за Хлопушей в огонь и в воду, все вместе… А когда дело большое пришло, тогда – погоди тут один, Салават!.. Купец, видишь, умный приехал, царя видал, знает много, а ты, значит, глуп! Ты тут сиди, Салават!.. Битты![10]10
  Битты – будет, хватит, довольно.


[Закрыть] Довольно уж, Афанас Иваныч! Твоя дорога туда, моя дорога сюды, Афанас Иваныч!..»

Салават поправил мешок за плечами, тронул шапку и выскочил вон, во двор. Почти бегом он бросился под навес, где кормились кони, быстро взнуздал своего и хотел вскочить на седло, как кто-то рванул его вниз за подол бешмета. Он оглянулся.

– Тпру! Стой!.. Погоди!.. – услышал он девичий голос. – Куды ты, с хозяином не простясь, из ворот?!

Крепкая, ладная молоденькая казачка насмешливо глядела на него.

– Чего тебе надо, девка? Мой конь…

– А мне почём знать – твой, не твой ли? Вишь, тут стоит не один конь, а два. Ускачешь в степь – там ищи!

– Пусти! – отмахнулся от девушки Салават.

Он снова хотел взобраться в седло, но она крепче прежнего дёрнула за бешмет.

– А я говорю – не пущу! Ишь ты, черт скуломордый! Батя! Батя! Батяня!.. – крикнула девушка. – Тут малый какой-то коня зануздал!..

– Мой жеребец, говорю тебе, девка! Чего ты кричишь?! – Салават ещё раз взглянул на неё. Её воинственный вид его рассмешил. – Казак, а не девка! – с усмешкой сказал он. – Айда, идём спросим, – согласился он.

– И казак! – задорно согласилась она. – Спросим, тогда и езжай.

Они вошли в избу. Из горницы вышли навстречу Хлопуша и хозяин умёта.

– Что стряслось тут, Настюша? – спросил умётчик. – Чего ты звала?

– А вот, – кивнула Настя на Салавата, – коня зануздал, да и ногу в стремя. Я, мол, – стой, – а он – жеребец, мол, его. Мне как знать, что его!

– А ты куды же один, Салават, собрался? – спросил удивлённый Хлопуша.

– Так… Ладно! – махнул Салават рукою. – Один ведь поеду домой. Видать, у нас разны дороги!

– Да ты что, обиделся, что ли? – спросил Хлопуша.

– Ладно, ладно!.. Чего обижаться! Ты – туды, я – сюды. Ты меня никогда не знал, я тебя не знаю. Чего обижаться!..

– Да ты не таись! На что у тебя обида?

– Чего «не таись»! Чего «не таись»?! – горячо воскликнул Салават. – Ты сам от меня таишься! Когда мне нельзя русской правды знать, зачем ходить вместе?! Твоя жизня – своя, моя жизня – своя!..

– Ты сбесился, что ли? – воскликнул Хлопуша, который уже много месяцев жил с Салаватом без ссоры и споров.

– Ты сам, Афанас Иваныч, сбесился! – запальчиво возразил Салават. – Чего мне нельзя знать? Кто в Самару с тобой ходил? Кто коней держал возле тюрьмы?! Я что, никогда, что ли, царское имя не слышал?! Раньше – можно, теперь – нельзя?! Царь Пётра нельзя знать? Царь Пётра – ваш русский царь? А башкирский другой царь будет? Неправда, Иваныч, одна земля – одна царь!..

– «Одна царь!» – засмеялась девушка.

– Ты, дочка, пойди там телят погляди или что по хозяйству, а тут не девичье дело! – сказал ей хозяин.

Настя со вздохом махнула рукой и вышла.

– Ты сам, Афанас Иваныч, мне говорил, – горячо продолжал Салават. – Царь Пётра ходит, большую книгу читат. Царь Пётра придёт – всем народам царь будет, всем волю даст, жить ладно будем.

– А на что русский царь вам, башкирцам? – вмешался умётчик. – Чего он вам даст?

– Чего, чего даст?! Чего надо народу, того, значит, даст!

– А чего вам, башкирцам, надо? Как сказать государю? – спросил Пугачёв, который не утерпел и вышел на их разговор из горницы.

Салават никогда не думал и сам о том, что даст государь башкирам. Живя общей жизнью со всем бездомным бродяжным людом, он мысленно не отделял своей судьбы ото всех остальных. Он не думал о том, что башкиры живут какой-то другой, совершенно отличною жизнью. Он не думал о том, что нужно башкирам от доброго народного царя. Вопросы застали его врасплох, но вдруг он вдохновился.

– Царь Пётра? – переспросил он. – Царь Пётра землю нашу заводчикам брать не велит, лес рубить не велит, – откладывая на пальцах, сказал он. – Царь Пётра лошадей отнимать не велит, царь ружья башкирам даст, порох, свинца даст, начальников, заводских командиров, велит гонять, башку им рубить, на деревьях их вешать… Скажет царь: «Живи, башкирский народ, как зверь в степи вольно бегай, как птица в небе высоко летай, как рыба в воде плавай!..» Весь башкирский народ пойдёт за такого царя!..

Салават умолк, но все были захвачены его мыслью, все впервые подумали о том, что же царь даст народу, и смотрели на Салавата, словно ожидая, что он скажет ещё…

– Зверем по степи бегай, птицей в небе летай? – при общем молчании задумчиво повторил Пугачёв. – Да, с таким-то народом государь Пётра Федорыч всех одолеет. Грех от такого народа нам правду таить, – сказал он.

– Так слышишь, Салават, никто от тебя не таится, ждать недолго осталось: государь в казаках на Яике нынче. Вот купец его видел своими очами, – указал Хлопуша на Пугачёва. – И сказывает купец, что скоро уж, скоро объявится государь.

– А ты, башкирец, ступай в свои коши ныне да разглашай народу про государя, что шлёт он башкирцам поклон и все так исполнит, – торжественно произнёс Емельян.

Салават непонимающе переводил свой взгляд с одного на другого.

– Чего говорить? Как сказать? Я чего знаю ведь, значит?

Пугачёв ласково усмехнулся.

– Как ты нам сказал, так говори. Лучше никто не скажет! Я своими ушами слышал. Как ты сейчас говорил, так и царь обещал: лес ваш не рубить, деревни ваши не жечь, лошадей не трогать, порох, свинец вам давать, и живите вольно…

– Да сказывай там своим, – вставил Хлопуша, – готовили бы сайдаки, да стрелы, да пики, да топоры…

– Да коней бы получше кормили – как раз и время приспеет! – заключил Пугачёв. – Как, как ты сказал-то? – спросил он. – Живи, башкирский народ, как птица, вольно, как звери в лесу живут. Так дома и сказывай!

С сознанием важности возложенного на него дела простился Салават с Хлопушей, которого встречный знакомец увлёк на иной, новый путь.

Друзья, не сходя с сёдел, обнялись у перекрёстка дорог.

– Твоя дорога прямая, моя дорога прямая, – сказал Салават на прощание, – на прямой дороге сустречка будет…

– Значит, будет! – ответил Хлопуша.

И каждый поехал своим путём.

Долго ехал Салават молча по холмистой равнодушной степи, пока не показались вдали горы. Тогда он запел:

 
Благодатный Урал мод,
Пою про тебя мою песнь,
Славлю твоё величие, Урал мой!..
 

Усталый конь пошёл тише. Юноша не понуждал его. Закат отбросил последние лучи, и в небе блеснули редкие звёзды. Из-за отдалённых гор показалась луна.

 
Твои гребни, Урал мой,
Близки к небу…
Когда ночью месяц встаёт,
На землю глядя,
Твои головы прекрасно светят
Чистейшим серебром…
Когда утром солнце встаёт,
На землю глядя,
Твои верхушки, как огнём пожаров,
Облиты золотом…
Вокруг тебя, Урал высокий,
Растут леса,
Как мохнатые бархатные ковры,
Разостланы травы…
 

Маленькая речушка преграждала Салавату путь, и над нею белой стеной поднимался весенний холодный туман. Салават остановил коня.

– Хватит на этот день, – сказал он. – Стой, аргамак. Ещё много дней нам ехать к нашим кочевьям.

Салават стреножил коня и пустил его у реки на открытом месте. Переезжать реку он не хотел: на том берегу её был лес и, как знать, может быть, звери.

Засыпая, Салават думал о доме, о красавице Юрузени, о маленькой жене Амине, о Юлае и о своём сыне, который должен был теперь стать уже совсем большим…