Текст книги "Девушка, которая взрывала воздушные замки. Том 2. Реванш"

Поскольку Троица теперь мог начать записывать на пленку разговоры Экстрёма, он зафиксировал и голос прокурора, который должен был обрабатывать Чума.

Чума пропустил цифровую запись голоса Экстрёма через программу, называвшуюся VPRS, что расшифровывалось как Voiceprint Recognition System[6]6
  Система распознавания речи.


[Закрыть]. Он выделил дюжину часто встречающихся слов, например «о’кей» или «Саландер». Получив пять отдельных примеров одного слова, он исследовал, какое время уходило на их произнесение, какими были тембр голоса и величина частоты, как расставлялось ударение и множество других отличительных признаков. В результате появилась графическая кривая, и тем самым Чума получил возможность прослушивать и исходящие разговоры прокурора Экстрёма: его парабола постоянно вылавливала разговоры, в которых повторялась графическая кривая Экстрёма для десятка часто встречающихся слов. Техника не была совершенной, но приблизительно пятьдесят процентов звонков, которые Экстрём делал со своего мобильного телефона из любого места поблизости от полицейского управления, прослушивалось и записывалось на пленку.

К сожалению, техника имела один явный недостаток. Как только прокурор Экстрём покидал полицейское управление, Троица лишался возможности прослушивать его телефон, если не знал, где тот находится, и не мог припарковаться в непосредственной близости.

Получив полномочия из самой высокой инстанции, Торстен Эдклинт смог наконец создать маленькое оперативное подразделение на законных основаниях. Он отобрал четырех сотрудников, сознательно отдавая предпочтение молодым талантам с опытом службы в обычной полиции, относительно недавно приглашенным в ГПУ/Без. Двое из них раньше работали в отделе по борьбе с мошенничеством, один – в финансовой полиции, еще один – в отделе по борьбе с насильственными преступлениями. Их пригласили в кабинет к Эдклинту и снабдили информацией о характере задания и необходимости соблюдать полную секретность. Эдклинт подчеркнул, что расследование проводится по прямому требованию премьер-министра. Начальником нового подразделения стала Моника Фигуэрола, которая взялась за руководство расследованием с хваткой, соответствовавшей ее внешности.

Однако дело продвигалось медленно, что в основном объяснялось неуверенностью в кандидатурах подозреваемых. Эдклинт с Фигуэролой неоднократно обсуждали, не лучше ли попросту арестовать Мортенссона и начать задавать ему вопросы, но каждый раз решали все-таки подождать – подобный арест погубил бы секретность расследования.

Только во вторник, через одиннадцать дней после встречи с премьер-министром, Моника Фигуэрола пришла в кабинет к Эдклинту со словами:

– Думаю, у нас кое-что появилось.

– Садись.

– Эверт Гульберг.

– Да?

– Один из наших следователей поговорил с Маркусом Эрландером, который проводит расследование убийства Залаченко. Эрландер утверждает, что уже через два часа после убийства с гётеборгской полицией связались из ГПУ/Без и передали информацию о письмах Гульберга с угрозами.

– Очень оперативно.

– Да. Даже слишком оперативно. В Гётеборг из ГПУ/Без по факсу переслали девять писем, авторство которых приписывается Гульбергу. Однако возникает одна проблема.

– Какая?

– Два письма были адресованы в министерство юстиции – министру юстиции и министру по вопросам демократии.

– Ага. Это мне уже известно.

– Да, но письмо к министру по вопросам демократии было зарегистрировано в министерстве только на следующий день. Его доставили с вечерней почтой.

Эдклинт уставился на Монику. Он впервые испугался, что все его подозрения окажутся обоснованными. А она безжалостно продолжала:

– Иными словами, из ГПУ/Без прислали копию письма с угрозами еще до того, как оно дошло до адресата.

– О господи, – произнес Эдклинт.

– Факс посылал сотрудник отдела личной охраны.

– Кто?

– Не думаю, чтобы он имел к этому отношение. Ему принесли на стол письма и вскоре после убийства велели связаться с полицией Гётеборга.

– От кого поступило распоряжение?

– От секретаря начальника канцелярии.

– Господи, Моника… Ты понимаешь, что это означает?

– Да.

– Это означает, что сотрудники ГПУ/Без замешаны в убийстве Залаченко.

– Нет. Это означает, что некие люди внутри ГПУ/Без знали об убийстве еще до его совершения. Вопрос только в том, какие именно.

– Начальник канцелярии…

– Да. Но я начинаю подозревать, что этот «Клуб Залаченко» находится за пределами нашего здания.

– Что ты хочешь сказать?

– Мортенссон. Его перевели из отдела личной охраны, и он работает самостоятельно. На прошлой неделе мы держали его под наблюдением целыми днями. Насколько нам известно, он не связывался ни с кем из нашего здания. Ему звонят по мобильному телефону, который нам никак не прослушать. Мы не знаем номера, но это точно не его собственный телефон. Мортенссон встречался с тем блондином, личность которого нам пока не удалось установить.

Эдклинт нахмурил лоб. В тот же миг в дверь постучал Андерс Берглунд – сотрудник, приглашенный в новое оперативное подразделение и раньше работавший в финансовой полиции.

– Мне кажется, я обнаружил Эверта Гульберга, – сообщил Берглунд.

– Заходи, – сказал Эдклинт.

Берглунд положил на стол обтрепанную по краям черно-белую фотографию. Эдклинт с Фигуэролой стали ее разглядывать. На ней был изображен мужчина, которого они оба сразу узнали. Это был легендарный полковник-шпион Стиг Веннерстрём, и его вводили в дверь двое крепких, одетых в штатское полицейских.

– Эта фотография из издательства «Олен & Окерлунд», она была опубликована в журнале «Се» весной шестьдесят четвертого года. Ее сделали в связи с судебным процессом, на котором Веннерстрём был приговорен к пожизненному заключению.

– Вот оно что.

– На заднем плане видны три человека. Справа – комиссар Отто Даниэльссон, арестовывавший Веннерстрёма.

– Да…

– Посмотрите на человека, который стоит чуть слева за Даниэльссоном.

Эдклинт и Фигуэрола увидели высокого мужчину с тонкими усиками и в шляпе, чем-то похожего на писателя Дэшила Хэммета.

– Сравните его лицо с паспортной фотографией Гульберга. Ее снимали, когда ему было шестьдесят шесть лет.

Эдклинт нахмурил брови.

– Я бы, пожалуй, не поручился, что это тот же человек.

– А я могу поручиться, – сказал Берглунд. – Переверните снимок.

На обратной стороне фотографии имелся штамп, объяснявший, что она принадлежит издательству «Олен & Окерлунд» и что имя фотографа Юлиус Эстхольм. Карандашом был приписан текст: «Стиг Веннерстрём с двумя полицейскими по бокам входит в Стокгольмский суд. На заднем плане: О. Даниэльссон, Э. Гульберг и Х. В. Франке».

– Эверт Гульберг, – сказала Моника Фигуэрола. – Он таки работал в ГПУ/Без.

– Нет, – возразил Берглунд. – По техническим причинам работать в ГПУ/Без он не мог. По крайней мере, когда делался снимок.

– Вот как?

– ГПУ/Без создали на четыре месяца позже. На этом снимке он по-прежнему принадлежит к Государственной тайной полиции.

– Кто такой Х. В. Франке? – поинтересовалась Моника Фигуэрола.

– Ханс Вильгельм Франке, – ответил Эдклинт. – Он умер в начале девяностых, а в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов являлся заместителем начальника Государственной тайной полиции. Он был своего рода легендой, как и Отто Даниэльссон. Я с ним пару раз встречался.

– Вот оно что, – сказала Моника Фигуэрола.

– Он оставил ГПУ/Без в конце шестидесятых. Франке не смог найти общий язык с Винге, и его чуть ли не уволили, когда ему было примерно пятьдесят – пятьдесят пять лет. Он открыл собственное дело.

– Собственное дело?

– Да, стал советником по вопросам безопасности для частных предприятий. У него был офис на площади Стуреплан, но он периодически еще читал лекции на занятиях по повышению квалификации в ГПУ/Без. Там-то я с ним и встречался.

– Понятно. А что не поделили Винге и Франке?

– Они не сработались. Во Франке было что-то от ковбоя, ему повсюду мерещились агенты КГБ, а Винге был бюрократом старой школы. Потом, правда, Винге вскоре уволили – по иронии судьбы, за то, что он решил, будто Пальме работает на КГБ.

– Хм, – произнесла Моника Фигуэрола, разглядывая фотографию, на которой Гульберг с Франке стояли рядом.

– Думаю, нам пора снова поговорить с министром юстиции, – сказал ей Эдклинт.

– Сегодня вышел «Миллениум», – сказала Моника Фигуэрола.

Эдклинт устремил на нее пристальный взгляд.

– Ни слова о Залаченко, – сообщила она.

– Значит, у нас, вероятно, есть еще месяц до следующего номера. Приятная новость. Нам надо браться за Блумквиста. Он посреди всей этой каши, словно ручная граната с выдернутой чекой.

Глава 17

Среда, 1 июня

Заворачивая на последний марш лестницы, ведущей к его мансарде на Бельмансгатан, 1, Микаэль Блумквист никак не ожидал там кого-либо встретить. Было семь часов вечера. Увидев блондинку с короткими вьющимися волосами, сидевшую на верхней ступеньке, он резко остановился. По паспортной фотографии, добытой Лоттой Карим, он сразу опознал в блондинке Монику Фигуэролу из ГПУ/Без.

– Здравствуйте, Блумквист, – весело поздоровалась она, захлопывая книгу, которую читала.

Покосившись на обложку, Микаэль заметил, что книга об античном восприятии бога и на английском языке. Он поднял взгляд и обратил его на нежданную посетительницу. Та встала. На ней было летнее платье с короткими рукавами, а на перилах висела кирпичного цвета кожаная куртка.

– Нам надо с вами поговорить, – сказала она. Микаэль Блумквист стал ее рассматривать. Высокая, выше его, правда, впечатление еще усиливалось тем, что он стоял на две ступеньки ниже. Окинув взглядом сначала ее руки, потом ноги, он отметил, что мышцы у нее развиты значительно лучше, чем у него.

– Вы пару часов в неделю проводите в спортзале, – сказал он.

Она улыбнулась и достала удостоверение.

– Меня зовут…

– Вас зовут Моника Фигуэрола, вы шестьдесят девятого года рождения и проживаете на Понтоньергатан на Кунгсхольмене. Вы родом из Бурленге, но работали в полиции в Упсале. И уже три года служите в ГПУ/Без, в отделе по охране конституции. Вы увлеченно занимаетесь спортом, когда-то входили в спортивную элиту и чуть не попали в шведскую олимпийскую сборную. Что вам от меня надо?

Она удивилась, но кивнула и быстро пришла в себя.

– Как хорошо, – сказала она с облегчением в голосе. – Значит, вам известно, кто я и что меня не следует бояться.

– Не следует?

– Кое-кому необходимо побеседовать с вами в спокойной обстановке. Поскольку ваша квартира и мобильный телефон, похоже, прослушиваются, а имеются причины встречу не афишировать, меня послали, чтобы вас пригласить.

– С какой стати я должен куда-то ехать с человеком, работающим в СЭПО?

Она немного подумала.

– Ну… вы можете откликнуться на любезное личное приглашение или, если вас это больше устраивает, я могу надеть на вас наручники и забрать с собой.

Она мило улыбнулась. Микаэль Блумквист улыбнулся в ответ.

– Послушайте, Блумквист… я понимаю, что у вас нет особых оснований доверять кому-либо из ГПУ/Без. Но дело в том, что не все, кто там работает, являются вашими врагами, а у моего начальства имеются весьма веские причины хотеть с вами побеседовать.

Он выжидал.

– Так как вам больше хочется? В наручниках или добровольно?

– В этом году полиция уже однажды надевала мне наручники и тем самым исчерпала квоту. Куда поедем?

Моника Фигуэрола приехала на новеньком «Саабе 9–5» и припарковалась за углом, в переулке Прюссгренд. Когда они сели в машину, она открыла мобильный телефон и нажала клавишу быстрого набора.

– Мы будем через пятнадцать минут, – сказала она.

Велев Микаэлю пристегнуть ремень безопасности, она поехала через Шлюз в сторону района Эстермальм и остановилась на улице, пересекавшей Артиллеригатан. Потом повернулась к Микаэлю и пару секунд сидела неподвижно, глядя на него.

– Блумквист… я подвезла вас просто из любезности. Вы ничем не рискуете.

Микаэль ничего не ответил, предпочитая подождать с оценкой ситуации, пока не поймет, о чем идет речь. Она набрала код парадной, после чего они поднялись на лифте на четвертый этаж, к квартире, на которой значилась фамилия Мартинссон.

– Мы просто одолжили эту квартиру для сегодняшней встречи, – объяснила она, открывая дверь. – Направо, в гостиную.

Первым Микаэль увидел Торстена Эдклинта, что было неудивительным, поскольку Служба безопасности самым непосредственным образом замешана в развитии событий, а Эдклинт являлся начальником Моники Фигуэролы. То, что начальник отдела по охране конституции потрудился его сюда доставить, свидетельствовало о том, что кто-то явно забеспокоился.

Потом он увидел возле окна еще одного человека, повернувшегося к нему, и при виде этого лица Микаэль удивился. Министр юстиции. Затем до него донесся какой-то звук справа, и Микаэль увидел, что из кресла поднимается человек с до боли знакомым лицом. И на то, что Моника Фигуэрола привезет его на конспиративную вечернюю встречу с премьер-министром, он никак не рассчитывал.

– Добрый вечер, господин Блумквист, – поздоровался премьер-министр. – Простите, что мы пригласили вас на эту встречу, не предупредив о ней заблаговременно, но мы обсудили ситуацию и сошлись на том, что нам необходимо с вами побеседовать. Могу я предложить вам кофе или что-нибудь из напитков?

Микаэль огляделся и увидел обеденный стол из темного дерева, загроможденный стаканами, чашками из-под кофе и остатками бутербродов. Должно быть, они сидят тут уже несколько часов.

– Минеральную воду, – сказал он.

Моника Фигуэрола налила ему воды. Все расселись на диванах и креслах, а она осталась где-то на заднем плане.

– Он опознал меня, знал, как меня зовут, где я живу, где работаю и даже что увлекаюсь спортом, – сказала Моника Фигуэрола.

Премьер-министр поспешно взглянул на Торстена Эдклинта, а потом посмотрел на Микаэля Блумквиста. Микаэль вдруг понял, что у него сильная исходная позиция. Премьер-министру от него явно что-то нужно, но он, скорее всего, представления не имеет о том, что Микаэлю Блумквисту известно, а что нет.

– Просто стараюсь следить за действующими лицами этой каши, – непринужденно сказал Микаэль.

Дьявол, еще блефовать с премьер-министром.

– А откуда вы узнали имя Моники Фигуэролы? – поинтересовался Эдклинт.

Микаэль покосился на начальника отдела охраны конституции. Он представления не имел, что побудило премьер-министра устроить с ним тайную встречу на снятой квартире, но испытал прилив вдохновения. Вырисовывалось не так уж много вариантов развития событий. Запустил машину Драган Арманский, сообщив информацию какому-то доверенному лицу, а им, вероятно, оказался Эдклинт или кто-то из его ближайшего окружения. И Микаэль рискнул.

– С вами беседовал один наш общий знакомый, – сказал он Эдклинту. – Вы поручили Фигуэроле выяснить, что происходит, а она обнаружила, что несколько активистов СЭПО занимаются незаконным прослушиванием, залезают ко мне в квартиру и так далее. Следовательно, вы убедились в существовании «Клуба Залаченко». Вы так заволновались, что почувствовали необходимость дать делу ход, но какое-то время еще сидели у себя в кабинете, не зная, к кому вам следует обращаться. Потом обратились к министру юстиции, а тот – к премьер-министру. И вот мы здесь. Чего вы хотите?

Микаэль говорил таким тоном, будто имел в СЭПО надежный источник и следил за каждым шагом Эдклинта. Когда глаза Эдклинта расширились, он понял, что блеф сработал. И продолжил:

– «Клуб Залаченко» шпионит за мной, я шпионю за ними, вы шпионите за «Клубом Залаченко», а теперь уже премьер-министр не на шутку рассержен и обеспокоен. Ему ясно, что в конце пути его ждет скандал, которого правительство, возможно, не переживет.

Моника Фигуэрола вдруг улыбнулась, но скрыла улыбку, подняв стакан с минеральной водой. Она поняла, что Блумквист блефует, и догадалась, как ему удалось выяснить ее имя и размер обуви, чтобы теперь поражать своей осведомленностью.

«Он видел меня в машине на Бельмансгатан. Он чрезвычайно осторожен. Запомнил номер машины и вычислил меня. А остальное – догадки», – подумала она, но промолчала.

Зато у премьер-министра сделался озабоченный вид.

– Значит, вот что нас ждет? – спросил он. – Скандал, который свергнет правительство?

– Правительство меня не касается, – ответил Микаэль. – В мои служебные обязанности входит разоблачать дерьмо типа «Клуба Залаченко».

Премьер-министр кивнул.

– А моя работа заключается в том, чтобы руководить страной в соответствии с конституцией.

– Следовательно, моя проблема в высшей степени является проблемой правительства. Но не наоборот.

– Давайте перестанем ходить по кругу. Почему, как вы думаете, я организовал эту встречу?

– Чтобы выведать, что мне известно и что я собираюсь делать.

– Отчасти верно. Но, точнее говоря, мы попали в конституционный кризис. Позвольте мне прежде всего заявить, что правительство не имеет к этому никакого отношения. Нас буквально застали врасплох. Я никогда не слышал об этом… о том, что вы называете «Клубом Залаченко». Министр юстиции тоже ни слова не слышал. Торстен Эдклинт, занимающий в ГПУ/Без высокий пост и проработавший в СЭПО много лет, также абсолютно не в курсе.

– Это по-прежнему не моя проблема.

– Я понимаю. Мы хотим знать, когда вы намерены опубликовать свою статью и желательно – что именно вы собираетесь написать. Я просто задаю вопрос. Он не имеет никакого отношения к проверке вредных последствий.

– Нет?

– Блумквист, самое глупое, что я мог бы сделать в создавшейся ситуации, это попытаться повлиять на содержание вашей статьи. Вместе с тем я намерен предложить вам сотрудничество.

– Объясните.

– Когда подтвердилось существование заговора в исключительно деликатной части системы государственного управления, я распорядился провести расследование. – Премьер-министр обратился к министру юстиции: – Не могли бы вы точно объяснить, в чем состоит распоряжение правительства?

– Все очень просто. Торстен Эдклинт получил задание незамедлительно выяснить, имеются ли доказательства. Он должен собрать информацию и передать ее генеральному прокурору, задачей которого, в свою очередь, является решить, следует ли возбуждать дело. То есть инструкция предельно четкая.

Микаэль кивнул.

– Сегодня вечером Эдклинт доложил, как продвигается расследование. Мы имели долгую дискуссию о вещах конституционного характера – нам, разумеется, хочется, чтобы все делалось в соответствии с законом.

– Естественно, – сказал Микаэль тоном, дававшим понять, что он абсолютно не верит заверениям премьер-министра.

– Расследование находится сейчас в деликатной стадии. Нам пока еще не удалось установить, кто именно в этом замешан. На это требуется время. Поэтому мы и послали Монику Фигуэролу пригласить вас на наше совещание.

– Она с этим прекрасно справилась. Особого выбора у меня не было.

Премьер-министр нахмурил брови и покосился на Монику Фигуэролу.

– Забудьте, – сказал Микаэль. – Она действовала безупречно. Чего вы хотите?

– Мы хотим знать, когда вы собираетесь опубликовать статью. Расследование проводится в строжайшей тайне, и, если вы выступите прежде, чем Эдклинт его закончит, вы можете испортить все дело.

– Хм. А когда вам хочется, чтобы я опубликовал материал? После следующих выборов?

– Решать вам. Я тут повлиять не могу. Я прошу вас сказать, когда вы намерены напечатать статью, чтобы мы знали, когда у нас крайний срок окончания расследования.

– Ясно. Вы говорили о сотрудничестве…

Премьер-министр кивнул.

– Для начала я хочу сказать, что в нормальной ситуации никогда бы и не подумал приглашать журналиста на подобное совещание.

– В нормальной ситуации вы, вероятно, сделали бы все, чтобы не допустить журналистов на подобное совещание.

– Да. Но, насколько я понимаю, вами движет несколько факторов. Вы известны как журналист, беспощадно преследующий проявления коррупции. Тут у нас с вами никаких противоречий не возникает.

– Никаких?

– Нет. Ни малейших. Или, вернее… те противоречия, которые имеются, носят, возможно, юридический характер, но не затрагивают цели. Если этот «Клуб Залаченко» действительно существует, то он не только является криминальным объединением, но и представляет угрозу для безопасности государства. Его необходимо остановить, а виновных призвать к ответу. В этом моменте вы, вероятно, со мной согласны?

Микаэль кивнул.

– Насколько я понял, вы знаете об этой истории больше, чем кто-либо другой. Мы предлагаем вам поделиться сведениями. Будь это нормальное полицейское расследование обычного преступления, руководитель предварительного следствия мог бы вызвать вас на допрос. Но здесь, как вы понимаете, положение исключительное.

Микаэль немного молчал, обдумывая ситуацию.

– А что я получу взамен, если пойду на сотрудничество?

– Ничего. Я с вами не торгуюсь. Если вы хотите опубликовать материал завтра утром, пожалуйста. Я не намерен оказаться замешанным в каком-либо сговоре, сомнительном в конституционном отношении. Я призываю вас к сотрудничеству во имя благополучия нации.

– Ничего может означать довольно многое, – сказал Микаэль Блумквист. – Позвольте мне объяснить вам одну вещь… Я дико зол. Я зол на государство, правительство и СЭПО и на мерзавцев, которые без всяких оснований упекли двенадцатилетнюю девочку в психиатрическую лечебницу, а потом проследили за тем, чтобы ее объявили недееспособной.

– Судьба Лисбет Саландер уже взята правительством под контроль, – сказал премьер-министр и даже улыбнулся. – Микаэль, я лично глубоко возмущен тем, что с ней случилось. Верьте мне, когда я говорю, что виновные не уйдут от ответа. Но сперва мы должны узнать, кто в этом повинен.

– У вас свои проблемы. Для меня же главное, чтобы Лисбет Саландер оправдали и признали дееспособной.

– В этом я вам помочь не в силах. Законы мне не подвластны, и я не могу воздействовать на решение прокурора и суда. Оправдать ее должен суд.

– О’кей, – сказал Микаэль Блумквист. – Вы хотите сотрудничества. Дайте мне ознакомиться с расследованием Эдклинта, и я расскажу вам, когда намерен опубликовать материал.

– Я не могу предоставить вам такой возможности. Это все равно что поставить себя по отношению к вам в такое же положение, в какое предшественник министра юстиции когда-то поставил себя по отношению к некоему Эббе Карлссону[7]7
  Эббе Карлссон (1947–1992) – книгоиздатель, который, не имея официальных полномочий, по указанию министра юстиции Анны-Греты Лейон получил особые задания в расследовании убийства Улофа Пальме и, в их числе, изучение причастности к этому сотрудников СЭПО. Дело Эббе Карлссона получило широкую огласку и вылилось в крупный политический скандал.


[Закрыть].

– Я не Эббе Карлссон, – спокойно заметил Микаэль.

– Это я уже понял. Однако Торстен Эдклинт, разумеется, имеет право сам решить, какими сведениями в рамках своего задания он может с вами поделиться.

– Хм, – произнес Микаэль Блумквист. – Я хочу знать, кем был Эверт Гульберг.

На диване воцарилось молчание.

– Эверт Гульберг, по всей видимости, на протяжении многих лет являлся начальником того подразделения ГПУ/Без, которое вы именуете «Клубом Залаченко», – наконец ответил Эдклинт.

Премьер-министр сурово посмотрел на Эдклинта.

– Думаю, ему это уже известно, – извиняющимся голосом сказал Эдклинт.

– Верно, – подтвердил Микаэль. – Он начал работать в СЭПО в пятидесятых годах и в шестидесятых стал начальником чего-то, что называется «Секцией проведения спецанализов». Именно он и курировал Залаченко.

Премьер-министр покачал головой.

– Вы знаете больше, чем следует. Мне бы очень хотелось понять, как вы до всего этого докопались, но спрашивать вас я не стану.

– В моем материале имеются лакуны, – сказал Микаэль. – Я хочу их заполнить. Снабдите меня информацией, и я не буду ставить вам подножек.

– Как премьер-министр, я не могу выдавать такую информацию. А Торстен Эдклинт подвергнет себя очень большому риску, если на это пойдет.

– Не говорите ерунды. Я знаю, чего хотите вы. Вы знаете, чего хочу я. Если вы дадите мне информацию, я буду рассматривать вас как источники, с вытекающей отсюда полной анонимностью. Поймите меня правильно – я буду рассказывать в своем репортаже правду так, как ее понимаю я. Если вы в этом замешаны, я так и напишу и прослежу за тем, чтобы вас никогда больше снова не избрали. Но в настоящий момент у меня нет никаких оснований так думать.

Премьер-министр покосился на Эдклинта и через некоторое время кивнул. Микаэль воспринял это как знак того, что премьер-министр только что совершил преступление – хоть и более академического свойства – и дал молчаливое согласие на то, чтобы Микаэля ознакомили с засекреченной информацией.

– Этот вопрос можно решить довольно просто, – сказал Эдклинт. – Я единоличный руководитель расследования и сам решаю, каких сотрудников к нему привлекать. Зачислить вас в штат нельзя, поскольку тогда вам придется подписать обязательство не разглашать сведения. Но я могу привлечь вас в качестве внешнего консультанта.

Жизнь Эрики Бергер теперь состояла из бесконечных совещаний и круглосуточной работы. Пытаясь заменить скончавшегося главного редактора Хокана Морандера, она постоянно чувствовала недостаточность своей подготовки и нехватку знаний.

Только в среду вечером, почти через две недели после того, как Микаэль Блумквист передал ей папку с материалами о председателе правления Магнусе Боргшё, Эрика выкроила время, чтобы заняться этой проблемой. Открыв папку, она осознала, что такая нерасторопность объяснялась, помимо всего прочего, нежеланием браться за это дело. Она заранее знала, что при любом ее решении катастрофа неминуема.

Домой, на виллу в пригороде Сальтшёбаден, Эрика вернулась необычайно рано – около семи часов вечера, – отключила в холле сигнализацию и с удивлением констатировала, что мужа, Грегера Бекмана, нет дома. И лишь через некоторое время она вспомнила, что утром особенно горячо поцеловала его, поскольку он уезжал в Париж для чтения лекций и собирался вернуться только к выходным. При этом она сообразила, что не имеет представления о том, кому он будет читать лекции и какие именно или когда о них впервые зашла речь.

То есть простите, но муж у меня где-то затерялся. Она почувствовала себя персонажем из книги доктора Ричарда Шварца и задумалась над тем, не требуется ли ей помощь психотерапевта.

Эрика поднялась на второй этаж, наполнила ванну и разделась. Папку с материалами она взяла с собой и за последующие полчаса все прочитала, а закончив, улыбнулась. Из Хенри Кортеса получится невероятно въедливый журналистишка. Ему двадцать шесть лет, и он четыре года проработал в «Миллениуме», придя туда сразу после окончания Школы журналистики. Эрика даже почувствовала гордость: во всей статье об унитазах и Боргшё чувствовался почерк «Миллениума», и каждая строчка имела документальное подтверждение.

Вместе с тем она испытывала горечь. Магнус Боргшё был хорошим человеком и ей, в общем-то, нравился. Скромный, внимательный, не лишенный обаяния и вроде без особых амбиций. Кроме того, он являлся ее начальником и работодателем. Проклятый Боргшё. Как можно быть таким дураком?

Она немного подумала над тем, возможны ли какие-нибудь альтернативные привязки или смягчающие обстоятельства, хоть и сознавала, что выгородить его не удастся.

Отложив папку на подоконник, Эрика вытянулась в ванне и погрузилась в размышления.

То, что «Миллениум» статью опубликует, – неизбежность. Будь она по-прежнему главным редактором журнала, она бы ни секунды не колебалась, а тот факт, что ей материал показали заранее, является просто дружеским жестом, подчеркивающим, что «Миллениум», по мере возможности, хочет смягчить вредные последствия лично для нее. Будь ситуация обратной – если бы газета «СМП» раскопала аналогичную грязь о председателе правления «Миллениума» (каковым, кстати, по случайному стечению обстоятельств является Эрика Бергер), она бы тоже не стала раздумывать, публиковать ее или нет.

Публикация серьезно ударит по Магнусу Боргшё. Самое страшное, собственно говоря, не то, что его фирма «Витавара АБ» заказывала унитазы во Вьетнаме, на предприятии, входящем в черный список ООН как эксплуатирующее детский труд, а в данном случае еще и труд заключенных, или попросту рабов. И среди этих заключенных наверняка найдутся такие, кого можно считать политическими заключенными. Самое страшное – что Магнус Боргшё, зная об этих обстоятельствах, все равно продолжал заказывать унитазы у «Фонг Су Индастриз». Подобная алчность, как показывали примеры других капиталистов-бандитов, вроде бывшего директора «Скандии», вызывает у шведского народа бурю негодования.

Магнус Боргшё, естественно, станет утверждать, что не знал ситуации на фирме, но на такой случай у Хенри Кортеса имеются неоспоримые документы, и стоит Боргшё завести эту песню, как его к тому же уличат во лжи. Известно, что в июне 1997 года, когда Магнус Боргшё ездил во Вьетнам подписывать первые контракты, он провел там десять дней и, в частности, посещал заводы предприятия. Если он попробует утверждать, будто не понял, что многим из работников всего по двенадцать-тринадцать лет, то будет выглядеть идиотом. Также у Хенри Кортеса имелись доказательства того, что в 1999 году соответствующая комиссия ООН включила «Фонг Су Индастриз» в перечень предприятий, эксплуатирующих детский труд. Об этом тогда много писали газеты, а две общественные организации – среди них пользующаяся международным авторитетом лондонская организация «Международная ассоциация по предотвращению эксплуатации детского труда» – независимо друг от друга написали ряд писем фирмам, снабжавшим «Фонг Су» заказами. В «Витавара АБ» направили не менее семи писем, и два из них были адресованы лично Магнусу Боргшё, так что ему никак не удастся сделать вид, будто он ничего не знал. Лондонская организация с радостью передала документацию Хенри Кортесу, подчеркнув, что фирма «Витавара АБ» ни разу на письма не ответила. В то же время Магнус Боргшё еще дважды ездил во Вьетнам – в 2001 и 2004 годах – для продления контрактов.

Кампания, которая поднимется в СМИ, неизбежно приведет к одному. Если у Боргшё хватит ума, он покается и уйдет со всех руководящих постов. Если же он начнет обороняться, то его уничтожат в суде.

Занимает Боргшё пост председателя правления в «Витавара АБ» или нет, Эрику Бергер не волновало. Однако ее напрямую касалось то, что он являлся еще и председателем правления «СМП». Публикация означала, что его вынудят уйти в отставку. Когда газета балансирует над пропастью и только-только началась работа по ее обновлению, она не может себе позволить держать председателя с погубленной репутацией. Это пошло бы ей во вред, следовательно, его придется удалить из «СМП».

Тем самым у Эрики Бергер имелись две возможные линии поведения.

Она могла пойти к Боргшё, раскрыть карты, показать документацию и попытаться вынудить его осознать необходимость уйти до появления материала в печати.

Или же, если он заупрямится, она могла молниеносно созвать правление, проинформировать о ситуации и заставить правление его уволить. А если правление не согласится, она сама будет вынуждена незамедлительно уйти с должности главного редактора «СМП».