Текст книги "Край бесконечности (сборник)"

Лично я считаю, что сеять сенсоры в пыли, когда у нас полно глазков на Главном кольце, – зряшная работа. Львиная доля сенсоров скопытится до истечения срока годности, а те, что не скопытятся, не сообщат нам ничего такого, чего мы не знаем. Прополка – извлечение мертвых сенсоров – не в пример интереснее. Распадаясь, мертвинка смешивается с пылью, обретает странную форму, текстуру и куда более странную расцветку. Если попадается что-то напрочь дикое, я прошу разрешить мне оставить мертвинку себе. Обычно отказывают. Без переработки здесь-у-нас нет жизни: масса в минус, масса в плюс; создал, рассоздал, пересоздал, всяко-проче. Но изредка возникает переизбыток чего-то – ничто ничему никогда не равно тютелька в тютельку – и я увожу в свой угол маленький талисман на удачу.

Мы почти добираемся до Гало, когда желейка сообщает, что команда, сеявшая тут в последний раз, не выполола мертвинки. Вот тебе и масса в минус, масса в плюс. Мы все удивлены: никто из нас не мотает домой, бросив работу на половине. Значит, теперь нам надо зависнуть в желейкиной бадейке над Севполюсом и отсканить это стебаное Гало на предмет материальных маркеров. Что типа просто, однако на деле куча всего не ловится в принципе. Трижды Фред применяет глубокий скан, но на Метиде шаром покати – и нет никаких следов того, что мертвинки просочились в Главное кольцо.

– Видать, все попадали на Большой Ю, – говорит Наживчик. Он смотрит на мерцающее полярное сияние внизу как под гипнозом, а может, он под ним и есть. Полярный шестиугольник Наживчика завораживает.

– Вся туева хуча? – спрашивает Бульбуль. – Ты же знаешь, что нам скажут: многовато мертвинок для простого совпадения.

– Мы знаем, почему последняя команда не извлекла мертвинки? – Тетя Шови уже на взводе. Если постучать по ее башке, услышишь до-диез пятой октавы.

– Нет, – отвечает Фред. – Я даже не знаю, что это была за команда. Не убрали – и все дела.

Дюбонне велит желейке выяснить. Тот говорит, что запрос отослан, но приоритет у него низкий, а значит, надо подождать.

– Стебаные трубные червяки, – рычит Бульбуль, сплетая щупальца чуть не морским узлом. – Лишь бы показать, какие они крутые.

– Трубные червяки – ИскИны, у них нет чувств, – говорит желейка с ИскИнной безмятежностью, которая может вмиг снести крышу. – Как и желейки.

Тут прорезается Глынис:

– Отскань Большой Ю.

– Там все в интерференции, – говорю я. – Шторма…

– Побалуй меня, – перебивает Глынис. – Или ты куда спешишь?

Желейка приспускает нас до середины Главного кольца, и мы вращаемся вместе с планетой, только ускоренно. И, блинский же блин – Вселенная слетела с катушек или мы? – натыкаемся на мертвинки в атмосфере.

Чего быть не должно. Дело не в штормовой интерференции – Большой Ю раздалбывает своим притяжением все, что сжирает. Задолго до того, как я подалась в суши (а это было довольно-таки давно), в юпитерианскую атмосферу перестали посылать зонды. Те не висли спокойно в облаках, и ни один из них не протянул так долго, чтобы добраться до жидкого металлического водорода. Другими словами, сенсоры должны были стать сущими атомами, а маркеры – раздавиться до основания. Мертвинки не могут висеть в облаках, если только что-то их там не держит.

– Это наверняка технический сбой, – говорит Бульбуль. – Что-то такое.

– Ах, меня укачало, я потеряла свою О, – отвечает Тетя Шови, и это – нынешний сигнал всей команде: перейти на семафор.

У двуногих есть язык жестов и древний семафор с флагами, но семафор осьминожьей команды – это совсем другая штука. Осьми-сем изменяется в процессе, то есть каждая команда говорит на другом языке, причем другой он и от разговора к разговору. Записать «сказанное» невозможно, наш семафор не похож на словесную коммуникацию – он работает на консенсусе. Не то чтобы его нельзя было взломать, но и лучший ИскИн-дешифратор тратит на взлом не меньше полдецы. Раскодировка разговора за пять дней не слишком-то эффективна.

Откровенно говоря, я где-то удивлена тем, что двоеходики ЮпОпа позволяют нам семафорить. Их никак не назовешь блюстителями частной жизни, особенно на работе. Речь далеко не только о суши: за всеми работниками на двух ногах, как в Грязюке, так и здесь-у-нас, в рабчасы ведется тотальная слежка. Тотальная – в смысле повсеместная, через аудиовиз: кабинеты, коридоры, кладовые, туалеты. Наживчик говорит, что потому-то двоеходики ЮпОпа всегда такие хмурые – они сдерживают себя до конца рабдня.

Видимо, пока мы впахиваем как надо, им все равно, как мы тут крутим щупальцами друг перед дружкой и какого мы при этом цвета. Кроме того, когда ты тут вкалываешь, беспокоиться о наблюдающих за тобой незачем – лучше уж пусть наблюдают. Никто не хочет помереть в пузыре, ожидая помощи, которая не появится, потому что твой желейка вышел из строя и никто не получил аварийный сигнал.

Короче, мы размышляем о пропавшей материи и маркерах, которых не должно быть в штормовых системах Большого Ю, и сокращаем количество версий до трех: предыдущая команда вернулась и закончила работу, но кто-то забыл это дело зафиксировать; банда падальщиков с траулером прорвалась и нейтрализовала маркеры, чтобы перепродать сырье; или какая-то карликовая звезда ЮпОпа засеивает облака в надежде получить лучший вид на встречку с Океке-Хайтауэр.

Номер три – идея тупейшая: даже если сенсоры проживут до столкновения с Океке-Хайтауэр, они висят не там, где надо, и шторма попортят любую словленную ими инфу, – так что мы все соглашаемся: это оно. Дообсудив дело, мы решаем, что ничего не видели, и, когда ЮпОп спросит, где пропавшие сенсоры, мы скажем, что не в курсе. Потому как, по честной юпитской правде, мы и правда не.

Подбираем все, что можем найти, на что тратим два Ю-дня, засеиваем Гало новыми сенсорами и летим домой. Я звоню в клинику осведомиться о том, как дела у Рыбехи, и узнаю, что ей удалось внести в Список всю команду, так что можно устроить на ее широкой толстой кровати пикник. Но я связываюсь с Голубой, а та говорит, что наша дуреха – на операционном столе.

* * *

Голуба говорит, что по требованию самой Рыбехи она не имеет права сообщать, в какую суши Рыбеха хочет податься, никому, включая нас. Мне это кажется чуть забавным – пока мы не получаем первый дрон.

Он несет тарелочку ввода-вывода, позволяющую просочиться сквозь двойные стенки желейки и не вывести его из строя. ЮпОп использует такие дроны для доставки сообщений, считающихся «чувствительными», что бы это ни значило, и мы сперва решили, что к нам спешит эдакое вот сообщение.

Тут дрон озаряется, и мы глядим на изображение двоеходика, одетого по-дикторски. Он задает один вопрос за другим, и так по бесконечной замкнутой петле, а на панели справа от него прокручиваются раз за разом инструкции: «запись», «пауза», «воспроизведение».

Желейка осведомляется, желаем ли мы избавиться от дрона. Мы выбрасываем штуковину в мусорожелоб вместе с тарелочкой, и желейка выхлопом отправляет этот пакетированный хлам восвояси, чтобы тот сделался счастливой находкой какого-нибудь падальщика.

Позднее Дюбонне направляет ЮпОпу рапорт о несанкционированном проникновении. ЮпОп сигналит, что рапорт принят, но отвечать и не думает. Мы ожидаем выговор за неспособность распознать тарелочку до того, как дрон оказался в желейке. Ничего похожего.

– Нажрались до чертиков, – говорит Наживчик. – Пошли им запрос.

– Не посылай, – говорит Бульбуль. – Когда они протрезвеют, им придется заметать следы – или прощай, любимая пахота. Следы они заметут, это как восемью восемь.

– Пока кто-нибудь не проверит наши записи, – замечает Дюбонне и велит желейке сделать запрос, а тот заверяет Дюбонне, что его поступок мудр. В последнее время желейка повадился помалу нас комментировать. Лично мне его тонкие замечания нравятся.

Бульбуль, впрочем, расстраивается.

– Я пошутил, – говорит он, выбрав самый что ни на есть подходящий глагол. Шутку к делу не пришьешь, даже самую пошлую, но надо четко проговорить, что это была она.

Мы смеемся, чтобы обезопасить себя, – все, кроме Тети Шови, которая говорит, что это не смешно, а она смеется только искренне. Такие люди встречаются.

Дюбонне получает ответ через пару минут. Это формальное послание на юридическом сленге, и суть его проста: мы вас услышали еще в первый раз, ступайте и не грешите.

– Не могут же они все нажраться, – говорит Фред. – Или могут?

– Могут ли? – переспрашивает Шире-Глюк. – Вы, ребятки, командитесь со мной уже давно и знаете, как глючит порой меня и всех-подряд, кто рядом.

– Тебя словно прихожанкой Церкви Подковы Четырехлистника подменили, – говорит Глынис.

Фред вскидывается.

– Ты про новое казино на Европе? – спрашивает он. Фред влюблен в казино. Не в азартные игры – в сами казино. Желейка предлагает проверить, что там с этим гнездилищем азарта.

– Синхрония реальна, за ней математика, – говорит Шире-Глюк. Ее кожа светлеет, то же у Глынис. Не хотела бы я, чтоб они устроили друг дружке рубиново-красный ад, пока мы все заперты в желейке. – А словарное определение прозорливости гласит: удача улыбается уму, который готов.

– Я готов к полету домой и выходу из системы и кто готов пойти со мной? – спрашивает Дюбонне, пресекая попытку Глынис ухмыльнуться. Мне нравятся Глынис и ее едкость, но порой я думаю, что лучше бы она была крабом, а не осьминогом.

* * *

Наши частные апартаменты предположительно не прослушиваются и не просматриваются, если не считать стандартного мониторинга безопасности.

Да, мы в это не верим ни единой наносекунды. Но если ЮпОп однажды попадется, профсоюзы съедят его менеджмент заживо, а косточки пойдут на удобрения микробным фермам Европы. Значит, либо за нами следят изощреннее, чем мы можем вообразить, либо ЮпОп идет на просчитанный риск. В основном суши придерживаются первой версии, но я – во втором лагере. То есть – они же почти все время нами любуются, так что для разнообразия наверняка отвлекаются порой на кого-то еще.

Апартаменты наши типичны для осьминожьих команд: восемь комнат в огромной коммуналке. Когда Рыбеха была с нами, мы отгораживали для нее уголок, но она все время умудрялась выходить за его пределы. Я имею в виду ее вещи: мы находили летающее белье в лавабо, ботинки на орбите вокруг лампы (хорошо, что Рыбехе нужно только два башмака), живгазеты, парящие по комнате на сквозняке. За время, проведенное здесь-у-нас, она так и не освоила домоводство в условиях невесомости. Когда впахиваешь на двух работах, чужое разгильдяйство перестает казаться милым очень скоро. Она, конечно, пыталась, но в итоге мы вынуждены были посмотреть правде в глаза: поселившаяся у нас дуреха – еще и неряха.

И я знала, что будет непросто, но не прошло и дня, как я начала скучать по нашей Рыбехе. Ловлю себя на том, что гляжу вокруг: не курсирует ли мимо меня одежка или аксессуар – последний беглец из Рыбехиных совсем не безопасных вещмешков?

* * *

– Итак, ты готова поставить на то, что она станет осьминожкой? – говорит Бульбуль, когда мы оказываемся дома.

– Кто готов поставить на что-то другое? – парирует Шире-Глюк.

– Не я, – объявляет Глынис столь кислым голосом, что у меня сводит зоб.

Я опасаюсь, что она снова начнет разыгрывать из себя краба – цап-цап-царап, – но нет. Вместо этого Глынис вплывает в грот, прилепляется к стенке двумя руками и вбирает остальные, превратившись в непроницаемый комок. Она скучает по нашей дурехе и не желает ни с кем говорить, но и одной оставаться ей не хочется. Такие уж мы, восьминогие, – иногда хочешь одиночества, но необязательно наедине с собой.

Шире-Глюк присоединяется ко мне у холодильника и спрашивает:

– Ты как считаешь? Осьминожка?

– Фиг знает, – отвечаю я честно. Никогда не задавалась таким вопросом, но вряд ли потому, что заранее знаю ответ. Сгребаю упаковку крибля.

Тетя Шови, заметив это дело, делает большие серьезные глаза:

– Аркеюшка, нельзя питаться одним хрустящим крилем!

– Жить без него не могу, – отвечаю я.

– И я, – говорит Наживчик. Он тянется к криблю из-за моей спины, а я вяжу его узлом.

– Сообщение от Голубы, – говорит Дюбонне, и мы, не переходя к борьбе, глядим на большой экран.

О Рыбехе в сообщении почти ничего и нет, разве только весть о том, что процесс идет своим чередом и через децу закончится. Правда, мы не понимаем, что это значит: то ли для Рыбехи все закончится, и она вернется, то ли Голуба говорит об операциях. Потом нас отвлекает остаток сообщения.

В нем полно клипов из Грязюки: двоеходики толкуют о Рыбехе, о том, какой они ее знали, и что вообще здесь-у-нас деется, и чем все это обернется для суши. Одним двоеходикам откровенно по барабану, другие прям распухли от важности происходящего.

Прошла туева хуча времени с тех пор, как я была двуногой, и мы здесь-у-нас живем так долго, что часто морфируем во времени. Двоеходица, которой я была когда-то, ни хрена не поняла бы ту, какой я стала сейчас. Ну так и осьминожка после реаба и встречи с первой командой точно так же не поняла бы.

Я не выбирала осьминожью форму – в ту эпоху хирургия была не столь продвинутой, а наноректики не стали банальностью и не программились так легко, и ты получал форму, которую врачи тебе прописывали как самую подходящую для жизни. Новое тело меня поначалу не радовало, но как-то сложновато грустить, когда такая красотища вокруг, особенно если чувствуешь себя на все сто. Прошло три или четыре Ю-года, после того как я переметнулась, и люди смогли наконец выбирать форму суши, но я ни о чем не жалею. Уже нет. У меня все прошло гладенько.

Но совсем не гладенько у меня на душе, когда я слушаю двоеходиков, жующих воздух о том, в чем они ни черта не смыслят, и рыгающих словесами вроде «выродки», «зверье» и «чудовищные недолюдки». Одна ньюз-программа фонтанирует клипами из недавнего римейка «Чертова острова стебаного доктора Моро». Словно это, блинский блин, святое какое писание.

Держусь пару минут, потом тащу крибль в свое убежище, запираю люк и выключаю внешние звуки.

Чуть погодя мне звонит Глынис:

– Ты же в курсе, как в далекой мертвой древности люди в Грязюке считали, что Вселенная вращается вокруг них? – Она делает паузу, но я не отвечаю. – Потом границы человеческих знаний расширились, и теперь мы все знаем, что были неправы.

– И что? – ворчу я.

– Не все хорошо учились в школе, – говорит она. И ждет моей реакции. – Аркея, ну же – разве им дано увидеть Океке-Хайтауэр?

– Я бы их прокатила на ней, – говорю я.

– Никто из них не помчится сюда-к-нам, выродкам. Они все обнимут друг дружку в своей Грязюке и потонут в другдружкином дерьме. Пока не сделают то, ради чего их выхлопнули в эту Вселенную, – не вымрут с концами.

Открываю дверь.

– Ты же их завлекаешь, понимаешь ты или нет?

– Кого это я завлекаю? Никто из них меня не слышит. Никто, кроме нас, суши, – говорит она одновременно кисло и совсем безвинно. Глынис – уникум.

* * *

Я сообщаю Голубе, что мы пробудем Глубоко Внизу по крайней мере два Ю-дня – нас одолжат ВнеКомму. Население внешней части системы, особенно вокруг Сатурна, за последнюю пару Ю-лет удвоилось и, вероятно, удвоится снова даже за меньший срок. Сеть гражданской коммуникации действует ниже плоскости эклиптики и узкопрофильна по самое не могу: никаких правительств и армий, только мелкий бизнес, развлекуха и социальное взаимодействие. То есть – пока узкопрофильна, потому что никто не в состоянии прибрать ее к рукам.

ВнеКомм – проект Ледяных Гигантов, изначально обслуживавший только системы Сатурна, Урана и Нептуна. Кажется, никто не знает, где у них штаб-квартира – то бишь на какой луне. Думаю, даже если они начинали где-то близ Урана, сейчас контора должна быть на Титане, раз уж она решила расползтись аж до Юпитера.

По-любому технологии у них – с ума сойти. Покамест «Здрасте» проделывает путь от Большого Ю до Сатурна минут за сорок, и еще через сорок ты слышишь: «Кто это, мать вашу?» – но шума в сети меньше, чем при местном звонке в ЮпОпе. ЮпОп как-то не обрадовался, когда вся развлекуха начала мигрировать на ВнеКомм, все тогда изрядно напряглись. Потом пауки договорились: ВнеКомм хапает всю развлекуху и не лезет в образование, по крайней мере в Юп-системе. Сейчас типа все хорошо, ЮпОп дает им взаймы все, что надо, как старый крупный сосед-дружбан, но в любую минуту могут начаться неприятности. Причем всяко-разные.

Юп-система – на границе между внутренними и внешними планетами. Одни наши правительства старались закорешиться с внутряками, другие подкатывали к внешнякам. Нынешняя власть добивается для Большого Ю официального статуса внешнего мира, что круче, чем просто «союзник внешняков». Сатурн против – им там кажется, что Большой Ю вынашивает захватнические планы и строит империю.

Примерно это же твердили Марс и Земля, когда последнее правительство пыталось получить статус внутряка. Причем Земля выражалась поцветистее. Нашлись двоеходики, вопившие о том, что чудовища и выродки – то есть мы – сговорились наложить нечестивые конечности на свежее мясо, дабы удовлетворить свой нечестивый аппетит. Если Большой Ю получит статус внутренней планеты, говорили они, людей будут окружать прямо на улицах и переправлять сюда-к-нам, чтобы делать из них противоестественных безвольных недолюдков. И только самых красивых женщин станут держать как есть на цепи в борделях, где – ну вы поняли.

Этого достало бы, чтобы я голосовала за внешняков, но только Большой Ю на деле – не внутряк и не внешняк. Я это вижу так: есть внутренние планеты, есть внешние и есть мы. Двоеходикам такая логика недоступна – они-то мыслят бинарно.

* * *

Пока мы впахивали на комм-станции, на задворках моей башки вспыхивали самые разные мысли, но все как одна досужие. Думала я и о Рыбехе, о том, как она там – и какую форму примет при следующей нашей встрече. Узнаю ли я нашу дуреху?

Ну да, звучит глуповато: вы же вряд ли узнаете кого-то, кого никогда не видели, даже если напряжетесь и вознамеритесь. Весь фокус в этой самой духовности. Мне представилось, что вплываю я в комнату, забитую суши, самыми разными, и Рыбеха среди них, – и я точно буду знать, что она там. А если дать мне чуток времени, я найду ее без всяких намеков и указаний.

Конечно, я была влюблена в Рыбеху-двоеходицу. Теперь, когда она стала суши, я задумалась: полюблю я ее или нет? Непонятно было даже, нравится ли мне такой поворот. Обычно я подхожу к этому делу просто: секс – и только с теми, кто мне нравится. Выходит легче некуда. А вот влюблена все усложняет. Помышляешь о партнерстве и семье. А ничего легкого тут нет, мы ведь не размножаемся. У нас есть суши-новички и суши-свежаки, но нет маленьких сушат.

Пока что мы работаем над тем, как здесь-у-нас выжить, но так будет не всегда. Я смогу прожить достаточно долго, чтобы увидеть будущее. Блин, ведь еще жива парочка ИПов, хотя я их никогда и не видела. Они все там, на Ледяных Гигантах.

* * *

Мы прибываем домой за полдецы до первой встречки с Океке-Хайтауэр, и кажется, что у нас куча времени, однако близость встречки здорово меня нервирует. Полеты здесь-у-нас небезопасны, даже если летишь в супер-шмупер-жестянке ЮпОпа. Я эти жестянки и так терпеть ненавижу. Если найдутся чуваки, которые придумают желейки для дальних перелетов, я стану им лучшим другом до гроба. Но и в жестянке мы трижды стучимся в оазы для дозаправки. Полетный план гарантирует нам гамак в каждом оазе, однако только если все идет по плану. А припоздниться можно по тысяче дерьмопричин. Если гамаки свободны, мы их получаем. Если нет, надо ждать и надеяться, что пока нам есть чем дышать.

Наживчик заранее разработал план, чтобы получились щедрые окошки ОВП. Но вы же знаете, как это бывает, – ровно когда тебе надо, чтобы план работал как часы, все то, что пока держалось в рамках, вдруг решает наверстать упущенное. Я нервничала по дороге туда, пока пахала, и по дороге обратно. Последнюю ночь перед прибытием мне снилось, что за минуту до нашего возвращения в пространство ЮпОпа Ио взрывается на хрен и разносит полрадиана. Мы пытаемся понять, что происходит, и тут что-то отпинывает жестянку в мертвую спираль с центром прямо посередине Большого Розового. Проснулась я, когда Тетя Шови и Бульбуль отдирали меня со стены, – ужас как было перед ними неудобно. После такого я мечтала лишь об одном – скорее попасть домой, скользнуть в желейку и увидеть, как Океке-Хайтауэр врезается в Большой Ю.

На сей раз комета прибывает кусками. Местные сети все в кометных ньюзах, гоняют их без перерыва, будто ни в Солнечной системе, ни вообще во Вселенной ничего больше и нет. Эксперты вещают о том, что гостья проследует маршрутом древней кометы Шумейкера-Леви, и не прекращается болтология на тему, что же это значит. Есть те, кто уверен, что это не совпадение: Океке-Хайтауэр на самом деле – некое послание от разумных обитателей облака Оорта или совсем уже дальних стебеней, и надо не давать ей врезаться в Большой Ю, а поймать за хвост, ну или хотя бы собрать ее куски.

Такое, кстати, могли и провернуть. ЮпОп объявил бесполетный режим: желейкам – да, жестянкам – нет. Шире-Глюк предполагает, что ЮпОп готовит секретную миссию с целью захвата фрагментов, но это смешно. То есть – не считая того, что любая способная на это дело жестянка будет видна как на присоске, надо бы учесть, что комета профинтюхала во фрагментарном состоянии больше полудюжины квадродецей. На некоторых участках траектории отхватить у нее кусочек было куда проще, однако эксперты все как один бубнили: если верить сканам, нет внутри кометы ничего такого, что окупило бы потраченные на эту миссию деньжищи. Забавно, что многие об этом забыли; внезапно все стали говорить о если-бы-да-кабы, словно жалели об упущенной покупке. Впрочем, я не люблю трепаться о политике.

Оставляю сообщение для Голубы, мол, так и так, мы вернулись и готовы к шоу. Обратно приходит автоответ: Голуба не в конторе, среагирует, как только, так сразу. Может, она возится с Рыбехой – ту наверняка обуяла кометная лихорадка, как и нас всех, но хуже, ведь большой бадабум совпадет со стартом ее новой жизни. Если Рыбеха еще в больнице, надеюсь, у них там найдется достойный события экран.

Мы все хотим посмотреть на встречку невооруженными глазами. Ладно, невооруженными глазами в телескопы. Глынис волочит экран для всех, кто желает реально близкого обзора. Если учесть, что бадабум займет от начала и до конца около часа, может, это не столь уж скверная идея. Хоть зрение побережем.

Когда первый фрагмент врезается в Большой Ю, я ловлю себя на мысли о сенсорах, упавших в атмосферу. Они давным-давно сплыли, а если и нет, снять с них инфу мы не сможем. Там только и будет, что шум сплошняком.

После получаса взрывов правительство шлет на все коммы запись извещения, а точнее, приказа: объявлено военное положение, все по домам. Кто останется, того сотрут в порошок.

Значит, последние встречки мы пропустим, что огорчает нас до невозможности, хотя все согласны с тем, что умирать ради эдакого зрелища совсем не стоит. Добравшись до дома, мы обнаруживаем, что нам отказано даже в повторном показе, и изумляемся. Потом разражаемся гневными тирадами. Правительству многое придется нам объяснить, и на будущих выборах Большое Розовое покажется им с овчинку, и когда это ЮпОп успел стать лакеем администрации? В ньюзах пустота – то есть реально ничего, кроме технических повторов. Словно мы застряли во времени два Ю-дня назад, а того, что было прямо сейчас, не было никогда.

– Лады, – говорит Фред, – что там на ВнеКомме?

– Хочешь позырить мыльнооперу? – кипит Дюбонне. – Действительно, почему бы и нет?

Мы глядим в меню, когда появляется кое-что новенькое – под названием «Особая Прощальная Соледад-и-Гвюдмюндсдоттир». Отталкиваясь от имени, я решаю, что мы увидим Рыбеху в ее прежней, двоеходной инкарнации, но на экране показывается наутилус помпилиус.

– Всем привет. Как вам новая я? – говорит Рыбеха.

– Она что, собралась на юрфак? – шокируется Тетя Шови.

– Жаль, что я прощаюсь с вами в записи, – вы все такие классные, – продолжает Рыбеха, и я сплетаю руки узлами, чтобы не вырубить экран ко всем чертям. Судя по тону Рыбехи, ничем хорошим это не кончится. – Я знала, что подамся в суши, еще до того, как прибыла сюда-к-нам. Просто не могла выбрать форму. Из-за вас, ребята, я всерьез задумалась насчет осьминожки – у вас такая крутая жизнь, и делаете вы по-настоящему важное дело. Будущие поколения… ну, здесь-у-нас будет просто чудесно. Жизнь, приспособленная к космосу. Кто знает, может, однажды юпитские граждане станут менять тела, как двоеходики меняют одежку. Бывает всяко-разно… Но я, как масса двоеходиков, нетерпелива. Знаю, я уже не двоеходик, и жить буду теперь очень долго, и нетерпеливость мне не идет. Но такой уж я уродилась. Хотела поучаствовать в следующем шаге – большом шаге – прямо сейчас. И я абсолютно уверена, что нашла то, что искала, – Юпитерианскую колонию…

– Юпитерианская колония? Да они маньяки! Самоубийцы! – Глынис врезается в потолок, перекатывается к стене и стекает обратно.

Рыбеха разворачивает щупальца и помавает ими в воздухе.

– Если кто что орал, спокуха, – говорит она довольно. – Я сконтактилась с ними до того, как скомандилась с вами. Я знала, что они планируют. О времени мне ничего не сказали, но и ежу понятно, что встречка с Океке-Хайтауэр подходит нам всем идеально. Мы собрали несколько желеек, заглушили их и сховали в брехопетли. Не знаю, что будет дальше и как мы прибьемся к комете, – я не астрофизик. Но, если все получится, мы засеем облака собой. Мы все – наутилусы помпилиусы. Это лучшая форма для запаковки кучи инфы. Мы внесли малюсенькое изменение: соединились панцирь к панцирю, чтобы иметь доступ к инфе друг друга. С личным пространством у нас туговато, но мы и не хотим удалиться в изгнание отдельными отшельниками. На верхних уровнях должны плавать сколько-то сенсоров – у колонии есть союзники, которые тайком подбросили нам всяко-прочее. При помощи этих штуковин мы создадим колонию на облаках. Мы пока не знаем, получится у нас или нет. Может, притяжение разнесет нас в щепки. Но, если мы продержимся в полете столько времени, чтобы желейки превратились в парашюты, – инженеры все рассчитали, а я в технике ни бум-бум, – мы сообразим, как нам не просто выжить, но и процвести. Жаль, я не смогу вам о чем-либо рассказать, пока мы не решим проблему интерференции. В этом я тоже ни бум-бум, но, если продержусь, стану крутым спецом. Голуба говорит, что вы все Глубоко Внизу – вас одолжили ВнеКомму. Я пошлю вам сообщение так, чтобы оно облетело Ледяные Гиганты и только потом добралось по адресу, и, если повезет, вы увидите его вскоре после того, как мы войдем в атмосферу. Надеюсь, никто на меня не обиделся. Или, по крайней мере, не затаит обиды. Нет ничего невозможного в том, чтобы спустя время встретиться вновь. И я хотела бы, чтобы мы оставались друзьями. Особенно если движение за независимость Юпитера отор…

Она смеется:

– Я хотела сказать «оторвется от земли». Если движение за независимость Юпитера когда-нибудь достигнет стабильной орбиты… или чего-то такого. Думаю, это классная идея. Так или иначе, сейчас я скажу «прощайте». И, да, Аркея…

Ее щупальца змеятся как могут.

– Я и не знала, что червячины такие классные.

* * *

Мы видели сообщение один раз, потом центр связи его вырубил. Нас всех долго расспрашивали федералы. Неудивительно. И федералами Большого Ю дело не ограничилось – ниоткуда вынырнули федералы Грязюки – одни лично, другие дистанционно, через коммы, срощенные с моби. Последнее – жуткая трата денег, если только вы не рассчитываете на очень медленный разговор. Даже федерал на Марсе не может действовать со скоростью света – между вопросом и ответом проходит по меньшей мере час, обычно больше.

Грязючные федералы, присутствовавшие лично, все работали под прикрытием, присматривали за ситуацией и отчитывались о том, что видели и слышали, перед штаб-квартирой в Грязюке. Большинству здесь-у-нас, даже двоеходикам, это не понравилось. Последовал всамделишный правительственный кризис, главным образом, потому, что чиновники путались в показаниях. Одни уверяли, что ничегошеньки не знали о грязючных шпионах, другие доказывали, что это все ради нашего блага, иначе мы бы лишились кое-каких прав – не спрашивайте, каких именно, они не сказали. Теории заговора разрастались быстрее, чем их успевали записывать.

Наконец, правящий совет ушел в отставку; действующий совет, заменивший его до выборов, состоит почти из одних суши. Такое у нас впервые.

До выборов еще полторы децы. ЮпОп обычно поддерживает двоеходиков, но на этот раз политрекламы для двуногих заметно меньше. Думаю, даже ЮпОп способен определить по точкам траекторию полета.

Многие суши уже празднуют победу и говорят, что власть в Юп-системе поменялась. Я торжествовать как-то не готова. На деле я за нас изрядно беспокоюсь. Мы рождены, чтобы быть суши, но не рождены суши. Все мы начинали как двоеходики, и, хотя нам удалось стряхнуть бинарное мышление, это не значит еще, что мы всецело просветлились. Уже идут разговоры о том, что среди кандидатов многовато наутилусов помпилиусов – и что осьминожек, или иглобрюхов, или крабов должно быть больше. Мне это блабла не нравится, но сбегать в Юпитерианскую колонию поздновато. Не то чтобы я так уж хотела. Даже если Рыбеха и ее дружки-колонисты выжили и процветают, я не готова менять свою жизнь на целый новый мир. Надо просто подождать и посмотреть, что будет.

Эй, я же сказала, что не люблю трепаться о политике.