Текст книги "Дьявол и Дэниэл Уэбстер"

Но все равно он принял присягу и был произведен в офицеры армии Новых Конфедеративных Штатов. Так что когда полковник Каппалоу тем утром дал ему пистолет с пулями и порохом и объяснил, как он должен стоять на страже у дверей почты и стрелять на поражение, если понадобится, Джимми ответил: «Будет исполнено, сэр», как его учили. А потом они отправятся к начальнику станции, и там им снова представится случай хорошенько пострелять. И все это случится уже следующим днем.

Почему-то Джимми Уильямсу не верилось, что это будет завтра днем, даже когда он заряжал пистолет в дровяном сарае у дома Уильямсов ближе к вечеру. Однако он с ужасающей отчетливостью увидел, как все произойдет. Кому-то это могло показаться безумием, но не ему: полковник Каппалоу стрелял метко, Джимми сам видел, как он палил по мишени. Джимми и теперь представил, как он стреляет, и задумался, звякнет ли пуля, попав в человека. И как раз пока он возился с пулями, дверь сарая вдруг открылась и вошел его отец.

Ну, само собой, Джимми вздрогнул и выронил пистолет. Тот не выстрелил, потому что Джимми забыл про капсюль. Но в этот момент в Джимми Уильямсе будто что-то сломалось. Впервые за все время ему стало по-настоящему страшно и стыдно перед отцом, и теперь он сгорал от страха и стыда. А дальше он словно пришел в себя после болезни, потому что отец заметил, как он побледнел, спросил: «Что случилось, сынок?», и слова полились у Джимми потоком.

– Успокойся, сынок, – уговаривал отец, но Джимми никак не мог успокоиться. Он все рассказал – и про Отранто, и про Старика Каппалоу, и про ненависть к янки и убийство почтмейстера, все вперемешку и безо всякого порядка. Но доктор Уильямс уловил суть. Поначалу он слушал и слегка улыбался, немного погодя улыбаться перестал, и на его лице отразился гнев. И когда Джимми выговорился, его отец произнес:

– Знаешь, сынок, по-моему, ты у нас остался без надзора. Но мне бы и в голову не пришло…

И он задал Джимми несколько быстрых вопросов, в основном про динамит, и заметно успокоился, когда Джимми объяснил, что они собирались достать его у людей, которые проводят взрывные работы, прокладывая новую железнодорожную ветку.

– Итак, сынок, – продолжал отец, – когда вы замышляли начать эту резню?

– В двенадцать на почте, – ответил Джимми. – Но никакой резни мы не замышляли. Только в случае сопротивления…

Доктор Уильямс издал такой звук, будто поперхнулся.

– Что ж, придется нам с тобой прокатиться за город, Джимми. Нет, пожалуй, твоей матери мы об этом не скажем.

Тот визит к Старику Каппалоу стал для Джимми Уильямса последним и хорошо запомнился ему. За всю дорогу его отец не сказал ни слова, только однажды ощупал в заднем кармане какой-то предмет, который перед отъездом достал из ящика своего письменного стола, и Джимми это тоже запомнил.

Когда они подкатили к дому, отец отдал Джимми поводья.

– Останься в двуколке, Джимми, – велел он. – Я все улажу.

И он выбрался из двуколки – немного неуклюже, так как был довольно грузным, и Джимми услышал, как под его ногами захрустел гравий. Глядя, как отец поднимается на крыльцо, Джимми вновь понял, что он был бы не к месту в Отранто, и почему-то порадовался.

Дверь открыл негр Сэм.

– Доложите полковнику Каппалоу, что с ним хочет поговорить доктор Уильямс, – сказал отец Джимми, и мальчик увидел, как побагровела отцовская шея.

– Полковник Каппалоу не принимает, – ответил Сэм легким и приятным тоном, но отец Джимми не отступил.

– Доложите полковнику Каппалоу, – повторил он. Голос он не повышал, но в нем прозвучало что-то такое, чего Джимми никогда прежде не слышал. Сэм помедлил немного и ушел в дом.

А потом в дверях показался сам полковник Каппалоу. На его белый костюм и белые волосы упал алый отблеск вечернего солнца, он выглядел рослым и надменным. Сначала он посмотрел на отца Джимми, потом на самого Джимми. И произнес довольно холодно, внятно и отчетливо:

– Предатель! Все предатели!

– Вы меня обяжете, оставив мальчика в покое, – веско произнес отец Джимми. – Сейчас тысяча восемьсот девяносто седьмой год, сэр, а не тысяча восемьсот шестидесятый, – и на миг в воздухе между ними мелькнуло что-то светлое, будоражащее и опасное.

Тогда-то Джимми и понял, что у отца в кармане, и замер в двуколке, молясь, чтобы время переменилось и все осталось позади. Полковник Каппалоу поднес ладонь ко лбу.

– Прошу прощения, сэр, – изменившимся голосом выговорил он. – Вы упомянули дату?

– Я сказал, что сейчас тысяча восемьсот девяносто седьмой год, – повторил доктор Уильямс, стоя неподвижно и навытяжку. – Сказал, что Маас Роберт мертв, Господи, помилуй его душу, и Джефферсон Дэвис тоже. Перед смертью Маас Роберт сказал, что мы должны жить в мире. Дамы могут воевать так долго, как сочтут нужным, – это их привилегия. Но мужчины должны действовать так, как подобает мужчинам.

И он пристально уставился в скульптурное лицо с высоко поднятым подбородком.

– Да зачем же, черт бы вас побрал! – выпалил он, и это была не столько брань, сколько мольба. – Я служил в девятом джорджийском полку, прошел три кампании. Мы сражались до самого Аппоматтокса, это была наша битва. – Нечто суровое, относящееся к прошлому, проскользнуло в его речи, и этого Джимми Уильямс тоже никогда раньше не слышал. – У нас не было ни негров, ни плантаций – у людей, вместе с которыми я сражался. Но когда все было кончено, мы рассудили, что все кончено, и занялись работой на земле. Да, нам пришлось тяжко, но мы мотыжили кукурузу. У нас были дела поважнее, чем забивать мальчишке голову напыщенными идеями и замышлять стрельбу в почтмейстера только потому, что в президентах республиканец. Да Боже ж ты мой, – продолжал он, опять скорее молясь, чем ругаясь, – и без того было несладко сплоховать, когда думал, что справишься, но когда я смотрю на вас… словом, когда ненависть слишком долго держат в себе, она смердит, как ее ни наряжай и за какими красивыми речами ни прячь. Я вас предупреждаю: держитесь подальше от моего сына. На этом все, довольно.

– Предатели, – невнятно пробормотал старик, – все предатели.

И тут он переменился в лице и повалился вперед, будто споткнулся о камень. Негр и белый бросились к нему, но негр подхватил его первым и опустил на землю. А потом Джимми Уильямс услышал, как отец велит ему принести черный саквояж, и его конечности вновь обрели способность двигаться.

* * *

Доктор Уильямс вышел из спальни, вытирая руки полотенцем. Его взгляд упал на Джимми Уильямса, ссутулившегося у шахматной доски.

– Он в порядке, сынок. По крайней мере… нет, он не в порядке. Но он не мучился.

Джимми Уильямс слегка вздрогнул и с трудом произнес:

– Я слышал, как он говорит. Слышал, как он обзывал людей.

– Да, – отозвался его отец. – Ну об этом задумываться не стоит. Видишь ли, человек… – он умолк и начал заново: – В общем, я нисколько не сомневаюсь, что когда-то он был уважаемым и незаурядным человеком. Вот только… есть такая штука, которую один француз назвал «идефикс» – навязчивая идея. Стоит только позволить ей завладеть тобою… а тут еще его воспитание. Понимаешь, он вбил себе это в голову, просто не мог смириться с мыслью, что он в чем-нибудь не прав. А эта ненависть… нет, не дело это для человека. Особенно когда она вот такая. Так, а где черный?

Джимми Уильямс снова вздрогнул: ему не хотелось, чтобы Сэм вернулся в комнату. Но Сэм вернулся и вежливо ответил на вопрос врача.

– Хм-м… – доктор Уильямс продолжал: – Уже в третий раз. Ему следовало обратиться к врачу.

– Маас Джон не верит врачам, – откликнулся негромкий и приятный голос.

– И уже не поверит, – коротко заключил доктор Уильямс. – Ну а теперь я отвезу мальчика домой. Но мне придется вернуться. В этом округе я исполняю обязанности коронера. Ты понимаешь, что это значит?

– Да, сэр, – подтвердил негромкий и приятный голос. – Это я понимаю, – и негр посмотрел на врача: – Маас Уильямс, я все равно ничего такого не допустил бы. Он считал это своим долгом. Но я бы ему не позволил.

– Ну-ну, – пробормотал врач, подумал и повторил: – Ну-ну, – и спросил: – Родственники есть?

– Я отвезу его в Отранто, – объяснил негр. – Сейчас оно принадлежит другому джентльмену, но Маас Джон имеет право лежать в этой земле. Он говорил, таков закон Вирджинни.

– Так и есть, – подтвердил врач. – А я и забыл.

– Родственников он не хочет, – продолжал негр. – У него и племянники есть, и племянницы, и всякая родня. Но все они пошли против него, и он вычеркнул их из памяти. Родственников он не хочет. – Сэм помолчал. – Он вычеркнул из памяти все, кроме прежних времен. Так он начал делать сразу после войны. Потому мы и приехали сюда. С нынешними временами он не хотел иметь ничего общего. Ему присылали деньги из Вирджинни, но он тратил их лишь на одно – с тех пор как мы купили этот дом, – и он улыбнулся, будто поделился секретом.

– Но как?.. – Доктор пригляделся к мебели и картинам.

– Всего один груженый мул из Отранто, – мягко объяснил негр. – Хотел бы я увидеть, как кто-нибудь попытался в прежние времена встать на пути Мааса Джона. – Он кашлянул. – Еще одно, Маас Уильямс, – вкрадчивым голосом продолжал он. – Мне вовсе не боязно побыть с Маасом Джоном. Я же всегда был с ним. Но дело в деньгах.

– В каких деньгах? – спросил доктор Уильямс. – Ну, это дело будет передано в суд, и…

– Нет, сэр, – терпеливо прервал его негр, – я про особенные деньги Мааса Джона, на которые он тратил другие деньги. У него собрался почти мильонт долларов вон в том глухом чулане под лестницей. И никто не смел прийти за ними, пока он был сильным и бодрым. А теперь я даже не знаю. Не знаю.

– Что ж, – сказал доктор Уильямс, услышав невероятное, – пожалуй, нам стоит взглянуть.

Негр дал точные указания: глухой чулан располагался под лестницей и запирался на простейший засов.

– Там мильонт долларов, – повторил негр, распахивая дверь.

Он поднял повыше дешевую стеклянную лампу, и оказалось, что широкий вместительный чулан завален от пола до потолка пачками печатной бумаги.

– Хм… – доктор Уильямс кивнул. – Да, так я и думал… Ты когда-нибудь видел миллион долларов, сынок?

– Нет, сэр, – ответил Джимми Уильямс.

– Ну, так возьми и посмотри, – предложил его отец, вытянул купюру из пачки и поднес ее поближе к лампе.

– Здесь написано «одна тысяча долларов», – прочитал Джимми Уильямс. – Ого!

– Да, – мягко подтвердил его отец. – А еще «Конфедеративные Штаты Америки»… Тебе не о чем беспокоиться, Сэм. Эти деньги в полной безопасности. Никто за ними не придет. Разве что, может быть, из музеев.

– Да, Маас Уильямс, – беспрекословно подчинился Сэм, принимая слово белого человека теперь, когда он его увидел и оценил. Он закрыл чулан.

По пути из дома врач помедлил и внимательно посмотрел на негра. Он как будто размышлял вслух – так показалось Джимми Уильямсу.

– И зачем же ты делал все это? – спросил врач. – Ну, этого мы, видимо, никогда не узнаем. Как ты намерен поступить дальше, когда отвезешь его обратно в Отранто?

– Я получил распоряжения, благодарю, сэр, – ответил негр.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – сказал отец Джимми Уильямса. – Но хотел бы я знать, в чем они заключались.

– Я получил распоряжения, джентльмены, – повторил негр негромким и приятным голосом. Они оставили его стоять с лампой в руке, отбрасывая за спину длинную тень.

* * *

– Пожалуй, не следовало мне оставлять его, – сказал отец Джимми Уильямса спустя некоторое время, пока двуколка катилась вперед. – Он вполне способен поджечь дом и превратить его в погребальный костер. А может, это даже было бы неплохо, – добавил он после паузы. Потом спросил: – Ты обратил внимание на шахматы? Интересно, кто играл эту партию? Ее прервали на середине. – Он еще помолчал и сказал: – Я помню запах горящих лесов во время Битвы в Глуши. Помню Реконструкцию. Но Маас Роберт все равно был прав. Нельзя вернуться в прошлое. А ненависть обходится дороже всего в мире. Она всегда такова, а я на нее насмотрелся. Мы должны это осознать – что в стране ее до сих пор чересчур много.

Но Джимми Уильямс почти не слушал. Он думал о том, как хорошо ехать вместе с отцом в двуколке по вечерней прохладе и как здорово, что им все-таки не придется жить в Отранто.

Джонни Пай и Смерть Дуракам[24]24
  © Перевод. М. Лорие, наследники, 2023.


[Закрыть]

Сейчас про Смерть Дуракам слышишь мало, но когда Джонни Пай был мальчишкой, о нем ходило много разговоров. Одни говорили, что он вот такой из себя, другие – что вот этакий, но почти все были согласны в том, что является он то и дело. Или это Джонни Паю так казалось. Но Джонни Пай был приемыш, может быть, он потому и принимал все это всерьез.

Когда родители его умерли, мельник и его жена вызвались растить его, это они сделали доброе дело. Но только он сменил зубы и стал вести себя как почти все мальчишки, они стали обрушиваться на него как гром, удар за ударом, а это было дело уже далеко не такое доброе. Они были хорошие люди, всегда поступали по правилам, но правила у них были ужасно строгие, и они считали, чем строже обращаться с мальчишкой, тем он вырастет умнее и лучше. Может, с некоторыми детьми это получается, но с Джонни не получилось.

Он рос смышленым и покладистым, не хуже большинства мальчишек в Мартинсвилле. Но почему-то ему никогда не удавалось сделать то, что его просили, или сказать то, чего от него ждали, – во всяком случае, у себя дома. Обращайся с мальчиком как с дураком, он и вести себя будет по-дурацки, я всегда это говорю, но некоторых людей приходится в этом убеждать. Мельник и его жена считали, что для Джонни самое милое дело – обращаться с ним как с дурачком, и добились того, что он и сам в это поверил.

И это причинило ему много горя, потому что воображение у него было мальчишеское, и было его, пожалуй, побольше, чем у других. Порку он мог перенести и переносил. Но не мог перенести того, как все шло на мельнице. Едва ли мельник задумал это загодя. Но Джонни, как себя помнил, знал, что стоит мельнику услышать о смерти кого-нибудь, кого он не любил, он скажет: «Ну вот, Смерть Дуракам пришел за таким-то» – и вроде как причмокнет губами. Это была, так сказать, семейная шутка, но мельник был крупный человек с крупным красным лицом, и слова его пугали Джонни. В конце концов он представил себе, как выглядит Смерть Дуракам. Тоже крупный мужчина, в клетчатой рубахе и плисовых штанах, и ходит по белу свету, помахивая ореховой дубинкой со свинцовым наконечником. Образ этот сложился у него совершенно отчетливо, как это вышло – не знаю, но мысленно он видел его так же ясно, как любого жителя Мартинсвилла, и время от времени он спрашивал для проверки какого-нибудь взрослого, робко спрашивал, так ли выглядит Смерть Дуракам. Они, конечно, смеялись и отвечали, что именно так. И тогда Джонни просыпался среди ночи в своей каморке над мельницей и ждал, когда на дороге послышатся шаги Смерти Дуракам и когда он наконец явится. Но никому об этом не говорить – на это у него смелости хватало.

Однако со временем терпеть дольше стало невмоготу. Он попался на какой-то ребяческой шалости – поставил жернова, чтобы мололи мелко, когда мельнику было желательно получить грубый помол, – ну перепутал, знаете как бывает. Но заработал за это две порки – одну от мельника и одну от мельничихи, и после этого мельник сказал: «Ну вот, Джонни Пай, теперь жди: Смерть Дуракам за тобой непременно явится. В жизни не видел такого дурака». Джонни глянул на мельничиху узнать ее мнение, но она только покачала головой, и лицо у нее было серьезное. И в тот вечер он лег в постель, но не мог уснуть, потому что стоило прошелестеть ветке или скрипнуть мельничному колесу, как ему уже мерещился Смерть Дуракам. И наутро, когда никто еще не вставал, он связал свои пожитки в пестрый узелок и удрал из дома.

Спастись от Смерти Дуракам надолго он не надеялся – насколько он знал, Смерть Дуракам настигает человека, куда бы тот ни подался. Но он решил – пусть хотя бы побегает для начала. И когда он вышел на дорогу, было ясное весеннее утро, и за все последнее время он не мог вспомнить такого покоя и мира. Поэтому теперь ему стало полегче, и он, не останавливаясь, запустил камнем в большущую лягушку, просто чтобы знали, что он – Джонни Пай и пока унывать не собирается.

Он отошел от Мартинсвилла всего на три-четыре мили, когда услышал, что следом за ним по дороге приближается шарабан. Он знал, что Смерти Дуракам, чтобы изловить человека, шарабан не нужен, и потому не испугался, а отошел на обочину, чтобы пропустить его. А шарабан остановился, и из него выглянул чернобородый мужчина в цилиндре.

– Привет, малыш, – сказал он. – Правильно я еду на Ист-Либерти?

– Меня зовут Джон Пай, и мне одиннадцать лет, – ответил Джонни вежливо, но твердо, – а на Ист-Либерти следующий поворот налево. Говорят, очень красивый город, но я там не бывал. – И он вздохнул, подумав, как ему хотелось бы повидать свет до того, как Смерть Дуракам его настигнет.

– Гм, – сказал чернобородый. – Ты, значит, тоже не здешний? И почему же такой молодец шагает один по дороге так рано?

– А-а, – протянул Джонни Пай и ответил чистую правду: – Я удрал от Смерти Дуракам. Мельник сказал, что я дурак, и жена его то же говорит, и почти все в Мартинсвилле так говорят, кроме маленькой Сюзи Марш. И еще мельник говорит, что Смерть Дуракам за мной гонится, вот я и решил сбежать, пока он не явился.

Чернобородый посидел в своем шарабане и посопел, а когда отдышался, сказал:

– Лезь сюда, малыш. Мельник, может, и называет тебя дураком, а, по-моему, ты просто молодец, что решил совсем один сбежать от Смерти Дуракам. Меня провинциальные сплетни не касаются, и мальчик мне нужен смышленый, так что давай подвезу тебя.

– А Смерть Дуракам мне ничего не сделает, если я буду с вами? – спросил Джонни. – А то, может, не стоит?

– Ничего не сделает? – сказал чернобородый и опять засопел. – Нет, такой опасности не будет. Ты понимаешь, я лекарь, травник, и некоторые считают, что я и сам занимаюсь тем же делом, что и Смерть Дуракам. А тебя я обучу такому ремеслу, что вдвое выгоднее мельничного.

– Вас послушать, очень получается хорошо, но меня зовут Джонни Пай. – И он влез в шарабан. И они покатили к Ист-Либерти, и лекарь болтал и шутил, так что Джонни подумалось, что такого интересного человека он сроду не видывал. Не доезжая до Ист-Либерти примерно полумили, лекарь остановился у какого-то родника.

– Зачем мы тут остановились? – спросил Джонни Пай.

– Погоди, сейчас узнаешь, – отвечал лекарь и подмигнул ему. Потом из задка шарабана достал войлочный мешок, полный пустых пузырьков, и велел Джонни набрать в них воды из родника и наклеить этикетки. Потом в каждый пузырек добавил щепотку розового порошка, взболтал их, заткнул пробками и убрал.

– Это что? – спросил Джонни, широко раскрыв глаза.

– Это, – отвечал лекарь, читая этикетку, – «несравненное универсальное средство старого доктора Уолдо. Изготовлено из чистейшего змеиного масла и тайных индейских трав, излечивает ревматизм, вертячку, головную боль, малярию, пять видов припадков и мухи перед глазами. Также снимает пятна от растительного масла и жира, чистит ножи и серебро, полирует медные части и рекомендуется как общее укрепляющее средство и очиститель крови. Малый пузырек – один доллар, большой, на семью, – два с половиной доллара».

– Но я не вижу в нем никакого змеиного масла, – сказал Джонни слегка растерянно, – и никаких тайных индейских трав.

– А это потому, что ты не дурак. – И лекарь опять подмигнул. – Смерть Дуракам тоже бы не увидел. Но почти все люди видят.

И в тот же вечер Джонни увидел. Ибо лекарь открыл торговлю в Ист-Либерти, и очень получилось красиво, Он взял два горящих факела и воткнул их в землю по обе стороны шарабана; надел бриллиантовые запонки, показывал карточные фокусы и рассказывал смешные анекдоты, так что у всех прямо глаза на лоб полезли. А Джонни велел играть на тамбурине. Потом заговорил об универсальном средстве доктора Уолдо, и с помощью Джонни пузырьки стали распродаваться, как горячие пирожки. Позже Джонни помог ему сосчитать деньги: их оказалась целая гора.

– Н-да, – сказал Джонни, – никогда я не видел, чтобы деньги доставались легче. Хорошее у вас ремесло, мистер лекарь.

– Это все сноровка, – сказал лекарь и похлопал Джонни по спине. – Дурак готов жить в одном и том же месте и делать одно и то же дело и тем доволен, но заправского уличного торговца Смерть Дуракам еще ни разу не изловил.

– Да, это мне повезло, что я вас встретил, – сказал Джонни. – И раз дело в сноровке, я не я буду, если не выучусь этому ремеслу.

И он оставался с лекарем довольно долго, пока не научился приготовлять лекарство и показывать карточные фокусы почти так же хорошо, как его учитель. И лекарь любил Джонни, потому что Джонни был мальчик послушный. Но однажды вечером они приехали в городок, где дело у них пошло не как обычно. Толпа собралась как обычно, и лекарь стал показывать свои фокусы. Но все время Джонни видел, что в толпе снует какой-то востролицый человек и что-то нашептывает то тому, то другому. А когда у лекаря его рекламная речь была в самом разгаре, этот востролицый вдруг закричал: «Это он! Я эту бороду где хочешь узнаю!» – после чего толпа взревела и стала выдирать планки из ближайшего забора. Следующее, что запомнил Джонни – это что его и лекаря выносят из города, посадив на шест, и длинные лекаревы фалды взлетают на каждом ухабе.

Джонни они пожалели, ведь он был еще маленький, но обоих предупредили, чтобы ноги их в этом городе больше не было, а затем вышвырнули лекаря в заросли чертополоха и разошлись по своим делам.

– У-ух! – сказал лекарь. – О-ох! – Это когда Джонни помогал ему выбраться из зарослей чертополоха. – Ты там поаккуратней с этими шишками. И что ж ты не шухарнул, дурачок несчастный?

– Не шухарнул? – сказал Джонни. – Это как?

– Когда этот востролицый стал возле нас ошиваться. То-то эта чертова Главная улица показалась мне знакомой. Я здесь был два года назад, продавал часы из чистого золота по доллару штука.

– Но в часах из чистого золота один механизм стоит дороже, – сказал Джонни.

– Никаких механизмов там не было, – простонал лекарь, – просто в каждом корпусе сидел премиленький жучок и тикал так, что любо-дорого слушать.

– Да, конечно, это была умная мысль, – сказал Джонни. – Я бы нипочем не додумался.

– Умная? – сказал лекарь. – Это меня и сгубило, но кто бы подумал, что эти дураки два года будут таить обиду? А теперь мы потеряли и лошадь и шарабан, не говоря уже о пузырьках и выручке. Ну да ладно, в запасе у меня еще много фокусов, начнем сначала.

Но как ни любил Джонни лекаря, тут им овладели сомнения. Ему пришло в голову, что раз у того хватило ума только на то, чтобы его вынесли из города на шесте, значит, Смерть Дуракам не так далеко, как он думал. И в самом деле, когда он в тот вечер ложился спать, ему послышались шаги Смерти Дуракам – топ, топ, топ – за ним! Он завязал уши курткой – не помогло. И когда лекарь приготовился снова открыть торговлю, они с Джонни расстались. Лекарь не держал на него зла, пожал ему руку и велел помнить, что сноровка – великая сила. И Джонни продолжал удирать.

В одном городе за стеклом лавки была прикреплена записка: «Требуется мальчик», и он зашел туда. И верно, за столом сидел купец в черном костюме тонкого сукна, очень нарядный и важный.

Джонни завел разговор про Смерть Дуракам, но это купца не заинтересовало. Он пригляделся к Джонни, увидел, что малый на вид покладистый и для своих лет сильный. «Но помни, мальчик, без дураков», – сказал он строго, после того как нанял его.

– Без дураков? – переспросил Джонни, и глаза его засветились надеждой.

– Вот именно, – ответил купец многозначительно. – В нашем деле нам дураки не нужны. Работай как следует и пойдешь в гору. А если есть у тебя какие-нибудь дурацкие фантазии, ударь их по голове и забудь о них.

Ну это Джонни пообещал с удовольствием и прожил он у купца полтора года. Подметал лавку, отворял и затворял вовремя ставни, бегал с поручениями, заворачивал пакеты и научился быть занятым по двенадцать часов в день, И так как был он мальчик покладистый и честный, он пошел в гору, как и предсказал купец. Купец повысил ему жалованье и разрешил понемножку обслуживать покупателей и заниматься бухгалтерией. И однажды ночью Джонни проснулся, и ему послышались сперва далеко, а потом все ближе шаги Смерти Дуракам, которые догоняли, догоняли его.

Утром он пришел к купцу и сказал:

– Простите, сэр, что приходится вам об этом сообщить, но мне надо двигаться дальше.

– Жаль это слышать, Джонни, – сказал купец, – мальчик ты хороший. А если дело в оплате…

– Нет, дело не в этом, – сказал Джонни. – Но скажите мне одну вещь, сэр, и простите, что спрашиваю. Вот остался бы я у вас, скажите, чем бы я кончил?

Купец улыбнулся.

– Вопрос не из легких, по части комплиментов я не силен. Но я и сам начинал мальчиком, подметал лавку. А ты малый сообразительный и еще многому мог бы научиться. Если бы не бросил дела, не знаю, почему бы тебе не достигнуть такого же успеха, как я?

– Какого же именно? – спросил Джонни.

Выражение у купца стало раздраженное, но улыбаться он не перестал.

– Так вот, – сказал он. – Я человек не хвастливый, но могу сообщить тебе следующее. Десять лет назад я был самым богатым человеком в городе, пять лет назад – в округе. А через пять лет, понимаешь ли, намерен быть самым богатым человеком в штате.

Глаза его при этом как будто сверкнули, но Джонни смотрел на его лицо. Лицо было желтое, одутловатое, а челюсть твердая как камень. И в эту минуту Джонни пришло в голову, что, хотя он знал этого купца полтора года, он ни разу не видел, чтобы тот радовался, разве что когда успешно заканчивал сделку.

– Простите, сэр, – сказал он, – но если так, мне действительно пора уходить. Я ведь, понимаете, удираю от Смерти Дуракам, и, если бы я остался и стал таким, как вы, он бы поймал меня, я бы и оглянуться…

– Ах ты нахальный щенок! – взорвался купец, и лицо его побагровело. – Расчет получи у кассира. – И не успел Джонни оглянуться, как уже опять был на дороге. Но теперь он привык к таким вещам и на этот раз шел посвистывая.

Ну после этого он нанимался к разным людям, но всех его похождений я описывать не стану. Одно время работал у изобретателя, и они разошлись, потому что Джонни ненароком спросил его, какая будет польза от его патентованной самозаводящейся машины вечного движения, когда он ее изобретет. И пока изобретатель говорил всякие слова об усовершенствовании рода человеческого и о красотах науки, стало ясно, что ответить он не может. В ту же ночь Джонни услышал шаги Смерти Дуракам далеко, а потом все ближе и наутро ушел. Потом пожил недолго у священника, и от него уходить очень не хотелось, потому что священник был добрый человек. Но как-то вечером они разговорились, и Джонни между прочим спросил его, что случается с людьми, которые верят не так же, как он. Священник был человек широких взглядов, но на этот вопрос ответ имеется только один. Он признал, что это, возможно, люди честные, признал даже, что они не попадут прямо в ад, но впускать их в рай он не мог, даже самых добрых и умных, ибо есть правила, подробно перечисленные вероучением и церковью, и, если ты их не придерживаешься, нет тебе в рай дороги.

Так Джонни пришлось уйти от него, и после этого он некоторое время провел со старым пьяницей скрипачом. Думаю, что он не был хорошим человеком, но играл так, что у слушающих слезы лились из глаз. И когда он так играл, Джонни казалось, что Смерть Дуракам очень далеко. Ибо, пока он играл, несмотря на его грехи и слабости, в нем была сила. Но как-то ночью он умер, пьяный, в канаве, и Джонни держал на коленях его голову, и хотя он завещал Джонни свою скрипку, пользы от нее было мало. Кое-какие мотивы Джонни мог сыграть, но так, как играл тот скрипач, – нет, этого у него не было в пальцах.

А потом он каким-то образом попал в солдаты. Не был призван, для этого ему еще возраст не вышел, но он стал всеобщим любимцем, и сначала все шло прекрасно. Капитан там был самый храбрый человек, какого Джонни видел в жизни, и на все вопросы знал ответы из устава и военного кодекса. Но потом они отправились на Запад воевать с индейцами, и тут опять проклюнулись старые неприятности. Однажды вечером капитан сказал ему: «Джонни, мы завтра идем биться с врагом, а ты останешься в лагере».

– Ой, я не хочу, – сказал Джонни. – Я тоже хочу биться.

– Это приказ, – отрезал капитан и дал Джонни какие-то указания и письмо – отвезти его жене.

– Полковник у нас дурак набитый, – сказал он, – и путь наш лежит прямо в засаду.

– Почему же вы это ему не сказали? – спросил Джонни.

– Говорил, – сказал капитан, – но он полковник.

– Пусть хоть десять раз полковник, – сказал Джонни, – раз он дурак, кто-то должен остановить его.

– В армии так не положено, – сказал капитан. – Приказ есть приказ.

Но оказалось, что капитан ошибся; на следующий день, еще до того как им выступить, напали индейцы и были расколошмачены. Когда все кончилось, капитан заметил вполне профессионально: «Хорошо дрались. Правда, если б они подождали и устроили засаду, они бы сняли с нас скальпы. Но так – никаких шансов у них не было».

– А почему они не устроили засаду? – спросил Джонни.

– Да как тебе сказать – скорее всего, они тоже получили приказ. Ну а теперь скажи, хочешь быть солдатом?

– Жизнь эта хорошая, вся на свежем воздухе, но мне надо еще подумать, – сказал Джонни. Он уже знал, что капитан его – храбрый человек, и знал, что индейцы дрались храбро, – не найти было двух противников храбрее. И все же, когда он это обдумывал, он будто слышал в небе шаги. И он прослужил до конца похода, а потом уволился из армии, хотя капитан и твердил ему, что он делает ошибку.

Теперь он, конечно, уже не был маленьким мальчиком, он превратился в молодого мужчину, и мысли и чувства у него были как у молодого мужчины. И он все реже вспоминал Смерть Дуракам и то всего лишь как сон, который ему приснился в детстве. Иногда он даже посмеивался и думал, какой же он был дурак, что верил в его существование.

И все-таки желание его не было утолено, и что-то гнало его вперед. Теперь он назвал бы это честолюбием, но по существу это было то же самое. И какое бы он ни пробовал новое ремесло, рано или поздно ему снился сон про крупного мужчину в клетчатой рубахе и плисовых штанах, что бродит по свету, держа в одной руке ореховую дубинку. Теперь этот сон сердил его, но имел над ним какую-то странную власть. Так что, когда ему было лет двадцать, он вдруг стал бояться. «Есть там Смерть Дуракам или нет, – подумал он, – я должен это дело распутать. В жизни должно быть что-то одно, чего человек должен держаться и быть уверен, что он не дурак. Я уже пробовал сноровку, и деньги, и еще с десяток других вещей, но ответа в них не нашел. Попробуем теперь книжную премудрость, поглядим, что из этого выйдет».