Текст книги "Воображаемый друг"

Глава 38

Кто убил Дэвида Олсона?

Этот вопрос не давал покоя шерифу, когда тот ехал через тоннель «Форт Питт». На выезде машину занесло, да так, что она чуть не рухнула с моста. Снегу выпало небывалое количество. Двое суток мело без перерыва. Казалось, люди чем-то прогневали землю, а может, Господу Богу требовался запас «Хед энд Шоулдерс», чтобы смыть эти горы перхоти. В Африке – засуха, на Ближнем Востоке – кризис, а запад Пенсильвании бросает вызов всем, кто желает потягаться за второе место после Северного полюса.

Что же это делается?

Шериф припарковался у главного полицейского управления города Питтсбурга. Запрокинув голову, он оглядел старое здание, в котором провел азартные десять лет после своего двадцатилетия и отнюдь не азартные десять лет после своего тридцатилетия. Здесь негодяи во множестве получали направление за решетку; здесь ни в чем не повинные люди во множестве застывали без движения на холодном металлическом столе в ожидании вскрытия.

Ни в чем не повинные – как Дэвид Олсон.

Шерифа вызвали сюда час назад. Его приятель, Карл, оказал ему дружескую услугу: без соответствующего запроса выполнил тест на ДНК. И обнаружил полное совпадение между локоном из детского альбома и найденными в лесу останками. Скелет принадлежал Дэвиду Олсону. Шериф надеялся, что окончательная определенность снимет груз с души Эмброуза. Он не раз видел слезы взрослых мужчин, но в Эмброузе было нечто такое, от чего у шерифа перехватывало горло. Он не мог забыть, как этот старый солдат плакал сквозь марлевую повязку на глазах, не ждущих исцеления.

– Он мучился? Возможно, от переломов костей? – допытывался Эмброуз.

– Нет, сэр.

– А… другие повреждения у него были?

– Если не считать способа причинения смерти, никаких следов насилия не обнаружено, мистер Олсон.

– Как был убит мой младший брат?

Тут шериф осекся.

– Я солдат, шериф. И могу вынести все, кроме вранья. Говорите как есть.

– Его похоронили заживо, сэр.

Стариковские глаза были скрыты бинтами, но у шерифа все время стояло перед глазами это лицо. Сначала на лбу проявилась растерянность, которая полыхнула яростью, дошедшей до белого каления. Шериф много лет приносил семьям дурные вести. Подбирать слова всегда трудно. Он возвращался в это старое серое здание после беседы с матерью-одиночкой из Хилл-дистрикта. И после встречи с интеллигентной, обеспеченной супружеской парой из Сквиррел-Хилла. Реакция всегда была одинакова. Смесь недоверия, скорби, вины и отчаяния.

Исключением стал случай девочки с накрашенными ноготками. Ее мать не дожила до смерти дочки.

Чтобы забрать младенческий локон Дэвида, задним числом оформить запрос и организовать транспортировку останков в похоронное бюро, шериф встретился с Карлом в кафетерии, расположенном в вестибюле серого здания. Они заняли свой излюбленный уединенный столик. Тот самый, над которым висела фотография хозяина заведения, пожимающего руку легенде «Стилерсов» Терри Брэдшоу. Когда они в первый раз договорились здесь пообедать, Карл не умолкая рассказывал про бойкую птичку-католичку, с которой познакомился в ночном клубе «Метрополь». И они оба всю дорогу потешались над девчонками, что свойственно молодым парням (и совсем не свойственно мужчинам зрелых лет). Автограф и цвета на кафешном портрете давно поблекли, а бойкая птичка-католичка сделалась грузной матерью семейства, которая родила Карлу троих детей, превратив его жизнь в счастливый католический ад. Шериф с улыбкой выслушал жалобы Карла на вечную обязанность праздновать Рождество у тещи в захолустном Хомстеде.

– Правда, эта женщина, нужно отдать ей должное, готовит сносный грибной суп. Может, надумаешь к нам присоединиться? – спросил Карл.

– Нет, спасибо. Дел по горло.

– Да ладно. Ты в День благодарения вкалывал без роздыха. Что ж, теперь еще и Рождество встречать в одиночку?

Шериф солгал, что приглашен к одному из своих заместителей. Поблагодарил старинного друга и вернулся к машине, уже занесенной пышным снежным покровом.

Откуда что берется?

Он включил зажигание и стеклообогреватель, подождал, пока разморозится лобовое стекло, а сам тем временем привел в порядок мысли. Проверил пакетик с вещдоком – прядкой волос – и официальное заключение и положил все это на пассажирское сиденье рядом с собой.

А потом тронулся с места.

Шериф понимал, куда едет. Бывая в центре Питтсбурга, он всякий раз проделывал тот же путь. В любую погоду, при любой дорожной обстановке. Мимо больницы, куда в свое время доставил девочку с накрашенными ноготками. Проезжал этим маршрутом потому, что поклялся перед Богом поступать так всегда. Его дисциплинированный ум говорил, что разницы никакой: припарковаться перед больницей Милосердия или глазеть на кривую елку впереди по курсу. Но в редкий для себя момент скорби он заключил договор с Создателем о том, что, поступая именно таким образом, обеспечит девочке с накрашенными ноготками место на небесах. А стало быть, он обязался поступать так вечно. И если не смог спасти ее жизнь, так должен по крайней мере спасти ее душу. Уж это он был обязан для нее сделать.

Перед больницей Милосердия он припарковался. Битый час глазел на эту куцую елку. Из выхлопной трубы на мороз вырывались белые облачка. Стеклообогреватель и стеклоочиститель общими усилиями превращали жирные снежинки в струйки воды. Протянув руку, он схватил с пассажирского сиденья официальное заключение по Дэвиду Олсону.

Кто оставил на крыльце коляску?

Вопрос этот жужжал в голове у шерифа, как муха в стеклянной банке. Кто-то спланировал эту инсценировку. Кто-то изрядно потрудился, чтобы стереть с коляски все до единого отпечатки пальцев. Это не было похоже на детские забавы. Это было продуманной акцией одного или нескольких лиц, похитивших Дэвида, чтобы сотворить над ним жуткие зверства.

Эмброуз сказал, что подозреваемых у него нет. Ни среди соседей. Ни среди учителей. Ни среди родственников друзей, поскольку друзьями Дэвид так и не обзавелся. Он был ребенком со странностями, держался особняком и проводил свободное время в библиотеке за чтением. В ту пору вежливые соседи говорили о нем «необщительный», «наособицу» или, если так подсказывали им южные корни, «тронутый». Нынче диагноз Дэвида, в зависимости от врачебного мнения, мог бы варьировать в широких пределах: от «расстройства аутистического спектра» до «шизофрении». Но никакой диагноз не обеспечивал то единственное, что требовалось шерифу для раскрытия дела.

Мотив.

Дэвида Олсона нашли не в канаве. Не на дне протоки. Скрюченное тело Дэвида Олсона лежало под какой-то корягой. Он был похоронен заживо. А если это убийство, то кто, черт возьми, закопал мальчика?

Не деревья же.

Глава 39

Кристофер смотрел на деревья.

Лежа в постели, он видел луну, которая подмигивала ему сквозь голые ветви. Он боялся заснуть. А еще сильнее боялся увидеть страшный сон. Кому охота, чтобы в его ночные кошмары вторгались людишки с воображаемой стороны и проверяли, знает ли он об их существовании.

От кошмаров он спасался чтением.

В ту ночь он трижды подходил к книжному шкафу, оклеенному утиными обоями. Слова проникали глубоко, успокаивали рассудок, снимали зуд. И страх.

И этот озноб.

Озноб подступал исподволь. Сперва заявлял о себе капельками пота на затылке. Потом начинал обжигать, и тогда приходилось стягивать пижамные штаны и ложиться с книжкой поверх одеяла, раскинув тощие голые ноги.

К утру он почти дочитал «Властелина колец».

В школе озноб сделался невыносимым. Кристофер поглядывал на одноклассников, которые выцыганивали себе дополнительные каникулы после трех снежных дней. Он вспомнил, как мама внушала Джерри, что «цыганить» – обидное слово. Оно происходит от слова «цыгане». Так нехорошо говорить – зачем оскорблять цыган?

Джерри сейчас…

Джерри сейчас… разыскивает мою мать.

В школьных коридорах для Кристофера наступило безмолвие. Зуд заложил уши. Дидактические карточки менялись быстрее и быстрее, как передачи на десятискоростном байке.

Дворник сейчас…

Дворник сейчас… спорит с женой.

Испанского я не знаю, но понимаю все, что он говорит.

«Развод – это грех. Я не откажусь от прав на своего сына».

– Привет, Кристофер, – донеслось до него.

Он обернулся: ему приветливо улыбалась миз Ласко.

Миз Ласко недавно…

Миз Ласко недавно… записалась на очередь в клинику.

– Как себя чувствуешь, Кристофер? Ты сегодня бледненький, – заметила миз Ласко.

– Я себя чувствую хорошо, мэм. Спасибо.

Миз Ласко только что…

Миз Ласко только что… избавилась от ребенка.

– Тогда пошли в актовый зал – сегодня все школы штата пишут единую экзаменационную работу.

Миз Ласко…

Миз Ласко… прямиком пошла из клиники в бар.

Кристофер поплелся за ней. В актовом зале учеников рассадили по алфавиту, и учителя приготовились раздавать брошюры с заданиями единого экзамена. Эта письменная работа, объяснила миссис Хендерсон, должна была состояться на прошлой неделе, но из-за снежных заносов сроки сдвинулись. Теперь, в последнюю неделю перед каникулами, работать придется по уплотненному графику. Еще она сказала, что никто не собирается на них давить. Притом что от результатов данного экзамена зависит государственное финансирование, она сама и все учителя и без того гордятся успехами, которых достигли учащиеся в текущем учебном году.

Миссис Хендерсон…

Миссис Хендерсон… лукавит.

Школе позарез…

Школе позарез… нужны деньги.

Когда все получили задания, Кристофер достал мягкий карандаш и взялся за дело. Зуд прошел; теперь все заслонили ответы. Красивые, спокойные ответы. В каждом ряду он выбирал и заштриховывал нужный кружочек, и бланк с ответами становился похож на звездное небо. Каждая падающая звезда – либо душа, либо солнце, то бишь сын. Сейчас Кристофер не слышал чужих мыслей. Все ребята слишком углубились в работу. Никакие карточки не выскакивали. Никакой зуд не донимал. Были только варианты ответов, которые обволакивали, как теплая ванна. Разум ощущался как прохладная сторона подушки. Управившись с работой, Кристофер обвел взглядом актовый зал. Все ребята застряли на пятой странице. Кристофер – единственный – уже дошел до конца.

Тормоз Эд закончил вторым и положил карандаш.

Следующим положил карандаш Майк.

За ним положил карандаш Мэтт.

Все четверо переглянулись и гордо заулыбались. Самые отстающие ученики каким-то чудом оказались умнее всех.

– Кто закончил, опустите головы, – приказала миссис Хендерсон.

По ее команде Кристофер опустил голову на парту. Мысли его устремились к домику на дереве. К славному человеку. И к их предстоящим тренировкам. Разум его поплыл неизвестно куда, подобно облакам в небесной вышине. Подобно барашкам, которых он считал по ночам после папиной смерти, когда никак не мог заснуть.

Дай отдых глазам.

Как твой папа в ванне.

Как подсказывали ему голоса.

Дай отдых глазам – и уснешь навек.

– Кристофер! – прокричал чей-то голос. – Я с кем разговариваю?

Кристофер оторвал голову от парты и посмотрел вперед. Миз Ласко сверлила его зверским взглядом, что само по себе было странно: миз Ласко никогда не злилась на учеников. Даже когда те разлили краску в классе.

– Кристофер! Кому сказано: иди к доске.

Он огляделся. Все ребята смотрели на него в упор. Казалось, они вот-вот загалдят…

Ты же слышал, Кристофер.

Шевелись.

Почему мы должны ждать?

…но им не представилось такой возможности: у каждого был накрепко зашит рот.

Кристофер поискал глазами друзей. Тормоз Эд спал за партой. Эм-энд-Эмсы тоже поникли головами. Он перевел взгляд на миз Ласко: та скрюченным пальцем подзывала его к себе. Под ногтями у нее чернела грязь. С короткой удавки на шее свисал серебряный ключ. У Кристофера заколотилось сердце. Он понял, что стряслось.

Я уснул. Господи, мне же все это снится.

– Кристофер, если ты сию же минуту не выйдешь к доске, у нас, присутствующих в этом зале, не останется выбора: мы съедим тебя живьем, – преспокойно объявила миз Ласко.

Беги на асфальт.

Кристофер повертел головой. Все двери заблокировали учителя. Они стояли с зашитыми глазами и ртами. Выхода не было.

– Ну же, Кристофер, пошевеливайся! – прошипела миз Ласко.

Ему вовсе не улыбалось к ней подходить. Ему хотелось только вырваться из этих стен. Поэтому он, наоборот, попятился. Но с каждым шагом назад он почему-то оказывался на шаг ближе. Все стало наоборот. Он остановился. Перевел дыхание.

Шагнул назад – подальше от доски.

А ноги перенесли его на шаг вперед.

– Нет! – вскричал он.

Сделал два шага назад.

И приблизился ровно на два шага.

Кристофер замер на месте. И подумал: «Хорошо. Сегодня день наоборот. Чем ближе подойду к доске, тем дальше окажусь».

Вот он и сделал два шага вперед.

И все равно приблизился к доске.

Значит, перемены направления ни на что не влияли.

Так или иначе он двигался вперед.

– На помощь! Умоляю! – завопил Кристофер.

Озираясь, он искал поддержки. У всех ребят были зашиты рты, но глаза ухмылялись. Кристофер шагал по проходу. Одноклассники ряд за рядом поворачивались к нему и шипели.

Ты срываешь экзамен.

Из-за тебя снизится средний балл.

Кристофер подошел к доске, где поджидала миз Ласко; теперь стало видно, что глаза у нее жирно накрашены подходящим цветом. Но как-то неправильно. Привычного запаха ее сигарет не чувствовалось. От нее пахло жженой кожей. Миз Ласко с улыбкой протягивала Кристоферу аккуратный белый мелок. В форме пальца.

– Держи, Кристофер, – сказала она, почесав ему голову грязными ногтями.

И сунула в руку мел.

– Давай, пиши на доске, Кристофер.

– А что писать? – спросил он.

– Ты сам знаешь, что писать, – сказала она.

Мел заскрежетал по доске.

Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ СПАТЬ НА УРОКАХ.

Кристофер обернулся к миз Ласко. Та откуда-то вытащила ножницы.

– От тебя требуется другое, Кристофер.

– А что от меня требуется? – спросил он.

– Ты сам знаешь, что писать, – безмятежно повторила она.

Кристофер проводил глазами учительницу, которая направлялась к первой парте. Опустившись на колени рядом с Дженни Херцог, она щелкнула ножницами и преспокойно отхватила кончик нитки, скреплявшей девчоночьи губы. Дженни расслабила нижнюю челюсть. И пустила слюну. Как бывает с младенцами, у которых режутся зубы. Первые молочные зубы.

Я ВИНОВАТ, ЧТО ЗАСНУЛ НА УРОКЕ.

– От тебя требуется другое, Кристофер, – заладила миз Ласко.

– Миз Ласко, объясните, пожалуйста. Я не понимаю, что от меня требуется, – взмолился он.

– Все ты понимаешь. Вот-вот прозвенит звонок на большую перемену. Кто хочет выйти к доске и помочь Кристоферу?

Все ребята стали тянуть руки и открывать рты, чтобы выкрикнуть: «Я! Я! Я!» Но не издали ни единого слова. В зале раздавался только плач голодных младенцев, требующих материнского молока.

Материнское молоко – это кровь без красных кровяных телец.

Молоко – это кровь. Младенцы просят твоей крови.

– Молодцы, ребята. А вот ты? Да-да, ты, в красной кофтенке с капюшоном. Почему ты не предлагаешь ему свою помощь? – спросила миз Ласко.

Маленький красный рукав с высунутой кистью руки взметнулся вверх. Лица этого мальчишки Кристофер не видел. Он видел только миз Ласко, которая двигалась вдоль переднего ряда и ножницами распарывала ученикам губы. Чик. Чик. Чик. Младенцы с воем требовали крови.

Кристофер повернулся к доске. В полном отчаянии. Мел дрожал у него в руке. Понятно, что писать про штаб на дереве, про славного человека, про их с ним предстоящие тренировки, да и вообще про воображаемый мир было невозможно. Вот Кристофер и принялся неистово строчить. Первые попавшиеся мысли.

ПЛОХО, ЧТО ВЫ ПЕРЕД СНОМ НАПИВАЕТЕСЬ, МИЗ ЛАСКО.

– ТАКИЕ ВЕЩИ НЕ ПИШУТ, КРИСТОФЕР! – зашипела миз Ласко.

И перешла к Брэйди Коллинзу. Чик. Чик. Чик.

ЖАЛКО РЕБЕНОЧКА МИЗ ЛАСКО. ОН НА НЕБЕСАХ.

– Нет, мой ребеночек совсем в другом месте, – младенческим голоском пропищала миз Ласко. – ПОМОГИТЕ ЖЕ КРИСТОФЕРУ НАПИСАТЬ ТО, ЧТО ТРЕБУЕТСЯ!

На глазах у Кристофера мальчик в красной кенгурушке подошел к доске и остановился рядом с ним. Детская рука схватила первый попавшийся кусок мела и начала писать. Кристофер пробежал взглядом от мальчишеских пальцев до плеча, а там и до лица. Мальчик повернулся к нему и расплылся в улыбке. У него не хватало двух передних зубов. С горящими глазами он продолжил выводить крупные, жирные буквы.

КТО ТЕБЕ ПОМОГАЕТ?

– Вот именно это нам и требуется узнать, Кристофер. Будь умницей, напиши – и выйдешь отсюда живым, – весело сказала миз Ласко.

Она быстро перешла ко второму ряду и продолжила распарывать стежки. Клац. Клац. Клац.

– Я даже не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Кристофер.

– Все ты понимаешь, – возразила миз Ласко. – Близится большая перемена. Тик-так.

Мел в руке мальчика в кенгурушке с громким скрипом выводил каждую букву.

КТО ТЕБЕ ПОМОГАЕТ?

– Никто! Правда-правда! – ответил Кристофер.

Миз Ласко добралась до заднего ряда, вспарывая последние стежки. Клац. Клац. Клац.

– Ну кому разрешим отгрызть от него первый кусок? – пронзительно выкрикнула она.

– Ой! Мне! Мне! Мне! – раздался поросячий визг.

Кристофер повернулся к мальчику в красной кофтенке. Просто от отчаяния.

– Как мне проснуться? – шепнул он.

Мальчик не ответил. Он скользнул по Кристоферу горящими глазами и расплылся в улыбке. Без двух передних зубов. Точно тех же зубов не хватало у скелета. Кристофер почувствовал, как у него зашевелились волосы.

Этот клон и являл собой Дэвида Олсона.

– Дэвид, прошу тебя, помоги мне проснуться, – взмолился Кристофер.

Опешив от произнесения вслух его имени, Дэвид Олсон замер.

– Ну пожалуйста. Я знаю твоего старшего брата, Эмброуза.

Мальчик пришел в замешательство. Глаза его моргнули и на миг погасли. Это был никакой не клон. Это был обыкновенный мальчонка. Но стоило ему открыть рот, чтобы заговорить, как через щербинку высунулся извивающийся, как червь, змеиный язык. С него слетало только шипение.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать, – шепнул Кристофер.

Дэвид Олсон подступил к доске. И вывел крупными печатными буквами:

ЗВОНИ

Прозвенел звонок. Кристофер обернулся. На него стаей неслись одноклассники. И скалили зубы. Он бросился к двери в коридор, которую охраняла миссис Хендерсон, держа в руках стопку библиотечных книг.

– Мистер Хендерсон меня разлюбил, Кристофер. Что ни вечер, уходит из дому.

Она выронила книги и схватила Кристофера за локоть. У нее во взгляде сквозили растерянность и отчаяние.

– Почему он считает меня уродиной? Кристофер, помоги мне!

На них налетели Брэйди Коллинз и Дженни Херцог. С голодным щенячьим воем. Кристофер вырвался и стрелой вылетел в коридор. А миссис Хендерсон не шелохнулась. Она стояла как вкопанная и разглядывала себя в стеклянной дверце шкафа-витрины, хранившего кубки и фотографии за многие десятки лет.

– В какой момент у меня поседели волосы? В какой момент я состарилась и подурнела? – вопрошала она, хотя на нее уже налетела детская свора. Ощерившаяся. Изнывающая от жажды. И от голода.

В поисках выхода Кристофер мчался по коридору. До улицы было еще далеко. Только бы выбраться на асфальт. Завернув за угол, он увидел вдалеке выход. Вдоль стен коридора тянулись бесконечные ряды шкафчиков. Из круглых прорезей таращились глаза. Металлическими стенками приглушались шепотки. Кристофер несся к выходу. Ручки шкафчиков задергались.

Дверцы начали открываться.

Будто крышки гробов.

Кристофер бежал во весь дух. Коридор остался позади. Только бы пересечь вестибюль. Только бы выскочить на асфальт. Он уже готовился распахнуть парадную дверь, когда…

Один из шкафчиков приоткрылся, из него высунулась рука и втащила Кристофера в темноту.

Кристофер захлебнулся криком. Рука зажала ему рот.

молчи. тут ловушка.

Это был славный человек.

Вдруг парадную дверь кто-то резко дернул снаружи. В школу ворвалась миз Ласко. Каким-то образом она раздвоилась. Заметалась по коридорам. Лицо все в крови.

– Крисссстофер, – шшшипела она. – Не иначе как сюда зашшшшел твой дружжжок? Поищщщем…

тихо. по крику она тебя найдет.

Кристофер поглядел сквозь круглую прорезь. Он увидел, как миз Ласко движется вдоль шкафчиков и наугад молотит окровавленными костяшками пальцев. Бум. Бум. Бум.

– Раз-два-три-четыре-пять.

Бум. Бум. Бум.

– Друга за ногу поймать.

Бум. Бум. Бум.

– Закричит – не отпускать.

Бум. Бум. Бум.

– Раз-два-три-четыре…

Молчок.

Кристофер затаил дыхание, ожидая, что она вот-вот распахнет дверцу. Но нет. Она устремилась в сторону физкультурного зала на другой стороне коридора и скрылась за одной из дверей. Славный человек немного выждал. Потом отпустил Кристофера и прошептал:

давай выбираться на асфальт.

Кристофер открыл шкафчик.

Коридор был запружен детьми. Мелюзга, до отверстия и то не доросли. Все как один, указывая на него пальцами, завопили:

– ПЯТЬ!

Дверь физкультурного зала с грохотом распахнулась. На глазах у Кристофера в коридор выбежала миз Ласко. Только вся неправильная. Глаза отливали зеленым, как самые обманчивые контактные линзы. Не бывает глаз такого цвета. Рвотно-зеленого. Гнойно-зеленого. Уставившись на Кристофера, она скалила собачьи зубы.

– А ТЫ НЕ НА АСФАЛЬТЕ! – проскрежетала она.

И бросилась к нему.

Кристофер упал. И не мог подняться.

Каждый ее шаг сопровождался мерзкими щелчками: у нее росла шея. Как у жирафы – от плеч, позвонок за позвонком. Дети расступились подобно Красному морю, и она с очередным щелчком двинулась на Кристофера. Бр-р-р. Тр-р-р. Он чувствовал, как воняет у нее из пасти. Горячей тухлятиной. Миз Ласко больше не существовало. Существовала только эта лахудра в своем истинном обличье. Вся в подпалинах. Нечесаная, всклокоченная. С маленькой веревочной удавки у нее на шее свисал серебряный ключ.

Она бросилась на Кристофера и впилась ногтями ему в горло. Внезапно из шкафчика вырвался славный человек. От столкновения эти двое грохнулись оземь.

– Так и знала, что это ты! – прошипела она.

Только сейчас до Кристофера дошло, что все это было подстроено. Но капкан поставили не на него. Грязные ногти вонзились в славного человека. Дети запрыгали. Завыли. Все, кроме Дэвида Олсона, который съежился в дальнем конце коридора, а потом нырнул в ближайший шкафчик, чтобы скрыться из виду. Отсидеться. Славный человек схватился с лахудрой. Та разинула пасть и ощерила острые, как бритва, собачьи зубы. Она оказалась сильнее. Проворнее. Сверкала глазами. Вопила, норовила лизнуть, шипела. Фшш. Фшшшш!

Славный человек встретился глазами с Кристофером.

Он хотел что-то сказать.

– ХВАТИТ ЕМУ ПОМОГАТЬ! – взвизгнула шептунья, и ее собачьи клыки вонзились в горло славному человеку.