Текст книги "Проклятие лорда Фаула"

Кавинант перевел благоговейный взгляд с кувшина на лицо Трелла. Гравлингас, казалось, осунулся от напряжения, и его упругие щеки были залиты слезами.

– Чинить труднее, чем разбивать, – пробормотал он. – Я не смог бы делать это каждый день.

Он устало оперся локтями о стол и положил голову на руки.

Этиаран стояла сзади мужа, массируя тяжелые мускулы его плеч и шеи, и глаза ее были полны гордости и любви. Что-то в выражении ее лица заставило Кавинанта почувствовать, что он пришел из очень мелочного мира, где никто не подозревал и не заботился о возможности починки разбитых глиняных кувшинов. Он попытался убедить себя, что спит, но слушать свои доводы ему не хотелось.

После молчаливой паузы, полной уважения к мастерству Трелла, Лена стала накрывать на стол. Вскоре Этиаран принесла с плиты чаши с едой. Когда все было готово, Трелл поднял голову и устало поднялся на ноги. Теперь вместе с Этиаран и Леной они стояли возле стола. Этиаран сказала Кавинанту: – Обычай нашего народа – встать перед принятием пищи в знак нашего уважения к земле, из которой происходит жизнь, и еда, и сила. Кавинант тоже встал, чувствуя себя неловко и не к месту. Трелл, Этиаран и Лена, закрыв глаза, на мгновение склонили головы. Потом они сели. Кавинант последовал их примеру, и они начали передавать друг другу блюда. Ужин был обильным: холодная соленая говядина с дымящимся соусом, дикий рис, черный хлеб и сыр; Кавинанту дали также высокий кубок с напитком, который Лена назвала «весенним вином». Оно было таким же прозрачным и легким, как вода, слегка шипучим и чуть пахло алиантой, но по вкусу напоминало отличное пиво, лишенное всякой горечи. Кавинант проглотил изрядное количество напитка, прежде чем почувствовал, что он делает более ощутимой вибрацию его и без того пульсирующих нервов. Он почувствовал, что все более напрягается. Он был слишком полон неожиданных впечатлений. Вскоре ему уже не терпелось поскорее покончить с едой, выйти из дома и расслабиться в ночном воздухе.

Но семья Лены ела медленно, и над ними витала угроза пресыщения.

Они ужинали с какой-то целеустремленностью, словно эта трапеза венчала конец всего их счастья. В тишине Кавинант понял, что это было результатом его присутствия. Он ощущал себя не в своей тарелке.

Чтобы отвлечься, он попытался суммировать мысленно то, что ему было известно обо всей сложившейся с ним ситуации. Но потом решил, что момент более подходит для расширения таких сведений.

– У меня есть один вопрос, – натянуто сказал он, жестом показывая, что вопрос касается подкаменья. – Никаких дров. В этой долине полно деревьев, но я не вижу, чтобы вы пользовались дровами. Деревья для вас священны, или что-нибудь в этом роде?

Мгновение спустя Этиаран ответила:

– Священны? Это слово знакомо мне, но его значение не совсем понятно. В земле содержится сила, она в деревьях, реках, почве и камне, и мы уважаем ее за то, что она дает жизнь. Поэтому мы дали клятву Мира. Вы спрашиваете об этом? Мы не пользуемся деревом, поскольку древесное учение – лиллианрилл – было нами утеряно, и мы не пытались вновь обрести его. Во время изгнания нашего народа, когда Страна переживала Запустение, были утеряны многие драгоценные вещи. Наш народ в Пустошах и в горах Южной Гряды придерживался учения радхамаэрль, и оно позволило нам выжить. Учение о дереве там не помогало нам и было забыто. Теперь, когда мы вернулись в Страну, нам вполне достаточно каменного учения. Но есть другие, придерживающиеся учения лиллианрилл. Я бывала в настволье Парящее, в горах далеко к северо-востоку от нас, и это чудесное место – люди там понимают деревья. Между подкаменьями и наствольями существует некоторая торговля, но при этом ни дерево, ни камень не являются предметом продажи.

Когда она умолкла, Кавинант почувствовал, что снова наступившее молчание стало уже другим. Мгновение спустя послышался отдаленный гул голосов. Этиаран отрывисто сказала Треллу:

– Ах, собрание! Я обещала петь сегодня.

Она и Трелл встали, и он сказал:

– Хорошо. А потом ты побеседуешь со старейшинами. Некоторые приготовления к завтрашнему дню я возьму на себя. Смотри, – он указал на стол, – завтра будет чудесный день: на сердце камня нет тени.

Потом, вопреки самому себе, Кавинант посмотрел туда, куда указывал Трелл. Но ничего не увидел.

Заметив его взгляд, Этиаран добродушно сказала:

– Не удивляйтесь, Томас Кавинант. Никто кроме мастера учения радхамаэрль не может предсказать погоду по такому камню, как этот. А теперь идите со мной, если хотите, – я буду петь балладу о Береке Полуруком.

Она взяла со стола чашу с гравием и спросила:

– Лена, ты вымоешь посуду?

Кавинант, вставая, взглянул на Лену и увидел на ее лице выражение неохотного повиновения; было ясно, что ей хочется пойти вместе с ними. Но Трелл тоже заметил это выражение и сказал:

– Составь компанию нашему гостю, дочь моя. У меня будет достаточно времени, чтобы уделить внимание посуде.

Радость мгновенно преобразила девушку, и, вскочив, она обняла отца.

Он легонько шлепнул ее и отстранил от себя. Она спохватилась, что выдала себя, и постаралась придать своему облику сдержанный и застенчивый вид, а также выразить взглядом благодарность, но ей это плохо удалось.

Этиаран сказала:

– Трелл, ты добьешься того, что эта девчонка возомнит себя красавицей.

Но, взяв Лену за руку, она показала, что не сердится, и они вместе вышли из дома. Кавинант быстро последовал за ними и с чувством облегчения вышел в звездную ночь. Под открытым небом для него было больше простора, чтобы разобраться в самом себе.

Разбираться было в чем. Он не мог понять, объяснить свое растущее возбуждение. Выпитое им весеннее вино, казалось, разбудило всю его энергию, и та резвилась в его венах, словно неистовый сатир. Он чувствовал, что необъяснимым образом доведен до вдохновенно-звероподобного состояния, словно стал скорее жертвой, чем источником своего сна. Белое Золото! Он плюнул в темноту. Дикая Магия! Они что, думают, что он сумасшедший?

Пусть он сумасшедший. Значит, в данный момент он просто переживает бред слабоумного, терзая себя ложными печалями и желаниями, порождениями иллюзий. Такое случалось с прокаженными.

«Нет! – крикнул он почти вслух. – Я знаю разницу – и знаю, что я сплю!»

Его пальцы скрючились от ярости, и он глубоко вдохнул в легкие холодный воздух и отбросил прочь все мысли. Он знал, как пережить сон. Единственной опасностью было безумие.

Когда они шли между домами, гладкая рука Лены коснулась его руки.

Он почувствовал новый прилив забытого ощущения.

Шум голосов становился все громче. Вскоре Лена, Этиаран и Кавинант добрались до круглого пятачка в центре подкаменья и присоединились к собранию жителей селения.

Оно освещалось дюжиной ручных светильников – чашами с гравием, и в этом освещении Кавинант все ясно различал. Мужчины, женщины, дети сгрудились вокруг площадки. Кавинант догадался, что практически все подкаменье пришло сюда, чтобы послушать песню Этиаран. Многие сельчане были ниже его ростом – и значительно ниже Трелла – и были темноволосыми, приземистыми и плотными, с широкими плечами. Даже женщины и дети производили впечатление физической силы – века работы с камнем способствовали такому развитию. Кавинант чувствовал такой же смутный страх перед ними, как и перед Треллом. Они казались чересчур сильными, а у него не было ничего, кроме своей необычности, чтобы защитить себя, если они повернутся против него.

Они были заняты разговорами друг с другом, ожидая, очевидно, появления Этиаран, и не подали вида, что заметили Кавинанта. Не желая привлекать к себе внимания, он держался сзади, у внешнего края толпы. Лена встала рядом с ним. Этиаран подняла над головой свою чашу с гравием и стала пробираться сквозь толпу к центру площадки.

Оглядев собравшихся, Кавинант переключил внимание на Лену. Она стояла прямо перед ним и чуть левее, голова была на дюйм или два выше его плеча, и держала на уровне талии обеими руками чашу с гравием. Кавинант снова почувствовал зуд в ладонях от пугающего желания прикоснуться к ней. Словно прочитав его мысли, она взглянула на него с торжественной мягкостью в лице, которая заставила его сердце сжаться, словно оно было слишком велико и не умещалось за обхватывающими его ребрами. Он стесненно отвел от нее глаза и сделал вид, что оглядывает площадку, хотя на самом деле ничего не видел. Когда он снова взглянул на Лену, она, казалось, сделала то же самое – притворилась, что смотрит мимо. Кавинант сжал челюсти и заставил себя набраться терпения и ждать, когда что-нибудь произойдет.

Вскоре собравшиеся замолчали. В центре открытой площадки на низком каменном возвышении стояла Этиаран. Она поклонилась собранию, и люди ответили на ее приветствие, молча подняв вверх светильники. Огни, казалось, сфокусировались вокруг нее, образовав полутень.

Когда светильники опустились, а в толпе затихли последние голоса, Этиаран начала:

– Сегодня ночью я чувствую себя старой – мою память как будто затуманило, и я не помню всей песни, которую хотела бы спеть. Но я спою то, что помню, и расскажу всю эту историю, как рассказывала и раньше, чтобы вы могли разделить со мной те знания, что я имею.

При этом по собранию пронесся тихий смех – веселая дань превосходству знаний Этиаран. Она молчала, склонив голову, чтобы скрыть страх, который принесли ей эти знания, до тех пор, пока люди снова не утихли. Затем она подняла глаза и сказала:

– Я спою легенду о Береке Полуруком.

После последовавшей короткой паузы она вплела свою песню в приветственную тишину, как необработанный редкий драгоценный камень.

 
Все в жизни мирской нашей бренно —
И звезды, и шепот людской, и мечты.
Как траву, пятнает надменно
Война лик земной красоты.
И люди проходят, как тени,
Следы оставляя в траве.
И молит земля о забвеньи,
Но никто не внемлет мольбе.
В омут кровавый у ног своих
Берек мерзких созданий топит мечом.
Но рядом с ним больше уж нет таких,
Что стояли бы рядом к плечу плечом.
Он – единственный страж красоты,
Он последним падет в бою,
Сохранятся его следы
Лишь в той песне, что я пою…
Шлем искорежен и утерян меч,
Где рука, что сжимала его?
Какой же недруг сумел отсечь
Пальцы у Берека самого?
Полуруким он стал, и вот
К горе Грома Берек идет.
Там и заплакал он среди скал
– Друзей и половину руки потерял…
Берек! Друг земли! Для тебя
Страна силу дарит, любя
Всех погибших сынов своих;
Не исчезнет память о них…
Надевай ты кольцо и иди —
От напасти Страну исцели,
Уничтожь в ней все горе и зло,
Чтобы снова в мире было светло!
 

Песня повергла Кавинанта в трепет, словно она скрывала в себе призрак, который он должен был суметь опознать. Но голос Этиаран очаровал его. Ее пение не сопровождалось никакими музыкальными инструментами, но прежде чем она пропела первую строчку, Кавинант почувствовал, что песня не нуждается ни в каком сопровождении. Чистая линия мелодии была украшена неожиданными резонансами, содержала в себе гармонию, эхо молчаливых голосов, так что при каждом новом запеве голос Этиаран, казалось, распадался на три или четыре разделенных в песне голоса.

Баллада начиналась в грустной тональности застывшей, золотого оттенка ночи, украшенной звездами-драгоценностями, так что хотелось зарыдать, словно на панихиде; и сквозь это повеяло черным ветром утраты, в котором предметы нежной заботы, сосредоточенные в подкаменье, казалось, затрепетали и исчезли. Слушая песню, Кавинант чувствовал, что все собравшиеся кричали, как один, в молчаливом горе под неистовой силой певицы.

Но печаль недолго звучала в ее голосе. После паузы, открывшейся в ночи, словно откровение, Этиаран запела свой храбрый припев: «Берек! Друг земли!». И эта перемена отразилась в таком повышении основной модуляции, которая была недоступна для обычного голоса, менее универсального, чем ее. Собравшихся вновь переполнили эмоции, и в мгновение ока из печали они оказались в радости и благодарности. И тогда последняя долгая высокая нота вылетела из горла Этиаран, как салют горам и звездам, люди подняли вверх светильники и издали звучный крик:

– Берек! Друг земли! Слава герою!

Потом, медленно опустив светильники, они двинулись вперед, придвигаясь ближе к Этиаран, чтобы услышать ее рассказ. Общий импульс был так прост и силен, что Кавинант тоже сделал несколько шагов, прежде чем опомнился… Он быстро оглянулся вокруг – задержал взгляд на слабо мерцающих звездах, вдохнул вездесущий аромат гравия. Единодушная реакция подкаменья испугала его, он не мог позволить себе потеряться в ней. Он хотел уйти, но ему нужно было услышать рассказ о Береке, поэтому он остался вместе со всеми.

Как только люди устроились, Этиаран начала:

– Случилось так, что в старые времена, в те времена, которые отмечают начало памяти человечества, произошла большая война. Это было до того, как появились Старые Лорды, до того, как великаны пересекли Солнцерождающее море, чтобы заключить союз с горбратьями – это было во времена перед клятвой Мира, перед Запустением и последней битвой Высокого Лорда Кевина. Это было время, когда вайлы, порожденные Демонмглой, были высокой и гордой расой, а пещерники ковали и плавили прекрасные металлы, чтобы торговать на основе открытой дружбы со всеми народами Страны. В то время Страна была одной огромной нацией, и ею правили король и королева. Это была здоровая, крепкая пара, полная любви и достоинства, и в течение многих лет они правили в согласии и мире.

Но прошло время, и тень легла на сердце короля. Он вкусил власть над жизнью и смертью тех, кто ему служил, и научился стремиться к ней. Вскоре он начал испытывать жажду власти, она стала ему необходима, как пища. Ночи его проходили в темных поисках дополнительной власти, а днем он пользовался ею, становясь все более алчным и жестоким по мере того, как его одолевала жажда.

Королева смотрела на мужа и ужасалась. Она хотела лишь одного: чтобы вернулись здоровье и мудрость прежних лет. Но ни ее мольбы, ни увещевания, никакая сила не могли разорвать путы жестокости, сковавшие короля. И наконец, увидев, что все доброе в Стране умрет непременно, если ее муж не будет остановлен, она пошла против него, противопоставила его могуществу свое.

И в Стране началась война. Многие, испытавшие на себе силу королевского хлыста, вставали на сторону королевы. И те, кто ненавидел убийства и любил жизнь, тоже присоединились к ней. Главнейшим среди них был Берек – самый сильный и мудрый из сторонников королевы. Но Страна была охвачена страхом перед королем, и целые города вставали, чтобы сразиться за него – и убивали, защищая свое собственное рабство. Сражение шло по всей Стране, и одно время казалось, что королева победит. Ее герои обладали незаурядной силой, и никто не мог сравниться по силе с Береком, про которого говорили, что он не хуже самого короля. Но по мере того, как бушевало сражение, тень, серая туча, пришедшая с востока, распростерлась над войском. Защитники королевы были поражены прямо в самую душу, и сила оставила их. А ее враги нашли в этой серой туче силу безумных. Они забыли о том, что они люди – они рубили и топтали, царапали и кусали, калечили и оскверняли, пока их серый помощник подавлял героев, и товарищей Берека одного за другим настигало отчаяние или смерть. И так продолжалась эта битва, пока в живых не остался всего лишь один из тех, кто ненавидел тьму, – Берек.

Но он продолжал сражаться, не обращая внимания на участь своих сотоварищей и численность врагов, которые один за другим падали под ударами его меча, как листья с куста. Наконец сам король, набрав страха и безумия из тьмы, бросил вызов Береку, и они сразились; Берек нанес сокрушительный удар, но тень отвернула его клинок. Так и продолжался этот поединок без успеха с чьей-либо стороны до тех пор, пока один из ударов королевского топора не пришелся прямо по руке Берека. Тогда его меч упал на землю, и он оглянулся вокруг и увидел тень и всех убитых храбрых своих товарищей. Он издал громкий крик и, повернувшись, покинул поле битвы.

Так он бежал, преследуемый смертью, и тень тьмы витала над ним. Он бежал три дня, не останавливаясь, не отдыхая, и все три дня королевское войско гналось за ним, словно стая кровожадных животных, жаждущих добычи. Собрав остатки сил, на пределе отчаяния, он дошел до горы Грома. Взобравшись по усыпанному камнем склону, он бросился ничком на большой валун и зарыдал, говоря:

– Увы, земля. Мы опрокинуты, и нет никого, кто мог бы спасти нас. И красота, и правда исчезнут в Стране навсегда.

Но камень, на котором он лежал, ответил:

– Для сердца, обладающего мудростью увидеть друга, такой друг есть.

– Камни мне не друзья! – крикнул Берек. – Смотри: мои враги разгуливают по Стране, и никакое землетрясение не вырвет у них почву из-под ног. – Возможно, – сказала скала. – Они так же живы, как и ты, и им нужна земля, чтобы стоять на ней. Тем не менее в земле есть для тебя друг, и ты можешь придать ему силы, отдав в залог свою душу.

Берек остался здесь и подпустил к себе врагов как можно ближе. Он дал клятву, скрепив ее кровью из своей разрубленной руки. Земля ответила громом; и с вершины горы скатились огромные камни Огненных Львов, сокрушая все на своем пути. Король и все его войско были убиты, и Берек один остался живым свидетелем буйства своего валуна, словно мачта корабля в океане.

Когда буйство прекратилось, Берек воздал благодарность Огненным Львам горы Грома, обещал уважение, поклонение и служение земле со своей стороны и со стороны поколений своих потомков, которые последуют за ним в Стране. Обладая первой земной силой, он вырезал Посох Закона из ветви Одного Дерева, и с его помощью начал исцелять Страну. Со временем Берек Полурукий получил прозвище Хатфью и стал Лордом-Основателем, первым из Старых Лордов. Те, кто последовал по его стопам, процветали в Стране две тысячи лет.

Когда Этиаран закончила, над людьми долго висела тишина. Потом одновременно, словно сердца их бились в унисон, жители подкаменья ринулись вперед, протягивая руки, чтобы прикоснуться к ней в благоговении.

Она раскинула руки, чтобы обнять как можно больше своих соотечественников, и те, кто не мог дотянуться до нее, обнялись друг с другом, разделяя единство своего общего порыва.

Глава 7
Лена

Один в ночи – один, потому что не мог разделить спонтанного импульса подкаменья, – Кавинант почувствовал себя внезапно пойманным в ловушку. Давление темноты вызвало спазм в легких; ему казалось, что не хватает воздуха. Он оказался во власти клаустрофобии, страха прокаженного перед толпой, перед ее непредсказуемым поведением.

«Берек!» – саркастически усмехнулся он. Эти люди хотели, чтобы он был героем.

Отвергая это их заблуждение, он отшатнулся от них с глубоким возмущением, с надменным видом прошествовал между домов, словно подкаменье нанесло ему смертельное оскорбление.

«Берек! – грудь его вздымалась при этой мысли. – Дикая Магия! Это просто смешно. Разве эти люди не понимают, что он – прокаженный?» Не было ничего более невозможного для него, чем героизм такого рода, какой они видели в Береке Полуруком.

Однако Лорд Фаул сказал: Он хочет, чтобы ты стал моим окончательным противником. Он выбрал тебя, чтобы уничтожить меня. В абсолютном страхе он на мгновение увидел конец, к которому, возможно, вела его тропа сна: он увидел себя неизбежно вовлеченным в конфронтацию с Презирающим.

Он оказался в ловушке. Разумеется, он не мог играть героя в какой-то снящейся войне. Он не мог до такой степени забыться: забывчивость для него была равносильна самоубийству. И тем не менее он не мог избавиться от этого сна, не проходя через него, он не мог вернуться к реальности, не проснувшись. Он знал, что случилось бы с ним, если бы он не двигался дальше, стараясь при этом не сойти с ума. Удалившись от огней собрания даже на такую небольшую дистанцию, он чувствовал, как широкие крылья тьмы плещутся над ним, кругами спускаясь с неба над головой.

Пошатнувшись, он остановился, прислонившись к стене, и закрыл лицо руками.

– Я не могу, – прошептал он.

Надежды, что эта Страна могла бы его избавить от импотенции, как-нибудь вылечить его больное сердце, развеялись словно дым.

– Не могу продолжать. Но не могу и остановиться. Что происходит со мной?

Внезапно он услышал приближающиеся к нему торопливые шаги.

Оторвавшись от стены, он увидел спешащую к нему Лену. Светильник, подпрыгивающий в ее руке в такт шагам, отбрасывал причудливые тени на ее фигуру. Сделав еще несколько шагов, девушка пошла медленнее, потом остановилась совсем, подняв светильник так, чтобы лучше видеть Кавинанта. – Томас Кавинант? – неуверенно произнесла она. – Вам нехорошо?

– Да! – огрызнулся он. – Мне нехорошо. И вообще, все нехорошо, и это длится с тех пор, как… – на мгновение слово застряло у него в горле, – с тех пор, как я оказался разведенным.

Кавинант взглянул на Лену, с вызовом ожидая, что она спросит, что такое «разведенный».

Девушка держала светильник так, что большая часть ее лица оставалась в тени. Кавинант не мог видеть, как подействовала на нее вспышка его гнева.

Однако какая-то внутренняя восприимчивость, казалось, руководила ею. Когда она заговорила, Кавинант понял, что она не будет усугублять его боль грубыми расспросами или соболезнованиями.

– Я знаю место, где вы сможете побыть один, – мягко сказала она.

Он угрюмо кивнул. Да! Он чувствовал, что его обезумевшие нервы вот-вот порвутся. Горло давило тисками ярости. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, что с ним происходит.

Осторожно коснувшись его руки, Лена пошла к реке, и Кавинант последовал за ней. В тусклом мерцании звезд они добрались до берега Мифиль, а затем спустились вниз, к самой реке. Пройдя полмили, они вышли к старому каменному мосту, по которому скользили мокрые черные блики, словно он только что поднялся из воды специально для Кавинанта. Нелепость этой мысли заставила его остановиться. И тем не менее пролет моста казался ему чем-то вроде пролога, ведущего в неведомое; в темных горах по ту сторону реки таились перемены. Кавинант резко спросил:

– Куда мы идем?

Он боялся, что после того, как перейдет мост, он будет не в состоянии узнать самого себя.

– На ту сторону, – сказала Лена. – Там вы можете побыть один. Наши люди нечасто переходят через Мифиль – считается, что Западные Горы враждебны, что зло Рокового Отступления, лежащего на пути к ним, покорило их дух. Но в поисках камней для изображений суру-па-маэрль я прошла всю западную долину без какого-либо ущерба для себя. Здесь неподалеку есть место, где вас никто не потревожит.

Несмотря на всю свою массивность, мост, на взгляд Кавинанта, выглядел не внушающим доверия. Не скрепленные известью стыки казались непрочными, соединенными друг с другом лишь тусклыми, предательскими, отбрасываемыми созвездиями тенями. Ступив на мост, Кавинант ожидал, что нога его поскользнется, а камни задрожат. Но арка моста была недвижима. Дойдя до середины, Кавинант остановился, облокотился на низкий парапет моста и посмотрел в реку.

Внизу сплошной темной массой текла вода, бормоча бесконечную молитву об отпущении грехов в море, и Кавинант смотрел в нее, словно просил мужества. Разве не мог он просто проигнорировать то, что ему угрожало, проигнорировать очевидную невероятность, безумие всей этой ситуации, и вернуться в подкаменье и притвориться с веселым коварством, что он – воскресший Берек Полурукий?

Нет, не мог. Он был прокаженным: не всякая ложь удалась бы ему.

Ощутив острый приступ головокружения, Кавинант обнаружил, что колотит кулаками по парапету. Он судорожно поднес руки к лицу, пытаясь рассмотреть, не поранил ли их, но в тусклом свете звезд ничего не было видно. С искаженным лицом он повернулся и сошел вслед за Леной на западный берег Мифиль.

Вскоре они добрались до цели. Некоторое время Лена вела Кавинанта прямо на запад, потом вверх по крутому холму и вправо, а затем вниз по ущелью и снова к реке.

Они осторожно пробирались по заваленному дну ущелья, словно балансировали на разбитом киле корабля: боковины его «корпуса» вздымались по обе стороны от них, суживая горизонт; несколько деревьев торчали из этих «стенок», словно рангоуты, а возле реки стенки ложились на землю, на косу гладкого песка, переходившую в плоский каменистый мыс, вдававшийся в реку. Мифиль жалобно стонала возле мыса, словно ее тревожило это небольшое сужение русла, и стон ее метался по ущелью как морской ветер, завывающий среди остова разбитого судна, застрявшего на рифах.

Лена остановилась на песчаном дне «судна». Встав на колени, она выкопала в песке неглубокую ямку и высыпала в нее гравий из своего светильника. Камни запылали ярче, осветив своим желтым светом дно ущелья, и вскоре Кавинант почувствовал исходящее от них спокойное тепло. И лишь тогда он осознал, насколько холодна ночь и как приятно такой ночью посидеть у огня. Он опустился на корточки возле гравия, ощутив, как по телу прошла судорога – острый трепет преддверия надвигающейся истерии.

Высыпав гравий на песок, Лена пошла к реке. Она остановилась на мысе, там, куда свет почти не доходил, и фигура ее едва была видна в темноте, но Кавинант все же различил, что ее лицо было обращено к небу.

Проследив глазами направление ее взгляда, Кавинант увидел, что над темным ликом гор всходит луна. Серебристое сияние затуманило свет звезд вдоль гористого хребта и укрыло долину своей тенью, но тень эта вскоре переместилась к ущелью, и лунный свет упал на реку, сделав ее похожей на старинное серебро. И лишь только полная луна взошла над горами, она осветила Лену и, словно лаская, набросила белую дымку ей на голову и на плечи. Стоя по-прежнему возле воды, девушка не отрывала взгляда от луны, и Кавинант смотрел на нее со странной мрачной ревнивостью, словно она балансировала над пропастью, принадлежавшей ему.

Наконец, после того, как лунный свет залил западную часть долины, Лена опустила голову и вернулась к огню. Избегая взгляда Кавинанта, она мягко спросила:

– Мне уйти?

Кавинант ощутил зуд в ладонях, словно он хотел ударить ее за одно лишь предположение, что она могла бы остаться. Но в то же время ночь пугала его, ему не хотелось оставаться с ней один на один. Он неуклюже поднялся, сделал несколько шагов в сторону от огня. Хмуро глядя на ущелье, спросил, пытаясь придать своему голосу нейтральное выражение:

– Смотря чего ты хочешь.

Чего ты хочешь? А чего она может хотеть?

Ее ответ был спокойным и уверенным.

– Я хочу больше узнать о вас.

Он вздрогнул и наклонил голову, словно из воздуха материализовались когти и впились в него. Потом он снова взял себя в руки. – Спрашивай.

– У вас есть супруга?

Он резко повернулся и посмотрел на нее, словно она нанесла ему предательский удар в спину.

Увидев его полные страдания глаза и оскаленные зубы, Лена заволновалась, опустила взгляд и отвернулась. Видя ее нерешительность, Кавинант понял, что лицо снова выдало его. Страшная оскаленная гримаса исказила лицо помимо его воли. Он хотел сдержаться, не дать выхода своим чувствам – во всяком случае, не в присутствии Лены… Тем не менее она усугубила его боль так, как ничто иное, с чем ему приходилось сталкиваться. Прилагая отчаянные усилия, чтобы взять себя в руки, Кавинант резко произнес:

– Да. Нет. Это не имеет значения. Что за вопрос?

Под его пристальным взглядом Лена опустилась на песок, села возле огня, поджав под себя ноги, и искоса посмотрела на него из-под ресниц. Сразу она ничего не ответила, и Кавинант принялся ходить туда-сюда вдоль песчаной косы и при этом крутил и яростно дергал свое обручальное кольцо.

Спустя некоторое время Лена несколько невпопад сказала:

– Один человек хочет жениться на мне. Это Триок, сын Тулера. Хотя я еще не достигла совершеннолетия, он сватается ко мне, чтобы, когда придет время, я не сделала другого выбора. Но если бы сейчас было можно, я бы вышла за него. О, он по-своему хороший человек – умелый пастух, храбрый при защите своих коров. И он выше многих других. Но в мире слишком много чудес, слишком много непознанных сил и красоты, неразделенной или несозданной, – и к тому же я еще не видела ранихинов. Я не могла бы выйти замуж за пастуха, которому в жены довольно всего лишь мастерицы суру-па-маэрль. Я лучше отправилась бы в лосраат, как сделала когда-то Этиаран, моя мать, и училась бы там, и все бы у меня получалось, независимо от того, каким бы испытаниям ни подвергали меня при овладевании Учением, до тех пор, пока не стала бы Лордом. Говорят, что такое может случиться. А как думаете вы?

Кавинант почти не слушал ее. Он продолжал вышагивать по песку, пытаясь справиться со своим волнением, взбешенный и лишенный равновесия вынужденным воспоминанием о Джоан. Рядом с его утраченной любовью Лена и серебристая ночь в Стране потеряли всякое значение. Перед его внутренним взором внезапно предстала вся бессмысленная картина его сна, словно таившаяся за миражом пустыня, новая разновидность одиночества прокаженного. Это не было реальностью – Кавинант мучил себя этой мыслью в бессознательном, невольном сопротивлении своей болезни и своей утрате. Мысленно он стонал:

«Неужели это результат изгнания? Или, может быть, человек всегда испытывает такой шок, когда умирает? К черту! Я больше не желаю!»

Он чувствовал, что сейчас закричит. Пытаясь совладать с собой, он упал на песок спиной к Лене и изо всех сил обхватил колени руками. Не обращая внимания на неровность своего голоса, он спросил:

– А как у вас женятся?

Девушка спокойно ответила:

– Очень просто. Мужчина и женщина сами выбирают друг друга. Став друзьями, они, если хотят пожениться, сообщают об этом кругу старейшин. Старейшины назначают срок, в течение которого смогут убедиться, что дружба этих двоих крепка и лишена примесей тайной ревности или неоправдавшихся надежд, которые в дальнейшем стали бы помехой в их жизни. Затем жители подкаменья собираются в центре селения. Старейшины берут за руки тех, двоих, и спрашивают: «Хотите ли вы делить жизнь в радости и горе, в труде и отдыхе, в мире и войне, ради обновления Страны?» Двое отвечают: «Жизнь с жизнью, мы хотим делить благо Страны и службу ей».

На мгновение голос ее почтительно умолк. Затем она продолжала:

– Жители подкаменья кричат все вместе: «Хорошо! Да будет жизнь, и радость, и сила, пока длятся годы!» Потом наступает день веселья, и новобрачные учат людей новым играм, танцам и песням, чтобы счастье подкаменья обновлялось, а общение и радость не иссякали в Стране. Она вновь сделала короткую паузу, прежде чем продолжить:

– День свадьбы Этиаран, моей матери, и Трелла, моего отца, был очень запоминающимся днем. Старейшины, которые учат нас, часто рассказывают о нем. Каждый день в течение испытательного срока Трелл поднимался к горам, разыскивая забытые тропинки и потерянные пещеры, скрытые водопадами, и вновь образовавшиеся расщелины, чтобы найти кусочек камня Оркрест – уникальной и невероятно могущественной скалы. Дело в том, что тогда Южные Равнины были охвачены засухой и живущим в подкаменье грозила голодная смерть.