Текст книги "Буря Жнеца. Том 1"

Глава вторая

Миг пробуждения ожидает нас всех на пороге или на повороте пути, если жизнь тянется, налетает, словно мотылек, на эту узкую полоску времени, играющую, как солнечные лучи на волнах; мы сожмемся в комок, пронизанный страхом и простреленный всем, что стало вдруг ценным, и настоящее пропадает, и давит собственный вес, и в этот день, на повороте пути, настает миг пробуждения.

Корара из Дрена, «Зимние размышления»

Подъем к вершине начинался там, где обрывалась проложенная летери дорога. Грубые булыжники упирались в осыпь черных камней, шагах в пятнадцати от говорливой реки слева, оглушающей нескончаемым ревом. Выкорчеванные деревья тянули сквозь камни гнутые переплетенные ветви – выпирающие конечности, из них торчали корневые отростки, с которых капала вода. На другом берегу реки лес полосами карабкался на северный склон, а на этом рваные скалы, добравшиеся до воды, позеленели ото мха. На горе, изрезанной кружевом трещин, деревьев почти не было.

Сэрен Педак предположила, что весь склон горы когда-то занимал город, вертикальная крепость, вырезанная прямо в скалах. Ей казалось, что можно различить большие зияющие окна и выступы бывших балконов – высоко, в тумане. Но что-то громадное и ужасное в своей ярости разбило весь склон, разрушив бо́льшую часть города одним ударом.

Они стояли у начала тропы. Сэрен видела, как безжизненные глаза тисте анди медленно ощупывают подъем.

– Ну? – спросила она наконец.

Силкас Руин покачал головой:

– Это не наш. Его построили к’чейн че’малли.

– Жертвы вашей войны?

Силкас перевел взгляд на нее, словно оценивая скрытый смысл вопроса.

– Большинство гор, из которых к’чейн че’малли резали летучие крепости, теперь скрыты волнами – они затоплены после таяния Омтоз Феллака. Города высечены в скалах, хотя только самые старые похожи на то, что ты видишь здесь: открытые взорам, а не спрятанные в глубине бесформенного камня.

– Перестройка потребовалась внезапно, как самозащита.

Он кивнул.

Мимо них прошел Фир Сэнгар и начал восхождение; к нему присоединились Удинаас и Кубышка.

Сэрен победила в споре, и лошадей оставили на месте. На ровном участке справа стояли четыре фургона, покрытых брезентом. Такому транспорту, конечно, не одолеть здешний подъем. А оружие и доспехи или нужно припрятать здесь до появления транспортной бригады, или рабам придется впрячься, как мулам.

– По этому перевалу я не ходила, – сказала Сэрен, – однако горы видела, издалека. И даже тогда замечала следы перестройки. Я спросила однажды Халла Беддикта, но он ничего не стал рассказывать. Впрочем, думаю, в какой-то момент наш путь приведет нас внутрь.

– Этот город разрушило грозное чародейство, – сказал Силкас Руин.

– А может, какое-то природное явление…

– Нет, аквитор. Это Старвальд Демелейн. Разрушения произведены драконами. Чистокровными элейнтами. Не меньше дюжины работали вместе, объединив свои Пути. Необычно, – добавил он.

– Чем именно?

– Во-первых, очень большой союз. А еще небывалая ярость. Интересно, что же натворили к’чейн че’малли, чем они заслужили такую расплату?

– Я знаю ответ, – раздался у них за спиной шипящий шепот, и Сэрен обернулась, прищурившись на скорчившегося духа.

– Сушеный!.. А я-то гадала, куда ты пропал.

– Путешествовал в сердце камня, Сэрен Педак. В застывшей крови. Что они натворили, ты хочешь знать, Силкас Руин? Ни много ни мало собрались уничтожить все сущее. Раз их ждало вымирание, так пусть гибнут и остальные. Отчаяние или дикое зверство? А может, ни то, ни другое, а просто несчастный случай. Да какая разница? Мы все равно станем прахом. Безразличным. Бесчувственным.

Силкас Руин, не оборачиваясь, сказал:

– Бойся стылой крови, Сушеный. В нее еще можно влипнуть.

Дух шелестяще рассмеялся:

– Как муравей в смолу, да. Но это весьма соблазнительно, хозяин.

– Я предупредил. Если попадешься, освободить тебя я не смогу.

Дух проскользнул мимо, перетекая по изломанным ступенькам.

Сэрен поправила на плечах лямки кожаного мешка.

– Фенты носят припасы на голове. Хотела бы я так уметь.

– Позвонки сдавливаются, – ответил Силкас Руин. – И постоянно болят.

– Ну, мои и без того разваливаются, так что, боюсь, мне уже все равно. – Она пошла вверх по тропе. – Кстати, ведь ты, как одиночник, мог бы просто…

– Нет. – Силкас двинулся следом. – В образе дракона слишком сильна жажда крови. Драконий голод живет во мне там же, где и гнев, а этот гнев не так легко сдержать.

Сэрен не удержалась и фыркнула.

– Тебя это забавляет, аквитор?

– Скабандари мертв. Фир видел его разбитый череп. Ты получил удар кинжалом и был заточен, а теперь свободен, и все, что тебя гложет, – это жажда мести? Кому? Какой-то бестелесной душе? Чему-то, что меньше тени? Силкас Руин, твоя одержимость жалка. Фир Сэнгар хотя бы ищет что-то позитивное – вряд ли найдет, поскольку ты, наверное, уничтожишь то, что осталось от Скабандари, не дав Фиру поговорить с ним, если такое вообще возможно.

Силкас Руин ничего не сказал, и Сэрен продолжила:

– Похоже, отныне я обречена водить таких гостей. Совсем как мое последнее путешествие, приведшее меня в земли тисте эдур. Все враждуют, плетут интриги и воюют. Мое дело сторона: доставить дураков и отойти подальше, когда засверкают клинки.

– Аквитор, мой гнев гораздо сложнее, чем ты представляешь.

– И что это значит?

– Твоя картина будущего слишком проста, слишком ограниченна. Подозреваю, что, когда мы доберемся до цели, все пойдет не так, как ты ожидаешь.

Она фыркнула:

– Соглашусь, ведь, без сомнения, так и было в деревне колдуна-короля. В конце концов все привело к завоеванию Летерийской империи.

– Ты считаешь себя виновной, аквитор?

– Моей вины в том почти нет, Силкас Руин.

По крутым щербатым ступенькам идти было небезопасно. По мере подъема воздух становился более разреженным, от водопада спускался туман, среди камней разносился рокот эха. Там, где древние ступеньки окончательно пропали, у крутой угловатой скалы были устроены мостки.

Примерно на трети подъема они обнаружили уступ, на котором решили передохнуть. Среди россыпи булыжников нашлись остатки карнизов и фризов со следами резьбы, разобрать которую не представлялось возможным – значит, когда-то прямо над ними был целый фасад. Мостки превратились в настоящие ступени, а по правую руку виднелся проход в пещеру, прямоугольный, словно настоящая дверь.

Удинаас долго стоял, разглядывая темный портал, затем повернулся к остальным.

– Думаю, стоит попробовать.

– Не нужно, раб, – ответил Фир Сэнгар. – Тропа дальше идет прямая и надежная…

– И чем выше, тем больше льда. – Должник поморщился, потом рассмеялся. – Ну, конечно, песни должны петься, правда, Фир? Опасности и бедствия, славные страдания – все для достижения героической победы. Вы хотите, чтобы старцы, что были когда-то вашими внуками, собрали клан у костра, дабы поведать легенду о вас, легенду о долгом странствии одинокого воина к своему богу. Прямо слышу, как они описывают грозного Фира Сэнгара из племени хиротов, брата императора, и его верных спутников: потерянное дитя, опытный проводник-летерийка, призрак, раб и, конечно же, белокожий мститель. Полный набор архетипов, правда? – Удинаас достал из заплечного мешка мех для воды, сделал большой глоток и вытер губы тыльной стороной ладони. – Но представьте, что все это пойдет прахом, если вы сорветесь со скользкой ступеньки и пролетите пятьсот человеческих ростов к бесславной гибели. В легендах так не бывает, но ведь жизнь, увы, не сказка, правда? – Он убрал мех и закинул кожаный мешок на плечи. – Озлобленный раб выбирает другой путь к вершине, вот дурак. Хотя… – Он помолчал и улыбнулся Фиру. – В любом сказании должен заключаться моральный урок, да?

Удинаас немного прошел наверх, оказавшись напротив входа в пещеру, протянул руку, ухватился за край камня, уперся мыском мокасина в край уступа. Затем, оттолкнувшись от ступенек, он плавно развернулся на одной ноге, второй махнув в воздухе. И, затянутый весом заплечного мешка, очутился в пещере.

– Ловко, – похвалил Силкас Руин довольным голосом, словно ему понравилось, как раб прошелся по чванливому самодовольству Фира Сэнгара, перевернув все вверх ногами. – Я собираюсь последовать за ним.

– И я, – сказала Кубышка.

Сэрен Педак вздохнула:

– Хорошо, только я считаю, нам нужно обвязаться веревкой, а геройствует пусть Удинаас.

Пещера оказалась коридором, вероятно, ведшим когда-то к балкону – до того, как рухнул фасад. Массивные стены, покрытые трещинами, сдвинулись, нависая под странными углами. И каждая щель, каждая трещина кишела мохнатыми телами летучих мышей, разбуженных вторжением, пищащих и в любой момент готовых сорваться с места.

Сэрен опустила мешок на землю. Мимо прошел Удинаас.

– Вот, – сказал он, выдохнув облачко пара. – Зажгите лампу, аквитор, от холода у меня руки коченеют. – В ответ на ее взгляд он покосился на Фира Сэнгара и пояснил: – Слишком много лет окунал руки в ледяную воду. У эдур рабам не слишком уютно.

– Тебя кормили, – сказал Фир Сэнгар.

– Когда в лесу падало кровь-дерево, – ответил Удинаас, – нас посылали приволочь его в деревню. Помните те времена, Фир? Иногда ствол вел себя предательски – то в грязи заскользит, то еще что, – и раба давило. Давило рабов и из вашего дома – вы ведь их и не вспомните, да? Подумаешь, мертвый раб! Когда такое случалось, вы, эдур, кричали, что дух кровь-дерева возжаждал летерийской крови.

– Хватит, Удинаас, – сказала Сэрен, сумев наконец зажечь лампу. Как только огонек разгорелся, летучие мыши рванулись из щелей, и воздух внезапно наполнился неистовым хлопаньем крыльев. Через дюжину ударов сердца твари улетели.

Сэрен выпрямилась и подняла лампу. Они стояли на толстой грязной подушке – гуано кишело червями и жуками и издавало аромат разложения.

– Лучше убраться отсюда, – сказала Сэрен. – Тут зараза…

Мужчина кричал, пока стража волокла его за цепи через двор к стене с кольцами. Разбитая нога оставляла кровавые следы на брусчатке. По двору разносились громкие обвинения и жалобы на устройство мира – летерийского мира.

Танал Йатванар негромко хмыкнул:

– Только послушайте. Какая наивность!

Карос Инвиктад, стоящий рядом на балконе, смерил Танала резким взглядом:

– Вы глупец, Танал Йатванар.

– Куратор?

Карос Инвиктад оперся предплечьями на перила и посмотрел вниз на узника. Пухлые, как ручейники, пальцы медленно переплелись. Где-то над головой хохотала чайка.

– Кто представляет главную угрозу для империи, Йатванар?

– Фанатики, – почти сразу отозвался Танал. – Такие, как тот внизу.

– Неверно. Прислушайтесь. Он одержим, он убежден. Он обладает четким взглядом на мир, это человек, знающий правильные ответы. Гражданина с принципами, Йатванар, можно поколебать, развернуть, можно превратить его в самого верного союзника. Только и нужно – найти, что его пугает. Воспламени его страх, сожги дотла основание его убежденности, а потом предложи такой же четкий способ мышления, новое видение мира. Он потянется к тебе, как ни была бы широка пропасть, и всеми силами уцепится за тебя. Нет, наши враги – не убежденные. Они временно заблуждаются. Лишите их комфорта убеждений, внушите им другие принципы – неоспоримые и разумные, – и они падут вам в объятия.

– Ясно.

– Танал Йатванар, наши главные враги – те, у кого убежденности нет. Те, кто задает вопросы, а наши аккуратные ответы встречает с неизменным скепсисом. Их вопросы нас подтачивают. Они… вызывают волнения. Эти опасные граждане понимают, что все не так просто; их позиция не имеет ничего общего с наивностью. Они унижены двусмысленностью того, что видят вокруг, и оспаривают наши простые, успокаивающие заявления о ясности, о черно-белом мире. Если захотите смертельно обидеть такого гражданина, Йатванар, назовите его наивным. Он придет в ярость, он просто потеряет дар речи… Он спросит себя: это кто же называет меня наивным? Ага, ясно, человек, одержимый убежденностью и надменный; его положение позволяет ему выносить бесцеремонные суждения, выдавать издевательские характеристики с заоблачной высоты. И тогда в глазах вашей жертвы мелькнет огонек понимания – в вас он увидит врага, своего настоящего врага. И ощутит страх. Ужас.

– Напрашивается вопрос, куратор…

Карос Инвиктад улыбнулся:

– Одержим ли я убежденностью? Или меня точат вопросы и сомнения?.. Я убежден лишь в одном. Власть меняет лицо мира. Сама по себе она ни добра, ни зла; власть – просто средство, с помощью которого ее носитель изменяет все вокруг, изменяет для собственного… комфорта. Конечно, проявлять власть – значит осуществлять тиранию, хоть очень деликатную и мягкую, хоть злобную и жесткую. Сама власть – в политике, в семье, где угодно – содержит в себе угрозу насилия. Против тех, кто выбрал сопротивление. И помните вот что: если насилие возможно, оно осуществится. – Куратор протянул руку. – Послушайте: этот несчастный делает за меня мою работу. Там, в подземельях, сокамерники слышат его бред и некоторые подхватывают – этих стража заносит в список. Список я проверяю ежедневно – именно их я смогу завоевать. Те, кто молчит или отворачивается, попадают в другой список – они обречены на смерть.

– И поэтому, – протянул Танал, – мы позволяем ему орать…

– Да. Ирония в том, что он и впрямь очень наивен, но не так, как вы имели в виду. Его твердая убежденность говорит о блаженной невежественности. И еще больше иронии в том, что оба крайних крыла политического спектра сходятся в средствах и методах; очень многое их объединяет – жестокость к колеблющимся, кровь, которую они готовы пролить за «правое» дело, защита своей версии реальности. Ненависть, которую они выказывают тем, кто проявляет сомнения. Скептицизм, в конце концов, прикрывает презрение, а нет раны глубже и кровавее, чем когда тебя презирает кто-то, у кого нет никаких убеждений. И вот мы, те, кто придерживается убеждений, Йатванар, видим своей задачей выкорчевать и уничтожить этих вопрошателей. И какое же удовольствие мы при этом получаем…

Танал Йатванар молчал, охваченный подозрениями.

Карос Инвиктад продолжил:

– Вы поторопились с суждением, не так ли? Ах, вы слишком многое выдали высокомерными речами. И меня, признаюсь, позабавил мой же собственный инстинктивный ответ на ваши слова. Наивный. Странник меня побери, я хотел оторвать вам голову, как болотной мухе. Я хотел выказать вам настоящее презрение. Мое. К вам и таким, как вы. Я хотел стереть пренебрежительное выражение с вашей физиономии и прокрутить его через мясорубку. Думаете, у вас есть все ответы? Видимо, да, судя по тому, с какой легкостью вы выдаете суждения. Жалкая мелкая сошка! Однажды неуверенность явится на ваш порог, нырнет вам в глотку, и вам останется ждать и гадать, что придет раньше – смирение или смерть. В любом случае я мимоходом пожалею вас – именно это нас различает, не так ли? Пришла посылка, да?

Танал моргнул. Смотри-ка, как всех нас мучит жажда крови. Потом кивнул.

– Да, куратор. Новая головоломка для вас.

– Прекрасно. От кого?

– Анонимно.

– Очень любопытно. Что это – часть тайны или страх оказаться смешным, когда я решу ее после недолгого размышления? Где она?

– Уже должны были доставить вам в кабинет, господин.

– Хорошо. Пусть этому человеку дадут кричать до вечера, а потом снова отправят вниз.

Танал поклонился вслед уходящему с балкона Каросу. Подождал сотню ударов сердца и тоже ушел.

Вскоре по винтовой каменной лестнице он спустился на нижний этаж древнего подземелья и пошел по коридору к камерам, которыми не пользовались веками. Последние наводнения затопляли этот этаж и тот, что над ним; впрочем, с тех пор вода ушла, оставив толстые наносы ила и устойчивый запах гнили. Держа в руке лампу, Танал Йатванар по наклонному проходу добрался до бывшей главной допросной палаты. Загадочные, проржавевшие устройства стояли на мощеном полу или крепились к стенам; похожая на кровать клетка свисала на цепях с потолка. Прямо напротив входа стояло клинообразное устройство, снабженное наручниками и цепями, которые можно было туго натягивать с помощью храповика сбоку. К наклонному ложу, лицом к палате, была прикована та самая женщина, которую ему велели выпустить.

Она бодрствовала и отвернулась от внезапного света.

Танал поставил лампу на стол, заваленный пыточными инструментами.

– Кормежка, – сказал он.

Женщина ничего не ответила.

Уважаемый академик. Только посмотрите на нее.

– Все ваши высокие слова, – произнес Танал, – стоят меньше, чем пыль на ветру.

Женщина отозвалась хриплым голосом:

– Ты однажды подавишься этой пылью, человечишка.

– Человечишка? – Танал улыбнулся. – Хочешь ранить меня… Жалкая попытка.

Он подошел к сундуку справа у стены. Раньше там держали шлемы-тиски, но Танал, убрав орудия пыток, наполнил сундук флягами с водой и сушеными продуктами.

– Надо будет принести ведра с мыльной водой, – сказал он, доставая ужин для пленницы. – Ты не можешь не испражняться, а вонь и грязь ужасные.

– Ой, я тебя обижаю, да?

Он взглянул на нее и улыбнулся:

– Джанат Анар, старший преподаватель Имперской Академии наук, ты, похоже, не выучила ничего об империи. Хотя можно возразить, что здесь у тебя знаний прибавилось.

Женщина изучала его странно тяжелым взглядом:

– От Первой империи и до наших дней, человечишка, бывали времена открытой тирании. То, что нынешние угнетатели – тисте эдур, вряд ли многое меняет. В конце концов, главное угнетение идет от вас. Летери против летери. Более того…

– Более того, – передразнил ее Танал, – Патриотисты – милосердный дар летери самим себе. Лучше мы, чем эдур. Мы не производим арестов без разбора; мы не наказываем непричастных; мы не действуем наобум.

– Дар? Сам-то ты веришь в это? – спросила женщина, не сводя с него глаз. – Все равно эдур до нас нет никакого дела. Их вождя нельзя убить, и поэтому их владычество абсолютно.

– Высокопоставленные тисте эдур общаются с нами почти ежедневно…

– Чтобы держать в узде. Тебя, Танал Йатванар, а не твоих узников. Тебя и этого недоумка, Кароса Инвиктада. – Она наклонила голову. – Интересно, почему такой организацией, как ваша, управляют люди-неумехи? Слабоумные психи. Которых, без сомнения, в детстве унижали ровесники. Или мучили родители-извращенцы – я уверена, ты скрываешь много постыдных тайн из несчастной юности. А теперь власть у тебя в руках, и страдать придется остальным.

Танал подошел с пищей и фляжкой воды.

– Ради Странника, – сказала женщина. – Освободи мне хотя бы одну руку, чтобы я сама поела.

Он подошел ближе.

– Унижает, что тебя кормят, как младенца?

– Чего ты хочешь? – спросила Джанат, когда он откупорил фляжку.

Танал поднес горлышко фляжки к потрескавшимся губам женщины и смотрел, как она пьет.

– А я вроде не говорил, что чего-нибудь хочу.

Женщина повернула голову, закашлялась; вода потекла по подбородку.

– Я во всем призналась, – сказала она. – У тебя все мои записи, мои предательские лекции о личной ответственности и необходимости сострадания…

– Да, моральный релятивизм.

– Я опровергаю все идеи релятивизма, человечишка, – и ты бы это знал, если бы потрудился прочитать записи. Культурные структуры не обходят стороной и не оправдывают самоочевидную несправедливость или неравенство. Статус-кво не священен, это не алтарь, который нужно омывать потоками крови. Традиция и привычка – неубедительные доводы…

– Белый Ворон! Женщина, ты и вправду лектор. Мне больше нравилось, когда ты была без сознания.

– Тогда лучше снова забей меня до бесчувствия.

– Увы, не могу. Вообще-то я должен тебя освободить.

Женщина бросила на него быстрый взгляд, затем вновь отвернулась.

– Надо быть осторожней, – пробормотала она.

– То есть? – спросил Танал.

– Я чуть не поддалась. Искушение надеждой. Если бы ты должен был меня отпустить, то ни за что не принес бы меня сюда. Нет, я твоя личная жертва, а ты мой личный кошмар. В конце концов тебя ждут такие же цепи, как на мне.

– Психология человеческого мышления, – сказал Танал, запихивая кусок смоченного в жире хлеба женщине в рот. – Твоя специальность. Значит, можешь читать мою жизнь легко, как свиток. Я должен испугаться?

Женщина прожевала хлеб и с усилием проглотила.

– Я владею гораздо более смертельным оружием, человечишка.

– И что же это?

– Я проникаю тебе в голову. Я смотрю твоими глазами. Плыву в потоке твоих мыслей. Я стою, глядя на грязное существо, прикованное к ложу насилия. И наконец я начинаю понимать тебя. Это гораздо интимнее, чем любовь, человечишка, потому что у тебя не остается секретов. И если тебе интересно, то я и сейчас слушаю свои слова твоими ушами, ощущаю холодок, бегущий по коже, испарину, выступившую на груди. Внезапный страх, когда ты понял всю свою уязвимость…

Танал ударил ее. Сильно, так что голова мотнулась в сторону. Кровь хлынула изо рта женщины. Она кашлянула, плюнула – раз, второй, тяжело дыша и булькая.

– Продолжим обед позже. – Танал пытался говорить спокойно. – Думаю, в ближайшие дни и недели ты будешь вопить, Джанат, но уверяю тебя, твоих криков никто не услышит.

Послышался странный кашляющий звук.

Через мгновение Танал понял, что женщина смеется.

– Эффектная бравада, – сказал он искренне. – В итоге я действительно могу тебя отпустить. Хотя пока не решил. Думаю, ты поняла.

Она кивнула.

– Заносчивая сука, – выругался Танал.

Женщина снова засмеялась.

Танал пошел прочь.

– И не мечтай, что я оставлю лампу, – прорычал он.

Ее смех преследовал его, звеня, как разбитое стекло.

Богато украшенный экипаж, блестя отделкой из кровь-дерева, стоял неподвижно на обочине главной улицы Дрена, возле сточной канавы. Четыре белые лошади изнывали от неожиданной жары, понурив головы в хомутах. Впереди улицу обрамляли арочные ворота, а за ними расползался лабиринт Верхнего рынка – огромная площадь, забитая ларьками, телегами, скотом и толпами людей.

Поток наличности, какофония голосов и мелькание дающих и берущих рук – все достигло апогея, обрушиваясь на органы чувств Брола Хандара, несмотря на защиту плюшевой обивки экипажа. Водопад звуков с рынка, хаотичное мелькание людей в воротах и толпы на самой улице заставляли наместника думать о религиозном рвении – он словно наблюдал сумасшедшую версию похоронного обряда тисте эдур. Только вместо женщин, ритмично причитающих в обязательном горе, погонщики с криками вели через толчею гурты. Дым погребальных костров и жертвенников, окутывающий деревню эдур, стал здесь густым пыльным потоком, несущим тысячи ароматов. Навоз, лошадиная моча, жареное мясо, овощи и рыба, необработанные шкуры миридов и дубленая кожа родара; гниющие отходы и густые запахи дурманящих настоев.

Здесь, у летери, не бросали богатые жертвы в морские волны. Бивни клыкастых тюленей стояли у полок, напоминая ряды крюков какого-то пыточного механизма. Другие ларьки выставляли вырезанные из этих бивней статуэтки, изображающие объекты поклонения эдур, дшеков и фентов, или фигурки для игр. Полированный янтарь был украшением, а не священными слезами пойманного сумрака, а из кровь-дерева резали кубки, чаши и кухонную утварь.

Или отделку для показушного экипажа.

Через щель в ставнях наместник разглядывал снующих туда-сюда людей. Изредка в толпе мелькал тисте эдур, на голову выше любого летерийца, и Бролу казалось, что он различает некоторое смущение за высокомерным выражением лица.

Изменений никто не хотел, они появлялись медленно, исподволь. Действительно, летери испытали шок от разгрома армии, смерти короля и появления новых правителей, но при всем при том внезапные изменения были вовсе не такими катастрофическими, как ожидалось. Клубок, объединяющий летери, был эластичным и, как теперь понимал Брол, гораздо более крепким, чем казалось. Однако больше всего беспокойства доставляло то, с какой легкостью этот клубок опутывал любого, кто в него попадет.

В этом прикосновении яд – но не смертельный, а только одурманивающий. Сладкий, но в конце концов приводящий к погибели. Вот что приносит… комфорт. И все же Брол прекрасно видел, что комфорта хватает не на всех; увы, эту награду получают очень немногие. Хотя обладающие богатствами восторженно выставляют его напоказ, именно хвастовство подчеркивает, насколько их мало. Не каждому дано быть богатым – система не допустит, ведь власть и предоставляемые ею привилегии строятся именно на неравенстве. Без него как измерить власть, как оценить дар привилегий? Чтобы были богатые, должны существовать бедные – и последних нужно больше, чем первых.

Управитель Летур Аникт вел необъявленную войну против племен за пределами империи, с помощью имперских военных захватывая земли и укрепляя свои новые владения. Реального оправдания кровопролитию не было; все делалось только ради личного обогащения. И все же Брол Хандар до сих пор не решил, что с этим делать и делать ли вообще что-то. Он приготовил пространный доклад императору, содержащий хорошо документированные подробности ситуации в Дрене. Брол уже начал подозревать, что, отправь он доклад в Летерас, документ не попадет ни к императору, ни к одному из его советников-эдур. Летериец-канцлер, Трибан Гнол, похоже, в доле и вообще ровня Летуру Аникту – видимо, мощная паутина власти, скрытая под поверхностью, процветает без вмешательства правящих эдур. В настоящий момент у Брола Хандара были только подозрения, намеки на эту тайную паутину. Только одно звено было явным – объединение богатых летерийских семей, Свободное попечительство. Возможно, эта организация – сердце скрытой власти. Хотя точно сказать нельзя.

Брол Хандар из весьма благородного семейства тисте эдур, недавно назначенный наместником в маленьком городе на задворках империи, прекрасно понимал, что ему не тягаться с такой организацией, как Свободное попечительство. Он и в самом деле начинал верить, что племена тисте эдур, разбросанные по громадной территории, – всего лишь обломки, несомые безразличным потоком вздувшейся глубокой реки.

И все же есть император.

Вполне возможно, безумный.

И непонятно, к кому обратиться, даже если то, что видит Брол Хандар, действительно опасно.

Внимание Брола привлекла суматоха возле ворот, и он прильнул глазом к щели в ставнях.

Арест. Прохожие спешили убраться подальше, а два неприметных летерийца, схватив человека с двух сторон, прижали его лицом к столбу ворот. Не было ни громогласных обвинений, ни испуганных оправданий. Молчание агентов Патриотистов и арестованного странным образом потрясло наместника. Этих людей словно не интересовали никакие подробности.

Один из агентов обыскал арестованного на предмет оружия, но ничего не нашел; потом, пока его напарник удерживал человека у столба, отвязал кожаный кошель с пояса и начал в нем рыться. Арестованный был прижат щекой к вырезанному на широкой квадратной колонне барельефу – сплошь сцены из славного прошлого Летерийской империи. Брол Хандар подумал, что участникам сцены ирония недоступна.

Обвинят в мятеже. Всегда в мятеже. Но против чего? Не против же присутствия тисте эдур – это было бы бессмысленно, и по этому поводу не проводилось никаких репрессий – по крайней мере Брол Хандар о таких не слышал. Тогда против чего? Должники существовали всегда, и некоторые избегали оплаты долга, однако большинство – нет. В условиях политических и социальных волнений появлялись секты – они набирали приверженцев среди бесправных остатков покоренных племен: фентов, нереков, тартеналов и прочих. Но со времен завоевания большинство таких сект распались или бежали из империи. Мятеж. Процесс будет закрытым. Значит, где-то должны существовать список разрешенных верований, система взглядов и убеждений, составляющих правильную доктрину. Или все гораздо коварнее?

В дверь экипажа кто-то поскребся, и через мгновение она открылась.

Брол Хандар уставился на фигуру, шагнувшую на подножку, накренив своим весом экипаж.

– Орбин, ну входите уже.

Обрюзгший за долгие годы бездеятельности, с пухлым лицом, с тяжелой вялой челюстью, Орбин Правдолов, похоже, безостановочно потел при любой температуре, словно внутреннее давление гнало токсины из его мозга на поверхность кожи. Местный глава Патриотистов был, на взгляд Брола Хандара, самой презренной и злобной личностью из тех, кого ему доводилось встречать.

– Вы вовремя, – сказал тисте эдур, когда Орбин втиснулся в экипаж и разместился на противоположном сиденье, распространяя едкий запах пота. – Хотя я и не знал, что вы лично контролируете будничную деятельность агентов.

Тонкие губы Орбина растянулись в улыбку:

– Мы получили информацию, которая может вас заинтересовать, наместник.

– Еще один несуществующий заговор?

Улыбка на мгновение стала шире:

– Если вы про Болкандский заговор, увы, им занимается Свободное попечительство. Наша информация касается вашего народа.

Моего народа.

– Понятно. – Брол Хандар подождал. Снаружи два агента поволокли арестованного прочь.

– К западу от Синецветья замечены путники. Двое тисте эдур, один из них белокожий. Он, как я понимаю, известен как Белый Ворон – для нас, летерийцев, кстати, очень неприятная кличка. – Орбин моргнул набухшими веками. – Их сопровождают три летери – две женщины и беглый раб с татуировками хозяина, хирота.

Брол с трудом хранил спокойное выражение лица, хотя грудь сдавило. Это тебя не касается.

– У вас есть сведения об их точном местоположении?

– Они направлялись на восток через горы. Там есть три перевала; пока – в это время года – открыты только два.

Брол Хандар неторопливо кивнул.

– К’риснан императора тоже смогли определить их примерное положение. Эти перевалы блокированы. – Он помолчал и добавил: – Все, как предсказывал Ханнан Мосаг.

Темные глаза Орбина изучали наместника из-под жировых складочек.

– Вы напоминаете мне об эффективности эдур.

Да.

Человек с прозвищем Правдолов продолжил:

– У Патриотистов есть вопросы в отношении белокожего тисте эдур, этого Белого Ворона. Из какого он племени?

– Не из какого. Он не тисте эдур.

– Вот как. Странно. По описанию…

Брол Хандар промолчал.

– Наместник, мы можем чем-то помочь?

– Пока что нечем, – ответил Брол.

– Больше всего меня удивляет, что вы до сих пор не настигли эту группу. Мои источники сообщают, что тисте эдур – не кто иной, как Фир Сэнгар, брат императора.

– Как я уже сказал, перевалы заблокированы.

– Ого, значит, вы затягиваете сеть, даже пока мы тут беседуем.

Брол Хандар улыбнулся.

– Орбин, вы упомянули, что Болкандский заговор – компетенция Свободного попечительства. Тем самым вы сообщаете мне, что Патриотистов это дело не интересует?

– Не совсем. Попечительство постоянно пользуется нашей сетью…

– И за это, несомненно, выплачивает вознаграждение.

– Разумеется.

– Я даже…

Орбин поднял ладонь, склонив голову.

– Прошу извинить меня, наместник. Я слышу тревогу. – Он, кряхтя, поднялся и распахнул дверцу экипажа.