Текст книги "Буря Жнеца. Том 2"

Душевные раны убивают так же верно, как раны плоти, а залечить их нельзя.

Так вот, Лостара Йил впилась в отрешенную Тавор как клещ. Личная помощница? Значит, будет помогать. Раз командующий не в состоянии отдавать приказы, руководство почти восьмитысячным подавленным войском возьмет на себя Лостара. Первым делом – жалованье. Флот идет на Клепт, крошечное королевство, истерзанное вторжениями малазанцев и гражданской войной. Нужно закупить припасы, но еще нужнее дать солдатам отпуск, причем не просто заплатив, но и посулив прибавку. В противном случае армия растворится при первом же заходе в порт.

Обеспечить всех армейская казна не могла.

Тогда Лостара выследила Банашара, бывшего жреца богини Д’рек, – выследила и взяла за горло. После этого деньги в армии не переводились.

Почему именно Банашар? Откуда у Лостары такие сведения?

От Свища – от кого же еще? Вон он, заморыш, лазит по канатам с этими странными родичами бхок’аралов. Совсем оттуда не спускается, даже в самую непогоду. Как же он прознал про потайную мошну Банашара, да еще Лостаре рассказал?

Так или иначе, Четырнадцатая армия вдруг разбогатела. Раздать всё и сразу – безумство, и Лостара это понимала. Достаточно, чтобы кто-то увидел деньги и пустил слух, а дальше пускай он сам разбегается по кораблям, как стая хорьков.

Солдат, впрочем, хлебом не корми, дай пожаловаться. Новый повод нашелся весьма скоро, и на сей раз помощница адъюнкта не знала, как ответить.

Во имя Худа, куда мы направляемся?

Мы всё еще армия? Если да, то за кого воюем? Оказалось, что никто не горел желанием становиться наемником.

Поговаривали, что как-то ночью Лостара Йил повздорила с адъюнктом. Из каюты Тавор доносились крики, ругань и даже, кажется, плач. А может, всё было не так. Может, Лостара брала командующего измором, как черви на службе у Д’рек, которые вгрызаются в корни земли и проедают себе дорогу. Так или иначе, адъюнкт словно… очнулась. А ведь всего несколько дней промедления, и Четырнадцатая распалась бы на части.

По армии прошел приказ: Кулакам и офицерам в звании капитана и старше собраться на «Пенном волке». Ко всеобщему изумлению, на палубу вышла сама Тавор Паран и выступила с речью. Специально вызванные чародеи Синн и Банашар сделали так, чтобы ее слова слышал каждый, до самого последнего матроса на мачтах и дозорного в «вороньих гнездах».

Худова, чтоб ее, речь.

И от кого – от Тавор. Молчаливее щенка у Тогговых сосцов, а ведь заговорила! Недолго, просто. Без изысков и красот. Каждое слово подобрано из пыли и нанизано одно за другим на жеваный шнурок. Их даже не пытались оттереть, чтобы придать лоск. Да и не было среди них самоцветов: ни жемчужин, ни опалов, ни сапфиров.

Необработанные гранаты – в лучшем случае.

В лучшем случае.

На поясных ножнах Тавор висела фаланга пальца, пожелтевшая и обугленная. Адъюнкт молчала, лицо у нее было усталое и постаревшее, а глаза – тусклые, как осколки сланца. Потом она заговорила – тихо, блекло и странно монотонно.

Однако ее слова глубоко врезались в память Блистигу.

– До нас были армии. Их преследовали названия, напоминая о встречах, о битвах, о предательствах. Всё это – тайный язык, который другим ни за что не понять и не постичь. Для Дассема Ультора, Первого Меча Империи, это Унтские равнины, Грисские холмы, И’гхатан и Ли-Хэн. Для «Мостожогов» – пустыня Рараку, Чернопесий и Моттский леса, Крепь, Черный Коралл. Для Седьмой армии Колтейна – Гэлорова гряда, Ватарский брод и день Чистой крови, Санимон и Падение.

Для кого-то из вас эти названия тоже что-то значат – там пали ваши товарищи, там развеян их прах. Они – треснувшие сосуды, в которых закупорена ваша скорбь и ваша гордость. И стоит вам где-то надолго задержаться, земля под ногами превращается в бездонную трясину.

Тавор опустила глаза – мгновение, еще – и снова вгляделась в мрачные лица выстроившихся перед ней солдат.

– Теперь такой язык есть и у нас, «Охотники за костями». Он зародился в Арэне, омытый в реке старой крови. Крови Колтейна. Не мне вам рассказывать. Вам это известно. У нас была и своя Рараку, и свой И’гхатан. Теперь есть и Малаз.

В ходе гражданской войны в Клепте побежденные армии было принято уничтожать. Не умерщвлять, нет, – каждому пленнику отрубали указательный палец на руке, которой он держит оружие. А потом искалеченных воинов отправляли восвояси. Двенадцать тысяч мужчин и женщин, чей удел отныне – сидеть дома, на шее у родных, и переваривать горечь поражения. Я позабыла про эту историю… пока мне не напомнили.

«Да, – подумал тогда Блистиг, – и я даже знаю кто. Боги, да все знают».

– Мы тоже искалечены. Искалечены сердцем. Вам это известно.

Именно поэтому мы носим на поясе кусок кости – в память об отрубленных пальцах. И да, от горечи нам тоже не уйти.

Тавор замолчала, погруженная в думы. Тишина грозилась разорвать череп изнутри.

– Отныне «охотника за костями» сможет понять только другой такой же «охотник», – продолжала адъюнкт. – Мы с вами плывем за очередным названием. Может статься, на этом наша летопись завершится. Сама я в это не верю, но будущее укрыто завесой туч, непроницаемой и непроглядной.

Остров Сепик находился под защитой Малазанской империи. Всех его жителей – мужчин, женщин и детей – перебили, зверски вырезали. Нам известно лицо врага. Мы видели черные корабли. Видели смертоносное колдовство.

Мы с вами – малазанцы. И останемся ими, как бы ни повелела императрица. Стоит ли ради этого идти на войну?

Нет, не стоит. Сострадание не повод, как и жажда мести. Но пока что ничего иного у нас нет. Мы с вами – «охотники за костями» и плывем на другой край света за очередным названием. Не Арэн, не Рараку, не И’гхатан, а оно станет для нас первым. Только нашим и больше ничьим. Ради этого стоит пойти на войну.

И это не всё. Однако я скажу вам лишь: «То, что ожидает вас в сумерках гибнущего мира, пройдет… без свидетелей». Так говорила Ян’тарь.

И снова долгое, тяжелое молчание.

– Жестокие слова, даже обидные, коль скоро мы позволим себе подобное малодушие. А как ваш командир, я добавлю: мы сами себе свидетели, и этого хватит. Должно хватить. Ничего другого нам и не надо.

Даже теперь, больше года спустя, Блистиг терялся в догадках, об этом говорила Тавор или нет. Да что там, он затруднялся даже сказать, о чем именно она говорила. О чем и зачем. Есть свидетели, нет свидетелей – какая кому разница? Впрочем, ответ на этот вопрос был ему известен, хоть он и не смог бы внятно его выразить. Что-то в глубине души забурлило, словно под мутными водами сознания скрывались рифы, которые создавали течения, даже будучи невидимыми.

Боги, да есть ли в этом хоть какой-то смысл? У меня даже слов нет.

А вот она нашла, чтоб мне пусто было. Нужные слова. В нужную минуту.

«Без свидетелей». От этих слов веяло несправедливостью, против которой протестовало всё его существо. Молчаливый протест. Как и у всех других «охотников». Наверное. Нет, так и есть: я вижу по глазам. Вижу, как всем противна эта несправедливость. Наши поступки должен увидеть хоть кто-то. Хоть кто-то должен дать им оценку.

Худ тебя дери, Тавор, до каких глубин тебе удалось достучаться? С чего ты взяла, что мы сдюжим?

И никто ведь не дезертировал – непостижимо. Разум Блистига отказывался это принять. Странная ночь, странная речь.

По сути, она сказала, что нам не суждено увидеть родных и близких. Да, именно так. Или нет?

Что же тогда нам остается?

Видимо, держаться друг друга.

«Мы сами себе свидетели».

Но хватит ли этого?

Наверное. До сих пор хватало.

И вот мы здесь. На чужой земле. Флот объят пламенем. Боги, что на нее нашло? Не уцелело ни единого судна. Все сгорели и ушли на дно у этих проклятых берегов. Пути назад… нет.

Ну что, «Охотники за костями», добро пожаловать в Летерийскую империю.

Вот только радоваться тут, увы, нечему.

Они прошли через предательские льды, зазубренной грядой заполонившие море и напиравшие на Предел Фентов, круша все на своем пути. Не осталось даже развалин, которых далекие потомки могли бы изучать, равно как и всякого намека на то, что среди этих скал когда-то жили люди. Лед не оставил ничего. Тем он и отличался от песка, который только заметал следы. Таков замысел яггутов: стереть все лишнее, оставив лишь голые камни.

Лостар поплотнее запахнулась в плащ с меховой оторочкой и последовала за адъюнктом на бак «Пенного волка». Корабль входил в узкую бухту, где стояли на якоре с полдюжины судов, в их числе и «Силанда». Головы гребцов-тисте анди укрыли плотной парусиной. Помнится, забрать костяной свисток у Геслера было непросто, а пользоваться им согласился только один солдат из двух взводов, которым доверили корабль с мертвецами, – тот капрал, Смрад. Синн к свистку даже прикасаться не стала.

Перед тем как разделить флот, солдат оперативно раскидали по разным ротам, а взводы перетасовали. Грядущая война требовала определенной подготовки, но, как и ожидалось, перемены мало кого воодушевили. До чего ж они упертые в своих привязанностях…

Хоть бы нам удалось отстранить Блистига от полноценного командования, не то совсем сдал, хуже старого больного пса.

Ожидая, пока Тавор заговорит, Лостар оглянулась и посмотрела на Престол войны, перегородивший выход из гавани. Единственный изморский корабль в этих водах. Оставалось надеяться, что его хватит.

– Где сейчас взвод сержанта Шнура? – спросила адъюнкт.

– На северной оконечности острова. Пока Синн сдерживает лед…

– Как она это делает? – в который раз допытывалась Тавор.

– Не могу знать, адъюнкт, – в который раз ответила Лостара и, помолчав, добавила: – Как полагает Эброн, эти льды умирают. Ритуал яггутов исчерпал свою силу. Судя по здешним скалам, уровень воды еще никогда не поднимался так высоко.

Адъюнкт ничего не сказала. Если не видеть ее бледное, как будто обескровленное лицо, такое впечатление, что ни холод, ни пронизывающий ветер ей нипочем. Волосы, подстриженные короче некуда, лишили ее последнего намека на женственность.

– Свищ утверждает, что мир уходит под воду, – заметила Лостара.

Тавор слегка повернула голову и посмотрела на темную завесу в вышине.

– А, Свищ… Та еще загадка.

– Он, похоже, умеет общаться с нахтами. Удивительный талант, надо сказать.

– «Общаться»? Да он как будто стал одним из них!

Лавируя между судами, «Пенный волк» приближался к каменному причалу. На нем стояли двое: судя по всему, сержант Бальзам и капрал Смрад.

– Спускайтесь, капитан, – приказала Тавор, – и сообщите всем, что мы сходим на берег.

– Слушаюсь.

«Твое дело солдатское, – напомнила себе Лостара Йил. Эта мысль исподволь преследовала ее, всплывая по сто раз на дню. – Все остальное не в счет».

Небо на востоке только-только зарозовело. Отряд летерийских всадников проскакал по узкой прибрежной тропе, по левую руку – старая песчаная насыпь, по правую – непролазная чаща. Дождь закончился, оставив после себя липкий туман, которым ночь из последних сил цеплялась за день и в котором утопал стук копыт. Стоило последнему всаднику скрыться, так он и вовсе стих.

Вода в лужицах, мутная от грязи, перестала дрожать. Клубы тумана ускользнули за деревья.

За скачущим отрядом с высокого засохшего дерева наблюдала сова. Люди давно уже проехали, а она не улетала, сидела неподвижно, уставившись огромными немигающими глазами на кустарник вперемешку с колючками, буйно разросшийся среди чахлых тополей. Птица беспокоилась. Хищнический инстинкт подсказывал ей: тут что-то не так.

Вдруг подлесок подернулся рябью, будто под мощной бурей – хотя не было ни ветерка, – и на его месте из ниоткуда возникли люди.

Сова решила подождать еще. Несмотря на голод, ее мозг испытал странное удовлетворение и тут же – пустоту, словно что-то… покинуло его.

Флакон перекатился на спину.

– Всадники, три с лишним десятка. Броня легкая, вооружены пиками. Стремена необычные. Худов дух, голова прямо раскалывается. Терпеть не могу Моккру…

– Хватит скулить, – отрезал Скрипач.

Он ждал, пока подойдет остальной взвод, за исключением разлегшегося на земле мага. В нескольких шагах своих собирал Геслер.

– Они точно ничего не почуяли?

– Головные разведчики едва по нам не проехались. Было что-то… в одном из них особенно. Как будто он… как будто его, не знаю, натаскали. Либо так, либо дело в этом хре́новом побережье, где нам не рады…

– Мне нужно только «да» или «нет», – снова перебил его Скрипач.

– Нужно было подстеречь их и перерезать, – проворчал Корик, проверил, надежно ли привязаны талисманы, а затем принялся за ремни на своем необъятном рюкзаке.

Скрипач мотнул головой.

– Никакой резни. Терпеть не могу драться в сырых сапогах.

– Какого ж рожна вас занесло в морпехи, сержант?

– Так совпало. Кроме того, с летерийцами нам приказано пока не пересекаться.

– Хочу есть, – сказал вдруг Флакон. – То есть нет. Это мысли совы. Проехали. Короче, вы не поверите, каково смотреть ночью глазами совы. Светло, как ясным днем в пустыне.

– Пустыня, – отозвался Битум. – Скучаю по пустыне.

– Достань тебя кто-нибудь из выгребной ямы, ты и по ней бы скучал, – гоготнула Улыбка. – Кстати, сержант, а вот Корик держал всадников на прицеле.

– Я тебе что, старший брат? – взревел Корик и, передразнивая Улыбку, пожаловался: – Сержант, а вот он пописал и не встряхнул хозяйство! Я видела, видела!

Улыбка засмеялась.

– Видела? Да для этого мне бы пришлось подойти вплотную! Не дождешься, полукровка.

– А девка растет, – оценил Спрут.

Корик лишь пропыхтел что-то неразборчивое.

– Так, умолкли, – приказал Скрипач. – Мы не знаем, кто еще скрывается в этой чаще или пользуется этой дорогой.

– Нет тут никого, – выговорил Флакон, медленно привстал и схватился за голову. – Ух, спрятать четырнадцать пыхтящих и пердящих солдат – та еще задачка. Что же будет, когда мы окажемся рядом с поселениями.

– Поверь, заткнуть одного вечно ноющего мага куда труднее, – сказал Скрипач. – Ладно, всем проверить снаряжение, и выдвигаемся. Как заберемся поглубже в лес, встанем на дневку.

На пути к этим берегам «охотники за костями» целый месяц приучали себя спать днем, а бодрствовать ночью. Выяснилось, что это ох как непросто. Впрочем, теперь уже перестроились почти все.

Хотя бы загар сошел. Если не считать золотокожего сержанта с его щетинистым капралом.

Скрипач присел рядом с Геслером.

– Твои готовы?

Геслер кивнул.

– Пехотинцы жалуются. Говорят, доспехи могут заржаветь.

– Главное, чтобы не сильно скрипели.

Скрипач взглянул на продрогших солдат Геслера, потом на своих.

– Тоже мне, войско, – пробормотал он.

– Тоже мне, вторжение, – поддакнул Геслер. – Не знаешь, подобное кому-нибудь прежде в голову приходило?

Скрипач пожал плечами.

– Если вдуматься, в плане есть резон. Странный, но все же. Разведчики в один голос доносят, что силы эдур сильно растянуты. Зато всяких угнетенных не счесть – взять хоть тех же летерийцев.

– Знаешь, те всадники не очень-то походили на угнетенных.

– Нет смысла спорить, сами в конце концов все увидим. Ладно, поднимай своих, продолжим вторжение.

– Секунду. – Геслер положил покрытую шрамами ладонь Скрипачу на плечо. – Скрип, она сожгла все корабли к Худовой матери.

Сержант поморщился.

– Заставляет задуматься, не так ли?

– О чем? Хочешь сказать, что здешние дозорные заметили пламя? Или что отступать нам теперь некуда?

– Худов дух, полегче, я за тобой не поспеваю! Что до первой мысли, то на месте этой треклятой империи я бы еще до заката выслал все войска к побережью. Неважно, насколько наши взводные маги успели поднатореть в Моккре, в конце концов мы облажаемся. Рано или поздно.

– До или после того, как начнем проливать кровь?

– Скажи еще, когда начнем убивать тисте эдур, Худ их дери. Я так далеко не загадываю.

– Если на нас кто-то наткнется, наша задача хорошенько их вымотать, а затем удрать.

– Ага, и при этом умудриться выжить. Лучше некуда. А если летерийцы нам не обрадуются?

– Придется воровать. В остальном план не меняется.

– Нужно было высадиться всем скопом, а не посылать одних морпехов. И что бы делали эдур, увидев перед собой стену щитов?

Скрипач потер загривок. Вздохнул.

– Геслер, ты прекрасно знаешь, что они могут сделать. Только в этот раз Быстрый Бен и его пляски в воздухе не спасут. Нас ждет ночная война. Засады. Вылазки. Ударили и скрылись.

– Без путей к отступлению.

– Именно. Потому и спрашиваю: зачем сжигать корабли? Чтобы показать им, что мы здесь, или показать нам, что бежать некуда? Или за тем и за другим.

– «Мы сами себе свидетели», – проворчал Геслер, повторяя слова адъюнкта. – Всё, уже пора?

Скрипач, пожав плечами, привстал.

– Похоже на то. Ладно, двигаем, а то уже громче птиц шумим.

Солдаты углублялись в прелый, гниющий лес, а сержанта не покидал последний вопрос Геслера. Всё так, адъюнкт? Уже пора? Всего два взвода против целой империи. Помощи и поддержки ждать неоткуда, а жизни солдат зависят от одного-единственного взводного мага. А если Флакона убьют в первой же стычке? Тогда всё, конец. Надо приставить к нему Корабба и молиться, чтобы удача продолжала вести старого мятежника.

Что ж, они хотя бы снова при деле. И под ногами твердая почва. Сойдя на берег, они шатались как пьяные – при иных обстоятельствах это было бы даже смешно. Вот только, попадись мы в таком виде какому-нибудь патрулю, было бы не до смеха. Хвала Худу, сейчас все твердо стоят на ногах. Ну, насколько возможно, когда продираешься через заросли, ямы, укрытые мхом и спутанные корни. М-да, как будто я снова в Чернопесьем лесу… Нет, Скрип, гони прочь эти мысли. Смотри вперед. Смотри только вперед.

Над головой, между переплетенными, будто по воле безумной ведьмы, ветвями, проступало светлеющее небо.

– Еще хоть одна жалоба, и я отсеку себе левую сиську.

Солдаты во все глаза уставились на нее. Отлично, значит, угроза, как всегда, сработала.

– Повезло, что рядом была вода и вы протухли, – сказал Таз.

Сержант Хеллиан сурово взглянула на верзилу. Это кто тут протух? Я?

– Пехотинцы – кретины. Вот так-то.

Прищурившись, она попыталась сосчитать, сколько бочонков с ромом ей удалось спасти из трюма, пока пламя не поглотило его. Шесть. Или нет, десять… Девять. Она обвела рукой двоящуюся добычу:

– Расчехляйте рюкзаки, и каждый берет по бочонку.

– Сержант, а нам разве не следует встретиться с Урбом и его взводом? Они должны быть где-то рядом, – сказал капрал Нежняк Дыхалка, потом добавил другим голосом: – Согласен. Таз, припомни, как ты на нас вышел.

– Да не помню я. Темно было.

– Погоди-ка. – Палубу – тьфу ты, землю – под ногами вдруг качнуло, и Хеллиан шатнулась в сторону. – Ты ж не из моего взвода, Таз. А ну проваливай.

– С радостью, – ответил пехотинец, вглядываясь в окружающую их гряду деревьев. – И вот еще: выпивку тащить я не собираюсь. Сержант, да на вас живого места от ожогов нет.

Хеллиан выровнялась.

– Разговорчики! Это жизненно важный груз, и точка… Но должна предостеречь. То пожарище по-любому кто-то видел. Надеюсь, что недоумок, который его устроил, сам превратился в кучку пепла. Очень надеюсь. В общем, пламя наверняка увидели.

– Сержант, сгорели вообще все корабли, – подал голос другой солдат: бородатый, широкогрудый, кряжистый, как дуб, и наверняка такой же тупой. Как же его?..

– А ты еще кто?

Тот удивленно заморгал.

– Бальгрид.

– То есть, Бульк, хочешь сказать, какой-то недоумок нарочно запалил каждый корабль? Так, что ль? Ага, рассказывай.

– Кто-то идет, – шепотом оповестил всех взводный сапер.

Имя у него еще такое… глупое. Вечно из головы вылетает. Наверное? Нет. Порой? Возможно? А, Может. Сапера зовут Может. Его приятеля – Мазок. А этого, высоченного, – Тавос Понд. Как он жив-то до сих пор с таким ростом? Просто чудо, что ему еще стрелу промеж глаз не засадили.

– Лук есть у кого? – спросила Хеллиан.

В кустах зашуршало, и на темную поляну вышли двое.

Сержант вгляделась в первого, чувствуя, как внутри все закипает от гнева. Она задумчиво почесала подбородок, пытаясь вспомнить, чем же ей не угодил этот печального вида воин. Гнев растаял без следа, сменившись глубокой симпатией.

Таз вышел вперед.

– Сержант Урб, хвала Худу, вы нас нашли.

– Урб? – спросила Хеллиан, нетвердой походкой подошла ближе и вгляделась в широкое лицо. – Так это ты, что ль?

– Я смотрю, ты добралась до рома?

– Она погубит себе печень, – заметил у нее из-за спины Мазок.

– Печень у меня будь здоров, солдат. Надо только отжать слегка.

– То есть отжать?

Хеллиан вперилась во взводного целителя.

– Резчик, по-твоему, я печени не видела? Обычная губка, сочащаяся кровью. Вываливается, стоит кого-нибудь раскроить.

– Это скорее легкое, сержант. Печень – она сплющенная такая, грязно-коричневого или лилового…

– Неважно, – отмахнулась Хеллиан и снова обратилась к Урбу: – Одна сдохнет, вторая останется. Выживу. Вот, – шумно выдохнула она, Урб аж отшатнулся. – Друзья, я в самом лучшем – пре-от-лич-ней-шем – расположении духа. И раз все собрались, тогда вперед, выполнять поставленную задачу – ведь какая-то задача у нас есть? – Она улыбнулась капралу. – Что скажешь, Нежняк Дыхалка?

– Полностью поддерживаю, сержант.

– Отличный план, сержант.

– Зачем ты постоянно так делаешь, капрал?

– Как?

– Как?

– Здесь, кроме Булька, все хорошо слышат…

– Я теперь тоже нормально слышу, сержант.

– Да? Тогда кто у нас туг на ухо?

– Никто, сержант.

– И незачем так орать. Бульк все слышит, а если не слышит, то стоило его бросить на корабле вместе с тем, длинным, у него еще стрела из головы торчит, – всё одно толку от них никакого. Слушай меня: нам нужны серокожие душегубцы, которые прячутся в этих деревьях. Ну, то есть за ними. В дереве сидеть небось неудобно. В общем, идем за деревья и ищем. Но сперва каждый берет по бочонку, и можно выступать.

Ну, чего зенки вылупили? Я тут командую, а еще у меня целый новый меч – таким откромсать вот эти сиськи раз плюнуть. Так что пошевеливаемся, враг не дремлет. Вон там, за деревьями.

Вид у Гнойника был вороватый, как у хорька, забравшегося в курятник. Он утер нос рукой, сощурился и сказал:

– Перекличка закончена, командир. Все в сборе.

Кенеб кивнул. За спиной у него кто-то с шумом скатился по склону.

– Тихо там!.. Так, Гнойник, теперь разыщи капитана и отправь ко мне.

– Слушаюсь.

Солдаты чувствовали себя уязвимыми. Оно и неудивительно. Одно дело, когда один-два взвода уходят в дозор, а за ними следует армия: есть куда отступить. Сейчас же, случись что, оставалось только разбегаться. А командовать-то этим затяжным и беспорядочным предприятием Кенебу. Как тут не тревожиться? В его подчинении ударный батальон из шести взводов – спрятать такую ораву почти невозможно. Да и магов ему оставили самых посредственных: просто потому, что батальон двигался в арьергарде с четким приказом не вступать ни в какие столкновения. Остатки легиона – множество небольших подразделений по десятку солдат в каждом – рассеяны по всему побережью на тридцать лиг и готовы начать скрытое вторжение, которое может затянуться на месяцы.

После отхода из Малаза в структуре Четырнадцатой армии произошли существенные изменения. Основным средством связи должна была стать магия, для чего всех колдунов, шаманов, заклинателей и чародеев собрали в единый реестр. У морпехов, среди которых теперь было поровну пехотинцев и саперов, взводных магов обязали овладеть кое-какими ритуалами Моккры, чтобы те умели накладывать маскировку, поглощать звуки, путать запахи.

Все это наводило только на одну мысль. Она знала. С самого начала знала, куда мы направляемся. И готовилась. Как всегда, ни слова офицерам. Адъюнкт совещалась только с мекросским оружейником да тисте анди с Плавучего Авали. Что они вообще могут знать об этих землях? Никто из них тут даже ни разу не бывал.

Кенебу хотелось верить, что они наткнулись на два корабля эдур, отбившихся от остального флота в ходе шторма, по чистой случайности. Потрепаны они были так, что еле плыли, дальше дело за морпехами. Но потрудиться пришлось изрядно: понимая, что терять нечего, тисте эдур дрались до последнего, даром что валились с ног от голода и жажды. В плен взяли только офицеров – остальных солдат пришлось убивать.

Пытки тоже были кровавыми. Из пленников вытянули немало, но наиболее ценными для этой странной кампании все же оказались сведения из судовых журналов и карт. Да уж, «странной». Еще мягко сказано. Конечно, тисте эдур насылали эскадры на нашу империю – пока она еще была нашей – и вырезали на корню целые народы, которые мы якобы защищаем. Но это все заботы Ласиин, разве не так?

Адъюнкт, кстати, от своей должности так и не отказалась. Не странно ли, учитывая, что Императрица сделала все, чтобы избавиться от своей правой руки? Да и что вообще произошло той ночью в Паяцевом замке? Из всех, кто мог хоть что-то рассказать, выжили только Тавор и сама Ласиин. Ян’тарь погибла. Калам Мехар – тоже. Боги, от этой утраты мы еще долго не оправимся. Кенеб никак не мог отделаться от подозрений: а не спланировала ли Императрица всю эту заварушку в Малазе заранее, на пару со своим драгоценным адъюнктом? Но каждый раз память подсовывала одни и те же доводы в опровержение. Она бы ни за что не согласилась на смерть Ян’тарь. Худов дух, да Тавор сама чуть не погибла там, на пристани. А Калам? Да что уж там, даже Тавор Паран не настолько жестока, чтобы в угоду лжи оставить виканцев умирать. Или же нет?

Однако Ласиин подобное уже проворачивала. Взять хоть Дюджека Однорукого с его Войском. В тот раз целью было полностью уничтожить «Мостожогов» – по крайней мере, так казалось. Что же мешает… повторить?

А если бы мы взяли и вошли в город? Если бы перебили всех, кому хватило глупости встать у нас на пути? Что случилось бы, пойди мы за Тавор на Паяцев замок?

Гражданская война – вот что. Других вариантов нет, сколько Кенеб ни ломал над этим голову последние месяцы.

Нехорошие мысли и предчувствия глодали не только его. Блистиг потерял веру во что бы то ни было, и прежде всего в себя. В его глазах будто залегла тень будущего, которую видел только он. Умом он все давно для себя решил, и только тело отказывалось подчиниться, отчего Блистиг напоминал бродячего мертвеца. «Охотников» покинули и Красные клинки во главе с Тином Баральтом, хоть это, впрочем, не так печально. Да уж, если вдуматься, от близкого окружения Тавор никого-то и не осталось. Вырезали всех. Хвала Худу, я никогда не входил в число приближенных… Потому и торчу здесь, посреди леса, по колено в замшелом болоте.

– Все собрались и ждут, Кулак.

Кенеб дернул головой: перед ним стоял капитан. И давно она здесь? Прищурившись, он посмотрел на сереющее небо. Проклятье.

– Отлично. План такой: двигаться в глубь континента, пока не выйдем из болот.

– Хорошо.

– Ах да, капитан, вы нашли себе подходящего мага?

Глаза Фарадан Сорт на мгновение сузились, она вздохнула. В белесом свете лицо ее казалось еще более угловатым.

– Думаю, да, Кулак. Я возьму Клюва. Из взвода сержанта Ворчуна.

– Клюва? Вы уверены?

Капитан пожала плечами.

– Невелика потеря, его все равно не любят.

– Никто вас, капитан, на верную смерть не посылает. – Кенеб говорил тихо и слегка раздраженно. – Я вообще не уверен, что эта затея с магической связью сработает. Стоит паре взводов потерять магов, все рассыпется, и вы останетесь единственным связующим звеном между нашими частями…

– Если сумеем раздобыть лошадей, – уточнила она.

– Именно.

Фарадан Сорт долго смотрела на него молча, затем сказала:

– У Клюва есть навыки следопыта, Кулак. В определенном роде. Он говорит, что чует магию. Думаю, это поможет нам отыскивать своих.

– Отлично. Тогда пора выдвигаться, капитан.

– Так точно, Кулак.

Вскоре небольшой батальон под командованием Кенеба начал пробираться через зловонную черную трясину. Припекало солнце. Тучами роились голодные насекомые. Разговаривали мало.

Сомневаюсь, чтобы эта затея была кому-то по душе. Отыскать местных угнетателей тисте эдур и перебить. Освободить летерийцев, поднять восстание. Одним словом, разжечь гражданскую войну. А ведь мы бежали из Малазанской империи как раз затем, чтобы подобного не допустить.

То есть мы несем чужому народу то, чего не пожелали бы самим себе. Подозрительно как-то.

Отмыться после такого будет потруднее, чем от болотной грязи. Нет, адъюнкт, нам такое не по нраву. Совсем не по нраву.

Клюв ничего в этом не соображал. И раз уж на то пошло, если бы кто-то сказал, что он вообще ни в чем не соображает (ну, может, разве что в колдовстве), он бы даже не спорил. Одно, впрочем, он знал точно: его никто не любит.

Висеть рядом с ножнами на поясе у этой жутковатой женщины ничего хорошего не сулило. Лицом она напоминала Клюву мать, и одного только этого должно было хватить, чтобы пресечь на корню всякое желание. Должно было – но не хватало. Отвратительно, если задуматься, но он не задумывался. Почти. Впрочем, в отличие от матери, капитан не гнобила Клюва по поводу и без, чем, безусловно, располагала к себе.

Разговор с новыми знакомыми он начинал обычно так: «Я дурачок, сын очень богатых и благородных родителей». Затем он говорил: «Я пошел в армию, чтобы быть среди равных». Дальше разговор почему-то не клеился, и Клюва это расстраивало.

Он бы с радостью водил дружбу с другими взводными магами, но и в беседах с ними не мог вполне передать свою глубокую любовь к магии.

– Тайна, – говорил он, постоянно кивая. – Тайна ведь, да? И поэзия. Вот что такое колдовство. «Тайна и поэзия» – так, по крайней мере, мама говорила моему брату, залезая к нему в постель по ночам, когда отец был в отлучке. – «Жизнь наша, мой милый, – это тайна и поэзия». Я притворялся, что сплю, потому что однажды я встал и она очень сильно меня побила. Обычно она так не делала – ну то есть сама, кулаками. Этим вовсю занимались мои наставники. Но тогда она прямо вышла из себя. Наш домашний целитель сказал, что я едва выжил той ночью. Вот так я и узнал, что такое поэзия.

До сих пор чудо под названием колдовство оставалось его главной, а возможно, и единственной любовью. Впрочем, Клюв почему-то верил, что однажды встретит спутницу жизни: красивую и такую же глупую, как он. Слушая все эти рассказы, – а от волнения Клюв еще имел обыкновение заговариваться, – другие маги лишь не мигая смотрели на него. Кое-кто потом молча обнимал Клюва и уходил. Один маг так и вовсе расплакался. Клюва это напугало.

Собеседование батальонных магов капитан закончила на нем. Он стоял вторым в шеренге.

– Откуда ты родом и кто вбил тебе в голову, что ты дурачок?

Клюв не вполне уловил суть вопроса.

– Я родился в великом городе Квон на континенте Квон-Тали в Малазанской империи, самом просвещенном месте в мире, которым правит маленькая Императрица, – как мог, ответил он. – Дурачком меня называли все наставники, уж им-то виднее. Никто с ними не спорил.