Текст книги "Буря Жнеца. Том 2"

– Только посмей. Я, между прочим, люблю летучих мышей. Даже разговариваю с ними.

– Как с той крысой, которую ты завел, и ее отродьем?

– Именно.

– Поверить не могу, что ты бросил их на горящем судне.

– Да ни за что в жизни. Я переправил их на «Пенного волка». Довольно давно, кстати…

– Ага, чтобы шпионить за адъюнктом.

– Нет, из жалости. Видишь ли, я догадывался, что корабль не…

– И чтобы шпионить.

– Да-да, хорошо. И чтобы шпионить. Давай не будем об этом, а?.. Леоман тебе рассказывал о своей сделке с Королевой грез?

– Мне не нравится эта тема, – заметил Корабб, хмурясь. – Дела прошлые, а значит, и говорить не о чем.

– Ладно, но почему ты все-таки не ушел с ним? Он ведь наверняка предлагал.

– Если мне попадется хоть одна летучая мышь, я ее убью.

– Перестаньте трепаться, Худ вас дери! – прошипели откуда-то спереди.

Кораббу очень хотелось оказаться верхом на добротном скакуне, посреди песка, под палящим солнцем. Тот, кто не бывал в пустыне, никогда не поймет, какое это чудо – вода. Здесь же воды столько, что ноги начинают гнить. Так же неправильно.

– Кошмарная страна, – пробормотал он.

Флакон хмыкнул.

– Скорее бессмертная. Под каждой корягой, под каждым валуном здесь копошатся призраки, слой за слоем. Совы, кстати, их видят. Бедняжки.

Спереди снова зашипели.

Начался дождь.

Даже небо презирает воду. Кошмар.

Трантало Кендар, младший из четырех сыновей в клане бенедов (тисте эдур, что живут на побережье), величаво восседал на своем скакуне, чем, увы, не могли похвастаться его спутники. Во всем отряде только он находил общий язык с лошадьми. Во время завоевания Трантало едва-едва исполнилось пятнадцать. Крови он не нюхал и о том, что такое война, знал только потому, что ходил в учениках у дальней родственницы, которая служила целительницей в войске Ханнан Мосага.

Так ему пришлось столкнуться с тем страшным следом, какой война оставляла на прежде здоровых и сильных воинах: ужасающие увечья, гноящиеся ожоги, отсохшие конечности – результат летерийского колдовства. Разыскивая раненых на полях сражений, Трантало узнал, что таким же боли и мучениям подвергались и летери.

С тех пор жажды сражений у юноши заметно поубавилось. Сверстники находили в этом повод для насмешек, но они не видели вывалившихся кишок и раскроенных черепов, не слышали отчаянных стонов о помощи, на которые откликались лишь чайки да воронье. Они не перевязывали бесконечные раны, не смотрели в пустые глаза солдат, напуганных осознанием собственной смертности или того хуже – раздавленных уродством, потерей рук и ног, утратой смысла жизни.

Трантало не замечал за собой ни особого ума, ни талантов, разве что к верховой езде, но все же попал в отряд с одиннадцатью бывалыми воинами-эдур, четверо из которых, включая командира – Эстава, старшего из братьев Кендар, – происходили из клана бенедов. Он гордился тем, что ехал во главе колонны, направлявшейся по прибрежному тракту к замку Боарал. Там им надлежало, насколько он понял, наказать летери за какой-то проступок.

Это была самая дальняя поездка Трантало на юг от Ренниса с того дня, когда он вырвался из-под теткиной опеки (та жила неподалеку от города Оул). Стен Летераса юноша не видел, как и побоищ под ними, – и к счастью, ведь, по рассказам, колдовство, которое творилось в заключительных боях, страшнее некуда.

Жизнь в Реннисе исподволь приучала его к превосходству. Одной только принадлежности к народу тисте эдур хватало, чтобы вызывать у раболепных летери страх и подобострастие. Последнее очень льстило. Страх, конечно, печалил, однако юноша не питал иллюзий и понимал, что подобострастие, которым он так наслаждался, происходит именно из страха.

– Угроза расправы – вот что делает этих жалких созданий покорными, – так сказал ему Эстав в первые дни после переезда в Реннис. – И порой, мой юный брат, нам придется напоминать им об этой угрозе. Кровью.

Восторг от поездки, пускай и в забытый всеми богами замок, омрачало только предчувствие того, что отряд направляется туда именно за расправой. Вершить кровавый суд. Так что неудивительно, почему летери старались не вмешивать эдур в свои склоки. Но нам не до расшаркиваний и уж тем более не до подробностей. В ход пойдут мечи, причем, скорее всего, уже этой ночью.

Трантало знал, что Эстав не будет ничего от него требовать. Хватало и того, что он едет во главе колонны. В замке же ему, скорее всего, поручат стоять у ворот, не больше. Трантало это более чем устраивало.

Стремительно темнело. Отряд съехал с широкого берегового тракта на узкую тропу, ведущую к замку. Вдоль тропы шли крутые и довольно высокие – стоячему по грудь – насыпи, из которых торчали переплетенные корни. С обеих сторон нависали деревья, почти срастаясь ветвями. За изгибом дороги показался частокол: сплошь необтесанные стволы (на некоторых даже осталась кора), то покосившиеся, то ушедшие в землю. Слева, у ольхово-березовой рощицы, примостилась горстка полуразвалившихся хозяйственных построек, а справа в зарослях травы почти у ворот виднелась телега со сломанной осью.

Не доезжая до входа, Трантало натянул поводья. Ворота были незаперты. Одну воротину из стволов молодых деревцев, скрепленных досками крест-накрест, как распахнули, так и бросили; сквозь нее уже проросла трава. За воротами открывался вид на двор, подозрительно пустой. Послышался стук копыт – это подъехали спутники, и Трантало пустил свою лошадь дальше, пока из темноты не показался покрытый сажей фасад замка. В узких оконных проемах – ни огонька. Между раскрытых дверей зияла пустота.

Эстав поравнялся с братом.

– Чего замер, Трантало? – поинтересовался он.

– Этот замок заброшен, преда, – доложил Трантало, в который раз смакуя звучание нового летерийского звания. – Может, мы не туда приехали?..

– Это Боаралов замок, – подтвердили сзади. – Я тут уже бывал.

– И здесь всегда так тихо? – спросил Эстав, привычно изогнув бровь.

– Почти. – Воин осторожно приподнялся на болтающихся летерийских стременах и огляделся. – Должны быть факелы, не меньше двух: один – над той телегой, другой – во дворе.

– А стражи что, нет?

– Должен быть один охранник… Отлучился небось в отхожее место…

– Нет, здесь пусто, – возразил Эстав и, тронув поводья, направил коня к воротам, Трантало следом.

Братья подъехали к ступеням, ведущим в донжон.

– Эстав, тут на лестнице какие-то пятна.

– Верно. Зоркий у тебя глаз, братец.

Старший брат с явным облегчением спешился и, передав поводья младшему, подошел ближе ко входу.

– Это кровь.

– Мятеж?

Оставив одного сторожить лошадей, другие воины тисте эдур разбрелись по двору в поисках конюшни, кузницы, курятника и колодца.

Эстав разглядывал кровавый след, спускавшийся со ступенек на землю.

– Тело выволокли наружу и потащили…

Он поднял голову, посмотрел в сторону конюшни и вдруг, всхрипнув, осел на землю.

– Эстав?

Трантало оглянулся и увидел, как еще четверо воинов, скорчившись, упали. Раздались крики – трое у конюшни; к их ногам подлетело что-то вроде булыжника.

Вспышка. Гулкий треск. Визг и облачко дыма. Воины лежали навзничь.

Трантало высвободил ноги из стремян и, перекинувшись через седло, спрятался за крупом. Во рту пересохло, хоть спичкой чиркай. Сердце билось так, что почти заглушало все прочие звуки извне. Он вытащил меч и кинулся к брату.

– Эстав!

Тот сидел, вытянув ноги вперед, упершись руками в грязь, будто ребенок. Из груди что-то торчало: короткое древко, как у стрелы, но толще, а вместо оперения – плотные, закрученные куски кожи. Кровь залила подбородок и пропитала шерстяную накидку. Раскрытые глаза не моргали.

– …Эстав?

Во дворе зазвенела сталь.

Трантало с трудом оторвал взгляд от тела, не веря, что брат мертв. Двое воинов-эдур, отчаянно отбиваясь, пятились к лошадям, которые беспокойно топтались в нескольких шагах от ворот. Тот, кого оставили сторожить, на четвереньках отползал к выходу. Из головы у него что-то торчало.

Темно, противников, тесно сцепившихся с тисте эдур, не разглядеть. Трантало только понял, что их четверо, они хорошо вооружены и защищены.

Что-то промелькнуло за спиной у соплеменников. Трантало вскочил, хотел окликнуть их, предупредить, но горло вдруг запылало огнем. Задыхаясь, он пошатнулся и нащупал в шее нечто холодное и острое. Кровь струилась из рта, заполняла легкие. Откашливаясь и захлебываясь, он упал на колено почти рядом с братом. Свет в глазах стал меркнуть, Трантало из последних сил вытянул руки.

Эстав!..

На этом все оборвалось.

Хеллиан вышла из конюшни почти не шатаясь. Горячка схватки осталась позади, и теперь от пота пробивала дрожь. Драка всегда приводила сержанта в чувство – неизвестно как, но, в общем-то, это было даже неплохо.

– Эй, там, чтоб вас, зажгите уже фонарь! – рявкнула она. – А ты, Может, убирай свою шрапнель, кончилось все… Вот тебе и большой жуткий враг, – добавила она с шумным вздохом.

Хеллиан подошла ближе к телам двух эдур у донжона и указала на них мечом.

– Проверь их, Тавос. Мало проткнуть кого-то, а потом просто стоять и смотреть. Вдруг еще укусит?

– Да дохлые они, как моя личная жизнь, – отозвался Тавос Понд. – Кто там снял первого-то? Выстрел – просто шик.

– Мазок, – ответила сержант, глядя, как остальные бойцы во главе с Урбом осматривают трупы других эдур во дворе. – А моя спина служила упором.

– Ваша спина?

– Блевала я, чего тут неясного? Как раз между позывами он и выстрелил. Точно в сердцевину, а?

– Так точно, сержант.

– Вот, а ты ром тащить не хотел. Теперь понимаешь, почему я тут командую? Где там мой капрал?

– Здесь.

– Тут я.

– Собери лошадей – дальше едем верхом… И плевать, что там приказывал Кулак.

Услышав эти слова, Урб оглянулся и подошел.

– Хеллиан…

– Вот только не надо меня убалтывать. Я еще не забыла, чем кончаются твои уговоры. – Она достала флягу и сделала глоток. – Смотри у меня, Урб!.. Так, а теперь, кто стрелял, собирают стрелы – все до единой!

Она снова опустила взгляд на мертвых эдур.

– Как думаете, мы первые из наших, кто ввязался в драку? – спросил Тавос Понд и, нагнувшись, обтер свой клинок плащом старшего тисте эдур.

– Мы на войне, Тавос Понд, на самой что ни на есть настоящей.

– Если они все такие же беспомощные, как эти…

– Мы застали их врасплох. Ты что, думаешь, нам до самого Летераса будет так везти? Сейчас же выбрось это из головы. – Она сделала еще пару глотков, выдохнула и вперилась в Урба. – Очень скоро охотиться станут на нас. А значит, надо двигаться верхом, чтобы опережать новости о вторжении. Потому что эти новости – мы, и мы сами будем их доставлять. Как, собс’но, и должно быть. Усекли?

К Урбу подошел капрал Рим.

– Сержант, у нас двенадцать лошадей.

– Блеск, по одной на каждого, – заявила Хеллиан.

Рим нахмурился.

– Вообще-то, по моим подсчетам, кому-то придется ехать вдвоем.

– Как скажешь. Так, а теперь надо убрать тела. Деньги при них нашли? Кто смотрел?

– Немного, – отозвался Может. – В основном галька.

– Галька?

– Сначала мне показалось, что это камни для пращи, но пращами никто вооружен не был. Так что да, галька, сержант.

Солдаты подхватили мертвых эдур и потащили в сторону. Хеллиан отвернулась. Вот Опоннова тяга, наткнулись на целый замок, а в нем только свежий труп летерийца. Все помещения обнесены подчистую, только в кладовых осталось немного провианта. При этом ни капли вина или пива, что, по мнению Хеллиан, однозначно указывало: империя в страшном упадке и полностью заслуживает, чтобы ее разнесли до основания.

Жаль, такой возможности им не представится.

Впрочем, как выяснилось, нарушать приказы время от времени полезно для здоровья. Думаю, пора начать охотиться на эдуров. Сержант снова окинула взглядом двор. Растреклятая ночь. В ней только маги видят. Ну и эти, серокожие.

– Эй, Урб, – тихо позвала она.

Он подошел поближе, немного с опаской.

– Что?

– Надо подгадывать налеты к вечерним и утренним сумеркам.

– Да, ты права. Знаешь, я рад, что наши взводы поставили вместе.

– Еще б. Ты п’нимаешь меня, Урб. Пожалуй, единственный из всех. – Она утерла нос тыльной стороной ладони. – Как это п’чально. Весьма п’чально.

– Что именно? То, что мы убили этих тисте эдур?

Хеллиан приподняла брови.

– Да нет же, олух. То, что, окромя тебя, меня никто не п’нимает.

– Да уж, это точно. Беда.

– Ты прям как Банашар. Что я ни скажу, он глядит на меня – вот как ты – и говорит «беда». В чем дело, а?

Она тряхнула фляжку. Еще половина, но с каждым глотком будет оставаться все меньше, значит, пора наполнить. Надо следить за такими вещами, не то ну как попадем в переплет, а я на сухую?

– Все, по коням.

– А если наткнемся на какой-нибудь летерийский отряд?

Хеллиан наморщила лоб.

– Тогда сделаем, как приказал Кенеб. Поб’лтаем.

– А если им не понравится наше предложение?

– Тогда убьем их, и вся недолга.

– А мы скачем прямиком в Летерас?

Хеллиан улыбнулась и постучала пальцем по лбу, который уже стал немного ватным.

– Я запам… зауч… замучила карту. Тут есть города, Урб. А чем ближе к Л’терасу, тем больше. А город значит что? Пра’льно, таверны. Корчмы. Короче, мы пойдем иным путем, не-пред-ска-зу-е-мым.

– То есть мы будем захватывать Летер таверна за таверной?

– Ага.

– Не думал, что скажу это, но план мне нравится.

– А то ж! Прибавь к нему еще добротную кормежку. В общем, будем воевать, как ци-ви-ли-зо’нные люди. По-хеллиански.

Тела эдур, с которых сняли часть одежды и ценности, отправили вслед за одиноким летерийцем в выгребную яму. Та оказалась неожиданно глубокой, густое месиво поглотило все без следа.

Туда же малазанцы покидали и гальку.

А потом ускакали по дороге в ночь.

– Похоже на перевалочный пункт, – прошептала капитан.

Клюв пригляделся.

– Я чую лошадей, командир. Вон в той вытянутой постройке.

– Да, это конюшня, – кивнула Фарадан Сорт. – А тисте эдур ты чуешь?

– Нет. У них свеча, как правило, темно-синяя, самый темный оттенок Рашана, но не темнее Куральд Галейна. Они зовут его Куральд Эмурланн, но их синяя свеча покрыта какой-то грязной пенкой, вроде как на волнах в гавани. Это хаотичная сила. Больная. Похожа на боль, сильную боль, если боль может приносить удовольствие… Не могу выразить. Не нравятся мне эти тисте эдур.

– Так они здесь?

– Нет, командир. Я имел в виду вообще, на континенте. А здесь только летерийцы. Четверо. Вон в том домике у дороги.

– Магия?

– Только обереги.

– Нам нужно угнать четырех лошадей. Ты можешь заворожить этих летерийцев?

– Да, серой свечой. Но когда мы уйдем, пропажу обнаружат.

– Тоже верно. Твои предложения?

Клюв был счастлив, как никогда раньше. Капитан интересовалась его мнением, выслушивала предложения. Причем искренне, не напоказ. Я влюбился. Кивнув, маг приподнял каску и расчесал волосы.

– Не просто заворожить, командир. Мы применим куда более сложное колдовство, а довершит дело оранжевая свеча…

– То есть?..

– Телланн.

– Будет много следов?

– Если уведем всех лошадей, капитан, то нет.

Клюв видел, как она изучающе смотрит на него. Интересно, о чем она думает. Ее суровое, но красивое лицо почти ничего не выражало. В глазах тоже мало что читалось. Да, точно, он любит Фарадан Сорт, но в то же время и побаивается ее.

– Хорошо, Клюв. Что должна делать я?

– Нужно собрать всех лошадей у выхода из конюшни, оседлать пару. Ах да, и еды в дорогу прихватить.

– Точно никто не поднимет тревогу?

– Они ничего не услышат, командир. Вы хоть сейчас можете постучаться к ним в дверь – они даже внимания не обратят.

– То есть мне просто взять и пойти, вот так, напрямик? – уточнила капитан.

Клюв широко улыбнулся и закивал.

– Нижние боги, – пробормотала Фарадан Сорт. – Никогда к этому не привыкну.

– Их головы во власти Моккры, командир. Этих летерийцев прежде ни разу не зачаровывали – наверное, – так что сопротивляться они не в состоянии.

Перебежками, пригибаясь к земле, хоть в этом и не было нужды, капитан направилась к конюшне и уже скоро оказалась внутри.

Клюв знал, что ей потребуется некоторое время. Подумать только, я только что отдал приказ командиру! И она его выполняет! Неужели и она меня любит?.. Он отогнал эти мысли. Сейчас не до мечтаний. Маг вышел из-за деревьев, которые росли в стороне от мощенной камнем дороги, подобрал булыжник, плюнул на него и положил на место, тем самым сохраняя в нем чары Моккры. Затем закрыл глаза и потянулся за белой свечой.

Худ. Смерть и лютый холод. Даже воздух здесь гиблый. Перед мысленным взором мага возникло подобие окна; деревянный подоконник покрыт толстым слоем воска, рядом мерцает свечка. За окном – равнина, усыпанная прахом и усеянная костями всевозможных форм и размеров. Протянув руку, Клюв взялся за тяжелую длинную кость и протащил на свою сторону. Не теряя времени, он извлек столько, сколько пролезло в постоянно меняющийся проем, стараясь выбирать наиболее крупные. Он понятия не имел, каким существам принадлежали останки, но для дела это неважно.

Когда на дороге набралась достаточная груда пыльных костей, Клюв закрыл окно и открыл глаза. Капитан стояла у входа в конюшню и махала ему.

Он махнул в ответ и, обернувшись, показал костям свет лиловой свечи. Те взметнулись в воздух, как перья на ветру, и последовали за магом к Фарадан Сорт, паря на уровне пояса над землей.

Не дожидаясь Клюва, капитан скрылась в конюшне, а когда маг подошел, вывела лошадей ему навстречу.

Широко улыбаясь, он вошел в постройку, кости – следом. Внутри пахло приятно и знакомо: затхлостью, кожей, конским навозом и сырой соломой. Клюв раскидал кости по стойлам, после чего задул лиловую свечу. Подойдя к дальней охапке соломы, он закрыл глаза, пробудил оранжевую свечу и сплюнул, затем снова вышел на улицу, где ждала капитан.

– Все, можем ехать.

– Точно все?

– Да, командир. Как только мы проделаем тысячу шагов по дороге, вспыхнет Телланн…

– Огонь?

– Да, командир. Будет страшный пожар, даже не подойти. Пламя все сожрет быстро, но при этом никуда не перекинется. К утру останется только зола.

– И кости, обугленные до неузнаваемости. Как будто конские.

– Так точно.

– Отлично сработано, – похвалила Фарадан Сорт и вскочила в седло.

Чувствуя невыразимую легкость, Клюв запрыгнул на другую лошадь и с гордостью окинул взглядом еще семь животных, которых они уводили в поводу. Хорошие, только неухоженные. Правильно сделали, что угнали их. Что-что, а следить за лошадьми малазанцы умеют.

Вдруг он опустил глаза на стремена и нахмурился.

– Это еще что? – прошипела капитан. Стремена, оказалось, вызвали недоумение и у нее.

– Может, сломаны?

– Судя по всему, нет. У тебя точно такие же. Какой недоумок их придумал?

– Сдается мне, капитан, летерийской конницы можно не опасаться.

– Верно подмечено, Клюв. Ладно, поехали. Надеюсь, сразу же мы с лошадей не навернемся…

Отец частенько рассказывал Горлорезу о том, как Император – тогда еще просто Келланвед, без титулов, – захватил Ли-Хэн. Да, он уже завладел Паяцевым замком и провозгласил себя правителем острова Малаз, но кому на континенте было дело до захудалой пиратской гавани? Один преступный тиран сменил другого преступного тирана – и что?

После завоевания Ли-Хэна все изменилось. Ничто не предвещало нападения. В устье реки с юга и востока не было ни одного вражеского корабля. Стояло обычное весеннее утро, совершенно неотличимое от других. Если бы отец Горлореза и тысячи прочих благообразных обитателей города не взглянули бы в сторону Внутреннего покоя, где возвышался дворец Хранительницы Ли-Хэна, то не заметили бы непонятные силуэты на стенах: приземистые, широкоплечие, одетые в меха, с уродливыми мечами и топорами, на головах – костяные шлемы.

Куда подевалась хваленая стража? Почему над казармами и парадным плацем вьется дым? И людям правда не померещилось, как с Высокой башни у городского храма посреди упало тело Хранительницы?

Кто-то проник во дворец и обезглавил Ли-Хэн. Нежить встала на стены, а вскоре тысячным войском хлынула из ворот Внутреннего покоя и заняла город. Местная армия сдалась в тот же день, после всего лишь нескольких самоубийственных стычек. Правителем города-государства стал Келланвед. Военачальники и придворные преклонили перед ним колени, а эхо победы сотрясло стекла во дворцах по всему Квон-тали.

– Это, мой сын, было пробуждение логросовых т’лан имассов, немертвого войска Императора. Я был там и своими глазами видел на улицах воинов с пустыми глазницами, потрескавшейся кожей, бесцветными прядями волос. Говорят, мой сын, логросы всегда были там, под Предельными порогами. Может, в Расщелине, а может, и нет. Или же они образовались из пыли, которую днями и ночами напролет несло с запада, кто знает? Но именно Келланвед пробудил их, подчинил себе, и на следующий день каждый правитель на Квон-тали увидел в своем зеркале череп, истину говорю.

Корабли пришли потом, под командованием троих безумцев: Краста, Урко и Нока. Первой на берег сошла, однако, Стерва – и ты знаешь, кем она стала потом, так ведь?

Еще как. Сколько бы т’лан имассов тебе ни подчинялось, от ножа в спину они не защитят. Это открытие стало поворотным в жизни Горлореза. Тысячное или даже десятитысячное войско. Маги и имперские флотилии. Миллионы подданных… Настоящая сила не в этом. Настоящая сила – в кинжале и в руке, которая лежит на спине глупца.

Только на том свете все равны. Такого ты, старый краб, за свою долгую бессмысленную жизнь небось и не слышал. Расписывать горшки – бесполезное занятие, ведь горшки не вечны. От них остаются лишь осколки, которыми усеян песок; строители толкут их и делают замазку для стен; крестьяне крошат их и удобряют почву. И помнится мне, отец, на твою роспись «Пришествие Логроса» зарились куда меньше, чем на портовых шлюх.

Старший сын, наследник рода… но крутить гончарный круг, смешивать глазурь и обжигать горшки – не его призвание. Мог бы изобразить меня, отец. Назвал бы роспись «Пришествие убийцы». Чем не украшение для погребальных урн – для тех, кто погиб от ножа, конечно? Увы, ты мало знал мир, поэтому не понял, что я, мое ремесло и моя война против неравенства в этом самом несправедливом из миров достойны увековечения.

А уж отрекаться от меня и лишать наследства вовсе не стоило.

В четырнадцать лет Горлорез попал в общество неразговорчивых стариков и старух. Как и зачем – не имеет значения. Будущее его было расписано вплоть до шагов, и даже богам не под силу заставить его свернуть с избранного пути.

Время от времени он интересовался судьбой наставников. Все, конечно, были мертвы. Стерва позаботилась. Не то чтобы их смерть означала конец всему. В конце концов, ее людям так и не удалось поймать Горлореза, и едва ли он – единственный, кто спасся от Когтей. Иногда он задумывался и над тем, продолжается ли его путь – в отрыве от Малазанской империи? Впрочем, Горлорез отличался терпением: в таком ремесле по-другому никак.

Адъюнкт, однако, требует верности. Требует служить непонятному делу. Говорит, мы сами себе свидетели. Что ж, по мне, и так сойдет. Убийце лишние глаза ни к чему. Значит, пока что он последует за Тавор и ее войском несчастных глупцов, влекомых Опоннами. Пока что.

Он стоял в личных покоях Бруллига, подпирая стену, сложив руки на груди, и со скучающим интересом наблюдал за происходящим. Время от времени что-то тихонько, слабее комара, кололо сердце.

Бедняга шайх сидел, съежившись, в высоком кресле и истекал потом. Несмотря на выпитое, дрожь в руках у Бруллига не унималась; он уткнулся в кружку и боялся поднимать глаза на стоявших перед ним женщин, закованных в доспехи.

Лостара Йил смотрелась попривлекательнее покойной Ян’тарь – по крайней мере, такие женщины приходились Горлорезу по вкусу. Пардийские татуировки придавали коже чувственности, обильные формы не могли скрыться даже под доспехами, а в движениях ее сквозила грация танцовщицы (сейчас Лостара, конечно, не двигалась, но грация никуда не девалась). Несчастная адъюнкт была ее полной противоположностью. Как и все женщины, которым суждено скрываться в тени более привлекательных подруг, она переносила эту тяготу с показным безразличием, но Горлорез, обладавший талантом угадывать несказанное, видел, какой болью отдавалось безразличие. Вот такая правда человеческого бытия, не хуже и не грубее других. Отсутствие красоты – и так шло от веку – восполнялось другим: искусственными титулами и властью.

Конечно, когда в твоих руках такая власть, ты можешь сходиться с кем угодно; никто на твое лицо не посмотрит. Возможно, поэтому Лостара стояла рядом с Тавор, хотя Горлорез и сомневался. Любовниками они точно не были, да и подругами назвать их язык не поворачивался.

Справа у двери толклась остальная свита адъюнкта. Широкое, грубое лицо Кулака Блистига скрывала тень душевного истощения. Негоже, адъюнкт, держать при себе такого человека – он вытягивает из окружающих жизнь, надежду и веру. Надо от него избавиться, Тавор, и назначить новых Кулаков: Фарадан Сорт, Мадан’тула Раду, Скрипача… Только не капитана Добряка – ни в коем случае, женщина. Или придется разгребать настоящий бунт.

Бунт. Вот оно, слово. Вертелось-вертелось в голове, а теперь оформилось. Назвать явление значит предположить, что оно произойдет – все равно что расчесать царапину и ждать нагноения. Охотники за костями разбросаны – вот в чем беда. Велик шанс, что к концу этого странного похода от войска останется только жалкая горстка, и то в лучшем случае.

Без свидетелей. Мало кому из солдат такое по нраву. Конечно, эти слова сделали их суровее, да только надолго ли? Железо слишком холодное. И горькое на вкус. Боги, достаточно взглянуть на Блистига.

Возле Кулака стоял Вифал, оружейник мекросов. Именно за ним мы зашли в Малаз, а почему – так никто и не знает. Чья кровь на твоей совести, а? Кровь малазанцев. Кровь Ян’тарь, Калама, может, и Быстрого Бена тоже… Стоишь ли ты того? Горлорез ни разу не видел, чтобы Вифал разговаривал с солдатами. Ни слов благодарности, ни сожалений о погибших. Он с ними по воле адъюнкта. Зачем? Ха, так она тебе и сказала! Тавор Паран не из болтливых.

По правую руку от Вифала стоял Банашар – низложенный верховный жрец Д’рек, если верить слухам. Еще один пассажир в армии отщепенцев. Впрочем, цель Банашара Горлорезу известна. Деньги. Тысячи, десятки тысяч монет. Он содержит нас, но все его золото и серебро краденое. Как иначе? Человек не может быть настолько богат. Откуда же деньги? Ответ ясен: из храмовых закромов Червя осени.

Молитесь Червю – платите войску сварливых неудачников. Сдается мне, в молитвах про такое не просят.

Сторонников у Бруллига было раз, два и обчелся: Бальзамова зазноба Шурк Элаль, капитан «Бессмертной благодарности», и ее старший помощник Скорген Кабан по прозвищу Красавчик. Однако вытаскивать шайха из ямы, в которую тот угодил, никто из парочки не спешил.

При этом Шурк – осторожная бестия, пожалуй, куда опаснее самозваного правителя сего островка.

Адъюнкт на приличном торговом наречии разъясняла, как теперь будет управляться Второй Девичий форт. С каждым пунктом лицо Бруллига мрачнело все сильнее.

Невеселое зрелище, однако при желании его можно найти даже забавным.

– Наши корабли будут заходить в гавань, пополнять припасы, – говорила Тавор. – По одному, чтобы не вызывать паники у населения…

Шурк Элаль фыркнула. Она сидела на стуле чуть в стороне, практически перекрывая обзор Горлорезу, чтобы лучше видеть хозяина и гостей. Скорген стоял подле нее, в одной руке держа кружку, из которой наполнял свое бездонное брюхо любимым элем Бруллига, а другой ковыряясь в красном, истерзанном ухе. От выпитого у него началась мощная, раскатистая отрыжка, наполнившая комнату смрадом брожения. Прошло уже полчаса, а останавливаться он, кажется, не собирался.

Насмешливая реакция Шурк не прошла незамеченной.

– Терпение, капитан, – холодно отозвалась Тавор. – Понимаю, вам не терпится уйти, однако мне необходимо переговорить и с вами, чуть позже…

– Конечно, сначала вы лишите Бруллига остатков достоинства.

Шурк грациозным жестом закинула ногу на ногу, сложила руки на колене и мило улыбнулась адъюнкту.

Тавор долго молча разглядывала пиратку бесцветным взглядом, потом повернула голову к свите.

– Банашар?

– Да, адъюнкт?

– Что не так с этой женщиной?

– Она мертва, – ответил бывший жрец. – На ней некромантское проклятие.

– Точно?

– Адъюнкт, – подал голос Горлорез, прокашлявшись, – капрал Смрад сказал то же самое, когда увидел ее в таверне.

Бруллиг, выпучив глаза, уставился на Шурк Элаль. Челюсть его безвольно отвисла.

Скорген Кабан вдруг нахмурился и забегал глазами. Потом вынул палец из единственного уха, рассмотрел налипшую на ноготь массу и сунул в рот.

– Что ж, мои поздравления, – вздохнула Шурк. – Увы, цена моей тайне – грош, так, самолюбие потешить. А если у вас и есть какие-то предрассудки в отношении нежити, то придется мне пересмотреть свое отношение к вам, госпожа адъюнкт. И к вашей пестрой компании.

Неожиданно для Горлореза Тавор улыбнулась.

– Капитан, смею уверить, что в Малазанской империи знакомы с нежитью не понаслышке, хотя не скрою, что с такой бездной очарования я встречаюсь впервые.

Нижние боги, да она заигрывает с этой надухаренной мертвячкой!

– Воистину бездна, – пробормотал Банашар, но развить мысль не соизволил.

Худом траченные жрецы. Ни на что не годны.

– Иными словами, никаких предрассудков мы не испытываем, – подытожила Тавор. – Прошу прощения, что мой вопрос так некстати раскрыл твою сущность. Мне было любопытно.

– Вот и мне любопытно, – отозвалась Шурк, – зачем этой вашей Малазанской империи вторгаться на земли летери?

– Мне сообщали, что это свободный остров…

– Да, завоеватели-эдур оставили нас в покое. Только вы ведь не сюда вторгаетесь, нет. Вам просто нужен плацдарм, чтобы напасть на империю. Вот я и спрашиваю: зачем?

Теперь адъюнкт стала сама серьезность.

– Наш враг – тисте эдур, капитан. Не летерийцы. На самом деле нам нужно народное восстание…

– Не выйдет, – отрезала Шурк Элаль.

– Почему это? – спросила Лостара Йил.

– Потому что нам нравится, как все идет. Более или менее. – Никто не ответил, и Шурк, улыбаясь, продолжила: – Да, эдур ворвались в чудовищный недостроенный дворец в Летерасе и истребили правящую семью. Да, вырезали несколько армий по дороге на столицу. Вот только партизан, которые бы прятались в лесах и лелеяли мечты об отмщении, вы не встретите.

– Почему это? – снова спросила Лостара, не меняя тона.

– Они – завоеватели, но победители – мы. Ах, будь здесь Тегол Беддикт, он бы в два счета вам все разъяснил. Но я попробую. Представлю, что он сидит рядом и подсказывает. Завоевание завоеванию рознь. Конечно, тисте эдур – наши правители, их слово – закон, который нельзя оспорить. На их стороне убийственная магия, а их расправы скоры и прямолинейно жестоки. Они не просто закон, они выше закона, как его понимают летери…