Текст книги "Буря Жнеца. Том 2"

Ему не верилось, что телеса способны двигаться сразу во всех направлениях, словно каждая округлость под шелком жила собственной жизнью, но все вместе они излучали неприкрытую сексуальность. Когда тень женщины накрыла Тегола, он тихо пискнул и заставил себя поднять глаза от множества складок на животе, от непостижимо огромных, как мешки, грудей, чуть не потерявшись в бездонном вырезе. Наконец, героическим усилием он заставил себя посмотреть на гладкий мешок под подбородком, затем, напрягая шею, на широкое лицо с крупными, густо накрашенными губами и, наконец, – Странник помоги! – в сладострастные, опытные глаза.

– Тегол, ты мерзок.

– Я… чего?

– Где там Бугг с диваном?

Тегол наклонился вперед, затем инстинктивно отпрянул.

– Рукет?! Ты, что ли?

– Тише ты, дурень. Ты хоть представляешь, сколько мы наводили эту иллюзию?

– Н-но…

– Лучшая маскировка – отвлечение внимания.

– Какое уж тут отвлечение?.. Ах да… ну конечно, все же на поверхности. Извини, вывалилось… то есть вырвалось. В общем, не принимай близко…

– Перестань таращиться на мои титьки.

– Тогда я буду выделяться. Не подозрительно? – парировал Тегол. – И кто же придумал такое… надругательство над земным притяжением? Как пить дать, Ормли: я всегда знал, что за этими свиными глазками скрываются извращенные фантазии.

Вернулся Бугг в сопровождении двух прислужников Хальдо, которые тащили диван. Поставив его, они поспешно ретировались.

Бугг вернулся на свое место.

– Рукет, – тишайшим шепотом произнес он, – ты не задумывалась, что женщину подобного вида знал бы весь Летерас?

– А если она никогда не появлялась на людях? Знаешь ли, в этом городе немало затворников…

– И почти все они – гильдейские иллюзии, фальшивые личины, которые ты можешь принимать при необходимости.

– Именно, – сказала она, как бы закрывая тему.

И затем, с божественным изяществом, плавно опустилась на огромный диван, широкие алебастрово-белые руки легли на спинку, отчего груди поднялись еще выше и распахнулись, как Врата Проклятых.

Тегол переглянулся с Буггом.

– Существуют же законы, которым подчиняется поведение физических объектов? Ведь существуют? Должны существовать.

– Она – упрямая женщина, хозяин. И, прошу вас, соблаговолите запахнуть одеяло. Да, там, под столом.

– Прекрати.

– К кому или к чему ты обращаешься? – спросила Рукет, окинув обоих взором, полным похоти, которой хватило бы на двух женщин.

– Проклятье, Рукет, мы только что заказали еду. Бугг угощает, ну, или его компания, точнее. А теперь у меня аппетит… ну то есть…

– Сместился? – закончила она за Тегола, тонко выщипанные идеальные брови слегка приподнялись. – Вот в чем главная беда всех мужчин: вы можете удовлетворяться только чем-то одним зараз.

– И это одно ты сейчас являешь собой во всей красе. А все-таки насколько полноценна эта иллюзия? Я, например, услышал, как под тобой заскрипел диван.

– Уверена, тебе не терпится испытать этот вес на себе. Но сперва где же Хальдо с моим обедом?

– Он увидел тебя и срочно отправился нанимать дополнительных поваров.

Наклонившись, Рукет пододвинула к себе тарелку Тегола.

– Тогда удовольствуюсь этим. В отместку за столь грубую попытку пошутить.

И она с преувеличенным изяществом принялась за еду.

– Там, наверное, уже и места нет, да?

Кусочек еды замер на полпути к ее рту.

Бугг, кажется, чем-то подавился.

Тегол утер пот со лба.

– Странник меня побери, я схожу с ума.

– Ты вынуждаешь меня убедить тебя в обратном, – сказала Рукет, и угощение скрылось у нее во рту.

– Ты ждешь, что я поддамся иллюзии?

– Почему нет? Мужчины так делают по тысяче раз на дню.

– Если бы не это, мир бы замер.

– Твой – возможно.

– Кстати, о мирах, – быстро вставил Бугг. – Твоя гильдия, Рукет, скоро обанкротится.

– Чепуха. Наши денежные запасы даже больше, чем у Свободного попечительства.

– Это хорошо, потому что они скоро узнают, что бóльшая часть их неучтенного капитала не только обесценилась, но и стала смертельно опасной обузой.

– Наши запасы давно выведены за пределы империи, Бугг. Уже несколько месяцев как. Мы занялись этим, как только раскусили ваши с Теголом намерения.

– И куда? – уточнил Бугг.

– Зачем вам знать?

– Не волнуйся, не затем, чтобы выкрасть, – заверил Тегол. – Ведь так, Бугг?

– Конечно, так. Мне просто нужно убедиться, что они, м-м, выведены достаточно далеко.

Рукет нахмурилась.

– Вы настолько близки?

Оба мужчины промолчали.

Она ненадолго уставилась в тарелку, затем откинулась, будто замок речного шлюза. Ее живот снова выплыл из тени и колыхался шелковыми волнами.

– Ну что ж, господа, скажу. На южный Пилотт. Достаточно далеко, Бугг?

– Самую малость.

– Такой ответ меня пугает.

– Я планирую отказаться от всех долговых обязательств, – объяснил Бугг. – Это приведет к лавинообразному финансовому краху, который затронет все без исключения сектора экономики, причем не только в Летерасе, но и по всей империи и даже за ее пределами. Наступит хаос. Анархия. Будут жертвы.

– «Строительство Бугга» настолько крупное?

– Вовсе нет, иначе бы нас уже давно взяли в оборот. Нет, зато у нас есть порядка двух тысяч, казалось бы, независимых малых и средних предприятий, каждое из которых, согласно коварному замыслу Тегола, будет усиливать ход лавины. «Строительство Бугга» – лишь первое надгробие, которое завалится, увлекая за собой остальные. А кладбище-то весьма тесное.

– Такое сравнение пугает еще сильнее.

– Когда ты нервничаешь, морок немного спадает, – заметил Тегол. – Возьми себя в руки, Рукет.

– Рот заткни.

– Как бы то ни было, – продолжил Бугг, – мы позвали тебя сюда, чтобы предупредить гильдию о грядущем крахе. Думаю, не надо пояснять, что, как только все случится, найти меня будет очень тяжело.

Рукет перевела взгляд на Тегола.

– А что ты, Тегол? Тоже планируешь залезть в какую-нибудь щель?

– Я думал, эту тему мы закрыли.

– Клянусь Бездной, хозяин… – прошептал Бугг.

Тегол непонимающе посмотрел сперва на Бугга, затем на Рукет. Потом до него дошло.

– А. Ну да. Прости. Ты имела в виду, подамся ли я в бега? Честно говоря, еще не решил. Видишь ли, наблюдать за тем, как все рушится, – тоже часть веселья. Да, мы серьезно подпортили громоздкую машину экономики Летера, но горькая правда в том, что на самом деле мы не виноваты. Мы лишь ускорили процесс, а причина его в фундаментальных недостатках самой системы. Она может воспринимать себя как неразрушимая, беспредельно гибкая и все такое, но это иллюзия и заблуждение. Ресурсы не бесконечны, хотя так порой кажется, и к ним относится не только то, что добывают из земли и моря. К ним относится и труд, и денежная система с выдуманной системой назначения цены. Кстати, именно по этим двум направлениям мы и ударили. Начали вывозить представителей низших классов – нищих, проще говоря, – чтобы создать давление на инфраструктуру, а затем стали выводить из обращения твердую валюту, чтобы спровоцировать кризис… Эй, что это вы оба на меня так уставились?

Рукет улыбнулась.

– Ты прибегаешь к ученому анализу, лишь бы отвлечь нас от твоих же более низменных интересов. Это, Тегол Беддикт, пожалуй, твое самое низкое падение.

– Но мы только начали.

– Убеждай себя в этом. Что ж, господа, мое любопытство удовлетворено.

– Погоди, Рукет! Только подумай, какие перспективы перед нами открываются!

Она поднялась на ноги.

– Я пойду через задний проход.

– Не пролезешь.

– Увы, не могу сказать то же самое про тебя, Тегол. Всего доброго, господа.

– Погоди!

– Чего тебе?

– Э… надеюсь, позже мы продолжим беседу?

– Только без меня, – сказал Бугг, демонстративно сложив мускулистые руки на груди в знак… чего-то. Скорее всего, в знак отвращения. Хотя нет, не отвращения – непреодолимой зависти.

– Ничего не могу обещать, – ответила Рукет, – кроме того, что мужчины обречены пропадать в иллюзии своего величия.

– Очень милое замечание, Рукет, – пробормотал Бугг.

– Если бы я не потерял дар речи, – проговорил Тегол, когда она удалилась, – то я бы что-нибудь ответил.

– О, хозяин, не сомневаюсь.

– Рад, что ты в меня веришь, Бугг.

– Слабое утешение по сравнению с остальным, думается мне.

– По сравнению с остальным – да, – согласно кивнул Тегол. – Ну что, друг мой, пойдем прогуляемся?

– При условии, что ваше одеяние не топорщится в непристойных местах.

– Минуточку.

– Хозяин?

Увидев тревогу на лице Бугга, Тегол улыбнулся.

– Я просто представил, что она застряла в проходе. И не может вывернуться – вообще пошевелиться.

– Вот оно, – вздохнул слуга, – ты все-таки смог опуститься еще ниже.

К Таралаку Виду привязалась старинная гральская легенда, но он никак не мог понять, какое отношение она имеет ко дню сегодняшнему. Они с Отнимающим жизни гуляли по Летерасу, протискиваясь сквозь толпы людей, толкущихся у рыночных прилавков вдоль канала Квилласа.

Гралы были древним народом. Их племена населяли дикие холмы еще во времена Первой империи, а в прославленной армии Дессимбелакиса даже служили целые гральские роты: следопыты, воины для нанесения неожиданных ударов и штурмов, хотя такой стиль ведения боя им мало подходил. Уже тогда гралы предпочитали кровные разборки, убивая во имя личной чести. Мщение считалось достойным делом, а убивать чужаков казалось бессмысленно, а также оставляло отпечаток на душе, который нужно было смывать мучительными ритуалами. Кроме того, подобное убийство не приносило удовлетворения.

За два месяца до Великого падения Ворлок Дювен, командующая легионом Караш, повела своих воинов в непокоренные пустоши на юго-западе. Она послала отряд из семидесяти четырех гралов вперед, на Тасские горы, к господствовавшему там племени. Они хотели вызвать тассов на бой, а затем отступить, выманивая дикарей за пределы плоскогорья, где будет ждать засада.

Во главе гралов стоял умудренный опытом ветеран по имени Сидилак из клана бхок’аров. Многие также звали его Змеиным Языком, из-за того, что ударом меча ему раздвоило язык. Его воины, пролившие немало крови за три года завоевательных походов против пустынных и равнинных племен к югу от Угари, умели находить скрытые тропы, которые вели сквозь скалистые горы. Очень скоро гралы вышли на плато, где увидели неказистые постройки и каменные хижины посреди древних руин, – они показывали, что когда-то давно цивилизация тассов пришла в упадок.

На закате третьего дня разведчики попали в засаду. Семеро размалеванных вайдой дикарей убили одного грала, но затем были вынуждены отступить. Из четырех тассов, которым не удалось уйти, только один не скончался от полученных ран. Язык, на котором он вопил от боли, был незнаком ни Сидилаку, ни его воинам. Под слоем пыльной синей краски оказалось, что тассы и внешне мало напоминают своих соседей. Высокие, гибкие, с необычно маленькими ладонями и ступнями, лица вытянутые, подбородки слабые, а зубы – крупные. Глаза цвета сухой травы близко посажены, а белков не видно за сеткой сосудов. Такое ощущение, что и слезы из них должны литься красные.

Все четверо тассов явно страдали от жажды и голода, да и воины из них были никудышные: каменные копья да узловатые палки.

Раненый дикарь скоро умер.

Гралы возобновили охоту, пробираясь все выше и глубже в горы. Там они нашли древние террасы, на которых когда-то выращивали злаки; теперь же почва была безжизненна, на ней еле-еле выживал пустынный кустарник. Еще они нашли выложенные камнями каналы для сбора дождевой воды, которой больше неоткуда было взяться. Нашли каменные гробницы с надгробиями, высеченными в виде фаллосов. Под ногами хрустели осколки посуды и выбеленные солнцем кости.

В полдень четвертого дня вышли к тасскому поселению в дюжину грубых хижин. Оттуда с воплями выскочили трое воинов с копьями и выстроили жалкий заслон перед пятью тощими женщинами и девочкой лет двух-трех.

Сидилак, мудрый воин, прошедший двадцать битв, запятнавший душу убийством несчетного числа чужаков, послал своих гралов вперед. Битва длилась несколько ударов сердца. Когда мужчины-тассы пали, поднялись женщины, пустив в ход ноги и зубы. Когда и они были убиты, девочка встала на четвереньки и зашипела, как кошка.

Воин занес меч, чтобы добить ее.

Клинок так и не достиг цели. Все вокруг вдруг заволокли тени. Из них выскочили семеро жутких псов и окружили ребенка, появился какой-то человек. Такой широкоплечий, что казался горбатым. На нем была накидка из вороненых цепей, немного не доходившая до земли, длинные черные волосы распущены. Остановив ледяной взгляд на Сидилаке, он заговорил на языке Первой империи:

– Это последние. Я не сужу тебя за расправу. Они жили в страхе. Эта земля – не их дом, и она не смогла их прокормить. Брошенные Дераготами и подобными им, они не смогли противостоять жизненным испытаниям. – Он повернулся к девочке. – Но ее я заберу с собой.

Рассказывали, что Сидилак почувствовал, как на его душу ложится темнейший отпечаток, которого не смыть никаким ритуалом очищения. В то мгновение он увидел, какой мрачный конец его ждет: неутолимая печаль и безумие. Бог забрал последнее дитя – определенно, последнее. А кровь остальных останется на руках Сидилака проклятьем, избавить от которого может только смерть.

Но он был гралом, а гралам нельзя лишать себя жизни.

Следом шла другая легенда, в которой рассказывалось о долгих скитаниях Змеиного Языка, о поиске ответов на неразрешимые загадки и в конце – о его смерти, о том, как он, шатаясь, весь разбитый, вошел в пустыню Мертвеца (мир павших гралов), но благородные духи не пустили его, выгнали – в наказание за преступление.

Таралаку Виду не хотелось об этом думать. Не хотелось думать о ребенке, шипящем, нечеловеческом, которого бог утащил в тени. Для чего? Эту загадку никому не под силу разгадать. Но едва ли богом двигало милосердие. Таралаку не хотелось представлять себе юных девушек с маленькими ладонями и ступнями, покатым подбородком и крупными клыками, светящимися глазами цвета травы.

Ему не хотелось вспоминать про Сидилака, воина, чьи руки и душа залиты кровью невинно убиенных, и снизошедшую на него вечную ночь. У этого несчастного глупца не было ничего общего с Таралаком Видом, ничего, совсем ничего. В конце концов, истина не в смутных параллелях, а в точных совпадениях. И в этом смысле Таралак Вид совершенно не походил на Змеиного Языка.

– Ты стал неразговорчив в последнее время, Таралак Вид.

Грал поднял глаза на Икария.

– Я боюсь за тебя, – сказал он.

– Почему?

– Я больше не вижу в твоих глазах твердости, друг мой. Случайный знакомый ее не заметил бы, но я твой давний спутник. Эта твердость указывала на дремлющий внутри тебя гнев. Теперь он, видимо, в глубоком сне, и, боюсь, даже Руладу его не разбудить. Если этого не случится, то ты погибнешь, и быстро.

– Если все, что ты обо мне говоришь, – правда, – ответил ягг, – тогда я с радостью приму смерть. Я заслужил ее в полном смысле этого слова.

– Но никто, кроме тебя, не способен одолеть Императора…

– А с чего ты взял, что я способен? У меня нет магического меча, и я не оживу, если меня убьют. Такие слухи, кажется, ходят про тисте эдур по имени Рулад?

– Когда твой гнев вырывается наружу, Икарий, тебя не остановить.

– Почему? Я сам могу остановиться.

Таралак Вид нахмурился.

– Так вот какая перемена случилась с тобой, Икарий? К тебе вернулась память?

– Если бы вернулась, меня бы тут не было, – ответил ягг и остановился у прилавка, на котором стояли горшки, обмотанные бечевой. – Вот, взгляни сюда, Таралак Вид. Что ты видишь? Пустые сосуды? Или море возможностей?

– Обычные горшки.

Икарий улыбнулся.

Гралу эта улыбка показалась чересчур простой и беззаботной.

– Ты смеешься надо мной, Икарий?

– Меня что-то ожидает. И я не про безумного Императора. Тут что-то еще… Скажи мне, как измеряется время?

– По движению солнца, по фазам луны, по вращению звезд. А в крупных городах вроде этого по звону колокола через равные промежутки. Как по мне, так совершенно дикая выдумка, к тому же унижающая мыслящее существо.

– Речь, достойная грала.

– И все-таки ты смеешься надо мной. На тебя это не похоже, Икарий.

– Звон колоколов через равные промежутки, которые рассчитывают, пропуская песок или воду через узкое горлышко. Дикая выдумка, как ты говоришь. Произвольные рамки постоянства. А можем ли мы говорить о постоянстве, когда речь идет о времени?

– Всякий грал ответит тебе, что нет. Или наши ощущения нас обманывают.

– А вдруг так и есть?

– Тогда мы пропали.

– Мне нравится твоя сегодняшняя интеллектуальная воинственность, Таралак Вид.

Они продолжили свою медленную прогулку вдоль канала.

– Я понимаю твою одержимость временем, – сказал грал. – Ты проживаешь эпоху за эпохой, но ничего не помнишь и никак не меняешься.

– Ничего не помню. В этом-то и беда.

– Напротив, в этом наше спасение.

Несколько шагов они прошли в молчании. Им вслед глядело множество любопытных и иногда сочувственных глаз. В конце концов, чемпионы были обречены. Но все же где-то глубоко-глубоко в этих глазах теплилась надежда. Надежда на то, что кошмарному правлению Рулада Сэнгара, Императора Летера, придет конец.

– Когда не понимаешь время, история ничего не значит. Таралак Вид, ты слушаешь?

– И ты не понимаешь, что такое время.

– Да, не понимаю. Но думаю, что пытался понять… снова и снова. Из эпохи в эпоху. В надежде, что понимание времени чудесным образом откроет мне мою собственную скрытую историю. Я хочу раскрыть истинную меру времени, Таралак Вид. И не просто меру, а природу. Вот, к примеру, этот канал и один из целой сети каналов. Силой течения вода из реки попадает сюда, протекает через город и снова возвращается в ту же реку, лишь немногим дальше. Также и мы можем выйти из реки, пойти своим путем, но не важно, насколько прямым он кажется, мы так или иначе вернемся в ту же реку.

– То есть, как и колокола, вода отмеряет ход времени, – предположил грал.

– Нет, не так, – возразил Икарий, но развивать мысль не стал.

Таралак Вид скривился и, остановившись, смачно сплюнул на ладони, затем провел ими по волосам. Где-то в толпе вскрикнула женщина, больше шума не было.

– Канал не может изменить направления течения. Канал – это просто лишний крюк.

– Да, который притом замедляет ток воды. Кроме того, вода меняется, в нее собираются отходы из города, и поэтому, впадая обратно в реку, вода другого цвета. Грязная и нечистая.

– Чем медленнее идешь, тем грязнее сапоги?

– Конечно, – кивнул Икарий.

– Время устроено иначе.

– Ты так уверен? Когда сидишь и ждешь, мозг полнится раздумьями, случайными мыслями, словно отходами. Когда же действуешь, течение жизни ускоряется, вода становится прохладной и прозрачной.

– Перед лицом того, что нас ждет, Икарий, лучше все-таки подождать.

– Ты имеешь в виду встречу с Руладом? Как знаешь. Но повторю еще раз, Таралак Вид, я следую иным путем.

Они прошли еще несколько шагов.

Затем грал сказал:

– Знаешь, зачем они обматывают горшки жгутом? Чтобы не разбились.

Глаза старшего оценщика блестели. Он смотрел на Икария, который остановился вместе Таралаком Видом у лотка горшечника шагах в двадцати. Монашек сцепил руки и перебирал пальцами, а дышал часто и прерывисто.

Самар Дэв, стоявшая рядом, вздохнула и спросила:

– Надеюсь, ты не собираешься упасть замертво? Если бы я знала, что мы всю прогулку будем держаться в тени ягга, я бы лучше осталась на подворье.

– Выбор, который ты делаешь, происходит исключительно по твоей доброй воле, Самар Дэв, – ответил монашек. – Не по моей и не по чьей бы то ни было еще. Считается, что вся история человеческих конфликтов зиждется исключительно на несовпадении ожиданий.

– Неужели?

– Более того…

– Ладно, оставим это, старший оценщик. Ожидания можно согласовать, и это называется компромиссом. Однако твои странные взгляды не терпят обсуждения, поэтому на уступки пошла только я.

– По собственной воле.

Ей захотелось ударить монашка, но не стоило делать это на виду у всех. Неужели все мужчины такие упертые?

– Он определенно погибнет, причем скоро.

– Едва ли. Я почти уверен, что такого не случится.

Икарий с гралом пошли дальше сквозь толпу, и старший оценщик зашагал следом, держась на почтительном расстоянии. Самар Дэв вздохнула и присоединилась к нему. Толпа ей не нравилась. Что-то в ней было не так. Все какие-то напряженные, озлобленные. Крики торговцев звучали натужно и слегка отчаянно. Прохожие иногда останавливались, но практически ничего не покупали.

– Что-то происходит, – сказала она.

– Все легко объясняется неминуемой финансовой паникой, Самар Дэв. Ты, конечно, можешь считать, что я ничего не вижу, кроме Него, однако, уверяю тебя, я оценил состояние Летераса и сделал выводы относительно всей империи. Ей грозит кризис. Богатство, увы, не бесконечно, но системы, как здесь, основаны на предположении, что ресурсы неисчерпаемы. Под ресурсами я понимаю дешевый труд и материалы, а также неутолимый спрос. Однако же спрос опирается на довольно эфемерные качества, такие как уверенность, воля, осознанная необходимость и неумение прогнозировать, а каждое из этих качеств, в свою очередь, подвержено неожиданному и подчас необъяснимому влиянию. Мы с тобой наблюдаем, как сложное сочетание факторов рушит эти качества. Более того, я считаю, что все это не случайно, а кем-то подстроено.

Она уже было начала засыпать под эту тираду, однако последнее замечание встряхнуло ее.

– Кто-то хочет подорвать экономику Летераса?

– Вот именно, Самар Дэв, «подорвать». Да, кто-то стоит за всем этим, подталкивая экономическую систему к полному краху. Такова моя скромная оценка.

– Скромная?

– Конечно же нет. Я просто привык с иронией относиться к собственной гениальности.

– А зачем?

– Чтобы научиться скромности и смирению.

– Мы весь день будем ходить по пятам за Икарием и его ручным гралом?

– Самар Дэв, я – единственный кабалиец, кто вживую видел нашего бога. Вполне естественно, что я желаю везде следовать за ним.

Бога? Но Икарий не бог, а обыкновенный ягг из одана к западу от Семи Городов. Над ним висит трагическое проклятие, но над кем оно не висит? Вдруг ее внимание привлекла фигура, шедшая навстречу Икарию с Таралаком Видом: высокая, ссутуленная, с разбитым лицом и огромным каменным мечом на спине.

– Только не это… – прошептала Самар Дэв.

– Что такое? – спросил старший оценщик.

– Он увидел его.

– Кого, Самар Дэв?

Но она уже бежала вперед, грубо расталкивая людей с дороги. Что-то будет? Несомненно. Разрешится ли это мирно? Едва ли.

У одного из рожков в приемной прохудился клапан, и оттуда ползли густые струи дыма, змеями завивавшиеся в воздухе. Кашель Урут отдавался глухим лаем. Сиррин Канар, скрестив руки, стоял перед дверями в тронный зал и смотрел за двумя посетителями. Томад Сэнгар ходил туда-сюда, ловко избегая столкновения с другими стражниками, хотя упорно делал вид, что не замечает их. Его супруга плотно запахнулась в темно-серую накидку, напомнив Сиррину стервятника со сложенными крыльями. Груз прожитых лет заставлял ее сутулиться, что еще больше усиливало впечатление. Губы стражника тронула усмешка.

– Полагаю, ожидание тебя забавляет, – проворчал Томад.

– Ах, значит, вы все-таки смотрите за мной.

– Я смотрю за дверью, а ты загораживаешь ее.

Наверняка хочет выломать, подумал Сиррин с улыбкой. Вот только сначала придется пройти сквозь меня, а руки марать мы не хотим, да?

– Ничего не могу поделать, Император очень занят.

– Чем же? – спросил Томад. – Здесь всем заправляет Трибан Гнол, а Рулад просто сидит с бессмысленным взглядом и время от времени кивает.

– Невысокого же вы мнения о своем сыне.

Это замечание их задело. Супруги Сэнгар жестко посмотрели на стражника.

– О Трибане Гноле наше мнение еще хуже, – заявила Урут.

Сиррин не стал отвечать, он прекрасно знал, что́ эти двое тисте эдур думают про канцлера, да и про всех летери, вместе взятых. Тупое предубеждение, особенно учитывая, как быстро эдур пристрастились к летерийскому образу жизни. При этом не стесняясь выражать свое отвращение и презрение. Двуличные твари. Если вам так неприятно, что вы присосались-то к нашей титьке? Вы могли уничтожить все это. Уничтожить нас и всю нашу «ужасную» цивилизацию. Нет, эти дикари не достойны того, чтобы тратить на них слова.

В дверь сзади поскреблись; Сиррин скорее почувствовал, чем услышал это. Он медленно выпрямился.

– Император готов вас принять.

Томад развернулся к двери, и Сиррин разглядел на его лице внутреннее напряжение под маской высокомерия. Урут, стоявшая чуть позади, распахнула накидку, освобождая руки. Что это у нее в глазах? Страх?.. Урут встала рядом с мужем, однако эта близость, видимо, только увеличила напряженность.

Сиррин Канар отступил в сторону и толкнул створку двери.

– За круг, выложенный плиткой, не заходить. Лишний шаг – и вас нашпигуют стрелами. Без предупреждения. Личный приказ Императора. Теперь войдите, только медленно.

В ту самую минуту в западным воротам города на взмыленных лошадях подъехал отряд из четырех летери во главе с тисте эдур. Он крикнул, и прохожие бросились врассыпную, чтобы не угодить под копыта. Всадники были грязные, а двое еще и ранены. Мечи у тех, у кого они остались, были покрыты запекшейся кровью. Эдур был безоружен, а из спины, прямо в правой лопатке, у него торчал обломок стрелы. Плащ, прибитый наконечником к телу, намок от крови. Воин явно умирал. Он умирал уже пятый день.

Тисте эдур еще раз хрипло выкрикнул и повел свой потрепанный отряд через ворота в Летерас.

Странник изучал взглядом Рулада Сэнгара, который так и не пошевелился с тех пор, как канцлер объявил о прибытии Томада с Урут. Возможно ли, что Императора подвела храбрость и он оттягивает неизбежный разговор? Загадка. Даже осторожные расспросы канцлера не помогали понять, что творится на душе у правителя.

Светильники продолжали гореть. Факелы изрыгали дым, а отблески пламени плясали на стенах. Трибан Гнол молча стоял и ждал, сложив руки.

В голове у Рулада разыгрывались нешуточные сражения. Войско воли и желаний схлестнулись с ордой страха и сомнений. Поле битвы было пропитано кровью и усеяно телами павших бойцов. А может, череп Императора заполнял густой непроглядный туман, из которого он не может найти выхода.

Облаченный в заношенное, но роскошное одеяние, он восседал на троне, будто высеченная из камня статуя руки безумного скульптора. Стеклянные глаза, шрамы на коже, кривая улыбка и жирные патлы черных волос. Он казался неотделим от трона, воплощая собой непоколебимость и вечный плен, но безумие добавляло свои краски: проклятие тирании, которая требует слепой покорности и не терпит прекословий.

Взгляните на него и узрите, что происходит, когда единственная справедливость – это месть, когда возражение – это преступление, а сомнение – измена. Давай же, зови их, Император! Пусть твои родители предстанут пред тобой в кошмаре извращенной верности и почувствуют твой гнев!

– Давайте, – прохрипел Рулад.

Канцлер махнул стражнику у двери, тот, тихо лязгнув доспехами, развернулся и провел перчаткой по резной панели. Мгновение спустя дверь открылась.

Посетители находились за той же стеной, возле которой стоял Странник, слева от него, так что он не видел, что происходит снаружи, только уловил несколько неразборчивых реплик.

Томад и Урут Сэнгар вошли в тронный зал и замерли внутри выложенного плиткой круга. Затем поклонились Императору.

Рулад облизнул рассохшиеся губы.

– Они – наши родичи, – заметил он.

Томад нахмурился.

– Они жили в рабстве у людей. Их надо было освободить, разве нет?

– Вы говорите про тисте эдур с острова Сепик, мой Император? – спросила Урут.

– Их освободили, – утвердительно кивнул Томад.

Рулад подался вперед.

– Рабов освободили. Тогда почему, дражайший отец, они все еще гниют в цепях?

Морщинистое лицо Томада выражало смятение. Он явно не мог подобрать слов для ответа.

– Они ожидают вашего решения, мой Император, – сказала Урут. – После возвращения мы неоднократно просили вашей аудиенции, но, увы, – она бросила взгляд на Трибана Гнола, – ваш канцлер постоянно отсылал нас.

– И тогда вы, – прохрипел Рулад, – как полагается, объявили их гостями Империи. И где же их поселили? Не в роскошных резиденциях рядом с дворцом. Нет, вы выбрали ямы, где держат должников, изменников и убийц. Вот так вы потчуете гостей у себя дома, Томад? Урут? Удивительно, ведь в детстве я не замечал, чтобы обычаи тисте эдур настолько попирались. Тем более в доме моей семьи!

– Рулад… – Под напором сыновьего гнева Томад даже немного отступил. – Мой Император, вы видели этих, как вы говорите, «родичей»? Они… никчемные. От одного взгляда на них тянет принять ванну. Их воля сломлена. Они – насмешка над тисте эдур. Такое над ними сотворили люди острова Сепик, и за это преступление против нашей крови они ответили. На острове не осталось ни единой живой души, мой Император.

– Родичи… – прошептал Император. – Объясни мне, отец, потому что я не понимаю. Вы увидели преступление против крови эдур и вынесли преступникам приговор. Качество этой крови вас не волновало. И правда, оно никак не влияет на суть наказания, лишь, возможно, делает его более суровым. Здесь я слышу правду. Но ведь это не все, так, отец? Дело куда более запутано. Оказывается, те жертвы жестокого обращения людей не заслуживают нашего почтения, стало быть, их нужно спрятать, пускай гниют.

За что же вы тогда мстили?

Где же, отец, где же наше почтение к гостям? Где братские чувства, которые связывают тисте эдур? Скажи мне, Томад Сэнгар, разве то была моя воля? Я здесь Император, а значит, Империя – это я!

Этот выкрик еще долго эхом гулял под сводами тронного зала. Ни Урут, ни Томад не могли вымолвить ни слова. Их серые лица приобрели пепельный оттенок.

Трибан Гнол стоял в нескольких шагах позади родителей Рулада, опустив глаза долу, как смиренный монах. Однако Странник превосходил проницательностью простых смертных и поэтому слышал, как затрепетало злобное сердце старика, почти чуял темное злорадство, которое скрывалось за покорным, полным раскаяния лицом.

Урут взяла себя в руки и медленно распрямилась.

– Мой Император, мы не можем знать вашу волю, раз нам не дают видеться с вами. Неужели канцлеру позволено ограждать Императора от родителей? От собственных родителей! И как же все остальные тисте эдур? Император, летери воздвигли вокруг вас стену!

Странник услышал, как в груди Трибана Гнола забилось сердце.

– Ваше величество! – возмущенно воскликнул канцлер. – Нет никаких стен! Вас охраняют, да. Вас защищают от тех, кто мог бы навредить…

– Навредить ему? – крикнул Томад, поворачиваясь к канцлеру. – Он наш сын!

– Что вы, я не имел в виду вас, Томад Сэнгар. И вас, Урут, тоже. Да, возможно, охрана, которой мы окружили нашего правителя, показалась вам стеной, но…