Текст книги "Черный свет"

Глава 7

Тоска по виски порой становилась столь невыносимой, что он просто корчился от боли. Вот и эта ночь выдалась мучительной. Он лежал в постели, вслушиваясь в негромкий посвист теплого пустынного ветерка и тихое ровное дыхание жены. Дочь спала в комнате на другом конце коридора.

Он грезил виски.

Виски изгоняло боль. Виски затушевывало образы молодых парней с простреленными животами, зовущих своих мам. Но мам там не было, был только сержант Свэггер, который звал что есть мочи санитаров, одновременно стреляя из винтовки М-1 по рисовым полям. Виски притупляло смрад дымящихся поселков – тошнотворный запах горелого мяса, паленой соломы и изжаренного буйволиного навоза, витавший в воздухе после того, как «фантомы» сбрасывали напалмовые бомбы. В виски тонула опустошенность, появлявшаяся каждый раз, когда винтовка, ударив в плечо, вновь возвращалась в привычное положение и окуляр оптического прицела настраивался на далекую фигурку человека, теперь уже до неузнаваемости обезображенного смертью, которую принесла пуля весом в 173 грана, посланная со скоростью 2650 футов в секунду. Порой фигурка, прежде чем рухнуть, какое-то время еще пошатывалась на ногах, порой валилась мгновенно, словно тряпичная кукла. Но каждый раз успокаивалась навечно.

В виски растворялось и это горькое воспоминание.

Поздно ночью его разбудил шум, доносившийся с первого этажа, будто там шло какое-то собрание или гуляли гости. Растерянный, немного испуганный, он заморгал, прогоняя сон, и крикнул:

– Папа! Папа!

Возле дома остановилась машина, затем еще одна. Он спал в трусах и футболке с Дэви Крокеттом, которую ему прислали из Чикаго за пятьдесят центов и шесть пробок от бутылок с напитком «Мейсон Рут бир». Футболка шла по почте несколько недель, и теперь он носил ее не снимая – и днем и ночью. Ему было девять лет. Внизу плакала мама. На лестнице послышались мужские шаги. Хруст кожи, скрип прогибающихся половиц, визг шатающихся перил. знакомые звуки. Он слышал их тысячу раз, когда отец возвращался домой поздно, то есть каждый день, так как отец работал по восемнадцать-двадцать часов в сутки. Однако эти тяжелые шаги принадлежали не отцу. Он сел в постели. В комнату вошел мужчина, тоже полицейский. В открытые окна с темной улицы врывался отчаянный писк сверчков. Ночь была ясная, звездная.

– Ты – Боб Ли, я не ошибся? – спросил мужчина в отцовской форме, в шляпе с круглой тульей и незагнутыми полями, не такой, как у ковбоев, и с большим револьвером в кобуре, тоже непохожим на ковбойское оружие.

Мужчина остановился в дверях. Боб видел лишь его силуэт в свете лившемся с лестницы.

– Да, сэр, – ответил он.

– Боб Ли, можно мне войти? Я должен поговорить с тобой как мужчина с мужчиной.

Боб кивнул. Он знал: случилось что-то непоправимое. Перед домом затормозила еще одна полицейская машина.

– Я – майор Бентин. Мужайся, сынок, – сказал человек в отцовской форме.

– Что это значит?

– Сынок… сынок, твой отец погиб сегодня вечером при исполнении служебного долга. Он теперь на небесах, где обретают покой бравые солдаты, и полицейские, и все настоящие мужчины, честно исполняющие свой долг.

– Что такое долг? – спросил Боб.

– Я не могу объяснить. Сам не знаю, что это такое. Долг – это то, ради чего и чем живут такие особенные люди, как твой отец, – сказал майор. – Это лучшее, что есть у человека. Вот почему твой отец – герой. Это…

Мужчина замолчал, и Боб увидел, что тот плачет.

Боб покачал головой. Этот рослый офицер оплакивал в темноте смерть его отца: он старался подавить рыдания, но те высасывали из него мужество, которое он с таким трудом пытался сохранить.

Только виски прогоняло воспоминание, это чудовище, которое хотелось потопить в янтарной жидкости, обжигающей язык и пищевод, разливающейся по телу волной надежды и любви, отупляющей ум. Вот для чего нужно виски – чтобы подавлять те давние черные воспоминания, которые, выползая на поверхность из темных уголков подсознания, начинают убивать и душу, и тело. Как сейчас.

Боб сел в постели. Слава богу, что в доме нет виски, иначе он не задумываясь схватил бы бутылку и пил бы, пил, погружаясь в умопомрачительную алкогольную пучину, откуда ему не вынырнуть. До чего же больно, не продохнуть.

Он поднялся – высокий, стройный, сильный мужчина, с лицом, не выражавшим почти ничего, уже с проседью в волосах, но еще не утративший природной способности двигаться бесшумно. Он так долго спал один. Теперь его постель согревает женщина, и он смотрит на нее, безмятежно спящую под простынями. Как она прекрасна. Кто бы мог подумать?

Он выскользнул в коридор, открыл дверь в комнату, где слышалось тихое посапывание дочери, и включил свет. ИКН4 лежала в кровати, свернувшись калачиком; ноздри крошечного носика едва заметно трепетали. Свет потревожил девочку, и она зашевелилась во сне. Это было прелестное маленькое существо с влажной от пота кожей. Глаза прикрыты веками с загнутыми ресницами, ровными и пушистыми, как бахрома на салфетке, над изящными кукольными губками – миниатюрный носик. Она потерла ладонью глаз, поеживаясь с животным наслаждением, и, убрав с лица прядь волос, плотнее закуталась в одеяло. Наверное, грезит о лошадях, подумал Боб, спрашивая себя: неужели и он станет для дочери загадкой, какой был отец для него самого? Он надеялся, что подобное не повторится. Боб выключил свет и, склонившись над маленьким тельцем, осторожно поцеловал гладкую щечку. Его захлестнула невыразимая радость, ощущавшаяся гораздо острее и реальнее, чем тоска по виски.

Ради этого стоило страдать, подумал Боб.

Неожиданно он почувствовал прилив храбрости. К нему вернулось спокойствие, и он, почти примирившись с обстоятельствами, осознал, что именно должен сделать.

Боб прошел по коридору до чердачного люка и потянул на себя вытяжной ремень. Крышка с глухим треском распахнулась, свесившись с потолка, деревянная лестница сползла вниз. Боб залез на чердак и включил свет. Чердак как чердак: беспорядочное нагромождение дорожных сундуков и чемоданов, вешалки со старой одеждой, связки фотографий. В основном это были вещи Джулии, но кое-что принадлежало и ему – пожитки, прибывшие из Блу-Ай в трейлере много лет назад, когда он решил окончательно порвать с оружием. Они занимали не так много места. Боб увидел старый брезентовый мешок с принадлежностями солдата морской пехоты, несколько пар одинаковых ботинок, вешалку со своей синей парадной формой, кожаную охотничью куртку со множеством пряжек и ремешков, несколько потрепанных чемоданов.

А вот и то, что он ищет. Старая коробка от обуви, перетянутая красной лентой. «„Бастер Браун“, полуботинки, размер: С7, цвет: темно-коричневый», – прочитал Боб на наклейке. В далеких пятидесятых он хранил в этой коробке свои выходные туфли. Сквозь слой пыли проглядывала витиеватая надпись, сделанная рукой матери: «Вещи отца».

Боб дернул за ленточку, которая лопнула от его слабого рывка и выпустила на волю призраки прошлого. В воздухе, словно облачко далеких воспоминаний, закружились пылинки. Боб осторожно снял крышку и, опустившись на колени, как был, в одних трусах, стал перебирать и рассматривать при желтом свете сложенные предметы.

Это было все, что осталось от Эрла Ли Свэггера, солдата Корпуса морской пехоты США, сотрудника полиции штата Арканзас, погибшего при исполнении служебного долга 23 июля 1955 года. Взгляд Боба упал на старые бурые фотографии, отпечатанные на жесткой блеклой бумаге. Он взял их в руки и почувствовал, как его обволакивает та непривычная атмосфера, окружавшая маленького деревенского мальчика с пухлыми щечками. В его чертах еще только проглядывали знакомые контуры, которые позже обретет лицо отца. В этом буром мире были фермерский дом, решетка для вьющихся растений, сухопарый мужчина в соломенной шляпе, вырядившийся, несмотря на палящее солнце, в костюм-тройку с накрахмаленной рубашкой и галстуком-бабочкой. Должно быть, этот мужчина с лицом, будто высеченным из гранита, был отец мальчика, то есть его, Боба, дед. На груди у него сияла круглая звезда – эмблема шерифа. Боб также заметил на нем широкий ремень, утыканный патронами, и кобуру, из которой торчала изогнутая рукоятка кольта. Рядом стояла бабушка, угрюмая женщина в бесформенном платье, наверное никогда не улыбавшаяся. Боб перевернул фотографию. «1920, Блу-Ай, Арк.», – прочитал он надпись, сделанную чернилами, которые выцвели от времени. Эта же троица в разных комбинациях – иногда вместе, иногда по двое или по одному – встречалась и на других снимках. А земля не очень-то хорошо кормила их, отметил Боб. На последнем снимке был запечатлен Эрл в возрасте двадцати четырех – двадцати пяти лет, в оливково-серой форме морского пехотинца с тугим воротничком. Стройный, подтянутый, горделивый, с тремя сержантскими нашивками на плече и сияющей офицерской портупеей, перетягивающей широкую грудь. Он поступил в Корпус морской пехоты в 1930 году, двадцатилетним, и довольно быстро дослужился до офицерского звания. Перевернув фотографию, Боб увидел каллиграфический почерк бабушки: «Эрл дома во время отпуска, 1934 г.». С прилизанными волосами, он смотрелся настоящим франтом на фоне белых стен.

Под фотографиями лежали награды, целая коллекция: знаки классности по стрельбе, полученные на службе в полиции (отец был удивительно метким стрелком), звезда и ленты за участие в боевых действиях на Тихом океане, медаль «Пурпурное сердце», две «Благодарности президента» – для военнослужащих Второй и Третьей дивизий морской пехоты, крест «За выдающиеся заслуги», медаль «Серебряная звезда» и, конечно же, главная награда – Почетная медаль Конгресса, кусок металла в форме звезды на выцветшей ленте, некогда небесно-голубой. Боб взял медаль в руки – тяжелая, внушительная. Позолота утратила блеск за долгие годы забвения. Боб вдруг осознал, что впервые разглядывает этот самый почетный символ достоинства, мужества, славы. Отец никогда не показывал и не надевал медаль, а мать, должно быть, после похорон упрятала ее в коробку, чтобы забыть о боли.

Он подержал медаль в ладони, надеясь почувствовать что-нибудь. Никаких ощущений. Кусок металла, побрякушка. У него самого есть медали. Он знает, что́ испытывает солдат, глядя на свои награды. Отчужденность. Смотрит на них и думает: «Ну и что?» Они так мало объясняют, не имеют никакого отношения к действительности и не передают истинного смысла понятий, которые символизируют.

Приказ о награждении тоже лежал в коробке, датированный 10 декабря 1945 года, отпечатанный на бланке военно-морского министерства – на красивой плотной бумаге с узором, от которой за версту несло показухой. Такой вычурной писульке висеть бы в кабинете зубного врача.

Боб стал читать приказ. Он не мог сказать точно, читал он его прежде или только слышал в пересказе других людей. Отец никогда не говорил о войне.

«21 февраля 1945 года подразделение роты „Е“ 2-го батальона 9-го полка в составе 3-й дивизии морской пехоты под командованием помощника командира взвода сержанта Свэггера попало под интенсивный перекрестный обстрел пулеметов противника в районе хребта Чарли-Дог-ридж, расположенного в глубине острова на расстоянии двух миль от плацдарма Бич-Ред 2. Все огнеметчики были убиты или ранены. Сержант Свэггер повел свой отряд в обход, но только ему удалось достичь подножия хребта в боеспособном состоянии, остальные солдаты были убиты или ранены. Сержант Свэггер, сам получивший три ранения, подобрался с тыла к первой огневой точке и расстрелял из автомата всех находившихся там солдат неприятеля. Таким же образом, перекатываясь через бруствер и поливая противника огнем, он заставил замолчать еще две огневые точки на линии обороны неприятеля. Когда он добрался до третьей огневой точки, у него заклинило автомат, и он убил двух солдат противника прикладом. Продвигаясь к последнему рубежу обороны противника, бетонному бункеру, сержант Свэггер обнаружил, что у него кончились боеприпасы. Он вернулся на только что уничтоженную им огневую точку и забрал оружие противника, прихватив также несколько гранат. Распахнув стальную дверь, он ворвался в бункер и уложил из ручного пулемета еще тринадцать солдат неприятеля.

Вся операция длилась семь минут, и за это время сержант Свэггер убил более сорока солдат неприятеля и сам был пять раз ранен. Своими отважными действиями он спас жизни тридцати солдат своего подразделения. За беспримерное мужество и наивысшее чувство долга, проявленные в сражении с врагом, сержант Свэггер награждается Почетной медалью Конгресса».

В свое время Бобу попадался на глаза снимок, которого сейчас он не обнаружил. Боб вспомнил пожелтевший, высохший газетный листок – тот буквально крошился в руках. На нем была запечатлена церемония награждения. Отец, молодой, подтянутый, с мужественным лицом, в парадной синей форме, стоит перед человеком в очках с простецким лицом уроженца штата Миссури – президентом Соединенных Штатов Америки, который надевает ему на шею ленту. Ну и что? Торжественные церемонии придуманы для кого угодно, но только не для его отца – тот всегда действовал исходя из собственных убеждений и чувств, которыми ни с кем не делился.

Боб положил медаль обратно. Он знаком с войной не понаслышке и знает, что описание подвига отца – это в лучшем случае бесстрастное, упорядоченное изложение голых фактов. Здесь ничего не сказано о том, что он чувствовал, наблюдая, как под очередями его автомата, изрыгающего пули сорок пятого калибра, разлетаются на части японцы. В воздухе висел запах серы, свинца и дыма; со всех сторон стреляли минометы. Опустошение, грязь, мерзость, копоть, вулканическая почва Иводзимы, сотни царапин, порезов, ссадин, оттого что постоянно приходится передвигаться по-пластунски, неописуемый ужас, жажда крови, наслаждение, удовлетворение при виде расколотых вражеских голов, оторванных рук и ног, страх, что автомат даст осечку, – все это и многое другое не отражено в приказе о награждении.

Да, ты сражался отчаянно, отец, подумал Боб.

Его взгляд упал на предмет, необычный своей заурядностью. Он потянул за кончик и извлек на свет толстую пачку листов – старую книжку с квитанциями для взимания штрафов за нарушение правил дорожного движения на территории Арканзаса. Ну и ну! В ней оставалось примерно двадцать неиспользованных квитанций с прилагающимися к ним копиями в трех экземплярах и пять-шесть заполненных копий, которые были загнуты за корешок. Боб сразу увидел, что эти уведомления о штрафах отец выдал в последнюю неделю своей жизни. Очевидно, он не успел направить документы в суд. Боб пролистал квитанции, заполненные рукой отца: мелкие нарушения на дорогах Арканзаса в течение второй и третьей недель июля 1955 года. «Ехал на машине с поврежденным левым задним фонарем», – прочитал он на одной из квитанций. Были указаны фамилия, адрес и номер водительского удостоверения, а ниже, в графе «Лицо, наложившее штраф», стояла корявая подпись Э. Л. Свэггера. Две квитанции были выданы за превышение скорости на Семьдесят первом и Восемьдесят восьмом шоссе, одна – за вождение в нетрезвом виде, – обычные мелочи, с которыми ежедневно сталкивается патрульный полицейский на сельских дорогах. Боб с такой силой ощущал присутствие отца, что едва не сгибался под тяжестью его духа, витавшего на чердаке.

Потом он увидел блокнот. Должно быть, у Эрла сломалась ручка – обложка была залита коричневатой жидкостью, которая, просочившись сквозь картон обложки, измазала страницы. Боб перелистывал их по одной, пытаясь разобрать записи. На внутренней стороне обложки он прочитал набор имен: «Джед Поузи, Лам Поузи, Поп Двайер», затем наткнулся на схематичный рисунок человеческой фигурки, от которой были проведены линии к точкам, очевидно соответствовавшим объектам местности. Цифры, судя по всему, обозначали расстояние. Далее упоминались не связанные между собой факты и наблюдения: «Ее перетащили сюда?», «Маленькая Джорджия», «Что вызвало смерть: удар тяжелым предметом или удушение?», «Собрание в церкви? Что за собрание?» Он ни черта не…

Внезапно Бобом овладело непонятное беспокойство. Блокнот жег ему пальцы. Он закрыл его и вновь глянул на обложку. Ему вдруг пришло в голову, что коричневатое пятно, испачкавшее листы, есть не что иное, как кровь. Кровь его отца. Он держал блокнот в руках или в кармане, когда Джимми Пай выпустил в него смертельную пулю и кровь, хлынувшая из раны, залила документ.

Боб смотрел на блокнот с чувством религиозного благоговения, как на предмет, извлеченный из раки святого – кость, прядь волос, клочок одежды. Охваченный священным трепетом, он положил блокнот в коробку. Ему показалось, будто он совершил святотатство. Нет, это выше его сил. Он должен закрыть коробку, засунуть ее в ту же щель, где она пылилась раньше, перевязанная лентой, и стремглав вернуться назад – в счастливую жизнь, которую он наконец-то создал для себя. К своим лошадям, о которых он должен заботиться, к своей дочке, которую должен растить, к своей жене, которой должен помогать. В коробке – только боль и тяжелые воспоминания.

«Нет, продолжай, – приказал себе Боб. – Продолжай, доведи задуманное до конца, просмотри каждую вещь».

Он вытащил несколько газетных вырезок с отрывочными сведениями о событиях 23 июля 1955 года и просмотрел ветхие листочки, не вчитываясь. Только один из них, тоже пожелтевший от времени и ломкий, привлек его внимание. Это была первая страница форт-смитской газеты «Саут-Уэстерн таймс рекорд» за 23 июля 1955 года. Боб прочел заголовок: «ПОХОРОНЫ ОТВАЖНОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО». Он увидел себя, маленького угрюмого мальчика, стоявшего подле убитой горем матери в окружении толпы из людей в форме и в штатском, собравшихся под раскидистым вязом. Центральное место на фотографии занимал священник. Рядом с могилой, вырытой под деревом, был установлен гроб. По крайней мере, могила отца укрыта от палящего солнца. По правую сторону застыли в почетном карауле морские пехотинцы – суровые ребята, наголо остриженные, в белоснежных парадных фуражках с низко надвинутыми на лоб козырьками, в парадных кителях с туго застегнутыми высокими воротничками, как у пуритан. Боб взглянул на свое изображение, но увидел нечто пухлое и расплывчатое, будто он был не в фокусе. А он и был не в фокусе. Тот день почти не отложился в его памяти, хотя сейчас, глядя на фотографию, он начал кое-что припоминать. Мама плакала не переставая, а у него к тому времени слезы уже иссякли. Палило солнце, речи не прекращались. Организовала похороны и руководила проведением скорбного мероприятия женщина по имени миссис Конни, величавая, как вдовствующая королева, – Мать Мужество. Он помнил ее запах, помнил, что она была красивой, сильной, стойкой. Но на фотографии ее не оказалось.

Боб отложил газетный снимок и стал перебирать оставшиеся бумаги – письма от официальных лиц и знакомых с выражением соболезнования и лестными отзывами об отце. Среди них он нашел послания от командующего Корпусом морской пехоты США; от двух сослуживцев, которые утверждали, что могут сегодня писать только потому, что отец спас им жизнь, одному – на Иводзиме, другому – на Тараве; напыщенные выражения признательности и сочувствия от начальника полицейского управления Арканзаса и губернатора штата; наконец, полуграмотное письмо от некой женщины по имени Люсиль Паркер, которая писала матери, что Эрл Свэггер был замечательным белым человеком, единственным из белых, кто не остался равнодушен к ее горю и обещал помочь найти убийц дочери Ширелл. Что бы это значило?

Столько загадок, разрозненных фактов, незаконченных дел, которые отец оставил после себя. Как ни странно, все они умещались в небольшой коробке из-под обуви, служившей единственным напоминанием о человеке, сделавшем много добра за сорок пять лет своей жизни.

Это то, что надо? Найденные материалы заинтересуют того парня? Возможно. Боб решил, что утром позвонит Рассу. Пусть забирает коробку с документами. Может, от них будет польза.

На дне оставался еще один листок. Боб взял его и стал с любопытством рассматривать, не сразу сообразив, что держит в руках, скорей всего, последнюю страницу заключения патологоанатома или записи судебного слушания. Остальные страницы, вернее, обрывки страниц, соединенные скрепкой в левом верхнем углу, лежали отдельно. Пробежав глазами текст, Боб понял, что это протокол медицинской экспертизы, где бездушным профессиональным языком описываются раны, полученные отцом. Матери прислали копию заключения, и когда до нее дошел смысл написанного – что-то вроде «транслатеральное отверстие под левым соском, расположенное к грудине под углом сорок три градуса, вызвало серьезные повреждения тканей левого желудочка, приведшие к летальному исходу», – как предположил Боб, она, не в силах видеть такую бессердечную, холодную писанину, разодрала протокол в клочки. Почему сохранилась эта страница? Он не знал. Возможно, мать, раскаявшись, вытащила из мусорного ведра то, что уцелело, и спрятала в коробку. Со смертью отца в ее жизни начался печальный закат. Она ненамного пережила мужа, сломленная горем и в конце концов алкоголизмом.

Значит, это единственная полностью уцелевшая страничка. Боб, глянув на нее, увидел часть перечня вещественных доказательств – то ли баллистической экспертизы, то ли протокола вскрытия. Он хорошо разбирался в оружии, поэтому стал внимательно вчитываться в список предметов, обнаруженных полицейскими на месте происшествия.

«1. Кольт 38-го калибра с изогнутой рукояткой, серийный номер GNY 54669; в барабане осталось четыре патрона».

Это было оружие Джимми – гладкий, блестящий автоматический револьвер, стреляющий пулями со сверхвысокой пробивной силой, от которых не спасает даже бронежилет: такие вызывают болевой шок и убивают наповал. Профессиональный выбор.

«2. Четырнадцать гильз с маркировкой кольта 38-го калибра – от израсходованных патронов».

Значит, Джимми стрелял четырнадцать раз – расстрелял один магазин и половину второго, прежде чем отец убил его. Да, парню нравилось палить. Интересно, какая из четырнадцати выпущенных им пуль оказалась смертельной? Боб покачал головой. Если бы только можно было вернуться в тот вечер и изменить направление полета той пули или вовремя поправить прицел Эрла! Может, все сложилось бы иначе. Но нет: Джимми сделал последний выстрел, убив Эрла ровно тогда, когда тот выпустил в него смертельную пулю.

«3. „Смит-Вессон“ 1926 года, 44-го калибра, особого образца, серийный номер SN 5687300; в барабане – шесть неизрасходованных патронов».

Должно быть, оружие Буба, предположил Боб. Оружие, из которого не было сделано ни одного выстрела.

«4. Полицейский кольт калибра 0,357 дюйма, серийный номер SN YF50873; в барабане – три патрона и три пустые гильзы».

Оружие его отца. Здоровенный револьвер, который Эрл чистил раз в неделю и всегда – после того, как стрелял из него. Вообще-то, большинство его воспоминаний об отце связано с оружием. Отец учил его стрелять, охотиться, чистить оружие, ухаживать за ним и уважать его. Боб никогда не забывал полученных уроков.

«5. Шесть гильз от израсходованных патронов с маркировкой „Ремингтон-357“».

Его отец перезаряжал револьвер – быстро, под сильным огнем, который вел по нему из полуавтоматического оружия парень, имевший в запасе кучу патронов. Славная работа, думал Боб, лучше не бывает.

Непрочитанным оставался только раздел с гнетущим названием «Извлеченные пули». Боб знал, что речь идет о пулях, изъятых из трупов. Последняя часть заключения коронера о физическом механизме смерти.

Хватит ли у него смелости дочитать до конца? Боб вздохнул. Хватит. В отчете указывались три «объекта», то есть три тела, и под каждым стоял перечень извлеченных «предметов». Ничего необычного он не нашел. Узнал только, что Буб был застрелен из револьвера Джимми. Очевидно, тот, раззадоренный перестрелкой, палил во все, что двигалось. Типичный случай. К сожалению, в бою частенько солдаты нередко погибали от пуль своих соратников.

Наконец он дошел до того места, где перечислялись пули, извлеченные из тела отца.

Их было три.

«Две (2) деформированные пули (неустановленного калибра) в медной оболочке имели вес соответственно 130,2 и 130,1 грана.

Одна (1) деформированная пуля (неустановленного калибра) в металлической оболочке весила 109,8 грана».

Боб ошеломленно смотрел на листок, не веря своим глазам. Потом перечитал еще раз и еще. Цифра не менялась. 109,8 грана.

– Так и думала, что найду тебя здесь, – раздался голос Джулии.

Боб вздрогнул и обернулся:

– Да, я здесь. Предаюсь воспоминаниям.

– Боб, ты должен помочь этому парню. Прежде всего ты поможешь самому себе. Ты ведь с пятьдесят пятого года сердит на весь белый свет. Это надо понять.

– И не только понять, – ответил Боб.