Текст книги "Перевороты. Как США свергают неугодные режимы"

Стивен Кинцер
Перевороты. Как США свергают неугодные режимы

Stephen Kinzer

Overthrow: America's Century of Regime Change from Hawaii to Iraq

© 2007 by Stephen Kinzer

© Ксения Гусакова, перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“, 2016»

***

Настоящее и прошедшее,

Полагаю, присутствуют в будущем,

Как и в будущем было уж прошлое.

Т. С. Элиот

Предисловие

Зачем сильной стране нападать на слабую? Обычно – чтобы навязать свою идеологию, упрочить власть или завладеть ценными ресурсами. Комбинации этих трех факторов и подтолкнули США подминать под себя все больше территорий на протяжении прошлого столетия и далее. Данная книга исследует самую откровенную форму американской политики вмешательства: государственный переворот.

Вторжение в Ирак 2003 года – не единичный случай, а кульминация стодесятилетнего периода, в течение которого американцы свергли четырнадцать правительств, неугодных Штатам по разным идеологическим, политическим и экономическим причинам. Как и остальные операции, «смена режима» в Ираке сперва – очень недолго – казалась удачной. Однако теперь ясно: непредусмотренные последствия операции ужасают. Тем же заканчивались и прочие перевороты, революции и вторжения, что осуществляла Америка, дабы низложить правительства, которых боялась или которым не доверяла.

У США есть масса способов убедить другие страны плясать под свою дудку. В основном это проверенные временем дипломатические приемы. Например, Штаты предлагают властям вознаграждение за поддержку интересов Америки, а в случае отказа угрожают ответными мерами. Иногда США защищают дружественных лидеров от народного гнева или восстаний. Во многих местах Штаты исподтишка поддерживают перевороты и революции, организованные иными лицами. Дважды, во время мировых войн, Америка помогла уничтожить старые порядки и ввести новые.

Однако книга не обо всех методах, которыми американцы создали современный мир таким, каков он теперь. Она сосредоточена лишь на самых радикальных примерах: когда Штаты свергали лидеров стран. Ни одна нация в современной истории не совершала подобного настолько часто и в местах, настолько далеких от собственных берегов.

Рассказы об операциях по смене власти чрезвычайно увлекательны. В них говорится о патриотах и негодяях, благих намерениях и злом цинизме, отчаянной смелости и жестоких предательствах. Данная книга впервые соберет все эти истории вместе, но ее цель – не просто пересказать события. Рассматривая эти операции как единый процесс, а не случайные, ничем не связанные эпизоды, она стремится выявить общие черты. Автор ставит два основополагающих вопроса и пытается на них ответить. Первый: зачем США проводили все эти операции? И второй: каковы их последствия в перспективе?

Составить перечень стран, чьи правительства свергла Америка, не так просто, как кажется. В данной книге упоминаются только те случаи, в которых Штаты сыграли решающую роль. Например, в список попадает Чили, так как, невзирая на многие предпосылки к перевороту 1973 года, роль Америки в нем была ключевой. Индонезия, Бразилия и Конго, напротив, не учитываются, ведь в шестидесятых, во время переворотов, американские агенты выступали лишь как помощники. Так же как и Мексика, Гаити или Доминиканская Республика: Америка вторглась в эти страны, но потерпела неудачу – свергнуть лидеров не удалось.

Заря долгого столетия политики «переворотов» США пришлась на 1893 год, когда была свергнута гавайская монархия. Пробная попытка для Штатов, но трагедия для местной культуры, которую разыграли как комическую оперу. Операция не считалась военной, хотя без высадки американских войск она вряд ли завершилась бы успехом. Президент США одобрил план действий, но, вскоре после его выполнения, к власти пришел иной президент и осудил произошедшее. И мнения американцев, правильно ли свергать правительства других стран, разделились.

Из-за свержения гавайской королевы разгорелись политические дебаты, которые впервые вспыхнули во время Американо-мексиканской войны за полвека до этого. Споры, по сути, о том, какую роль должна играть Америка в мире, не утихают по сей день. После вторжения в Ирак они вновь ворвались на передовицы.

Во время гавайской революции 1893 года образа великой американской власти еще не существовало. Другое дело – время Испано-американской войны, которая разразилась через пять лет. На самом деле войн было две: в одной США поддержали повстанцев, боровшихся против испанского колониализма, а во второй подавили этих же повстанцев, чтобы едва освобожденные народы в итоге остались под протекторатом Штатов, а не приобрели настоящую независимость. Принципиально новая идея Америки, куда более амбициозная, родилась именно из этих конфликтов. Они обозначили начало эпохи: США присвоили себе право вмешиваться в дела любой страны в мире, не просто путем влияния или принуждения к сотрудничеству, но и свергая неугодные правительства.

На Гавайях и в странах, восставших против Испании в 1898 году, американские президенты испытывали и развивали новую политику вмешательства. Однако там они реагировали на условия, созданные иными лицами. Впервые президент выступил самостоятельно, чтобы свергнуть лидера другой страны, в 1909 году. Уильям Говард Тафт приказал свергнуть президента Никарагуа, Хосе Сантоса Селайю. Тафт заявил, что защищает Америку и продвигает принципы демократии. Истинной его целью было защитить право американских компаний действовать на территории Никарагуа, как им заблагорассудится. То есть, по большому счету, он помогал Штатам устанавливать свои условия в других странах. Таким образом, появилась схема действий. На протяжении двадцатого века, а также начала двадцать первого США раз за разом использовали военную мощь и секретные службы, дабы свергать правительства, не желавшие блюсти американские интересы. И каждый раз Америка прикрывала свое вмешательство демагогией на тему национальной безопасности и равноправия. Однако США действовали в основном из экономических соображений: в частности, чтобы установить, продвинуть и защитить право американцев беспрепятственно заниматься предпринимательством по всему свету.

В двадцатом веке мир изменили огромные силы. Одной из самых значимых было возникновение международных корпораций, которые, обосновавшись в одной стране, получали прибыль за границей. Подобные организации и их руководители накопили огромные богатства и приобрели значительное влияние в политике. Им в противовес появились общественные движения, профсоюзы и политические партии, но не смогли даже близко подойти к такой же власти. В общественном сознании корпорации олицетворяли идеалы свободного предпринимательства, усердной работы и личного вклада. Они также сумели привести своих друзей и сторонников на важные посты в Вашингтоне.

По иронии судьбы и истории, Америка приобрела огромную власть одновременно с тем, как международные корпорации стали решающей силой на мировой арене. Корпорации со временем привыкли ожидать от правительства действий от их имени за рубежом, вплоть до таких крайних мер, как свержение несговорчивых лидеров. Последующие президенты считали, что это хороший способ отвечать интересам Америки.

Но едва ли защита корпораций – единственный повод для организации госпереворотов. Сильные государства и кланы на протяжении всего хода истории нападали на слабые. Причина проста: отобрать все, что только можно. В современном мире корпорации – это именно те учреждения, которые помогают странам подгребать под себя богатства. Они стоят в авангарде американских сил, и бросить им вызов стало равносильно вызову самим Штатам. Свергая лидера, осмелившегося перечить, американцы не только утверждаются в его стране, но и недвусмысленно намекают остальным, что их ждет в случае неповиновения.

Влияние экономических факторов на американскую внешнюю политику резко возросло с тех пор, как честолюбивые гавайские плантаторы поняли: если их острова станут частью США, то отправлять сахар на рынки материка можно будет беспошлинно. А с течением двадцатого века индустриальные гиганты и их адвокаты вышли за пределы простого влияния на высшее руководство страны. Они сами им стали. Джон Фостер Даллес как нельзя лучше воплотил собой объединение политических и экономических интересов. Прежде чем занять пост Госсекретаря США, он десятки лет проработал на несколько самых влиятельных корпораций. Именно Даллес в 1953 году приказал совершить переворот в Иране, что должно было открыть Ближний Восток для американских нефтяных компаний. Через год Даллес распорядился свергнуть правительство Гватемалы, где националисты у власти угрожали компании «United Fruit», которую представляла его бывшая адвокатская контора.

Заработав огромную народную и политическую поддержку, американские корпорации относительно легко смогли призывать армию или Центральное разведывательное управление для защиты своих привилегий в странах, где у них возникали трудности. Вероятно, им не удалось бы столь просто это проворачивать, если бы корпорации и президенты, сотрудничавшие с ними, действовали открыто перед лицом американского народа. Американцы всегда были идеалистами. Они хотят, чтобы их страна поступала, исходя исключительно из благих намерений, и, вполне возможно, отказались бы поддерживать вмешательство в дела других стран, которое откровенно являлось защитой корпоративной власти. Есть две стратегии, дабы перевороты проводились при минимуме протестов. Порой, сохраняя истинные причины в тайне, президенты объявляли, что действуют исключительно для защиты Америки и освобождения коренного населения от гнета. А бывало, что они и вовсе просто-напросто отрицали участие США в данных операциях.

Историю госпереворотов под руководством США можно разделить на три этапа. Первой шла эра империализма, когда американцы свергали режимы более-менее открыто. Никто из людей, замешанных в низложении гавайской монархии, не пытался скрыть свое участие. Испано-американская война проходила на глазах у всего мира, и президент Тафт четко обозначил свои цели: свергнуть правительства Никарагуа и Гондураса. Да, стоявшие за этими переворотами могли не объяснять причины своих действий, но брали на себя всю ответственность.

После Второй мировой войны, когда ситуация в мировой политике стала безмерно сложнее, чем в начале столетия, американские президенты нашли новый способ свергать правительства. Уже было невозможно просто требовать, чтобы недружественные лидеры осознали мощь Америки и отступили. Аналогично оказалось нельзя и отправлять войска к чужим берегам, не думая о последствиях. Впервые в мире появилась сила, способная ограничить свободу американских действий: Советский Союз. Во время «холодной войны» прямое вмешательство Америки рисковало вызвать мгновенную реакцию СССР, возможно – разрушительную. Чтобы приспособиться к новой реальности, Штаты начали применять более тонкий метод – тайный переворот. В Ираке, Гватемале, Южном Вьетнаме и Чили инструментами для вмешательства были уже не генералы, а дипломаты и агенты разведки.

К концу двадцатого века американцам стало тяжелее организовывать перевороты – лидеры стран научились им сопротивляться. Да и сами перевороты уже оказались не нужны. Развал Советского Союза и исчезновение Советской армии означали, что Штаты больше ничто не сдерживает. То есть они могут, как в прежние времена, отправлять войска на чужие земли. Обе небольшие страны, оккупированные в восьмидесятых, Гренада и Панама, находятся в местности, которую США традиционно считают своей сферой влияния, и уже были охвачены смутой. Следующие два вторжения, в Афганистан и Ирак, оказались и масштабнее, и значимее в историческом плане. Многие американцы поддерживали операцию в Афганистане, так как считали ее адекватной реакцией на террористические группировки в стране. Меньшее, но по-прежнему достаточное количество граждан поддержало и кампанию в Ираке после того, как сообщили, что и это государство представляет собой неумолимую угрозу миру. После американского вмешательства обе страны утонули в жестокости и разрухе.

Большинство операций по смене власти своих кратковременных целей достигли. Например, до того, как ЦРУ свергло правительство Гватемалы в 1954 году, компания «United Fruit» не могла действовать там, как ей угодно; после переворота она получила такую возможность. Однако с точки зрения истории очевидно, что многие подобные кампании на самом деле ослабляли безопасность США. Американцы повергали в хаос целые регионы, создавали очаги нестабильности, которые позже, спустя годы, порождали никому и не снившиеся угрозы.

Хотя история себя не повторяет, она обожает алгоритмы и симметричные схемы. Достаточно поставить рядом все примеры переворотов под руководством Америки, и становится ясным, почему США свергают режимы в других странах и какие последствия таким образом на себя навлекают. Из этого можно извлечь ценные уроки на будущее.

Эра империализма

Переполох во дворце: Гавайи

На Гонолулу опустилась темнота. Двое элегантно одетых заговорщиков постучали в едва ли не самые величественные двери в городе. Человек, к которому пришли эти двое, был ключом к революции. За массивными дверями скрывался не воин и не полководец, не финансист, не политик и даже не торговец оружием. А Джон Ливитт Стивенс, представитель Госдепартамента США на Гавайях. Этой ночью он примкнул к дерзкому плану свергнуть гавайскую королеву и присоединить ее страну к Штатам.

Стивенс и господа, посетившие его вечером четырнадцатого января 1893 года, всецело осознавали серьезность своей затеи, однако понятия не имели, какую длинную тень они отбросят на историю. Они станут первыми американцами, запланировавшими и осуществившими переворот в чужой стране. Той ночью они не просто обозначили ее судьбу. Они положили начало бурному столетию переворотов, революций и вторжений при поддержке США.

Гавайи оказались посреди грандиозного столкновения между древними традициями и современностью. Неумолимо растущая сахарная индустрия разрушала этническую культуру. Несколько дюжин американских и европейских семей успешно держали под контролем и экономику, и правительство. Местные монархи стали в их руках просто марионетками.

Для элиты отлаженная система работала идеально, а вот местные жители на своей же земле превратились в мелкие сошки. Среди желавших восстановить справедливость была и королева Лилиуокалани. В тот январский день она собрала совет и сделала поразительное объявление. Королева намеревалась провозгласить новую конституцию, согласно которой право голоса будут иметь только гавайцы. Высокий имущественный ценз отменят, и неместная элита резко лишится власти.

Все четверо министров пришли в ужас. Они предупреждали королеву, что обосновавшиеся на Гавайях американцы никогда не допустят такой конституции. Но Лилиуокалани настаивала, что имеет на это полное право. Спор продолжился на повышенных тонах, и двое министров, извинившись, выскользнули из дворца. Джон Колберн, министр внутренних дел, помчался в центр города, чтобы предупредить своего давнего друга Лоррина Тёрстона, адвоката и заговорщика против короны.

«Лоррин, – начал Джон, – во дворце ужасный переполох».

Тёрстон и другие хауле, как гавайцы называли белокожих соседей, уже давно ждали повода ударить по монархии. Теперь он появился. На их стороне был Стивенс, а за ним стояла вся мощь США. Момент настал.

Все было готово к новому витку истории. Никогда еще не случалось такого, чтобы американский дипломат помог свергнуть власть в стране, к которой был официально приставлен. Рассказ о том, что подвигло Стивенса на этот поступок, и более масштабный – как США подмяли под себя Гавайи – полны мотивов, которые всплывут снова и снова: устраивать перевороты войдет у американцев в привычку.

Почти все пять миллионов лет, с тех самых пор, как острова вышли из пучины Тихого океана, судьбу Гавайев определяла их отдаленность. Считается, что первые обитатели, возможно полинезийцы с островов южнее, поселились там примерно во времена Иисуса Христа. Многие столетия гавайцы почти ни с кем не контактировали: никто не мог преодолеть океана, окружавшего эти земли, на которых процветали тысячи уникальных растений и животных. Такого разнообразия не встретишь больше нигде.

Люди, населявшие Гавайи, создали особую общину, что связала их хитросплетенной паутиной обязанностей, ритуалов и благоговения перед природой. Может, Гавайи и не назовешь тропическим Эдемом, но именно там многие поколения людей сохраняли гармоничную культуру, которая делала их сильными и физически, и духовно. Некий историк описывает ее как «крайне успешную» и «не столь жестокую, как большинство современных ей культур по всему миру, даже включая Европу; точно так же она и не столь безжалостна, как уклад многих цивилизованных общин в наши дни».

Все изменилось слишком внезапно. На рассвете восемнадцатого января 1778 года у побережья острова Кауаи развернулось зрелище, которое ошеломило гавайцев не меньше, чем теперь бы они изумились, завидев космический корабль. На горизонте возникли… два плывущих острова. Люди пришли в возбуждение, кто от волнения, кто от страха. Многие побросали работу и помчались по ущелью Уэймеа к берегу.

«Вожди и простой люд с восхищением наблюдали за этим прекрасным зрелищем», – говорится в источнике. – Один спросил другого: «Что за ветвистые штуковины?» А тот ответил: «Деревья, которые плавают по морям».

На самом деле к островам приближались британские корабли под командованием одного из известнейших путешественников того столетия – капитана Джеймса Кука. Трепещущие перед пришельцами островитяне сперва приняли его за божество. Потом, наверное, неизбежно (сказывалась разница в культурах) вспыхнул яростный конфликт. Многие туземцы радовались отплытию чужаков, а когда через год те приплыли снова, отчаянно нуждаясь в продовольствии, их забросали камнями. Голодные моряки начали попросту отбирать необходимое. Но когда они убили гавайского вождя, местные воины отомстили: гурьбой напали на Кука и разрезали его на куски, а позже зажарили останки в земляной печи. Это был чуть ли не последний раз, когда коренные гавайцы сумели поступить с белыми по собственной воле.

Вскоре отомстил и Кук. Он и его люди привезли чуму настолько яростную, какую даже сами не могли представить. Несколько недель их общения с местными, от рукопожатий до половых контактов, едва не уничтожили всю гавайскую расу.

Люди Кука, как он лично и предсказал в бортовом журнале, вызвали на островах эпидемию венерических заболеваний. И это было только началом. Сотни тысяч гавайцев впоследствии погибли от лихорадки, дизентерии, гриппа, болезней легких и почек, рахита, диареи, менингита, тифа и проказы.

Как только острова нанесли на карту, к Гавайям стали приходить самые разные суда. Однако эти места привлекали не только моряков. Заинтересовалась ими и группа набожных пресвитерианцев и конгрегационалистов из Новой Англии. Из нескольких источников – от капитанов кораблей; из популярной книги о гавайском сироте, что проделал огромный путь до Коннектикута и принял христианство; из серии статей в газете под названием «Kennebec Journal» – они узнали, что эта далекая земля полна язычников, которых можно обратить в свою веру. В промежуток между 1820-м и 1950 годом около двухсот представителей церкви были настолько воодушевлены, что вызвались добровольно провести остаток жизни на Сэндвичевых, как их назвал Кук, островах, занимаясь богоугодными делами.

Многое, что обнаружили там миссионеры, привело их в ужас. Дружная гавайская община, с присущим ей анимизмом, кардинально отличалась от суровой, холодной жизни, к которой привыкли жители Новой Англии. То, что в глазах миссионеров считалось краеугольными камнями цивилизации – амбиции, бережливость, индивидуальность и частная собственность, – гавайцам было неизвестно.

Зато они верили в божественное происхождение холмов, деревьев, животных, ветра, молний и даже росы. Некоторые не брезговали инцестом и полигамией, детоубийством и ханаи – традицией, согласно которой матери отдавали новорожденных детей друзьям, родственникам или вождям, таким образом расширяя семьи. Большинство не стеснялось наготы и секса. Строгим миссионерам туземцы казались самыми закоренелыми грешниками на земле. Например, один нашел их «чрезвычайно неотесанными; слепыми ко всему, что прекрасно и ужасно в творениях Господних; грязными, гнусными и похотливыми; покрытыми всякой мерзостью, какую только можно представить, запятнанными кровью и заклейменными преступлениями».

Воодушевившись уверенностью, которая может исходить исключительно из глубокой веры, миссионеры без устали навязывали окружавшим их людям свои ценности. Или, как сами же это называли, – спасали души дикарей от вечных мук ада.

«Улицы, когда-то полные жизни, теперь пусты, – рассказывал путешественник, побывавший в Гонолулу в 1825 году. – Игры, даже самые невинные, – запрещены. Пение стало наказуемо, а за открытый разврат – попытку танцевать – к нарушителю не проявят ни капли милосердия».

Шли годы, некоторые миссионеры утратили пыл и перестали следить за исполнением строгих нравственных норм. То же самое чувствовали многие их сыновья и внуки. Они проходили обучение в США, а на Гавайи возвращались исполненные беспокойного духа своей растущей как на дрожжах родины, где возможности, казалось, поджидали за каждым углом. И, оглянувшись, вновь прибывшие увидели, как гавайская земля буквально изнывает, готовая к возделыванию.

Истинным олицетворением того, как община хауле расширилась и пришла к власти, стал Амос Старр Кук. Рожденный в Данбери, штат Коннектикут, Кук приехал на Гавайи в качестве миссионера. Проработав несколько лет директором школы для высокородных гавайских детей, он снискал славу крайне строгого человека. Соблазн разбогатеть в конце концов свел его с религиозного пути. В 1851 году Кук решил попробовать свои силы в сахарной промышленности. На пару с еще одним бывшим миссионером, Сэмюэлем Каслом, у которого был нюх на прибыль, он учредил компанию «Castle & Cooke» и стал крупнейшим в мире производителем сахара.

Но чтобы выращивать сахар в таких количествах, нужна земля. Приобрести ее было сложно – местные гавайцы мало что знали о частной собственности или наличном расчете. Туземцы почти не понимали, как сделка – или вообще что угодно, если на то пошло, – может лишить их земли.

В конце 1840-х годов Амос Старр Кук помог убедить короля Камеамеа III, своего бывшего ученика, что следует объявить земельную реформу. Именно эта реформа уничтожила один из столпов гавайского общества. Согласно ее положениям, огромные общинные земли оказались разделены на маленькие участки, большинство которых стало «королевскими владениями». Таким образом, благодаря реформе появился принцип землевладения, и честолюбивые плантаторы, включая многих миссионеров с их сыновьями, теперь обрели законное право покупать сколько угодно земель. Десятки людей так и поступили. Вскоре миссионеры и элита плантаторов слились в один класс.

На пути к богатству по-прежнему оставалось еще одно препятствие. Рынок находился в Америке, и страна защищала своих промышленников: за ввоз сахара взимались запретительные пошлины. В 1850-х гавайские плантаторы хотели решить проблему просто: сделать Гавайи частью США. Однако Вашингтон пока не вкусил в полной мере удовольствие иметь заморские колонии и отказал. Позже плантаторы пытались уговорить власти подписать соглашение о свободной торговле или «договор на основе взаимности», который позволил бы обойти пошлины, но и это им не удалось.

С течением лет новое поколение американских бизнесменов, политиков и военных стратегов США заинтересовалось внешней торговлей. Гавайские плантаторы тут же выступили со встречным предложением: в обмен на вышеупомянутый договор они даруют Штатам исключительное право расположить на Гавайях военные базы. Под влиянием плантаторов податливый король Калакауа, подписавшись под планом, представил его в Вашингтоне. Президент Улисс Грант посчитал, что соблазн слишком велик, и летом 1876 года должным образом составленный договор был подписан и утвержден.

Его положения гласили:

«Покуда договор является действительным, Его Гавайское Величество обязуется не передавать в аренду или не распоряжаться каким-либо другим способом портами, гаванями и прочими участками своих владений в пользу иных государств, стран или властей, а также не заключать договоров, согласно которым другая нация обретет привилегии, сходные с беспошлинным входом судов, дарованным настоящим соглашением Соединенным Штатам Америки».

Этот договор сохранял внешнюю независимость Гавайев, но на деле перевел острова под протекторат Америки. Знаменитый историк того периода, Уильям Адам Расс, писал, что «таким образом, Гавайи, по сути, перешли в сферу влияния Америки, но плантаторы остались довольны… Политические последствия соглашения нельзя переоценить. Когда Гавайи, наконец, присоединили к США в 1898 году, почти все сошлись во мнении, что договор стал первой ступенью, то есть экономическим захватом».

Весть о соглашении привела многих коренных жителей в ярость. Когда протесты ожесточились, взволнованный король счел необходимым попросить защиты у Америки. Штаты ее предоставили, отправив на Гавайи сто пятьдесят морских пехотинцев.

Сахарная индустрия развивалась быстро. За первые пять лет после подписания договора количество плантаций на Гавайях утроилось. Экспорт сахара в США в 1876 году составлял двадцать один миллион фунтов. В 1883-м он вырос до ста четырнадцати миллионов, а в 1890-м – уже до двухсот двадцати пяти. Деньги хлынули к плантаторам рекой, и они прибрали к рукам всю экономику Гавайев.

Выращивание сахара – занятие трудоемкое. Однако ни белые поселенцы, ни местные жители не хотели работать в полях. Рассмотрев несколько вариантов, плантаторы стали ввозить рабочих из Японии и Китая. Счет им шел на тысячи, что только отвратило плантаторов от демократии, так как благодаря всеобщему праву голоса в правительстве оказалось бы большинство небелых.

Договор был заключен на восемь лет. Когда срок истек, плантаторы из Луизианы попытались не допустить перезаключения, что сильно обеспокоило их гавайских коллег. Король Калакауа был вынужден идти на новые уступки. Новый договор включал пункт о передаче Штатам гавани Перл-Харбор на острове Оаху, которая считалась лучшим естественным портом на севере Тихого океана.

Спустя несколько лет король Калакауа утвердил конституцию, которая узаконила власть плантаторов. Большинство полномочий легло на плечи министров, причем король не имел права отстранить никого из них от должности без соответствующего одобрения законодательного органа. Для выборов в последний был назначен имущественный и денежный ценз. Все это получило название «Конституция штыка», так как ее ввели насильно, незримо угрожая военным ударом. Все американцы и европейцы, даже являясь негражданами, имели право голоса, в отличие от рабочих-азиатов. Автором конституции выступил Лоррин Тёрстон. После того как Калакауа неохотно ее подписал, плантаторы заставили его назначить Тёрстона на пост министра внутренних дел.

Неспособность Калакауа противостоять принуждению показывала, насколько сильно гавайская монархия прогнулась под контроль белых. Конечно, они добились своего положения не сразу, а цепочкой уверенных шагов. Уильям Адам Расс писал, что они «год за годом, медленно подбирались к королю все ближе, завоевывали его благосклонность, пока наконец не превратились в серых кардиналов. Удерживая в руках всю торговлю и богатство островов, они, пусть и в меньшинстве, высоко встали над людьми, которые еще недавно радушно принимали их как гостей».

Благодаря такой системе гавайские плантаторы процветали еще более десяти лет. Затем последовали два удара. Первый – в 1890 году, когда конгресс ввел «пошлину Маккинли». Она позволяла беспошлинно ввозить в США сахар со всего мира и «щедро» возмещала местным плантаторам ущерб в размере два цента за каждый фунт. Таким образом были уничтожены условия, при которых сахарная промышленность на Гавайях приносила огромную прибыль, и плантаторы погрузились, как говорил один из их лидеров, в «глубины отчаяния». В течение двух лет экспорт сахара рухнул с тринадцати миллионов долларов до восьми.

А второй – в 1891 году умер король-марионетка Калакауа, и на трон взошла его своевольная сестра, Лилиуокалани. Новая королева посещала миссионерскую школу и приняла христианство, но не утратила связи с корнями. Когда ее брат отдал американцам Перл-Харбор, она написала в личном дневнике, что это «день позора в гавайской истории». Позже, в том же году, когда Лилиуокалани находилась в Лондоне на праздновании пятидесятилетия королевы Виктории на троне, она узнала о «Конституции штыка» и написала, что таким образом «получило силу революционное движение, которое создали чужаки, американцы». Лилиуокалани было пятьдесят два, когда двадцать девятого января 1891 года председатель Верховного суда Гавайев Альберт Джадд объявил ее королевой. После церемонии Джадд отвел Лилиуокалани в сторону. «Если кто-то из министров выступит с предложением, – наставлял он, – отвечайте „да“». Последуй королева этому совету, прими она роль очередной марионетки – и переворот ей не грозил бы.

Среди врагов королевы были ничтожные спекулянты, которые плевать хотели и на страну, и на людей вокруг. Другие, напротив, достаточно пожили на островах или там родились. Некоторые любили Гавайи и считали себя истинными патриотами. К их числу принадлежал и Лоррин Тёрстон.

Его бабушки и дедушки прибыли на Гавайи в качестве миссионеров. Он посещал школы – из одной его исключили как «отпетого» нарушителя дисциплины, – где учились и коренные гавайцы. В отличие от многих своих товарищей-хауле он научился бегло говорить по-гавайски и даже получил гавайское имя, Какина, которым всю дальнейшую жизнь подписывал письма и документы. Еще подростком он углубился в политику – однажды, в 1874 году, он даже прогулял занятия, чтобы посмотреть скандально известные выборы короля Калакауа, после которых вспыхнули массовые беспорядки. Тёрстон всегда оказывался в эпицентре важнейших событий.

Он так и не окончил старшую школу, но получил работу секретарем в суде, а затем надсмотрщиком и счетоводом в сахарной компании «Уайлуку». На заработанные деньги он отучился на правовом факультете Колумбийского университета. Потом Тёрстон вернулся на Гавайи и вместе с другом, Уильямом Смитом, взялся за юридическую практику. Вскоре Тёрстон возглавил заговор против гавайской монархии. Он настолько проникся мыслью, что лишь белые способны успешно править островами, что считал это тоже проявлением патриотизма.