Текст книги "Летать или бояться"

Господь милосердный, я ничего не могу поделать.

Уилсон дернулся, когда в иллюминаторе, через который он наблюдал за человечком, отразился проходивший мимо пилот. От абсурдности момента он чуть не взорвался: человечек и пилот в каком-то метре друг от друга, он видит обоих, а они друг друга – нет. А впрочем, не так. Человечек взглянул через плечо, когда пилот проходил мимо, но он словно понимал, что уже нет нужды убегать, что Уилсон исчерпал все возможности вмешаться в ситуацию. Уилсон задрожал от выжигающего мозг гнева. «Я убью тебя! – пронеслось у него в голове. – Я убью тебя, грязная маленькая тварь!»

Двигатель за стеклом иллюминатора дал сбой. Он длился всего секунду, но в эту секунду Уилсону показалось, что его сердце тоже остановилось. Человечек до отказа отогнул оторванную пластину и теперь, встав на колени, с любопытством ковырялся в самом двигателе.

– Не надо! – услышал Уилсон собственный умоляющий вопль. – Не надо!..

И снова перебой в двигателе. Уилсон в ужасе огляделся вокруг. Неужели все оглохли? Он протянул было руку, чтобы снова нажать кнопку вызова стюардессы, но тут же отдернул ее. Нет, они его где-нибудь запрут, каким-то образом изолируют. А он единственный, кто знает, что происходит, единственный, кто может помочь.

– Господи! – Уилсон все сильнее впивался зубами в нижнюю губу, пока не застонал от боли. Оглядевшись снова, он дернулся: по раскачивающемуся проходу спешила стюардесса. Она тоже услышала! Он пристально следил за ней и увидел, что она бросила на него взгляд, когда пробегала мимо.

Бортпроводница остановилась в трех рядах впереди и, склонившись, разговаривала с невидимым пассажиром. Двигатель снаружи кашлянул. Уилсон быстро обвел салон полным ужаса взглядом.

– Черт возьми вас всех! – простонал он.

Уилсон снова развернулся к стюардессе и увидел, что она направляется обратно. Ее лицо было спокойным. Он смотрел на нее и не верил своим глазам. Это невозможно. Он продолжал следить за стюардессой, пока не понял, что она направляется в сторону бортовой кухни.

– Нет, – прошептал Уилсон, и его начало трясти. Никто ничего не слышал.

Никто ни о чем не знает.

Потом Уилсон резко выдвинул из-под кресла сумку, расстегнул молнию, вынул несессер и бросил его на пол. Затем схватил клеенчатый сверток и выпрямился. Краем глаза он увидел, что стюардесса возвращается, и ногами задвинул сумку под кресло, а сверток положил себе за спину. Судорожно дыша и стараясь сидеть неподвижно, он стал ждать приближения стюардессы. Она прошла мимо.

Тогда он положил сверток на колени и развернул его. Движения Уилсона были столь лихорадочными, что он чуть не выронил пистолет. Он успел поймать его за дуло, затем побелевшими пальцами обхватил рукоятку и сдвинул предохранитель. Выглянув в иллюминатор, Уилсон похолодел.

Человек внимательно смотрел на него.

Уилсон сжал дрожащие губы. Неужели тот догадался о его намерении? Уилсон сглотнул и попытался успокоить дыхание. Затем оглянулся на стюардессу. Она принесла пассажиру какие-то таблетки и воду. Уилсон вновь повернулся к иллюминатору. Человечек копался в двигателе. Уилсон начал медленно поднимать пистолет.

Потом, передумав, опустил оружие. У иллюминатора слишком толстое стекло. Пуля может отскочить и убить кого-нибудь из пассажиров. От этой мысли он содрогнулся и снова посмотрел на человечка. Двигатель вновь кашлянул. Из кожуха вырвался сноп искр, осветив отвратительную физиономию человечка. Уилсон собрался с духом. Из этой ситуации был лишь один выход.

Его взгляд упал на ручку аварийной двери. Она была затянута прозрачной пленкой. Уилсон сорвал ее и бросил на пол. Глянул в иллюминатор. Человек был на месте: согнувшись, он копался в двигателе. Уилсон вобрал в себя воздух дрожащими губами, положил левую ладонь на ручку двери и попробовал нажать. Ручка не поддавалась. Он попробовал поднять ее – и это сработало.

Не раздумывая, Уилсон достал пистолет и положил его на колени. «Времени на пререкания не осталось», – сказал он себе и трясущимися руками пристегнул ремень безопасности. Когда дверь откроется, возникнет мощнейшая тяга воздуха. Ради безопасности самолета она не должна вынести его наружу.

Ну, с Богом. Уилсон с колотящимся сердцем поднял пистолет. Все нужно сделать внезапно и аккуратно. Если он промахнется, человечек перепрыгнет на другое крыло или, хуже того, на хвостовую конструкцию, где безо всяких помех сможет разорвать провода, покалечить киль и тем самым нарушить устойчивость самолета. Но другого выхода нет. Он постарается попасть человечку в грудь или живот. Уилсон набрал полные легкие воздуха и скомандовал себе: ну, давай. Давай.

Как только Уилсон начал поднимать ручку аварийной двери, стюардесса двинулась назад по проходу. Оцепенев от ужаса, она на миг застыла на месте как вкопанная, не в состоянии произнести ни звука. Лицо у нее вытянулось, она подняла руку в умоляющем жесте. А потом вдруг закричала пронзительным голосом, перекрывая рев моторов:

– Мистер Уилсон, нет!

– Отойдите! – гаркнул Уилсон и рванул ручку вверх.

У него было такое ощущение, что дверь исчезла. Только что он держался за ее ручку – и вот ее нет, а вместо нее – свистящий рев.

В тот же миг Уилсон почувствовал, как чудовищной силы тяга пытается вырвать его из кресла. Голова и плечи уже были снаружи, и он ощутил, что дышит морозным разреженным воздухом. В первые секунды, когда от рева двигателей у него чуть не лопнули барабанные перепонки, а глаза ослепил арктический ветер, Уилсон забыл о человечке. Ему показалось, что сквозь окружавший его вихрь он услышал короткий пронзительный визг и отдаленный крик.

А потом он увидел человечка.

Тот шел по крылу, сгорбившись против ветра и хищно вытянув руки со скрюченными когтями. Уилсон вскинул руку и выстрелил. В неистовом реве воздуха выстрел прозвучал, как тихий хлопо́к. Человек затоптался на месте, сделал выпад, и Уилсон почувствовал, как боль прорезала его голову. Он выстрелил снова, теперь в упор, и увидел, как человечка, размахивавшего руками, отбросило назад, а потом он внезапно исчез – словно невесомая бумажная кукла, подхваченная ураганом. Уилсон успел ощутить, как немеет мозг и кто-то вырывает пистолет из его непослушных пальцев.

А потом все окутала холодная тьма.

Он пошевелился и пробормотал что-то нечленораздельное. Тепло разливалось по его венам, но руки и ноги были деревянными. В темноте слышались шарканье ног и тихий гул голосов. Он лежал лицом вверх на чем-то двигающемся и трясущемся. Холодный ветер обдувал лицо. Он чувствовал, как кренится поверхность, на которой он лежит.

Уилсон вздохнул. Самолет приземлился, его несли на носилках. Кажется, он был ранен в голову, к тому же ему сделали инъекцию успокоительного.

– Самый безумный способ покончить с собой, о каком я слышал, – донеслось откуда-то.

Уилсона это приятно позабавило. Кто бы это ни произнес, он был не прав, разумеется. Это выяснится очень скоро, когда тщательно осмотрят двигатели и рану у него на голове. Тогда только они поймут, что он спас их всех.

Уилсон погрузился в сон без сновидений.

Амброз Бирс
Летательный аппарат

Хотя Бирс и застал эпоху авиации (он умер в 1914 году), сомнительно, чтобы сам он летал. Миниатюра, которую вам предстоит прочесть, не столько об аэропланах, сколько о доверчивости людей, желавших вложить в них деньги, и она, безусловно, помогает объяснить его прозвище – Беспощадный Бирс. Мое любимое изречение Бирса: «Война – это средство, избранное Богом, чтобы научить американцев географии».

Изобретательный человек, построивший летательный аппарат, пригласил огромную толпу людей посмотреть, как он взлетит. В назначенный срок, когда все было готово, он поднялся на борт и включил зажигание. Машина стремительно промчалась сквозь массивную конструкцию, в которой была построена, и зарылась в землю. Аэронавт чудом спасся, вовремя выскочив из нее.

– Что ж, – сказал он, – я сделал достаточно, чтобы продемонстрировать безошибочность в деталях. Дефекты же, – добавил он, глядя на разрушенную кирпичную кладку, – всего лишь базовые и фундаментальные.

После такого заверения люди стали охотно собирать деньги по подписке для строительства второй машины.

Э. Ч. Табб
Люцифер!

Это рассказ о воздушном путешествии. После того как самолет взлетает, вы проводите в нем определенное количество времени. Табб соединяет этот простой и бесспорный факт с чрезвычайно оригинальной – и зловещей – идеей путешествия во времени. Не стану говорить больше, чтобы не испортить впечатление от этой жуткой, леденящей кровь и совершенно необычной истории. Эдвин Чарлз Табб был одним из самых плодовитых британских писателей в жанре научной фантастики. На протяжении своей почти шестидесятилетней карьеры он написал по меньшей мере 150 романов и более дюжины сборников рассказов. В 1950-х годах он редактировал журнал «Аутентик сайенс-фикшн» («Подлинная научная фантастика») и один из номеров полностью (включая колонку писем) написал сам под разными псевдонимами. «Люцифер!» – один из его лучших рассказов. Он завоевал «Специальный приз за лучший рассказ» на первом Евроконе[20]20
  Ежегодный конгресс Европейского общества научной фантастики.


[Закрыть] в 1972 году.

Это было очень удобное приспособление, и все им пользовались. «Все» – в данном случае Особые люди: богатые, обаятельные и добившиеся признания в обществе. Те, кого закинуло сюда желание изучить занятную примитивную культуру и кто, по личным соображениям, предпочел остаться в мире, где они были очень крупными рыбами в очень маленьком море.

Особые люди – дилетанты в Межгалактической команде, защищенные и обласканные своей наукой, играющие в свои игры с аборигенами и тщательно сохраняющие свою анонимность. Однако несчастья случаются и со сверхлюдьми. Глупые случайности, степень вероятности которых очень низка, статистически почти равна нулю.

Такие, как, например, внезапный разрыв стального троса, на котором на высоте шести метров над землей висит сейф. Он падает, разворотив тротуар, но никакого иного ущерба не наносит. Трос, внезапно ослабленный, щелкает, словно кнут, и его конец резко отскакивает в непредсказуемом направлении. Вероятность того, что он угодит в какое-то определенное место, ничтожна. Вероятность того, что в этом самом месте в это самое время окажется один из Особых людей, настолько низка, что выходит за пределы нормальной вероятности. И все же это случилось. Перетершийся конец троса попадает в голову, кромсает череп, мозг и ткани, превращая все это в ужасное месиво. Имплантированный хирургическим методом механизм посылает сигнал бедствия. Друзья несчастного получают этот сигнал. А Фрэнк Уэстон – тело.

Фрэнк Уэстон – анахронизм. В нынешние времена никто не стал бы волочить вывернутую ногу через двадцать восемь лет своей жизни. Особенно если бы его лицо напоминало лицо ренессансного ангела. Правда, если он и был похож на ангела, то на падшего. Мертвому нельзя причинить боль, а его родным можно. Попробуйте сказать отцу самоубийцы, что его мертвая дочка была беременна. Или безумно любящей матери, что свет ее очей страдал постыдной болезнью. Они и проверять не станут – зачем? А даже если и проверят – что с того? Никто не застрахован от ошибок, а он был всего лишь санитаром морга, не врачом.

Он бесстрастно оглядел новое поступление. Трос постарался на славу, полностью уничтожив лицо, – визуальная идентификация была исключена. Весь костюм был залит кровью, но оставшихся неиспорченными участков хватало, чтобы понять, что носивший этот костюм человек денег на одежду не жалел. В бумажнике оказалось всего несколько купюр, зато куча кредиток. Еще при покойном было немного мелочи, портсигар, зажигалка, ключи, наручные часы, булавка для галстука… С тихим шуршанием все это перекочевало в конверт. Увидев кольцо, Фрэнк заколебался.

Иногда недобросовестный человек его профессии мог кое-что припрятать для себя. Фрэнк отнюдь не был щепетилен, однако проявлял разумную предосторожность. Кольцо, конечно, могло быть потеряно до того, как мертвец поступил в его распоряжение. Рука покрылась коркой запекшейся крови, так что никто ничего мог и не заметить. А даже если бы заметили, это было бы его слово против их. Если он снимет кольцо, спрячет его, отмоет руку от крови и будет вести себя как ни в чем не бывало, кольцо останется у него. Чтобы снять его, придется раздробить руку. Но ведь каких только повреждений не бывает у попавших в аварию.

Через час пришли за телом – двое тихих мужчин, аккуратно одетых и невозмутимо настроенных. Покойный был их деловым партнером. Они сообщили его имя и адрес, описали одежду, в которой он был, и дали кое-какую другую информацию. Поскольку никаких подозрений на насильственную смерть не было, не было и причины не выдавать тело.

Один из мужчин строго посмотрел на Фрэнка.

– Это все, что при нем было?

– Совершенно верно, – ответил Фрэнк. – Это все. Подпишите вот здесь – и он ваш.

– Одну минуту. – Мужчины переглянулись, и тот, что говорил, снова обратился к Фрэнку: – Наш друг носил кольцо. Вроде вот этого. – Он протянул руку. – Кольцо с камнем и широким ободом. Мы бы хотели его забрать.

Фрэнк был упрям.

– У меня его нет. И я никакого кольца не видел. Когда его сюда доставили, кольца на нем не было.

И опять молчаливое совещание.

– Само по себе кольцо никакой ценности не имеет, но оно дорого нам как память. Я готов заплатить за него сто долларов и не задавать никаких вопросов.

– Зачем вы мне это говорите? – холодно ответил Фрэнк. Он почувствовал, как от садистского удовольствия тепло разливается у него внутри: не понимая, как именно, но он причинил боль этому человеку. – Вы будете подписывать или нет? – Он покрутил в руке нож. – Если вы считаете, что я что-то украл, вызывайте полицию. И в любом случае выметайтесь отсюда.

После работы он тщательно рассмотрел украденное. Сидя в своем обычном углу столовой, сутулясь и прикрывшись газетой, для других он был не более чем предметом мебели. Он медленно поворачивал кольцо. Обод был толстым и широким, в одном месте имелся бугорок, который можно было утопить, нажав на него пальцем. Камень – плоский и тусклый, вероятно, какой-то минерал, относящийся к группе полудрагоценных камней. Металл – скорее всего, позолоченный сплав. Если бы у Фрэнка было сто долларов, он мог бы купить дюжину таких.

Но… зачем бы человек, одетый так, как был одет покойник, стал носить такое кольцо?

От трупа так и несло запахом денег. Портсигар и зажигалка были из платины и украшены драгоценными камнями – слишком заметные вещи, чтобы их красть. Кредитные карты позволяли ему путешествовать по всему свету, причем первым классом. Стал бы такой человек носить паршивое кольцо стоимостью в сто долларов?

Фрэнк тупо уставился в конец столовой. Лицом к нему сидели трое мужчин, пивших кофе. Один из них выпрямился, встал, потянулся и направился к выходу.

Фрэнк хмуро уставился на кольцо. Неужели он променял сотню на какой-то хлам? Он коснулся ногтем бугорка на ободе. Тот немного вдавился, Фрэнк нетерпеливо нажал сильнее. Ничего не произошло.

Ничего, если не считать того, что человек, вставший из-за стола и уже было приблизившийся к двери, оказался снова сидящим за столом. Наблюдая за ним, Фрэнк увидел, что человек потягивается и снова направляется к двери. Он опять нажал на кнопку. Ничего. Ровным счетом ничего.

Фрэнк нахмурился и попробовал еще раз. Внезапно человек снова оказался за столом, потом встал, потянулся и направился к двери. Фрэнк нажал кнопку и не отпускал ее, считая про себя. Пятьдесят семь секунд – и мужчина вновь сидел за столом. Потом опять встал, потянулся и направился к двери. На этот раз Фрэнк позволил ему уйти.

Теперь он понял, что́ ему досталось.

В задумчивости он откинулся на спинку стула. Об Особых людях он не знал ничего, но в его роду имелись ученые, и, даже будучи садистом, дураком Фрэнк не был. Каждый захотел бы иметь подобную вещь. Ее нужно все время держать под рукой, чтобы быстро ею воспользоваться. А что может быть в этом смысле удобнее, чем кольцо? Компактное. Декоративное. Скорее всего, вечное.

Машина времени, работающая в один конец.

Удача, счастливая комбинация благоприятных обстоятельств, но зачем нужна удача тому, кто за пятьдесят семь секунд до события знает, что произойдет? Можно сказать, за минуту. А то и больше?

Попробуй на это время задержать дыхание. Попробуй удержать руку на раскаленной плите хотя бы половину этого времени. За минуту можно пройти чуть больше девяноста метров, пробежать четверть мили, пролететь в падении три. Можно зачать, умереть, жениться. Пятидесяти семи секунд достаточно для многого: чтобы перевернуть карту, остановить катящийся мяч, дважды подбросить монету. Фрэнк безоговорочно оказался в выигрыше, причем в нескольких смыслах.

Он потягивался, наслаждаясь душем, струи горячей воды упруго хлестали по коже. Он повернул ручку смесителя и задохнулся: вода стала ледяной, по коже пошли мурашки. Холодный душ зимой – сущее наказание, когда у тебя нет выбора, и истинное удовольствие, когда выбор есть. Он вернул ручку в положение «горячая», постоял еще немного, после чего выключил душ и вышел из кабинки, вытираясь пушистым полотенцем.

– Фрэнк, дорогой, ты там еще долго?

Женский голос с характерной интонацией, свойственной представительнице высшего сословия, принадлежащей к аристократии по рождению и замужеству. Леди Джейн Смит-Коннорс была богата, любопытна, нетерпелива, и она скучала.

– Один момент, милая, – крикнул он в ответ и отбросил полотенце. Улыбаясь, он осмотрел себя. Деньги позаботились об искалеченной ступне. Деньги о многом позаботились: о его одежде, его произношении, формировании его вкусов. Он все еще был падшим ангелом, но на его сломанных крыльях поблескивала новая позолота.

– Фрэнк, дорогой!

– Иду! – Он стиснул зубы так сильно, что заболели мышцы лица. Манерная, падкая на удовольствия сука! Ее привлекли его лицо и его репутация, и она была готова платить за свое любопытство. Но это может подождать. Сначала паук должен поймать муху и надежно опутать ее своей паутиной.

Шелковый халат, чтобы прикрывать наготу. Щетки, чтобы расчесывать волосы. Спрей от дурного запаха изо рта. Жеребец был почти готов к представлению.

В ванной имелось окно. Он раздвинул занавески и всмотрелся в ночь. Далеко внизу россыпь огней ковром устилала тонущую в тумане землю. Лондон был приятным городом, Англия – приятным местом на земле. Очень подходящим, особенно для игроков: они не платили налогов с выигрышей. А в его случае – более приятным, чем любое другое: куш был очень велик. Не только в смысле денег, это для плебеев, – важно было установить правильные связи, и тогда каждый день превратится в Рождество.

Лондон. Город, который Особые люди ценили очень высоко.

– Фрэнк!

Нетерпение. Раздражение. Высокомерие. Женщина ждала, чтобы ее обслужили.

Она была высокой и отличалась той особой худобой, что делает женщину похожей на школьницу-переростка, которой положено носить твидовые юбки и ходить с хоккейными клюшками. Но ее внешность была обманчива. Межродственные браки на протяжении поколений привели к глубокому декадансу и породили множество буйных расстройств. Женщина была клинически безумна, но в ее кругах это слово никогда не употребляли – только «эксцентрична», никогда не говорили «глупа» – только «безрассудна», никогда не называли женщину злобной или жестокой – только «забавной».

Он протянул руки, обнял ее и надавил на ее глазные яблоки большими пальцами. От внезапной боли она отпрянула. Он надавил сильнее, и она закричала от уже невыносимой боли и страха ослепнуть. У него в мозгу тикали воображаемые часы, отсчитывая секунды. Пятьдесят одна, пятьдесят две…

Он нажал пальцем на головку кольца.

– Фрэнк!

Он протянул руки и обнял ее, сердце его все еще колотилось от удовольствия, которое он испытал, причиняя ей боль. Он поцеловал ее с отточенным мастерством, нежно прикусив зубами, провел руками по ее телу, и тонкая ткань с шуршанием упала с ее плеч. Он прикусил чуть сильнее и почувствовал, как она напряглась.

– Не делай так! – резко приказала она. – Ненавижу, когда так делают!

Двойка. Считая секунды, Фрэнк тянулся к выключателю. Как только погас свет, она извернулась и оттолкнула его.

– Ненавижу темноту! Неужели ты такой же, как все остальные?

Вторая двойка. Осталось двадцать секунд. Хватит для еще одного опыта. Он нащупал ее в темноте, пробежал по ее телу ладонями с натренированной решительностью. Она ахнула от наслаждения.

Он нажал на головку кольца.

– Фрэнк!

Он протянул руки, обнял ее, на сей раз не делая попытки прикусить ни так ни эдак. Ее одежда с шуршанием упала на пол, обнажив кожу, мерцавшую, как жемчуг на свету. Он смотрел на нее с откровенным восхищением, руки скользили по ее телу так, как ей нравилось.

Закрыв глаза, она вонзила ногти ему в спину.

– Говори со мной, – потребовала она. – Говори со мной!

Он начал отсчитывать секунды.

Позднее, пока она лежала, забывшись сном от пресыщения, он, отдыхая, курил и размышлял, странным образом изумленный. Он был идеальным любовником. Говорил и делал именно то, чего она хотела, точно в том порядке, в каком она этого хотела, и – что еще важнее – говорил и делал это безо всякого побуждения с ее стороны. Он был ее отражением. Эхом ее потребностей. Почему бы и нет? Изучив, испробовав и стерев все неверные ходы, он усердно трудился, следуя намеченному ею самой чертежу желаний. Каким же еще любовником мог он быть, если не идеальным?

Повернувшись, он посмотрел на женщину не как на существо из плоти и крови, а как на ступеньку лестницы, ведущей к признанию. Фрэнк Уэстон проделал большой путь и намеревался карабкаться еще выше.

Она вздохнула, открыла глаза, увидела классическую красоту его лица.

– Дорогой!

Он сказал то, что она хотела услышать.

Она снова вздохнула, звук был тот же, смысл – другой:

– Сегодня вечером увидимся?

– Нет.

– Фрэнк! – Она резко села от прилива ревности. – Почему нет? Ты говорил…

– Я знаю, что я говорил, и не отказываюсь ни от одного слова, – перебил он ее. – Но мне нужно лететь в Нью-Йорк. По делам, – добавил он. – В конце концов, надо же мне зарабатывать на жизнь.

Она заглотила наживку.

– Об этом можешь не беспокоиться. Я поговорю с папой, и…

Он поцеловал ее.

– И все же мне надо лететь, – упрямо повторил он. Под простыней его руки делали то, чего она от него хотела. – А когда я вернусь…

– Я получу развод, – подхватила она. – И мы поженимся.

Рождество, подумал он. Небо уже побледнело от близкого рассвета.

«Полетели со мной!» – как поется в песне[21]21
  Песня «Come fly with me» (музыка Джимми Ван Хэйсена, стихи Сэмми Кана) была написана в 1957 г. для Фрэнка Синатры и стала заглавной песней его альбома, выпущенного в 1958 г.


[Закрыть]. Я – светящаяся новая комета; две стюардессы – сплошные ноги, глаза и шелковые волосы, во взгляде: «Можешь смотреть на меня, потому что я красива, но даже не думай прикоснуться ко мне»; летный экипаж и семьдесят три пассажира, лишь восемнадцать из которых путешествовали первым классом. Места хватало для всех, и Фрэнку это очень нравилось.

Он чувствовал себя усталым. Ночь была лихорадочной, и утро не лучше. Приятно было теперь расслабиться и, тщательно пристегнувшись, развалиться в моделированном кресле[22]22
  Кресло, соответствующее форме тела человека.


[Закрыть], пока сопла засасывали воздух и изрыгали позади себя рукотворные смерчи, посылающие самолет вперед по взлетной полосе, а потом – вверх, в небо. Лондон постепенно исчезал из виду, облака налетали сверху, как комки грязного хлопка, а потом осталось только солнце – внимательный зрачок в безбрежной радужной оболочке синевы.

На Запад, молодой человек! – самодовольно подумал Фрэнк. А что? Кроме любви к путешествиям, другой причины лететь у него не было, но от его недолгого отсутствия ее сердце должно было преисполниться еще большей любовью. И сам полет вызывал приятное возбуждение. Он любил смотреть вниз и думать о пустоте между ним и землей. Ощущать, как желудок сжимается от акрофобии, и испытывать сладостное чувство страха, пребывая при этом в полной безопасности. Внутри самолета высота не имела никакого значения. Если смотреть только прямо перед собой, можно было представить себя в пульмановском вагоне.

Он отстегнул ремень, вытянул ноги, глянул в иллюминатор и услышал в динамике голос пилота, сообщавшего, что они летят на высоте десяти тысяч трехсот шестидесяти метров со скоростью восемьсот шестьдесят километров в час.

Ему мало что было видно в иллюминатор. Небо, облака внизу, подрагивающий кончик металлической плоскости крыла. Все как обычно. Блондинка-стюардесса была далека от всего этого. Она, покачиваясь, шла по проходу и, поймав его взгляд, моментально переключила на него внимание. Удобно ли ему? Не принести ли подушку? Газету? Журнал? Что-нибудь выпить?

– Бренди, – сказал он. – Со льдом и содовой.

Он сидел в кресле возле стены, поэтому ей пришлось сойти с дорожки, устилавшей проход, и наклониться, чтобы опустить перед ним откидной столик и поставить на него бокал. Он протянул руку и притронулся к ее колену, потом скользнул ладонью вверх по бедру, почувствовал, как напряглись ее мышцы, и увидел выражение ее лица: смесь гнева, интереса и недоумения, – она не могла поверить в происходящее. Длилось это недолго. Правой рукой он схватил ее за горло. Без оттока крови лицо ее стало багровым, глаза выпучились, пустой поднос вылетел из рук, которыми она замахала в бессильной агонии.

В мозгу у Фрэнка часы автоматически отсчитывали секунды: пятьдесят две… пятьдесят три… пятьдесят четыре…

Он нажал на головку кольца. Раздался щелчок вставшего на место откидного столика и бульканье бренди, льющегося из миниатюрной бутылочки на лед в бокале. Стюардесса улыбнулась, занеся над бокалом открытую баночку содовой.

– Всю, сэр?

Он кивнул, наблюдая, как она льет воду, и вспоминая мягкое тепло ее бедра, прикосновение к ее плоти. Знала ли она, что он чуть не убил ее? Могла ли даже представить себе такое?

Нет, решил он, глядя ей вслед. Как бы она могла? Для нее ведь ничего не было. Она просто принесла ему бренди, вот и все. Все, но…

Задумавшись, он уставился на кольцо. Ты приводишь его в действие – и оно отбрасывает тебя на пятьдесят семь секунд назад. Все, что происходит за это время, стирается. Ты можешь убить, ограбить, нанести увечье, и все это не будет иметь значения, потому что ничего этого не случится. Но это случается. И это сохраняется в памяти. А разве можно помнить то, чего не было?

Эта девушка, например. Он ощущал ее бедро, тепло между ног, податливую мягкость шеи. Он мог выдавить ей глаза, заставить ее кричать, изувечить ей лицо. Он проделывал и не такое с другими, потворствуя своему садизму, своей любви причинять боль. Он даже убивал. Но что есть убийство, если можно аннулировать свое преступление? Если можно увидеть, как труп улыбается и уходит?

Самолет немного качнуло. Раздавшийся из динамика голос прозвучал спокойно и неторопливо:

– Пожалуйста, господа пассажиры, пристегните ремни. Мы входим в зону небольшой турбулентности. Вы можете увидеть молнию, но беспокоиться не о чем. Мы летим гораздо выше грозового фронта.

Фрэнк проигнорировал предупреждение, поглощенный размышлениями о кольце. Неотполированный камень, выглядевший как мертвый глаз, вдруг принял зловещий, угрожающий вид. Фрэнк с раздражением допил бренди. В конце концов, это кольцо – всего лишь механизм.

Блондинка шла по проходу; увидев, что он не пристегнут, укоризненно покачала головой и заставила его пристегнуться. Он отмахнулся от нее, потом нащупал концы ремня и отбросил их в стороны. Ремень ему был не нужен, ему не нравилось пристегиваться. Нахмурившись, он уселся в кресле поглубже и предался размышлениям.

Время. Это одна прямая линия или линия со множеством ответвлений? Может ли быть так, что каждый раз, когда он приводит кольцо в действие, создается альтернативная вселенная? Что где-то существует мир, в котором он напал на стюардессу и ему пришлось заплатить за свое преступление? Но ведь он напал на нее только потому, что знал: этот инцидент можно стереть, как ластиком. Не имея кольца, он бы и пальцем ее не тронул. С кольцом же он мог делать все, что ему заблагорассудится, потому что всегда имел возможность отмотать время назад и отменить последствия.

Так что теория альтернативной вселенной не годится. А какая годится?

Он не знал, и это не имело значения. У него есть кольцо – и этого достаточно. Кольцо, за которое ему предлагали паршивых сто долларов.

Что-то ударилось о крышу салона. Послышался треск, внутрь ворвался воздух, непреодолимая сила вырвала Фрэнка из кресла и вышвырнула наружу. Воздух, когда он начал падать, в один миг словно выдавили из легких. Он хватал его ртом, пытаясь дышать, пытаясь понять, что случилось. Арктический холод сковал тело и сделал его бесчувственным. Перевернувшись, он сквозь слезы, заливавшие глаза, увидел самолет с болтающимся крылом, которое у него на глазах оторвалось окончательно и вслед за самолетом полетело в море, блестевшее в восьми тысячах метрах внизу.

«Катастрофа!» – дико пронеслось у него в голове. Шаровая молния, метеорит, может, даже усталость металла. Трещина в корпусе и внутреннее давление доделали дело. И вот он падает. Падает! Фрэнк в исступлении нажал пальцем на выпуклость в кольце.

– Мистер Уэстон, пожалуйста. – Стюардесса подошла в тот момент, когда он привстал со своего кресла. – Вы должны оставаться на месте и пристегнуть ремень. Если только… – Она дипломатично посмотрела в сторону туалетов в конце салона.

– Послушайте! – Он схватил ее обеими руками. – Скажите пилоту, чтобы он изменил курс. Немедленно. Скорее!

Таким образом они смогут увернуться от шаровой молнии или метеорита. Они останутся в безопасности, если достаточно быстро сменят курс. Но только делать это нужно немедленно. Скорее!

– Быстрее! – Он помчался к кабине пилотов, девушка следом за ним. Черт бы побрал эту тупую суку! Ничего не понимает. – Опасность! – завопил он. – Пилоты должны немедленно сменить курс!

Что-то ударилось о крышу салона, появилась трещина, металл начал рваться, закручиваясь, как банановая кожура. Блондинка исчезла. Треск рвущегося металла утонул в свисте вырывающегося воздуха. Фрэнк отчаянно ухватился за ближайшее кресло, чувствуя, как воздушный поток отдирает от него его руки, а тело засасывает в брешь. И снова его выбросило наружу, и он начал долгое восьмикилометровое падение, от которого сводило живот.

– Нет! – завопил он, обезумев от ужаса. – Господи помилуй, нет!

Он снова нажал на головку кольца.

– Мистер Уэстон, я вынуждена настаивать. Если вам не нужно в туалет, вы должны позволить мне застегнуть ваш ремень безопасности.

Он стоял возле своего кресла, блондинка начинала выказывать признаки раздражения. Раздражения!

– Это важно, – сказал он, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Менее чем через минуту этот самолет распадется на части. Вы понимаете? Мы все умрем, если пилот немедленно не сменит курс.