Текст книги "Последнее дело Гвенди"

И все это время пульт управления лежал спрятанным в гараже, в картонной коробке с надписью «ШВЕЙНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ». Иногда, когда в доме становилось тихо, как в церкви, Гвенди явственно слышала, как пульт бормочет о чем-то своем, слышала этот едва различимый, отдававшийся эхом в глубинах сознания шепот непонятно чего. Когда такое случалось, она обычно мысленно огрызалась – давай ты заткнешься ко всем чертям, – включала радио или телевизор и делала звук погромче. Обычно, но не всегда.

Приходила ли в голову Гвенди крамольная мысль нажать красную кнопку и стереть с лица земли город Дерри (и всех этих ужасных людей)? Если честно, то да. И не раз. А что насчет черной кнопки? Не хотелось ли Гвенди нажать старую недобрую Раковую кнопку и разом покончить со всей свистопляской? Хотя бы только затем, чтобы больше не горевать. Не возникал ли соблазн? Вот печальная правда: соблазн возникал.

Но Гвенди хорошо помнила, что говорил Ричард Фаррис в тот кошмарный вечер, которым завершился День благодарения: последние семь хранителей пульта мертвы, многие сами покончили с жизнью, кто-то забрал с собой в землю и своих близких, – и однажды ей в голову пришла мысль, что, возможно, пульт управления только и ждет, когда она, самый стойкий хранитель, все же сорвется в безумие и по собственной воле уничтожит весь мир. Вот тогда это будет чистейшая победа плохих парней. И кстати, кто именно эти плохие парни?

В начале весны эпидемия, о которой говорил Фаррис – в СМИ ее называли коронавирусом или COVID-19, но про себя Гвенди ее окрестила ВПУ, вирусом пульта управления, потому что точно знала, откуда взялась болезнь, – добралась и до США. Пока что смертность была невысокой, но многие люди болели, многих госпитализировали. Школы и университеты по всей стране переходили на дистанционное обучение. Отменялись концерты и спортивные мероприятия. Одна половина страны носила маски и соблюдала правила социального дистанцирования; другая – под предводительством оцепеневшего, как олень в свете фар, президента Трампа – кричала, что вся пандемия – один сплошной обман, придуманный с целью отобрать их конституционные права и свободы. Пока что никаких гор из трупов в черных мешках, которыми ее пугал Фаррис, не было и в помине, но Гвенди не сомневалась, что горы появятся. Причем уже скоро.

Иногда по ночам, когда ей было особенно тоскливо и одиноко и она лежала, по-сиротски свернувшись калачиком на самом краешке их с Райаном огромной двуспальной кровати – или глядела в потолок в гостиничном номере во время очередной остановки в ходе предвыборного турне, не в силах заснуть даже после горячей ванной и пары бокалов вина, – Гвенди проникалась уверенностью, что Райана у нее отобрал пульт управления. Жизнь за жизнь, размышляла она. Пульт спас мою маму, но забрал любимого человека. Он всегда был таким, этот проклятый пульт – ему надо, чтобы всего было поровну.

В марте 2020-го ей позвонили на мобильный. На личный номер, который знали очень немногие. Человек десять, не больше. На экране высветилось «НЕИЗВЕСТНЫЙ АБОНЕНТ». Поскольку по действующему закону спамерам запрещалось скрывать свои актуальные номера (когда закон принимали, Гвенди охотно проголосовала в его поддержку), она приняла звонок.

– Алло?

В трубке кто-то дышал.

– Говорите, или я кладу трубку.

– Вашего мужа сбил «кадиллак», – произнес мужской голос. Говоривший не пользовался оборудованием для искажения голоса, но явно старался изменить его. – Старый. Пятидесятых годов. Может быть, шестидесятых. Но в отличной сохранности. Бордового цвета. Или темно-красного. На зеркале заднего вида висят плюшевые игральные кости.

– Кто вы? Откуда у вас этот номер?

В трубке щелкнуло.

Связь оборвалась.

Гвенди закрыла глаза и мысленно пробежалась по списку людей, знавших ее личный номер (тогда она еще запросто справлялась с такими умственными задачами). Безрезультатно. И только потом она сообразила, что давала свой номер детективу Уорду Митчеллу из Дерри. Она сомневалась, что это был он – достаточно вспомнить его холодные глаза и значок в поддержку Магоуэна, – но ее номер наверняка внесли в базу данных полицейского управления, и что-то подсказывало Гвенди, что с ней говорил сотрудник полиции… но она так и не выяснила, кто звонил.

И почему.

18

Берн Стэплтон возвращает айпад Джафари Банколе. Астроном глядит на экран и в недоумении качает головой.

– Я так и делал, клянусь. Даже дважды.

– Может быть, не совсем так, – говорит Стэплтон. – Эти гаджеты, конечно, чертовски крутые, но все-таки они не совершенны. – Он смотрит на Гвенди, которая сидит, пристегнувшись, в своем летном кресле и сосредоточенно стучит пальцем по экрану собственного планшета. – Если снова будет нужна помощь, зови, не стесняйся, Джаф.

– Спасибо, – говорит Банколе, уткнувшись в экран, по которому ползут бесконечные ряды цифр.

Это уже третий полет Стэплтона на верхний предел, и поэтому сейчас он делает обход третьей палубы корабля. Здесь, на нижней палубе, сидят новички – те, кого ветераны космических путешествий называют зелеными новобранцами. Стэплтон знает по опыту, что месяца интенсивной подготовки к полету всегда не хватает.

– Как настроение, сенатор? Чем занимаетесь?

Гвенди отрывается от экрана планшета.

– Только что разобралась со своими метеорологическими обязанностями и теперь проверяю почту. Вполне обычный рабочий день. А вы чем занимаетесь? – Несмотря на шутливый тон, ей действительно интересно. От нее не укрылось, как пару минут назад Стэплтон о чем-то шептался с Адешем Пателем, и это ее встревожило. Может, они говорили о ней и украдкой поглядывали на нее, когда она не смотрела в их сторону? Может, Адеша все-таки насторожила ее рассеянность? Скорее всего, нет, но такой вариант тоже не исключен, и это серьезный повод для беспокойства.

– Решил проверить, как себя чувствуют новички: все ли трудятся в поте лица. И кстати… – Берн смотрит по сторонам. – А где Уинстон?

Гвенди указывает большим пальцем в сторону четвертой палубы.

– Либо снова засел в туалете, либо прячется в своей каюте. По-моему, ему уже скучно сидеть и таращиться в свой драгоценный иллюминатор.

– А вам? – спрашивает Стэплтон. – Вам не скучно?

Лицо Гвенди озаряет улыбка – и годы как будто стираются без следа. Стэплтон изумленно глядит на нее и думает: Такой она была в детстве.

– Вы шутите, да? – Она приподнимает планшет, чтобы ему был виден экран. – Внутренняя температура в пункте нашего назначения, а именно в первом отсеке космической станции «Много флагов», – максимально комфортные семьдесят три градуса по Фаренгейту[6]6
  Около 23 °С.


[Закрыть]. Мне стало интересно, и я проверила. – Она прикасается пальцем к экрану. – В ближайшие два-три года «Тет корпорейшн» планирует первый полет на Марс на корабле, почти таком же, как наш «Орел». Вы знаете, какая сейчас температура на поверхности Марса?

Вообще-то Стэплтон знает, но уж точно не скажет. Как можно, когда сенатор Гвенди Питерсон глядит на тебя сияющими (и восторженными) глазами двенадцатилетней девчонки? Он молча качает головой.

– Сейчас на Марсе глубокая ночь, и температура упала почти до двухсот градусов ниже нуля[7]7
  Около –129 °С.


[Закрыть]. – Гвенди кладет планшет на колени. – В сравнении с этим Мэн напоминает пляж где-нибудь на Багамах.

Стэплтон смеется и слегка дергает ногами, чтобы остаться на месте.

– А что тут было за бурное веселье? Я слышал, Кэти пришлось приглушить вечеринку.

– Это я виновата. Уинстон храпел, как банши, и мне стало смешно. – Она пожимает плечами. – А когда начинаешь смеяться, уже трудно остановиться.

– Иногда первое впечатление – самое верное, – говорит он, глядя на пустующее кресло миллиардера.

Гвенди кивает, вспоминая зычный голос и развязные манеры Уинстона, которые жутко ее раздражали еще во время подготовки к полету.

– Я постоянно напоминаю себе, что существует презумпция невиновности, и лучше бы воздержаться от категоричных суждений. Но это очень непросто.

– Может быть, это поможет, – говорит Стэплтон, понизив голос. – Кэти мне рассказала, что более половины средств для ежегодного финансирования Детской больницы Святого Иуды поступает лично от Уинстона, но в прессе об этом не пишут, потому что он это скрывает. Поразительно, да?

– Если так, – говорит Гвенди, недоумевая, почему у нее в досье нет этих данных, – благослови, Господь, Гарета Уинстона, и теперь мне действительно будет легче воздержаться от категоричных суждений. Пусть ангельский хор в небесах воспоет его имя.

– Надеюсь, вы не измените свое мнение за девятнадцать дней в его обществе на «МФ-один». – Стэплтон улыбается. – Если вам повезет, вы с Уинстоном еще совершите совместный выход в открытый космос.

Гвенди прожигает его яростным взглядом – но ничего не говорит. Она размышляет о планах Ричарда Фарриса на пульт управления и молится про себя, чтобы у нее все получилось.

– Мне, пожалуй, пора возвращаться на место. Реджи с Дейлом волнуются, если меня долго нет. – Стэплтон плывет прочь, но вдруг останавливается, схватившись за опорную балку. – Чуть не забыл спросить. Вы готовы к видеоконференции?

Через два часа у Гвенди запланирована видеоконференция со школьниками-старшеклассниками из всех пятидесяти штатов Америки, а также с избранными представителями СМИ. Она ее не предвкушает, не ждет с нетерпением. На самом деле она боится. Ей не дает покоя тревожная мысль: А вдруг со мной приключится в прямом эфире очередной мозговой ступор? И что тогда? На этот вопрос она знает ответ. Это будет настоящая катастрофа и, скорее всего, полный провал ее миссии.

– Вроде готова, – говорит она, запрокинув голову к Стэплтону. – Хотя лучше бы мы провели эту трансляцию уже со станции. Как учебные лекции Адеша и Джафари.

– Никак нет. Вы – действующий сенатор США и особо важная персона среди экипажа. Мир желает видеть вас чаще.

Этого я и боялась, думает Гвенди.

Гарет Уинстон с кислой миной возвращается с нижней палубы. Он проплывает буквально в двух футах от кресла Гвенди и старательно отводит взгляд. Он вообще ни на кого не глядит и не произносит ни слова. Его губы недовольно надуты. Усевшись в кресло, он молча пристегивается и отворачивается к иллюминатору.

Интересно, что это с ним? – думает Гвенди. И только потом до нее доходит. Видимо, Уинстон услышал, как Стэплтон назвал ее особо важной персоной, и его это задело. Теперь сидит и дуется. Как ребенок, честное слово! Она уже собирается поделиться своими мыслями со Стэплтоном – разумеется, шепотом, чтобы больше никто не услышал, – но тут мини-динамик на груди его комбинезона издает громкий треск, и оттуда доносится голос Кэти Лундгрен:

– Берн, ты там сильно занят?

– Уже возвращаюсь на место. А что?

– Сможешь сопроводить сенатора Питерсон на капитанский мостик? И как можно скорее.

– Вас понял. Уже идем. – Он удивленно глядит на Гвенди. – Интересно зачем.

Гвенди нервно сглатывает слюну. В горле вдруг пересохло.

– Я тоже не знаю.

Путь на верхнюю палубу занимает не больше минуты, но за эту минуту Гвенди успевает себя убедить, что случилось самое худшее: сотрудникам ЦУП откуда-то стало известно о ее ухудшающемся состоянии, и они отменяют запланированную стыковку с космической станцией. Не будет никакого выхода в открытый космос. Пульт управления не уберется с Земли. Все кончено. Она не справилась.

На верхней палубе командир корабля Кэти Лундгрен и еще двое мужчин из летного экипажа – Гвенди не помнит, как их зовут, и не вспомнит даже ради спасения собственной жизни, сейчас она слишком взволнована, чтобы прибегать к мнемотехнике доктора Эмброуза, – сидят в своих креслах перед широкой «подковой» из сенсорных мониторов. Прямо перед ними располагается узкое, длинное смотровое окно, к которому Кэти приглашала Гвенди в самом начале полета чуть больше суток назад. Сейчас в окне виден один из крупнейших океанов мира. Кэти разворачивается вместе с креслом и смотрит на Гвенди. Ее лицо непроницаемо.

– Боюсь, у меня плохие новости, Гвенди.

Ну, вот и все.

– В Касл-Роке случилось несчастье.

– Что-то с папой?

Гвенди вдруг становится нечем дышать. Пожалуйста, только не с папой. Кроме него у меня никого не осталось.

Кэти с тревогой глядит на нее.

– Нет-нет, насколько я знаю, с вашим отцом все в порядке. Простите. Я не хотела вас напугать.

Уже напугала, чего уж теперь извиняться.

– В вашем доме случился пожар, Гвенди. Соседи увидели дым и сразу вызвали пожарных. Огонь удалось потушить почти сразу. Сгорел только гараж и заднее крыльцо. Гостиная и кухня тоже пострадали, из-за воды.

– Пожар. В моем доме. – Гвенди кажется, что ей это снится. – Уже известно, как он начался?

– Вам придет несколько писем. Одно от страховой компании, другое – от бывшего полицейского по имени Норрис Риджвик. Они сообщат все, что знают. – Кэти смотрит с искренним сочувствием. – Мне очень жаль, сенатор.

Гвенди машет рукой у себя перед лицом.

– Главное, что никто не пострадал. Все остальное… это просто вещи. Их легко заменить.

– При сложившихся обстоятельствах мы не знали, как лучше сделать: сразу вам сказать или дождаться стыковки со станцией. Может быть, даже дождаться, пока мы вернемся на Землю. Но мы опасались, что в новостях наверняка будут какие-то сообщения, и решили, что лучше предупредить вас заранее. Чтобы вы знали, к чему готовиться.

– Я очень вам благодарна.

– Гвенди… если хотите, мы отменим сегодняшнюю видеоконференцию. Перенесем на другой день. Я уверена, что никто не обидится. Все поймут.

Гвенди нарочно медлит с ответом, чтобы создать впечатление, будто думает над предложением.

– Не надо ничего отменять, – наконец произносит она. – Не хочу разочаровывать детей.

Два года назад журналист из «Вашингтон пост» назвал Гвенди Питерсон «одной из самых активных и ярых сторонниц развития государственного среднего образования». Но истинная причина, по которой она не хотела переносить конференцию, заключалась отнюдь не в боязни обмануть ожидания лучших учеников-отличников из всех пятидесяти штатов. На самом деле она бы с радостью все отменила, но отмена в последнюю минуту будет признаком слабости. Создаст неправильное впечатление – впечатление неуверенности в своих силах – у тех, кто охотится за пультом управления. А такого быть не должно.

Это не совпадение, размышляет она на обратном пути к третьей палубе. Пожар начался в гараже и распространился оттуда. После стольких лет они подобрались совсем близко.

19

С приближением весны 2020 года Гвенди бросила все силы на предвыборную кампанию и взялась за дело «с лихорадочным остервенением», как выразился Вульф Блитцер из Си-эн-эн. Хотя в стране свирепствовал коронавирус – к середине августа число смертей с подтвержденным диагнозом превысило 175 000 и продолжало расти, – она разъезжала по штату Мэн, непрестанно встречаясь с потенциальными избирателями. Всегда строго в маске, она посещала больницы и школы, детские сады и дома престарелых, церкви и фабрики. В то время как действующий сенатор Пол Магоуэн (без маски) сосредоточил основное внимание на интересах крупного бизнеса и мерах поощрения корпораций – и продолжал агитировать за строгий пограничный контроль и Вторую поправку[8]8
  Поправка к Конституции США, гарантирующая право граждан на хранение и ношение оружия.


[Закрыть], Гвенди Питерсон напрямую общалась с людьми, изучала их настроения и откликалась на их повседневные потребности и заботы. Спикер палаты представителей Томас Филипп «Тип» О’Нил однажды сказал: «Вся политика делается на местах», – и она была с этим согласна. Она посещала любые коммерческие, социальные и образовательные учреждения, где были готовы ее принять – при условии, что там соблюдается масочный режим и социальное дистанцирование. В один особенно жаркий августовский день она даже приехала в Дерри и обошла частные дома и квартиры. Хозяин одного из домов, мужчина в засаленной майке, выкрикнул ей в лицо: «Отвали, старая шлюха». Об этом сообщили в местных теленовостях, заглушив нецензурное слово положенным пиканьем… и это тоже в каком-то смысле пошло на пользу ее кампании.

Через пару дней после поездки в Дерри Гвенди слегла с высокой температурой и жутким приступом диареи. Большинство сотрудников ее избирательного комитета были уверены, что она все-таки заразилась коронавирусом и ей придется сойти с дистанции. Но они плохо знали Гвенди Питерсон. Отрицательный результат теста, два дня в постели – и Гвенди снова в строю и едет на встречу с рабочими судостроительной верфи «Бат айрон уоркс». Там она рассказала парочку «старых мэнских» анекдотов, которые всех рассмешили. Особенно – ее любимый анекдот о бригаде лесорубов и пироге с лосиным дерьмом. В своем варианте Гвенди изменила фамилию повара на Магоуэна.

Отец Гвенди – он теперь жил в пансионате для престарелых «Касл-Рок-медоуз» и в начале лета переехал в палату на первом этаже – беспокоился за свою дочь, о чем не раз ей говорил. Он добросовестно смотрел все сюжеты с ее участием в утренних и вечерних новостях и почти каждый вечер общался с ней по телефону, но ему не удалось убедить ее сбавить темп. Бриджит Дежарден – забравшая Пиппу, старенькую таксу Алана Питерсона, – уговаривала подругу обратиться к психотерапевту, который поможет справиться с горем после гибели мужа, поскольку «самолечение» напряженной работой ни к чему хорошему не приведет, но Гвенди не желала ничего слушать. Ей надо было встречаться с людьми, заявлять о себе, завоевывать голоса неопределившихся избирателей. Даже Пит Райли, который сам же уговорил Гвенди баллотироваться в сенат, уже проявлял беспокойство и недвусмысленно намекал, что надо бы притормозить. Его Гвенди тоже не слушала.

– Вы сами все это затеяли. Пути назад уже нет.

– Но…

– Никаких «но». Если вы не хотите, чтобы я заблокировала ваш номер… а это будет не лучшее решение, поскольку вы – руководитель моего избирательного штаба… давайте я буду действовать, как сама сочту нужным.

Больше они об этом не говорили.

Ее родные, друзья и коллеги просто не понимали, что ею движет отнюдь не желание забыться после трагической гибели Райана. Да, она по-прежнему горевала, ей было плохо и одиноко, может быть, у нее даже развилась клиническая депрессия, но если Гвенди чему-то и научилась за долгие годы, так это тому, что жизнь всегда продолжается, несмотря ни на что. Почитай мертвых, служа живым, как говорила ее наставница и подруга Патси Фоллетт. Ее переживания тут вообще ни при чем, как и раздутое чувство собственной политической значимости. Все дело в пульте управления, спрятанном в картонной коробке на верхней полке у нее в гараже. Уже скоро наступит тот день, когда ей придется вступить в игру и спасти мир. Это нелепо, абсурдно, невероятно… но, кажется, именно так все и будет.

В последнюю пятницу августа были опубликованы новые результаты опросов среди избирателей. Отставание Гвенди от Пола Магоуэна сократилось до семи пунктов. Это был повод для грандиозного торжества, как считали впавший в экстаз Пит Райли и все остальные сотрудники мэнского отделения демократического комитета. Многие представители СМИ объясняли такой резкий всплеск голосов простым человеческим сочувствием к недавно овдовевшей кандидатке. Отчасти это было верно, но Гвенди знала, что есть и другая причина. Она шла к людям с открытым сердцем, и им это нравилось.

К концу сентября отставание сократилось до пяти пунктов, и Гвенди поняла, что люди не просто слушают, о чем она говорит, – они начинают ей верить. Как и предсказывал Пит Райли больше года назад, когда приехал в Касл-Рок уговаривать Гвенди баллотироваться в сенат, «тревожные» результаты опросов зацепили внимание Пола Магоуэна, и он снова затеял грязную игру. В качестве первого хода его избирательный штаб представил серию телевизионных сюжетов, обличавших романы Гвенди Питерсон как пропаганду нецензурной брани и сексуальной распущенности.

– Они как-то не слишком оригинальны, – заявила Гвенди на пресс-конференции после очередной встречи с избирателями. – Мне казалось, что тему «Питерсон – старая извращенка» мы закрыли еще в прошлом августе.

Да, ей было смешно. Но спустя две недели стало совсем не смешно. Штаб Магоуэна выпустил новую серию обличительных роликов, которые крутили по всем местным каналам в лучшее эфирное время. В этих роликах покойный муж Гвенди был представлен беснующимся анархистом. В качестве доказательства демонстрировалась фотография Райана, стоящего рядом с горящим американским флагом на городской улице во время массовых беспорядков. Также телезрителям сообщалось, что Райан Браен был арестован два года назад на чикагских протестах. При этом скромно умалчивалось, что Райан поехал в Чикаго по заданию журнала «Тайм» как аккредитованный фотокорреспондент, и хотя все его журналистские удостоверения были выставлены напоказ, его все равно задержала полиция, когда он снимал протестующих на фоне горящего американского флага. На снимке, представленном штабом Магоуэна, висевшая на шее у Браена карточка с журналистской аккредитацией была искусно размыта. И, разумеется, в ролике не говорилось, что Райана отпустили практически сразу, не предъявив никаких обвинений.

Дальше стало только хуже. Третий блок телевизионных сюжетов и радиовыпусков посвящался большой дружной семье Пола Магоуэна. Пятеро детей: три сына, две дочери, – шестнадцать внуков. Все они жили в Мэне, как убежденные патриоты своего штата. В конце каждого выпуска избирателей призывали задуматься над вопросом, почему Гвенди так и не собралась завести детей.

Если Гвенди Питерсон так радеет за благо нашего штата и всей страны – о чем каждый раз заявляет, – почему же она не сподобилась принеси миру новую жизнь? Была занята написанием своих порнографических книжиц и непрестанными кругосветными путешествиями?

Еще лет десять назад этот подлый прием означал бы конец политической карьеры действующего сенатора Пола Магоуэна. Но теперь все изменилось: мы живем в дивном новом мире, населенном дивным новым племенем откровенно бесстыжих кандидатов от республиканцев.

Когда отец Гвенди увидел этот сюжет в первый раз – во время рекламного блока в перерыве третьего матча Американской лиги, – он так разъярился, что вылез в окно своей палаты на первом этаже и попытался вызвать такси с мобильного телефона. Сотрудники пансионата увели его обратно в палату и поинтересовались, куда он собирался ехать. Мистер Питерсон ответил:

– В избирательный штаб Магоуэна, чтобы надрать его жирную задницу.

Сама Гвенди реагировала на нападки гораздо спокойнее – по крайней мере на публике – прежде всего потому, что к своим пятидесяти восьми годам уже давно успела смириться с неизбежным. Она всегда любила детей – и хотела детей еще до того, как познакомилась с Райаном и влюбилась в него на всю жизнь. Много лет после свадьбы они пытались завести ребенка, но безуспешно. В этом не было ничьей вины. Они обращались к хорошим врачам, они проходили все необходимые обследования и каждый раз получали одно и то же заключение: Гвенди Питерсон и Райан Браен оба полностью здоровы и, по всем правилам медицинской науки, в полной мере способны к деторождению. Но по какой-то причине, несмотря на все их старания – они действительно очень старались, особенно в первые годы семейной жизни, – они не сумели зачать ребенка.

Однажды, вскоре после того, как последняя попытка искусственного оплодотворения не дала никаких результатов, Гвенди все-таки сорвалась. Она была дома одна и дала волю своему гневу и разочарованию. Она кричала, топала ногами, швыряла вещи на пол. Когда слезы закончились и Гвенди навела в спальне порядок, она позвонила маме, чтобы поделиться печальными новостями. Миссис Питерсон сказала дочери то же самое, что говорила всегда:

– Пути Господни неисповедимы, Гвенди. Нам не дано охватить разумом Его замыслы. Я тоже не понимаю, почему так происходит, но мы не должны терять веру. – Она секунду помедлила. – Мне очень жаль, милая. Если есть в мире кто-то, кто заслуживает того, чтобы стать родителями, так это вы с Райаном.

Гвенди поблагодарила маму, повесила трубку и подошла к окну спальни. Окно выходило на улицу, где в эти мгновения мимо их дома проехал на ярко-желтом велосипеде маленький мальчик с кудрявыми волосами. Гвенди смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

– Я понимаю, почему так происходит, – произнесла она вслух, обращаясь к пустой комнате. – Кажется, я всегда это знала, но не хотела признать. Это из-за пульта управления. Я была всего-навсего глупым ребенком, но я брала, и брала, и брала. А теперь пульт забирает свое.

В октябре 2020-го, когда уже началось голосование по почте, а до открытия избирательных участков оставалось всего три недели, Гвенди Питерсон и Пол Магоуэн встретились на долгожданных телевизионных дебатах в актовом зале Бангорского муниципального центра. В течение полутора часов действующий сенатор вел себя грубо, высокомерно и нагло, то есть гнул ту самую линию, которая четыре года назад принесла ему победу на выборах. Гвенди держалась скромно, говорила культурно и вежливо. И только в своей заключительной речи позволила себе обратиться к сопернику с такой отповедью: «А что касается моего покойного мужа, вы, уважаемый, можете сколько угодно стараться очернить его доброе имя и безупречную репутацию, но вы сами знаете, и я знаю, и все до единого люди, сидящие в зале или дома перед телевизорами, знают, что вы, сенатор Магоуэн, недостойны даже того, чтобы чистить ботинки Райана Браена или стирать его грязные носки».

Большинство зрителей в зале отозвались одобрительными криками и аплодировали Гвенди стоя, когда она уходила со сцены. На следующий день были опубликованы новые результаты опросов: отставание Гвенди от Магоуэна сократилось до мизерных трех пунктов.

Однако даже при таких впечатляющих результатах Гвенди было понятно, что набрать недостающие три процента избирательных голосов за оставшиеся недели практически нереально. Если, конечно, не случится чуда. Публичных дебатов уже не планировалось, и после того унижения вряд ли Магоуэн согласился бы участвовать во внеплановой встрече. Ходили слухи, что до конца избирательной кампании он собирался залечь на дно и зализывать раны, чтобы в день выборов выехать к публике на белом коне и принять лавры победителя, пусть и с неожиданно малым преимуществом. У Гвенди все дни до выборов были расписаны по минутам – иногда в один день проходило сразу два или три мероприятия, – но она понимала, что ей все равно уже не сократить этот несчастный разрыв в три процента. Ей банально не хватит времени.

Гвенди знала, для того чтобы чудо гарантированно произошло, есть лишь один верный способ. Он хранился в картонной коробке в гараже ее дома в Касл-Роке. В следующие две недели – обычно в глухие ночные часы, когда Гвенди ворочалась на кровати в очередном гостиничном номере; со временем она перестала различать эти кровати и номера, они все выглядели и пахли одинаково – она не раз убеждала себя, что прибегнуть к помощи пульта управления будет правильно и справедливо. Раз-два – и готово! Нажимаешь красную кнопку, и Пол Магоуэн исчезает, как кролик в шляпе факира! Но каждый раз ее останавливали совесть и слова Ричарда Фарриса: Сопротивляйся, борись. Не прикасайся к пульту управления и вообще не вынимай его из сумки без крайней необходимости. Каждый раз, когда ты к нему прикасаешься, его власть над тобой крепнет.

А потом, в четверг вечером за день до выборов, чудо все же свершилось.

Как у большинства республиканских политиков, основной круг избирателей Пола Магоуэна состоял из консервативно настроенных, громких и гордых членов Национальной стрелковой ассоциации, ярых противников абортов, сторонников закрытых границ и поборников христианских традиций и ценностей. Магоуэн, истинный христианин и отец пятерых детей, не раз заявлял о своем отвращении к возмутительной, богопротивной и откровенно порочной практике абортов. Врачей, проводящих подобные процедуры, он называл «бездушными мясниками» и «пособниками Сатаны в заляпанных кровью белых халатах».

В тот четверг, ближе к вечеру, в СМИ просочилось сообщение, что в завтрашнем утреннем номере «Портленд пресс-геральд» выйдет большой разоблачительный материал – очень подробный и подтвержденный письменной документацией, имевшейся в распоряжении редакции, – о грязных тайнах сенатора Пола Магоуэна. Как оказалось, он уже больше года состоял во внебрачной связи с молодой женщиной из его местной церкви, и когда она от него забеременела, оплатил ей аборт, причем из незаконных вложений в избирательный фонд.

Избирательный штаб Магоуэна спешно созвал пресс-конференцию, чтобы хоть как-то поправить дело. Но было поздно. Камень уже упал – прямо на высокомерную и лицемерную лысину Магоуэна – и покатился с горы. Очень быстро.

Спустя несколько дней, когда завершился подсчет голосов на избирательных участках, сенатором от великого штата Мэн стала писательница Гвенди Питерсон, автор бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс». Она победила с отрывом в четыре пункта, что означало, что тысячи избирателей все же отдали свои голоса Полу Магоуэну.

Это Америка, подумала Гвенди, размышляя о людях, голосовавших за Магоуэна. Америка в эпоху пандемии.