Текст книги "Черный дом"

Спиди, голос из далекого прошлого, услышанный по телефону, который в год их встречи казался выдумкой писателя-фантаста: «Привет, Странник Джек… Скажу тебе, как один копписмен другому: сынок, я думаю, тебе надо заглянуть в личную ванную чифа Гилбертсона. Немедленно».

Как один копписмен другому, именно так.

И чаще всего, снова и снова, Джуди Маршалл: «Не говорить, что заблудилась и не знаю, как вернуться… а продолжать идти».

Да, продолжать идти, но куда? Куда?

Наконец, он поднимается, выходит на крыльцо с подушкой под мышкой. Ночь теплая. В Норвэй-Вэлли последние остатки тумана, который там так и не сгустился, унес легкий восточный ветерок. На мгновение замявшись, Джек спускается по ступенькам, в нижнем белье. Крыльцо его не устраивает: там он нашел дьявольскую посылку с вырезанными из пакетиков сахара птичками.

Он проходит мимо пикапа, мимо кормушки для птиц, на северное поле. Над ним миллиарды звезд. В траве стрекочут цикады. Тропа, проложенная им в траве, исчезла. Но возможно, он зашел на поле в другом месте.

Чуть отойдя, он ложится на спину, подкладывает подушку под голову, смотрит на небо. «Побуду здесь немного, – думает он. – Побуду немного, пока голоса-призраки не покинут мою голову. Побуду здесь немного».

С этой мыслью он начинает дремать.

С этой мыслью засыпает.

Над его головой рисунок созвездий меняется. Он видит, как образовываются новые созвездия. Какое заняло то место, где прежде располагалась Большая Медведица? Священный Опопанакс? Возможно. Он слышит приятный, мерный скрип и знает, что это ветряная мельница, которую он видел этим самым утром, тысячу лет тому назад. Ему нет нужды поднимать голову, чтобы убедиться в этом, ему нет нужды смотреть туда, где стоял его дом. Он и так знает, что увидит там всего лишь сарай.

Скрип… скрип… скрип: широкие деревянные лопасти вращает все тот же восточный ветерок. Только теперь ветер этот неизмеримо более приятный, неизмеримо более чистый. Джек касается пояса своих трусов и ощущает грубую ткань. В этом мире нижнее белье совсем другое. Изменилась и его подушка. Поролон превратился в гусиный пух, но подушка от этого стала только мягче. Так что голове на ней куда удобнее.

– Я поймаю его, Спиди, – шепчет Джек новым созвездиям. – Во всяком случае, попытаюсь.

Он спит.

Просыпается ранним утром. Ветра нет. Там, откуда он пришел на поле, вдоль горизонта тянется яркая оранжевая полоса: солнце вот-вот встанет. Тело затекло, ягодицы болят, все влажное от росы. Мерного скрипа нет, но Джека это не удивляет. Едва раскрыв глаза, он понимает, что вновь находится в Висконсине. Он знает кое-что еще: можно вернуться. В любой момент. Настоящий округ Каули, параллельный округ Каули, перебраться из одного в другой труда для него не составляет. Сознание этого наполняет его радостью и ужасом. В равных долях.

Джек встает и босиком идет к дому, с подушкой под мышкой. По его прикидкам, всего пять утра. Три часа сна, и он будет готов на любые подвиги. На ступеньках крыльца он прикасается к хлопчатобумажным трусам. Хотя кожа влажная, трусы практически сухие. Большую часть тех часов, которые он проспал под открытым небом (как проводил многие ночи той осенью, когда ему было двенадцать), их на нем не было. Они находились в другой реальности.

– В Земле Опопанакса, – говорит Джек и входит в дом.

Когда он просыпается в восемь утра, солнечные лучи уже вовсю бьют в окно. Джек готов поверить, что его последнее путешествие было сном.

Но в глубине сердца знает, что нет.

Глава 18

Помните фургоны телевизионщиков, въезжающие на автостоянку около полицейского участка? Попытку Уэнделла Грина повести за собой толпу, прерванную ударом ручного фонаря патрульного Храбовски? Удар, который вырубил газетчика? Репортеры, сидевшие в фургонах, конечно же, свое дело знали и, увидев происходящее на автостоянке, не стали терять времени. Утром события того безумного вечера заполняют телевизионные экраны всего штата. С девяти утра жители Расина и Милуоки, Мэдисона и Делафилда, фермеры северной части штата, которым требовались спутниковые антенны, чтобы увидеть что-нибудь в телевизоре, отрываются от оладий, овсянки, яичницы, горячих булочек, чтобы посмотреть, как маленький, явно нервничающий полисмен обрывает карьеру крупного, высокого журналиста, специализацией которого давно уже стала демагогия, ударив его тупым, тяжелым предметом. Но конечно, с особым вниманием приникали к экранам жители Френч-Лэндинга и соседних Сентралии и Ардена.

Обдумывая сразу несколько дел, Джек Сойер видит хронику вечерних событий на экране маленького телевизора, стоящего на разделочном столике. Он надеется, что Дейл Гилбертсон не аннулирует свое решение об отстранении Арнольда Храбовски от службы, хотя вероятность, что Бешеный Мадьяр вновь вернется к исполнению своих обязанностей, очень велика. Дейл только думает, что хочет окончательно отделаться от никудышного сотрудника: у него слишком мягкое сердце, чтобы устоять перед слезной просьбой Арни… а после вчерашнего вечера даже слепой видит, что Бешеный Мадьяр обязательно обратится с такой просьбой. Джек также надеется, что этого отвратительного Уэнделла Грина уволят или он сам с позором уедет. Журналисты не должны вплетать себя в свои репортажи, а Уэнделл Грин громогласно требовал крови, прямо-таки как вервольф. Но и здесь у Джека есть веские причины полагать, что Уэнделл Грин как-нибудь вывернется (пудрить мозги – его профессия) и останется серьезной помехой. Размышляет Джеки о старике, которого подробно описал Энди Райлсбек, ощупывающем ручки на третьем этаже отеля «Нельсон».

То был он, Рыбак, который наконец-то обрел конкретность. Старик в синем халате и одном шлепанце, в желтую и черную полосы, похожем на окрас шмеля. Энди Райлсбек еще подумал, а не прибрел ли этот старикан из «Центра Макстона по уходу за престарелыми». «А ведь интересная идея», – думает Джек. Если Чамми Бернсайд – тот самый человек, который подбросил Джорджу Поттеру поляроидные фотографии, «Макстон» для него – идеальное укрытие.

Уэнделл Грин смотрит выпуск новостей по «Сони» в своем номере отеля. Не может оторвать глаз от экрана, хотя «картинка» вызывает у него вихрь чувств: злость, стыд, унижение. Желудок жжет, шишка на голове болит и пульсирует. Всякий раз, когда Уэнделл Грин видит, как эта жалкая пародия копа подкрадывается к нему с поднятым ручным фонарем, его пальцы зарываются в густые, курчавые волосы на затылке и осторожно касаются шишки. Размером она с помидор, и такое ощущение, что вот-вот лопнет. Ему еще повезло, что обошлось без сотрясения мозга. Этот мозгляк мог его убить!

Ладно, возможно, он чуть перегнул палку, возможно, на малую толику заступил за черту профессиональной этики, но ведь он не идеальный журналист, да и кто сейчас такой? Местные телевизионщики, как же они его злят своими похвалами Джеку Сойеру. Кто был главным спецом по Рыбаку? Кто изо дня в день занимался этим делом, рассказывая читателям все, что они хотели узнать? Кто каждое утро выходил на линию огня? Кто вообще дал монстру это прозвище? Не эти тупоголовые Баки и Стейси, так называемые репортеры и ведущие выпуска новостей, которые только и могут, что улыбаться в камеру, демонстрируя отменную работу дантистов. Уэнделл Грин – легенда местной прессы, звезда, гигант журналистики, каких в Западном Висконсине еще не было и, наверное, уже не будет. Даже в Мэдисоне, если говорят «Уэнделл Грин», подразумевают… знак качества. А если Уэнделл Грин – все равно что золотой стандарт, подождите, пока Рыбак на забрызганных кровью плечах донесет его до Пулитцеровской премии.

Да, в понедельник утром ему придется поехать в газету и успокоить редактора. Велика важность. Не в первый, да и не в последний раз. Хорошие репортеры делают тираж. Никто в этом не признается, но это так, никуда не деться. Войдя в кабинет редактора, он скажет только одно: «Это сенсация дня, есть у тебя кто-то еще, кто может адекватно ее осветить?» А когда редактор снова станет ручным (максимум через десять минут), он собирается заглянуть к продавцу из «Гольца», Фреду Маршаллу. Один из наиболее ценных источников информации сообщил Уэнделлу, что мистер Маршалл располагает очень любопытными сведениями, касающимися его единственного сына, возможно четвертой жертвы Рыбака.

Арнольд Храбовски, сияющий герой в глазах любящей жены Полы, смотрит новости с чувством глубокого удовлетворения и думает, что она, пожалуй, права: ему следует позвонить чифу Гилбертсону и попросить восстановить его на службе.

Размышляя о том, где найти старого недруга Джорджа Поттера, Дейл Гилбертсон наблюдает, как Баки и Стейси вновь показывают эпизод, в ходе которого Бешеный Мадьяр укладывает на асфальт Уэнделла Грина, и думает, что, пожалуй, ему следует отменить свой приказ об отстранении Храбовски от работы. Ударил-то Арни от души. Дейл ничего не может с собой поделать: этот удар разом поднимает ему настроение. Такое случается, когда он наблюдает за игрой Марка Макгуайра или Тайгера Вудса.

Пребывающая в одиночестве в своем маленьком доме, чуть отстоящем от шоссе, Ванда Киндерлинг, о которой мы время от времени упоминали, слушает радио. Почему она слушает радио? Несколько месяцев назад перед ней встала дилемма: оплатить счет кабельного телевидения или купить бутылку, в полгаллона, водки «Аристократ». Очень жаль, Баки и Стейси, но вы проиграли: Ванда последовала велению души. А без кабельного телевидения на экране видны в основном помехи. Ванда всегда ненавидела Баки и Стейси, да и практически всех, кто появлялся на экране, особенно если выглядели эти люди довольными жизнью и ухоженными (особое презрение вызывали у нее ведущие утренних новостей, что мужчины, что женщины). Ванда лишилась и первого и второго с тех самых пор, как выскочка-детектив Джек Сойер обвинил ее мужа, Торни, в ужасных преступлениях, которых тот, конечно же, не совершал. Джек Сойер погубил ее жизнь, и Ванда не собиралась ни забывать об этом, ни прощать.

Этот человек заманил ее мужа в ловушку. Подставил его. Измазал честное имя Торни грязью и упрятал в тюрьму, чтобы никто не узнал, что он – гнусный лжец. Ванда надеется, что полиция никогда не поймает Рыбака, потому что Рыбак воздает им по заслугам, этим отвратительным мерзавцам. «Против копов все средства хороши, – думает Ванда Киндерлинг. – Рыбак – это наказание, – думает Ванда. – Пусть он убьет сотню маленьких засранцев, пусть убьет тысячу, а потом ему следует переключиться на родителей. Торни не мог убить тех шлюх в Лос-Анджелесе. То были убийства на сексуальной почве, а Торни, слава богу, секс не интересовал. С детства все части тела у него выросли, за исключением детородного органа: его штучка размерами не превышала мизинец. Нечем ему было заниматься сексом. А вот Джек Сойер жил в Лос-Анджелесе, не так ли? Так может, он сам убил этих шлюх, а вину возложил на Торни?»

Репортер все расписывает действия бывшего лейтенанта Сойера прошедшим вечером, и Ванда Киндерлинг, шипя от злобы, хватает стакан со столика у кровати. Заливает вспыхнувший в животе огонь большим глотком водки.

Горг, которому бы самое время заглянуть в гости к Ванде, она бы встретила его с распростертыми объятиями, новости не смотрит и не слушает, потому что находится далеко-далеко, в Запределье.

В своей кровати в «Макстоне» Чарльз Бернсайд наслаждается снами, но не собственными, а другого существа, из другого мира, которого ему никогда не увидеть. Одетые в лохмотья, истощенные дети бредут на окровавленных ножках мимо языков пламени, вращают гигантские колеса, которые, в свою очередь, вращают колеса еще большего размера, а уж те питают энергией двигатели уничтожения, вознесенные в черно-кровавое небо. В воздухе стоит резкий запах расплавленного металла, чего-то отвратительного, вроде мочи дракона, и отчаяния. Ящероподобные демоны с длинными хвостами немилосердно хлещут детей. Грохот, треск, тяжелые удары рвут барабанные перепонки. Таковы сны лучшего друга и любящего хозяина Берни, мистера Маншана, и они бесконечно радуют старика.

Пройдя коридор крыла «Маргаритки», миновав уютный холл и маленькую приемную, где стоит стол Ребекки Вайлес, заглянем в кабинет Шустрика Макстона. Последнего волнуют куда более прозаичные проблемы. Маленький телевизор на полке над сейфом показывает, как карикатурный коп, Бешеный Мадьяр Храбовски, молодецким ударом ручного фонарика укладывает на асфальт Уэнделла Грина, но Шустрик не наслаждается этим незабываемым зрелищем. Он должен найти тринадцать тысяч долларов, которые задолжал своему букмекеру, а у него – только половина необходимой суммы. Вчера очаровательная Ребекка Вайлес съездила в Миллер и сняла со счета большую часть денег, и он может использовать две тысячи долларов с собственного счета, при условии, что вернет их до конца месяца. Остается добрать еще шесть «штук», ради чего придется серьезно поработать с бухгалтерскими книгами. К счастью, творческое отношение к бухгалтерии – хобби Шустрика, и, начав обдумывать возможные варианты, он видит, что возникшие трудности определенно можно преодолеть.

В конце концов, он пришел в этот бизнес прежде всего, чтобы воровать как можно больше, не так ли? Помимо услуг, оказываемых ему мисс Вайлес, воровство – единственное занятие, которое приносит ему радость. Объем украденного значения не имеет: как мы видели, Шустрик одинаково счастлив, кладя в карман и полторы сотни долларов, отобранных у родственников своих пациентов в день Клубничного фестиваля, и десять или пятнадцать долларов государственных денег. В компьютере у него двойная бухгалтерия, и он без труда может снять деньги со счета компании, не вызвав подозрений аудиторов, которые должны прийти с проверкой примерно через месяц. В случае если аудиторы потребуют сведения о передвижении средств по банковским счетам, у него есть в запасе два-три отвлекающих маневра, которыми он может воспользоваться. Жаль, конечно, что аудиторы приходят так скоро… будь у Шустрика побольше времени, он бы заштопал все прорехи. «Потеря тринадцати тысяч – не проблема, – думает Шустрик. – Проблема в том, что он проиграл их в крайне неудачный момент».

Для того чтобы принять верное решение, Шустрик подвигает к себе клавиатуру, дает команду компьютеру распечатать счета прошлого месяца по обеим бухгалтериям. К тому времени, как придут аудиторы, бумагорезательная машина уже превратит эти странички в сечку.

Давайте переместимся из одной формы безумия в другую. После того как владелец трейлерного парка «Холидей» трясущимся указательным пальцем указал Джеку, где найти Тэнзи Френо, Джек направляет свой пикап к ее «Эйрстриму», последнему и самому неухоженному в ряду из четырех домов на колесах. Вдоль двух других растут цветы, около третьего – ярко-зеленый навес, под которым стоят стол и стулья из пластика. Их обитатели предприняли хоть какие-то попытки благообразить свои жилища. Про четвертый трейлер такого не скажешь. Вокруг только вытоптанная земля да сорняки. Шторы опущены. Трейлер окружен аурой безнадеги, пустоты и, пожалуй, соскальзывания. Он даже выглядит не таким, как остальные. Беда изменила его обводы, как изменяет внешность человека, и когда Джек вылезает из пикапа и идет к шлакоблокам, лежащим перед дверью, его сомнения усиливаются. Он уже не уверен, что стоило приезжать сюда. Джек вдруг понимает, что не может дать Тэнзи Френо ничего, кроме жалости, и от этой мысли ему становится как-то не по себе.

– Потом в голову приходит мысль, что сомнения маскируют истинные чувства, дискомфорт, который он испытывает, глядя на дом на колесах. Он не хочет входить в него. Но выбора у Джека нет – только вперед. Его глаза находят коврик перед дверью, самый обычный коврик (привет из реального мира, который уже начинает исчезать вокруг него), поднимается на верхнюю ступень лестницы, стучит в дверь. Изнутри – ни звука. Может, Тэнзи еще спит и не хочет просыпаться? На месте Тэнзи он бы как можно дольше оставался в постели. На месте Тэнзи он бы оставался там не одну неделю. Борясь с желанием развернуться и уйти, Джек стучит вновь, спрашивает: Тэнзи? Вы встали?

– В каком смысле? – отвечает ему женский голос.

– Проснулись? Я – Джек Сойер, Тэнзи. Мы виделись вчера вечером. Я помогаю полиции и сказал вам, что загляну утром.

Он слышит приближающиеся к двери шаги.

– Вы – мужчина, который подарил мне цветы. Очень симпатичный мужчина.

– Это я.

Щелкает замок, поворачивается ручка. Дверь приоткрывается. В щели появляется часть бледного лица и блестящий глаз.

– Это вы. Заходите, только быстро. Быстро. – Она отступает в сторону, открывает дверь пошире, чтобы он мог протиснуться хотя бы боком. Как только он переступает порог, захлопывает дверь, запирает на ключ.

В трейлере темно, свет чуть пробивается по периметру шторок. Одна тусклая лампа горит над раковиной, вторая, такая же тусклая, на маленьком столике. Рядом с ней – бутылка кофейного ликера, грязный стакан, украшенный изображением персонажа мультфильма, и альбом. В круг света, отбрасываемого лампой, попадает половина низкого кресла, стоящего у стола. Тэнзи Френо отталкивается от двери, два коротких шага, и она уже рядом с Джеком. Вскидывает голову, складывает руки под подбородком. Затуманенный взгляд тревожит Джека. Даже если говорить о нормальной психике в широком смысле этого понятия, женщина, которая стоит перед ним, явно не в себе. Джек не знает, что ей сказать.

– Вы не хотели бы… присесть? – Гостеприимным взмахом руки она указывает на деревянный стул с высокой спинкой.

– Если вы не возражаете.

– Чего мне возражать? Я сяду в свое кресло, так что вы можете занять этот стул.

– Спасибо. – Джек садится, наблюдая, как она возвращается к двери, чтобы проверить замок. Убедившись, что дверь надежно заперта, Тэнзи широко улыбается и направляется к креслу, грациозно, как балерина. Когда она устраивается в нем, Джек спрашивает: – Вы боитесь, что кто-то может сюда прийти, Тэнзи? Кого вы не хотите впускать?

– Да. – Она наклоняется вперед, хмурит брови. – Но это не человек. И я никогда, никогда не позволю ему войти в мой дом, никогда. А вас я пущу всегда, потому что вы очень милый и подарили мне прекрасные цветы. И вы очень красивый.

– Вы не хотите пускать в дом Горга, Тэнзи? Вы боитесь Горга?

– Да, – без уверток отвечает она. – Хотите чаю?

– Нет, благодарю.

– А я немного выпью. Это очень, очень хороший чай. Только пахнет, как кофе. – Она поднимает брови, кидая на него вопрошающий взгляд. Джек качает головой. Не вставая с кресла, Тэнзи на треть наполняет стакан кофейным ликером, ставит бутылку на стол. Теперь Джек видит, что на стакане у нее забавный песик Скуби-Ду. Тэнзи пригубливает ликер. – Слушайте, у вас есть подружка? Я могла бы стать вашей подружкой, особенно если бы вы и дальше дарили мне такие цветы. Я поставила их в вазу. Видите?

На разделочном столике поникшие лилии стоят в стеклянной банке, с которой снята завинчивающаяся крышка. Вне Долин им уготована короткая жизнь. В этом мире, думает Джек, столько отравы, что лилиям с ней не справиться. Все хорошее, что они могут дать этому миру, быстро растворяется в нем. Тэнзи держится только благодаря аромату, который лилии принесли из Долин. Как только он исчезнет полностью, безумие поглотит ее. Безумием Тэнзи наградил Горг, Джек в этом абсолютно уверен.

– У меня есть бойфренд, но он не в счет. Его зовут Лестер Мун. Нюхач и его друзья прозвали Лестера Вонючим Сыром, я уж не знаю почему. От него совсем не воняет, по крайней мере когда он трезвый.

– Расскажите мне о Горге, – просит Джек.

Отставив мизинец от стакана со Скуби-Ду, Тэнзи вновь прикладывается к кофейному ликеру. Хмурится.

– Говорить о нем так неприятно.

– Мне нужно знать о нем как можно больше. Если вы мне поможете, я позабочусь, чтобы он больше не беспокоил вас.

– Правда?

– И этим вы поможете мне найти человека, который убил вашу дочь.

– Я не хочу сейчас об этом говорить. Это так печально. – Свободной рукой Тэнзи смахивает с колен невидимые крошки. У нее перекашивается лицо, в глазах появляется другое выражение. На мгновение возникает отчаявшаяся, беззащитная Тэнзи, которая в любой момент может провалиться в пучину безумия.

– Горг выглядит как человек или что-то еще?

Тэнзи медленно качает головой. Она взяла себя в руки, вновь может игнорировать свои истинные чувства.

– Горг не выглядит как человек. Отнюдь.

– Вы сказали, что он дал вам перо, которое торчало у вас из-за пояса. Он выглядит как птица?

– Горг не выглядит как птица, он птица и есть. И знаете какая? – Она наклоняется вперед, теперь у нее лицо шестилетней девочки, которая собирается сказать самое ужасное, что может прийти ей в голову. – Ворон. Вот кто он, большой старый ворон. Весь черный. Но не блестяще черный. – Ее глаза становятся очень серьезными. – Он пришел оттуда, где ночь царит всегда. Это из стихотворения, которое мы учили в девятом классе по указанию миссис Норманди. «Ворон» Эдгара По[90]90
  Место, где ночь царит всегда, Эдгар По назвал Night’s Plutonian shore (дословно – ночной берег Плутона). Ни в одном из многочисленных переводов адекватного названия нет. Переводчики по-разному, но уходят от берега Плутона. Строка «Там, где ночь царит всегда» – из перевода К. Бальмонта.


[Закрыть].

Тэнзи выпрямляется, довольная, что поведала этот эпизод своего прошлого. Джек догадывается, что та же удовлетворенность читалась и на лице мисс Норманди, когда ученики один за другим декламировали это стихотворение, но, конечно, в глазах учительницы не было этого нездорового блеска.

– Место, где ночь царит всегда, не является частью этого мира, – продолжает Тэнзи. – Вы это знаете? Оно расположено вдоль этого мира и вне его. Вам нужно найти дверь, чтобы попасть туда.

Джек внезапно понимает: он словно говорит с Джуди Маршалл, но Джуди, лишенной бездонной глубины души и невероятной храбрости, которые и спасли ее от безумия. Как только он вспоминает о Джуди, у него возникает желание вновь увидеться с ней, очень сильное, потому что Джуди – один из важнейших элементов картинки-головоломки, которую он складывает воедино. Она, возможно, ключ, но при этом и дверь, которая открывается этим ключом. Джеку хочется вырваться из темной, давящей атмосферы «Эйрстрима» Тэнзи; хочется отменить встречу с Громобойной пятеркой и помчаться по шоссе, через холм, к Ардену, где в отгороженном от внешнего мира отделении Д сияющая Джуди Маршалл обрела свободу.

– Но я даже не хочу искать эту дверь, потому что у меня нет желания попасть туда, – напевно продолжает Тэнзи. – Там, где ночь царит всегда, – плохое место. Слишком много огня.

– Откуда вы знаете?

– Мне показал Горг, – шепчет Тэнзи. Взгляд ее перемещается с лица Джека на стакан со Скуби-Ду. – Горг любит огонь. Но не потому, что около огня ему теплее. Потому что огонь все сжигает и этим радует Горга. Горг говорил… – Она качает головой, подносит стакан ко рту, но не пьет. Наклоняет стакан, чтобы жидкость поднялась к ободку, потом слизывает ее языком. Ее взгляд вновь находит его глаза. – Я думаю, мой чай – волшебный.

«Готов спорить, думаешь», – мысленно вздыхает Джек. Ему искренне жаль потерявшую разум Тэнзи.

– Тут нельзя плакать, – говорит она ему. – У тебя такое лицо, будто ты сейчас расплачешься, а здесь плакать нельзя. Миссис Норманди не разрешает. Впрочем, ты можешь поцеловать меня. Хочешь поцеловать меня?

– Разумеется, хочу, – отвечает он. – Но миссис Норманди не разрешает и целоваться.

– Жаль. – Тэнзи вновь языком слизывает бренди. – Мы сможем поцеловаться позже, когда она уйдет из комнаты. И ты сможешь обнять меня, как Лестер Мун. И делать все, что делал Лестер Мун. Со мной.

– Спасибо, – отвечает Джек. – Тэнзи, ты можешь сказать, что еще говорил Горг?

Она наклоняет голову, выпячивает, потом втягивает губы.

– Он сказал, что пришел сюда через огненную дыру. С краями-створками. Он сказал, что я – мать и должна помочь своей дочери. В стихотворении ее звали Линор, но ее настоящее имя Ирма. И он сказал… он сказал, что злой старик съел ее ногу, но с моей Ирмой могло случиться что-то и похуже.

На пару секунд Тэнзи уходит в себя, исчезает за застывшим лицом: рот приоткрыт, глаза не мигают. Потом возвращается оттуда, куда уходила, напоминая оживающую статую. Голос едва слышен: «От меня требовалось покончить с этим стариком, покончить раз и навсегда. Только вы подарили мне эти прекрасные лилии, и я поняла, что этот старик – не убийца, так?»

Джеку хочется кричать.

– Он сказал, что с Ирмой могло случиться кое-что и похуже, – недоверчиво шепчет Тэнзи, – только не сказал, что именно. Вместо этого показал. И пока я смотрела, чувствовала, что у меня горят глаза. Хотя я и могла видеть.

– Что вы увидели?

– Что-то большое, очень большое, созданное из огня, – говорит Тэнзи. – Уходящее вверх. – Она замолкает, по телу бежит дрожь. – Ирма не там. Нет, она не там. Она умерла, и злобный старик отъел ей ногу. Он послал мне письмо, но до меня оно не дошло. Поэтому Горг зачитал его мне. Я не хочу говорить об этом письме. – Она напоминает маленькую девочку, которая что-то от кого-то услыхала, а что-то просто выдумала. Потом плотный занавес опускается между Тэнзи и тем, что она видела и слышала, и этот занавес позволяет ей прийти в себя. Вновь Джек задается вопросом, что с ней будет, когда лилии окончательно завянут.

– А теперь, если ты не собираешься целовать меня, тебе самое время уйти. Я хочу побыть одна.

Удивленный ее решительностью, Джек встает, с намерением сказать что-то вежливое и бессмысленное. Тэнзи рукой указывает ему на дверь.

Снаружи воздух будто загустел от неприятных запахов и невидимых химических соединений. Лилии из Долин обладали бо́льшим потенциалом, чем предполагал Джек, достаточным для того, чтобы усладить и очистить воздух в доме на колесах Тэнзи. Земля под ногами Джека вытоптана и выжжена, а атмосфера насыщена горечью. Джеку приходится буквально заставлять себя дышать, пока он идет к пикапу, но с каждым вдохом ему все легче приспосабливаться к этому миру. Его миру, пусть сейчас он и кажется отравленным. Он хочет только одного: добраться по шоссе номер 93 до смотровой площадки Джуди Маршалл, а потом продолжить путь, проехать через Арден, свернуть на автомобильную стоянку, пройти в двери больницы, миновать кордоны в лице доктора Спайглмана и старшей сестры – надзирательницы Джейн Бонд и, наконец, вновь лицезреть дарующую жизнь Джуди Маршалл.

Он даже думает, что любит Джуди Маршалл. Возможно, действительно любит. Знает, что не может без нее: Джуди – его дверь и его ключ. Его дверь, его ключ. Ладно, женщина, которая ему нужна, замужем за очень хорошим человеком, Фредом Маршаллом, но он и не хочет жениться на ней. Более того, он даже не хочет спать с ней, ему достаточно встать рядом и посмотреть, что произойдет. А что-то обязательно произойдет, он в этом уверен. Но, когда пытается представить себе, что именно, видит направленный на него выброс крошечных красных перышек, хотя рассчитывал увидеть совсем другое.

Нетвердо держась на ногах, Джек опирается одной рукой о кабину пикапа, другой берется за ручку дверцы. И гладкая стенка, и ручка обжигают ладони, и какое-то время Джек машет руками. Наконец залезает в кабину. Сиденье тоже горячее. Он опускает стекло, с грустью замечает: запахи мира вновь стали привычными. Воздух пахнет отлично. Пахнет летом. Так куда ему ехать? «Интересный вопрос», – думает он, но, вернувшись на шоссе и проехав не больше сотни футов, слева от себя видит серое, низкое здание бара «Сэнд», а потому без малейшего колебания сворачивает на просторную автостоянку, словно заранее знал, что едет именно сюда. Кружа по стоянке в поисках тени, он объезжает здание и видит большой клен, растущий прямо из асфальта в дальнем углу. Ставит «додж» в тень клена и вылезает из кабины, оставив стекло опущенным. Волны горячего воздуха поднимаются от двух автомобилей. Других на стоянке нет.

Джек смотрит на часы. Одиннадцать двадцать. Он голоден, его завтрак состоял из чашки кофе и гренка с тонким слоем мармелада, уже три часа во рту не было и маковой росинки. Джек предчувствует, что день этот выдастся очень длинным. А почему бы не поесть в ожидании байкеров?

Дверь черного хода бара «Сэнд» приводит в коридор, где расположены туалеты. Из коридора Джек попадает в длинный прямоугольный зал. По одну его руку – сверкающая стойка бара, по другую – кабинки, разделенные деревянными перегородками. Середину занимают два больших стола для бильярда, музыкальный автомат стоит у дальней стены между ними. В передней части, на высоте восьми или девяти футов от чистого деревянного пола, подвешен телевизор с большим экраном. Его хорошо видно от стойки. Показывают рекламный ролик, но звук приглушен, так что непонятно, какой именно продукт рекомендуется приобрести зрителям.

После яркого солнечного света автостоянки в баре царит приятный полумрак. Глазам Джека требуется несколько секунд, чтобы приспособиться к мягкому освещению.

Бармен, Джек сразу вычисляет, что это Лестер «Вонючий Сыр» Мун, поднимает голову, когда Джек входит в зал, но тут же возвращается к свежему номеру «Геральд», который лежит на стойке. Когда Джек садится на пару стульев правее от него, снова поднимает голову. Вонючий Сыр не так ужасен, как предполагал Джек. На нем чистая рубашка, которая куда как белее его круглого, с мелкими чертами лица и бритой головы. Выражение лица Муна, профессионализм, смешанный в равных долях с чувством обиды, классическое для человека, взявшего на себя управление семейным бизнесом, но знающего: в любом другом месте он бы мог достичь гораздо большего. Интуиция подсказывает Джеку, что именно проглядывающее в нем разочарование и стало причиной, по которой он получил от байкеров такое прозвище. У него вид человека, который ждет, что с минуты на минуту учует неприятный запах.

– Могу я здесь что-нибудь съесть? – спрашивает Джек.

– Меню перед вами. – Бармен указывает на белую доску, где магнитными буквами обозначены предлагаемые посетителям блюда. Гамбургер, чизбургер, хот-дог, сосиски, колбаса, сандвичи, жареный картофель. Взмахом руки бармен как бы укоряет Джека за невнимательность, и тот, конечно же, признает свою вину.

– Извините, доску я и не заметил.

Бармен пожимает плечами.

– Чизбургер с жареным картофелем, пожалуйста.

– Ленч мы подаем с половины двенадцатого, о чем ясно указано. Видите? – Еще один полунасмешливый взмах руки. – Но мама уже на кухне. Я могу передать ей ваш заказ прямо сейчас, и она займется им, как только закончит приготовления к рабочему дню.

Джек его благодарит, бармен бросает взгляд на экран телевизора, доходит до конца стойки и исчезает за углом. Через несколько секунд возвращается, вновь смотрит на экран, спрашивает Джека, что он будет пить.

– Имбирный эль, – отвечает Джек.

Глядя на экран, Лестер Мун подставляет стакан для пива под один из кранов, наполняет, ставит перед Джеком. Берет пульт дистанционного управления.