Текст книги "Кристина"

29. День благодарения

Два-три часа прошли мимо нас.

Правой ногой нажимаю на газ

или на то, что осталось от газа.

Крошка, я выверну руль до отказа, —

ты не желаешь вернуться домой?

Поздно, чтоб мчаться вперед по прямой…

Чак Берри

Праздничный обед в больнице развозили с одиннадцати утра до часу дня. В четверть первого Дэннис получил поднос со следующими блюдами: три аккуратных кусочка белой отварной индейки, политых аккуратной порцией коричневого соуса, тарелка вареных картофелин, формой и размером напоминающих бейсбольные мячи, тарелочка тыквенного пюре ядовито-оранжевого цвета и небольшой пластиковый стаканчик клюквенного желе. В углу подноса лежала голубая карточка.

Успевший познакомиться с больничными правилами – они усваиваются быстрее, чем любой другой жизненный опыт, – Дэннис спросил у медсестры, какие обеды в День Благодарения предназначались желтым и красным карточкам. Оказалось, что желтые карточки получили по два куска индейки без соуса, картофеля и пюре и молочное желе на десерт, а красные – одну порцию отварного мяса и картофель. Для многих большего и не требовалось.

Дэннису стало тоскливо. Слишком просто было представить, как через два-три часа его мама внесет в обеденную комнату большое дымящееся блюдо с печеной индейкой, отец примется точить нож с деревянной рукояткой, а сестра, пунцовая от удовольствия, будет наливать родителям красное вино. Слишком просто было вообразить приятный аромат, исходящий от праздничного обеда, и их смех, когда они усядутся за стол.

Все это можно было представить… и ошибиться.

У него был самый тоскливый День Благодарения в жизни. Он лежал в полудреме (в этот полдень отделение физической терапии не работало) и слушал, как в коридоре ходили медсестры, переговариваясь между собой.

Его мать, отец и сестра утром заглянули к нему на один час, и в первый раз за все время он почувствовал, что Элли желает побыстрее уйти. Они были приглашены на ленч к Каллисонсам, один из трех сыновей которых – Луи Каллисонс – был ей довольно симпатичен.

Он дремал почти два часа. В больнице было необычно тихо и спокойно. В соседней комнате бормотал телевизор. Медсестра, пришедшая за его подносом, улыбнулась и сказала, что он наверняка оценил сегодняшний «особый» обед. Дэннис не разубеждал ее. Все-таки у нее тоже был День Благодарения.

Потом он заснул более крепким сном, а когда проснулся, рядом с ним находился Эрни Каннингейм, сидевший в том же пластиковом кресле, в котором день назад сидела его подруга.

Дэннис ничуть не удивился его появлению; он просто заключил, что увидел какой-то новый сон.

– Привет, Эрни, – сказал он. – Как дела?

– Дела в порядке, – ответил Эрни, – но, по-моему, ты еще спишь. Я кое-что принес тебе. Может быть, это тебя разбудит.

У его ног стояла коричневая сумка, и Дэннис сонно подумал: «Наверное, тот самый ленч. Может быть, Реппертон раздавил его не так сильно, как нам тогда показалось». Он попытался привстать, почувствовал боль в спине и воспользовался кнопкой на пульте, с помощью которой часть кровати приподнималась и позволяла принять почти сидячее положение. Зажужжал мотор.

– Иисус, это и вправду ты!

– А ты ожидал увидеть гидру или какого-нибудь трехголового монстра? – улыбнулся Эрни.

– Я думал, что сплю. – Дэннис осторожно встряхнул головой и показал на коричневую сумку. – Что это?

– Я опустошил холодильник и стол, когда мы расправились с дичью, – проговорил Эрни. – Мама и папа поехали к своим университетским друзьям и вернутся не раньше восьми часов.

Разговаривая, он вынимал из сумки ее содержимое. Два оловянных подсвечника. Две свечи. Эрни вставил свечи в подсвечники, зажег их спичкой, которую достал из коробки с рекламой гаража Дарнелла, и выключил верхний свет. Затем выложил на стол сандвичи, завернутые в вощеную бумагу.

– Я всегда говорил, – продолжал улыбаться Эрни, – что сандвичи в четверг вечером еще лучше, чем праздничный обед. Потому что еще больше хочется есть.

– Да, – мечтательно сказал Дэннис. – Устроиться бы с сандвичами перед телевизором – и чтобы шел какой-нибудь старый фильм. – Потом он спохватился: – Но, Эрни, тебе вовсе не нужно было…

– Дерьмо! Я не видел тебя почти три недели! Хорошо еще, застал тебя во сне, а то бы ты выставил меня за дверь. – Он развернул два сандвича для Дэнниса. – По-моему, твои любимые. Белое мясо с майонезом на сдобном хлебе.

Дэннис захихикал, потом засмеялся и наконец захохотал во все горло. Эрни видел, что у него от смеха заболела спина, но ничего не мог поделать. В детстве сдобный хлеб был их общим секретом. Матери обоих были очень серьезны насчет хлеба, Регина покупала диетические булочки, изредка заменяя их ржаными, из муки крупного помола. Мама Дэнниса придерживалась итальянской кухни и пышных пшеничных лепешек. Эрни и Дэвис послушно съедали то, что им давали, – но втайне от родителей на карманные деньги покупали по батону сдобного хлеба и, запасшись банкой французской горчицы, отправлялись в гараж к Эрни или под деревья возле дома Дэнниса.

Эрни тоже не удержался от смеха, и для Дэнниса эта минута была лучшей частью Дня Благодарения.

Эрни плотнее прикрыл дверь и извлек на свет упаковку из шести банок пива.

– Нас не так поймут, – сказал Дэннис и еще раз улыбнулся.

– Нет, – возразил Эрни. – Не так поймут, если мы кому-нибудь расскажем. Но мы не будем так глупы. – Он поднял одну из банок над столиком со свечами. – Прозит.

– За долгую жизнь, – ответил Дэннис. Они выпили и немножко помолчали.

– Вчера приходила Ли, – наконец произнес Дэннис. – Рассказала о Кристине. Мне очень жаль. Правда.

Эрни взглянул не него и внезапно просиял. Дэннис не мог поверить своим глазам.

– Да, она была плоха. Но я уже многое поправил, Дэннис! Если бы ты знал, в каком состоянии я нашел ее в аэропорту, то не подумал бы, что я успею так много сделать! Хуже всего были стекла. И конечно, покрышки. Они их сплошь исполосовали.

– А двигатель?

– Даже не добрались, – быстро проговорил Эрни, и это была его первая ложь. Увы, они добрались до двигателя. Когда Эрни и Ли пришли за Кристиной, распределительная коробка валялась на полу. Ли узнала ее и рассказала об этом. Дэннису было интересно, что еще под капотом вышло из строя. Радиатор? Если кто-то воспользовался железным прутом, чтобы пробить дыры в кузове, то почему бы он не мог тем же инструментом разнести на части радиатор? А как насчет свечей? Регулятора напряжения? Карбюратора?

Эрни, почему ты лжешь мне?

– Ну а чем ты сейчас занимаешься? – спросил Дэннис.

– Трачу на нее деньги, что мне еще делать? – ответил Эрни и засмеялся. Его смех был почти неподделен, но Дэннису показалось, что в начале разговора его друг веселился чуть более естественно. – Новые стекла, новые шины. Осталось немного поработать с кузовом, и она будет как новая.

Как новая. Но Ли сказала, что в тот день кузов на три четверти состоял из пробоин.

Почему ты лжешь?

В какой-то момент у него мелькнула безрадостная мысль, что Эрни слегка тронулся рассудком, – но нет, тот не производил такого впечатления. Скорее был похож на человека, скрывающего что-то. А вернее, готовящего почву для… для чего? На что? На случай спонтанной регенерации? Он снова подумал, что Эрни немного сошел с ума.

Как же иначе объяснить эти слова?

Возможно, только такое объяснение и осталось бы Дэннису, если бы он не помнил, как затягивались трещины на ветровом стекле – делались меньше от встречи к встрече с машиной.

Просто световой эффект. Так ты решил тогда – и был прав.

Однако световым эффектом нельзя было объяснить ни странный метод работы над Кристиной, к которому прибегнул Эрни, беспорядочно заменяя старые детали на новые, ни дьявольское наваждение, которое Дэннис испытал в гараже Лебэя.

И ничем нельзя было объяснить ложь Эрни… и прищуренный взгляд, которым он смотрел на Дэнниса, будто хотел убедиться в том, что его слова приняты на веру. Поэтому он улыбнулся… широко и облегченно:

– Ну вот и прекрасно. – Прищуренный, оценивающий взгляд Эрни задержался на нем еще немного. – Повезло, – сказал он. – Если бы они не были такими кретинами, то бросили бы сахар в бензобак или мелассу в карбюратор. Мне с ними повезло.

– С Реппертоном и его веселой командой? – спокойно спросил Дэннис.

Подозрительное выражение, такое необычное для Эрни, снова мелькнуло на его лице. Теперь у него был какой-то жуткий, зловещий вид. Эрни хотел что-то сказать, но вместо этого вздохнул.

– Да, – произнес он. – С кем же еще?

– Но ты не сказал об этом.

– Мой папа сказал.

– Не папа, а Ли.

– Вот как? Что же еще она тебе сказала? – резко спросил Эрни.

– Ничего, а я не настаивал, – произнес Дэннис, протягивая руку. – Это твое дело, Эрни. Мир.

– Конечно, – Он усмехнулся и провел рукой по лицу. – Никак не могу забыть всего этого. Черт. Наверное, никогда не смогу забыть, Дэннис. Прийти вместе с Ли на стоянку, чувствовать себя на вершине счастья и увидеть…

– Если ты ее починишь, то не сделают ли они то же самое?

Лицо Эрни стало ледяным.

– Они ничего не сделают, – сказал он.

Его глаза вдруг превратились в две маленькие серые льдинки, и Дэннис внезапно подумал, что он не хотел бы оказаться на месте Бадди Реппертона.

– Что ты имеешь в виду?

– Поставлю ее дома, вот что я имею в виду, – ответил он, и его лицо вновь расплылось в той же широкой, радостной и неестественной улыбке. – А ты что подумал?

– Ничего, – произнес Дэннис. Ощущение льда не исчезло. Теперь это было чувство тонкой ледяной корки, треснувшей под его ногой. Внизу была темная холодная вода. – Но я не понимаю, Эрни. Ты почему-то дьявольски уверен, что Бадди Реппертон не захочет все повторить.

– Я полагаю, он уже сделал все, что хотел, – негромко сказал Эрни. – Из-за нас его выгнали из школы…

– Его выгнали из-за него самого! – горячо прервал его Дэннис. – Он вытащил нож – о черт, да у него был не нож, а настоящий кинжал!

– Я просто говорю о том, как мне все видится, – сказал Эрни, а потом рассмеялся и тоже протянул руку. – Мир.

– Ладно уж.

– Его выгнали из-за нас – а точнее, из-за меня, – и он со своими дружками отыгрался на Кристине. Все. Конец.

– Да, если ему так видится.

– Полагаю, именно так все и будет, – проговорил Эрни. – Полицейские допрашивали его, Шатуна Уэлча и Ричи Трелани. Напугали их и почти заставили сознаться Сэнди Галтона. Этого недоношенного сосунка.

Эрни был так не похож на себя – на прежнего Эрни, – что Дэннис резко приподнялся на постели, но, почувствовав острую боль в спине, снова упал на подушку.

– О Боже! Парень, ты думаешь, он успокоится?

– Меня не волнует, что будет делать он или любой из тех говнюков, – сказал Эрни и добавил каким-то странно безапелляционным голосом: – Это уже не важно.

Дэннис вздохнул:

– Эрни, с тобой все в порядке?

Внезапно на лице Эрни промелькнуло выражение какой-то отчаянной тоски – больше чем тоски. Может быть, какой-то осознанной обреченности. (Позже Дэннис подумал, что такое же лицо было бы у какого-нибудь изгоя, затравленного до такой степени, что он уже устал бороться за свою жизнь и едва ли понимает, зачем это нужно.)

– Конечно, – ответил он. – В полном порядке. Если только не считать, что не ты один можешь повредить спину. Помнишь, я надорвался в Филли-Плэйнс?

Дэннис кивнул.

– Тогда смотри. – Он поднялся и выправил рубашку из брюк. В его глазах что-то заплясало. Что-то трепещущее и извивающееся в темной глубине. Он поднял рубашку. Двенадцатидюймовый пояс под ней не был таким, как у Лебэя; он был и чище, и аккуратнее. «Однако бандаж есть бандаж», – подумал Дэннис. Ему стало не по себе.

– Второй раз я повредил ее, когда перевозил Кристину к Дарнеллу, – сказал Эрни. – Я уже не помню, как это случилось, настолько был расстроен. Должно быть, когда грузил ее на платформу. Сначала я ничего не заметил, а вечером… Дэннис, что с тобой?

Сделав над собой то, что ему показалось фантастическим усилием, Дэннис постарался придать своему лицу выражение более или менее заинтересованного любопытства… и все-таки в глазах Эрни что-то заплясало с новой силой.

– Он у тебя сползет, – тихо проговорил Дэннис.

– Конечно, сползет, – согласился Эрни, снова заправляя рубашку в брюки. – Он предназначен только для того, чтобы я не забывал, что мне можно поднимать, а что – нельзя.

Он улыбнулся Дэннису.

– Если бы сейчас был призыв, то я бы получил освобождение от армии, – сказал он.

И еще раз Дэннис удержал себя от движения, которое могло быть интерпретировано как удивление, – вместо него он засунул обе ладони под верхний матрац постели. При виде пояса для спины, так похожего на бандаж Лебэя, он почувствовал, что его руки покрылись гусиной кожей.

Глаза Эрни превратились в черную воду, бурлящую под серым мартовским льдом. В черную воду, в глубине которой продолжался веселый танец, похожий на извивание и кружение утонувшего человека.

– Слушай, – оживился Эрни. – Мне пора. Надеюсь, ты не думал, что я останусь здесь на всю ночь?

– Такой уж ты есть, всегда в делах, – проговорил Дэннис. – А если серьезно, то спасибо, друг. Без тебя у меня был бы довольно мрачный день.

Он уже хотел попрощаться с Эрни, когда ему в голову пришла одна странная идея. Он постучал пальцем по гипсу на ноге.

– Эрни, распишись, а?

– Но ведь я уже расписывался, разве нет?

– Да, но там уже все стерлось. Распишешься снова?

Эрни пожал плечами.

– Если у тебя есть авторучка.

Дэннис дал ему шариковую ручку, лежавшую в ящике ночного столика. Усмехнувшись, Эрни склонился над гипсовым слепком, который держался на подвесе в ногах постели, нашел свободное место между десятками имен и лозунгов, а потом написал: «Дэннису Гилдеру, самому большому благодетелю в мире от Эрни Каннингейма».

Он похлопал по гипсу, когда закончил работу, и отдал авторучку Дэннису:

– Так сойдет?

– Да, – сказал Дэннис. – Спасибо, Эрни.

– Счастливого Дня Благодарения.

– Тебе того же самого.

– Ладно.

Он ушел. Немного подождав, Дэннис вызвал сиделку и употребил все свое обаяние, чтобы упросить ее опустить ногу, на гипсе которой только что расписался Эрни. На гипсе правой ноги Эрни расписался в тот день, когда Дэннис очнулся в больнице, – и старая роспись не стерлась – Дэннис тоже солгал, – просто гипс немного съехал в сторону, отчего его должны были поменять через несколько дней.

На правой ноге Эрни оставил не послание, а только роспись. Приложив немало усилий, Дэннис с помощью сиделки сумел расположить обе свои ноги так, чтобы можно было сличить обе подписи. Хриплым голосом, который показался чужим ему самому, спросил у сиделки:

– Как по-вашему, они написаны одной рукой?

– Нет, – ответила сиделка. – Я слышала, что подделывают подписи на чеках, но не на гипсовых слепках. Это шутка?

– Конечно, – произнес Дэннис, чувствуя, как ледяной холод подступал к его горлу. – Это шутка. – Он еще раз посмотрел на две подписи Эрни Каннингейма.

Они были совершенно не похожи одна на другую.

30. Шатун Уэлч

По небу стелился туман темно-синий.

По городу мчался фургон морозильный.

Хлопнула дверь.

Вопль донесся из тьмы.

Вы слышите то, что увидели мы.

Бо Дидли

В последний вечер ноября, через неделю после Дня Благодарения, в Питсбурге выступал Джексон Браун. Концерт закончился в одиннадцать сорок, а в начале второго часа ночи со стоянки возле концертного зала отъехала машина, водитель которой согласился взять с собой Шатуна Уэлча. Возвращаясь в Либертивилл, тот с удовольствием думал о тридцати долларах мелочью, оказавшихся у него в карманах после удачно проведенного вечера.

Уэлч высадился на 376-м участке Кеннеди-драйв и решил прогуляться до заправочной станции Ванденберга. У Бадди Реппертона был автомобиль, и Шатун надеялся на то, что Бадди подвезет его к самому дому, который находился в Кингсфилд-Пайк. И у Бадди могла быть бутылка.

Подгоняемый собственной тенью, возникавшей под его ногами всякий раз, когда он проходил мимо фонарных столбов, Уэлч без остановки прошагал почти четверть мили, а потом увидел машину, стоявшую у обочины дороги. Струйки дыма вырывались из сдвоенных выхлопных труб и медленно растворялись в темноте, относимые в сторону слабым ветром. Сверкающая хромированная решетка с двумя оранжевыми передними огнями была похожа на рот ухмыляющегося идиота. Шатун узнал машину. Это был двухтонный «плимут». Освещенный ночной иллюминацией, тянувшейся вдоль шоссе, двухтонник казался сделанным из слоновой кости и залитым кровью. Это была Кристина.

Уэлч остановился, почувствовав какое-то тупое изумление, – он не испугался, по крайней мере в тот момент. Перед ним не могла быть Кристина, это было невозможно – они пробили дюжину дыр в радиаторе машины, принадлежавшей Прыщавой Роже, вылили в карбюратор почти полбутылки «Техасского драйвера», и Шатун сам помогал Бадди, когда тот высыпал пятифунтовую пачку сахара в горловину бензобака. И это было только начало. Бадди проявил немало яростной изобретательности, разрушая машину Прыщавой Рожи; в тот день Шатуну было и весело, и немного не по себе. Как-никак машина была выведена из строя месяцев на шесть, если не навсегда. Поэтому перед ним не могла быть Кристина. Перед ним была какая-нибудь другая «фурия» 58-го года.

Если бы это не была Кристина. Он знал, что это была она.

Уэлч стоял на безлюдном тротуаре и вдыхал облачка пара, быстро развеивавшиеся в морозном воздухе.

В машине тихо урчал двигатель. Невозможно было сказать, кто сидел за рулем – если вообще кто-нибудь там находился; она стояла как раз под фонарным столбом, и внутри все было скрыто густой черной тенью.

Уэлч забеспокоился.

Он облизал пересохшие губы и огляделся. Слева от него тянулось Кеннеди-драйв, напоминавшее гладь реки в предутренние часы. Справа был магазин фотопринадлежностей, над ним горела неоновая вывеска: КОДАК.

Он снова посмотрел на машину. Та просто стояла, мотор работал на холостом ходу.

Он открыл рот и не смог издать ни звука. Затем попробовал еще раз и прохрипел:

– Эй, Каннингейм.

В машине как будто напряглось что-то. Заклубились выхлопные газы. Двигатель вхолостую расходовал высокооктановое топливо.

– Это ты, Каннингейм?

Он сделал один шаг. Подошва ботинка шаркнула по цементу. Сердце колотилось почти в самом горле. Он снова оглянулся на шоссе; должен был появиться какой-нибудь автомобиль, Кеннеди-драйв не могло быть совершенно пустым даже в половине второго ночи, так? Однако на дороге не было ни одной машины.

Шатун прочистил горло.

– Ты сошел с ума, нет?

Передние фары Кристины внезапно зажглись, пронзив его резким белым светом. Взвизгнув резиновыми покрышками, «фурия» рванулась в его сторону. Она ринулась с места с такой силой, что перед прижался к земле, как у собаки, готовящейся к прыжку, – как у собаки или у волка. Левое переднее колесо взлетело на тротуар, подрезало угол, задние занесло навстречу Уэлчу, и вместе с раздавшимся металлическим скрежетом из-под днища посыпались искры.

Уэлч вскрикнул и отшатнулся. Краем заднего бампера Кристина задела его левую икру и вырвала кусок мяса. Теплая влага хлынула вниз по ноге и потекла в ботинок. Почувствовав тепло крови, Шатун почему-то понял, как холодна была ночь.

Он побежал к подъезду фотомагазина. Сзади снова послышался рев двигателя и тот же скрежет металла, раздираемого цементной поверхностью дороги. Уэлч обернулся. Кристина мчалась по водосточному желобу. Когда она пронеслась мимо, он увидел. Увидел.

За рулем никого не было.

Его охватила паника. Уэлч бросился прочь. Он опять выбежал на Кеннеди-драйв, торопясь пересечь его. На той стороне была аллея между мойкой и автомагазином. Слишком узкая для автомобиля.

Он бежал вперед, не чувствуя ни боли, ни ног под собой. В его карманах звенела никелевая мелочь.

Услышав рев машины, приближающейся откуда-то сзади, он метнулся в сторону, упал, поднялся и вновь побежал вперед. Он бежал, настигаемый этим воем, как собственной тенью, падавшей на дорогу, когда – всего несколько минут назад – проходил мимо фонарных столбов.

В самый последний момент Уэлч попытался увильнуть влево, но Кристина вильнула вместе с ним, как будто прочитала его отчаянную мысль. Не сбавив скорости, «плимут» сшиб его передним краем капота, размозжил спину и отбросил на тридцать футов в сторону, к кирпичному парапету автомагазина.

Удар был настолько сильным, что он отлетел от парапета обратно на дорогу, оставив на кирпичах размазанные кляксы крови. Утром их фотографии появилось на первой странице «Либертивилл джорнэл стэндард».

Взвизгнув покрышками, Кристина развернулась и снова понеслась вперед. Уэлч силился подняться, но тело его не слушалось.

Яркий белый свет ослепил его.

– Нет, – прошептал он окровавленным ртом. – Не…

Автомобиль промчался над ним. Повсюду разлетелась мелочь. Вторично Уэлч был раздавлен, когда Кристина еще раз проехала по дороге и притормозила. Она стояла, ее двигатель то взвывал на холостом ходу, то почти затихал. Она как будто обдумывала что-то.

Затем она опять двинулась вперед, смяла, превратила в бесформенное месиво то, что от него осталось, и вернулась назад.

Снова взвизгнули покрышки.

И назад.

И вперед.

Ее фары сияли. Из выхлопных труб вырывался горячий сизый дым.

Вернувшись в последний раз, машина описала полукруг и помчалась вниз по Кеннеди-драйв, ревя двигателем и сиреной. В соседних домах то там, то здесь зажигались окна.

Одна из передних фар Кристины была разбита. Другая мигала и почти не светила; на ней остались густые пятна крови. Решетка была изогнута внутрь, а на капоте удар по спине Уэлча отразился глубокой вмятиной. Выхлопные газы вырывались с тяжелым, надрывным звуком; один из двух глушителей Кристины был поврежден.

Внутри на приборной панели милеометр продолжал крутиться в обратную сторону, как будто Кристина возвращалась назад во времени, покидая не только сцену наезда, но и сам факт случившегося.

Первой вещью был глушитель.

Внезапно прерывистый, надрывный звук выровнялся и стал мягче.

Кровь, веером разбрызганная по капоту, потекла вперед, против встречного ветра – как если бы прокручивали назад кинофильм.

Одна фара перестала мигать и засветилась ярче, а через полмили заработала другая. На ней появилось потрескавшееся стекло. Трещины почти сразу исчезли.

Затем с легкими металлическими щелчками выправились вмятины на капоте и решетке между передними фарами. После этого на машине не осталось никаких следов происшедшего. Когда она свернула на Хемптон-стрит и подъехала к дверям гаража с надписью «СИГНАЛИТЬ ДЛЯ ВЪЕЗДА», на ее крыльях не было даже пыли.

Кристина выглядела как новая.

Она остановилась перед широкой дверью молчаливого, безлюдного здания. В машине была маленькая пластиковая коробочка, прикрепленная к солнцезащитному козырьку над сиденьем водителя. Добрый дядя Уилл Дарнелл дал ее Эрни, когда тот начал помогать ему в торговле сигаретами и выпивкой, – возможно, такой версией сам Дарнелл объяснял существование золотого ключика в своей каморке.

Зажужжал электромотор, и дверь гаража послушно поднялась. Ручка дальнего света на руле управления Кристины внезапно сдвинулась, и передние фары погасли. Она въехала внутрь и, шурша шинами по бетонному полу, направилась к стоянке номер двадцать. За ней опустилась железная дверь гаража – таймер электромотора был поставлен на тридцать секунд.

Ключ зажигания Кристины повернулся влево. Двигатель заглох. Кожаный квадратик с инициалами «Р.Д.Л.», висевший на кольце для ключей, покачался из стороны в сторону и замер.

В тишине гаража чуть слышно пощелкивал остывающий двигатель.