Текст книги "Игра Джералда"

9

Пусть и медленно, но рвотные спазмы все-таки отступали. Джесси лежала на спине, плотно зажмурив глаза, и только сейчас начала ощущать боль, пульсирующую в плечах. Боль накатывала волнами, и внезапная мысль, что это только начало, порядком перепугала Джесси.

Я хочу спать, – подумалось ей. Опять этот детский голосок, только на этот раз он звучал испуганно. Ему не было дела до логики, и он не принимал таких слов, как «можно» или «нельзя». – Я уже почти заснула, когда пришла эта плохая собака. И сейчас мне хочется одного – спать.

Джесси искренне ему сочувствовала. Но вот в чем проблема: спать ей теперь расхотелось. Она только что видела, как пес вырвал кусок мяса из ее мертвого мужа, и сон как рукой сняло.

Зато ужасно хотелось пить.

Она открыла глаза, и первое, что увидела – Джералд, который лежал в кругу своего отражения на отполированном до блеска полу, словно какой-то гротескный атолл на безмолвной глади океана. Его глаза были все так же открыты и по-прежнему злобно таращились в потолок. Очки висели косо, одна дужка воткнулась в ухо, вместо того чтобы быть там, где ей положено. Голова была вывернута под неестественным углом, так что пухлая левая щека почти касалась левого плеча. Красная рана с рваными белыми краями зияла между правым плечом и локтем, словно кошмарная улыбка.

– Боже мой, – пробормотала Джесси и быстро отвернулась к западному окну. В глаза ударил яркий золотистый свет – солнце уже почти село. Она снова закрыла глаза и принялась наблюдать за игрой постоянно меняющихся красно-черных разводов, которые подрагивали в такт сердцебиению. Пару секунд спустя она поняла, что стремительно сменяющие друг друга узоры всегда остаются одними и теми же. Словно смотришь на амеб в микроскоп, через стекло красноватого оттенка. Это было интересно и как-то даже успокаивало. Если учесть обстоятельства, то не надо быть гением, чтобы понять всю притягательность этих простых повторяющихся образов. Когда спокойная размеренная жизнь человека рушится в одночасье, ему просто необходимо что-то, за что можно ухватиться, что-то нормальное и предсказуемое. И если циркуляция крови в тонкой оболочке век, закрывающих больные глаза от света вечернего солнца, это все, что у тебя есть, то надо быть благодарной хотя бы за это. Ведь если тебе не удастся найти хоть что-то, за что можно уцепиться, что-то хоть сколько-нибудь разумное, то чужеродные фрагменты нового – безумного – миропорядка просто сведут тебя с ума.

Например, эти звуки, доносящиеся из прихожей. Ободранная голодная дворняга жрет кусок человека, который водил тебя в кино на Бергмана, с которым ты ездила в парк развлечений на Олд-Очард Бич и который катал тебя на огромном корабле викингов, что качается в воздухе туда-сюда, словно гигантский маятник, и потом хохотал до слез, когда ты сказала, что хочешь прокатиться еще разок. Человека, с которым ты занималась любовью в ванной и буквально кричала от удовольствия. Того человека, который теперь стал мясом и скользит в виде кусков и ошметков по пищеводу собаки.

Вот такие вот чужеродные элементы реальности.

– Странные дни, милая мама. Действительно, странные, – сказала Джесси осипшим голосом. Говорить было больно, в горле саднило. Она подумала, что лучше бы помолчать и не нагружать голосовые связки, но панический страх был еще рядом. И если молчать, то в тишине можно было расслышать, как он крадется на мягких лапках, ищет, как бы подобраться к Джесси, ждет, пока та не утратит бдительности. Хотя… тишины-то особой и не было. Парень с бензопилой ушел отдыхать, но гагара на озере продолжала кричать. Ветер к ночи усилился, и под его порывами задняя дверь хлопала все чаще и громче. Самые разные звуки…

Ну и, конечно же, чавканье собаки, поедающей ее мужа. Пока Джералд ждал, когда приготовят сандвичи у Амато, Джесси зашла в соседний магазин. Там всегда была отличная рыба, такая свежая, что аж шевелится, как сказала бы ее бабушка. Она купила великолепное филе палтуса, рассудив, что поджарит его вечером, если они решат остаться на ночь. Палтус как раз то, что нужно. Если бы Джералд жил один, то сидел бы на диете исключительно из жареной говядины или курицы (периодически поглощая жареные грибы, так – для разгрузочных целей). Но палтус, по его словам, ему нравился. Джесси купила рыбу, даже не подозревая, что Джералда съедят раньше, чем ему удастся поесть самому.

– Закон джунглей, милашка, – проговорила она хриплым голосом и вдруг поняла, что теперь она уже не просто думает голосом Рут Ниери, а говорит как Рут. Которая, когда жила одна, сидела на диете из «Мальборо» и «Девара».

Этот сильный – «сказал, как отрезал» – голос заговорил внезапно, как будто Джесси потерла волшебную лампу.

Помнишь песенку Ника Лоува? Ты ее слышала однажды по WBLM, когда возвращалась с занятий лепкой прошлой зимой. Ты над ней так смеялась.

Джесси помнила песню. Ей не хотелось ее вспоминать, но она все-таки помнила. Кажется, эта попсовая песенка называлась «Раньше она побеждала (Пока на ужин к псу не попала)». Циничные рассуждения на тему непробиваемого одиночества, положенные на неуместный веселый мотивчик. Да, Рут права: прошлой зимой это было смешно. Но сейчас Джесси было совсем не до смеха.

– Перестань, Рут, – прохрипела она. – Если уж ты живешь у меня в голове, то хотя бы имей совесть и не дразни меня.

Кто тебя дразнит? Господи, лапуля, я тебя не дразню, я пытаюсь тебя растормошить, возбудить.

– Я не сплю! – раздраженно возразила Джесси. На озере, словно желая ее поддержать, закричала гагара. – И отчасти благодаря тебе!

Нет, ты спишь. Ты уже долгое время не просыпалась по-настоящему. Знаешь, что ты всегда делаешь, Джесс, если случается что-то плохое? Ты говоришь себе: «Не о чем беспокоиться, это всего лишь дурной сон. Каждому время от времени снятся кошмары, подумаешь, стоит только перевернуться на другой бок, и все будет в порядке». Вот как ты себе говоришь и спишь дальше, глупышка. Такой у тебя подход.

Джесси открыла было рот, чтобы возразить – пусть у нее пересохло в горле и ей больно говорить, но такие нелепые инсинуации просто нельзя оставлять без ответа, – но примерная женушка Берлингейм встала на ее защиту еще прежде, чем Джесси успела собраться с мыслями.

Как можно вообще говорить такое?! Ты просто мерзкая злюка! А ну убирайся!

Снова раздался циничный смех Рут, и Джесси подумала, что это ненормально и страшно – слышать как бы со стороны, как часть твоего собственного сознания смеется смехом старой знакомой, которая теперь бог знает где.

Ты меня прогоняешь?! Ждешь не дождешься, когда я уйду? У-тю-тю, сладенький пирожок, папочкина дочка. Каждый раз, когда правда подходит к тебе слишком близко, каждый раз, когда у тебя возникает мысль, что сон – это, может быть, и не сон вовсе, ты попросту убегаешь и прячешься.

Это просто смешно.

Да? Тогда расскажи, что случилось с Норой Кэллиган?

Это заставило женушку и Джесси на мгновение замолчать, но и этого мига хватило, чтобы в тишине вновь проступил странный знакомый образ: толпа людей – в основном женщины – собралась вокруг девушки, закованной в кандалы; они смеются и показывают на нее пальцем. Саму девушку видно плохо, там очень темно, хотя, несомненно, это был день, только почему-то темный. Но даже если бы светило солнце, лица девушки все равно было не разглядеть. Его закрывали густые волосы, словно покров кающегося грешника – хотя трудно было представить, что девочка совершила какой-то настолько ужасный грех, ведь на вид ей было не больше двенадцати. Ее могли наказать за что угодно, но только не за убийство мужа. У этой дочери Евы даже месячных-то еще не было, не говоря уж о муже.

Нет, это неправда. – Голос раздался внезапно, откуда-то из потаенных глубин сознания. Он был мелодичным и вместе с тем пугающе мощным, как крик кита. – Месячные у нее начались в десять с половиной. Может быть, в этом все дело. Может быть, он почуял кровь, как та собака в прихожей. Может быть, он от этого и обезумел.

Заткнись! – мысленно закричала Джесси. Она сама словно обезумела. – Заткнись, мы это не обсуждаем!

Кстати, к слову о запахах, какой он? – спросила Рут. Теперь ее голос звучал резко и напряженно… как голос старателя, который все-таки натолкнулся на рудную жилу, о которой давно догадывался, но никак не мог найти. – Такой минеральный, как пахнет соль и старые медяки.

Я сказала: мы это не обсуждаем!

Она лежала на покрывале; мышцы напряжены под похолодевшей кожей. На время смерть мужа и ее собственное плачевное положение отодвинулись на задний план перед лицом новой угрозы. Джесси нутром ощущала присутствие Рут – или той отколовшейся части себя, которая говорила голосом Рут, – вечно пытающейся докопаться до истины. Несмотря ни на что. Но сейчас Рут вроде бы решила не развивать тему или хотя бы не лезть напролом, и Джесси с примерной женушкой Берлингейм вздохнули с искренним облегчением.

Ладно, давай тогда поговорим о Норе, – сказала Рут. – Помнишь Нору, твоего психиатра? Нору, твою советчицу? Ты стала ходить к ней, когда забросила живопись, потому что тебя пугали некоторые твои картины. И тогда же… вот только не знаю, совпадение это или нет… Джералд сексуально к тебе охладел, и ты стала обнюхивать его рубашки – не пахнут ли они духами? Ведь ты не забыла Нору, правда?

Нора Кэллиган была надоедливой сучкой! – огрызнулась примерная женушка.

– Нет, – пробормотала Джесси, – у нее были добрые намерения, я в этом ни капельки не сомневаюсь, просто она всегда торопилась. Хотела быть пусть на шаг, но все-таки впереди. И задавала слишком много вопросов. Просто не умела вовремя остановиться.

Ты же говорила, что она тебе очень нравилась, или я, может быть, ошибаюсь?

– Я хочу ни о чем не думать, – нерешительно проговорила Джесси. – Но больше всего я хочу, чтобы затихли все эти голоса. Я не хочу разговаривать с ними. Это просто безумие какое-то.

Нет уж, послушай, что я тебе скажу, – мрачно изрекла Рут, – от этого ты не сбежишь так просто, как сбежала от Норы, да и от меня, уж если на то пошло.

Я от тебя не сбегала, Рут! Вымученный ответ, нелепая отмазка, да и звучит не очень-то убедительно. Она именно сбежала. Просто собрала вещички и уехала из бедной, но развеселой студенческой общаги. Джесси уехала вовсе не потому, что Рут стала задавать слишком много ненужных вопросов – о детстве, об озере Дак-Скор – и делать всякие предположения о том, что могло случиться в то лето, сразу после начала месячных. Только очень плохая подруга могла бы уехать по таким причинам. Она уехала не потому, что Рут стала задавать вопросы, а потому, что она не перестала их задавать, хотя Джесси очень просила ее прекратить. И вот это непонятное, в чем-то даже жесткое упорство, по мнению Джесси, свидетельствовало о том, что Рут – плохая подруга. Ведь она же прекрасно знала, где проходит грань между дозволенным и недопустимым, и тем не менее переступила ее сознательно. Как и Нора Кэллиган – много лет спустя.

К тому же, если учесть обстоятельства, сама идея побега была бы нелепой, правильно? Ведь Джесси прикована к кровати.

Не держи меня за идиотку, пупсик, – сказала Рут. – Твое сознание не приковано наручниками, и ты это знаешь не хуже меня. Ты умеешь себя убеждать, если хочешь, но я бы рекомендовала… настоятельно рекомендовала… этого не делать. Я – твой единственный шанс. Если ты будешь лежать и твердить себе, что все это – лишь дурной сон, который тебе снится, потому что ты спишь на левом боку, то ты тут и помрешь. Ты этого хочешь? Это будет тебе наградой – за то, что ты всю свою жизнь прожила в наручниках с тех пор, как…

– Я не буду думать об этом! – выкрикнула Джесси в пустоту сумрачной комнаты.

На какое-то время Рут замолчала, и Джесси уже было понадеялась, что та ушла насовсем и оставила ее в покое, но не тут-то было. Рут вернулась… вернулась с намерением растормошить ее, как терьер тормошит в зубах старое тряпье.

Валяй, Джесс, тебе проще считать, что ты сходишь с ума, чем бередить старую рану, но ты же прекрасно знаешь, что ты нормальная. Я – это ты, и примерная женушка – тоже ты… да, собственно, все мы – ты. Я представляю, что могло случиться тогда на озере, когда вся семья уехала. Но меня волнует другое, и это никак не связано с тем, что там произошло. Может быть, есть еще одна часть тебя, о которой я не знаю, которая мечтает присоседиться к Джералду в желудке собаки, когда та вернется сюда завтра утром? Я почему тебя спрашиваю… исключительно потому, что мне это не кажется трогательным примером супружеской верности. Мне это кажется полным бредом.

Слезы опять потекли по щекам. Может быть, потому, что Джесси в первый раз по-настоящему осознала, что может здесь умереть – теперь это было сказано вслух, – или, может быть, потому, что, наверное, впервые за последние четыре года она опять задумалась над тем, что же все-таки произошло тогда на озере, когда погасло солнце.

Однажды она чуть было не выболтала этот секрет на собрании женской группы, посвященном проблемам осознания себя как личности… это было еще в начале семидесятых. Идея посетить собрание исходила, понятное дело, от Рут, но Джесси никто не заставлял – она охотно пошла с подругой, ведь поначалу все выглядело безобидно, просто еще одно действо красочного карнавала, каким была тогда жизнь в колледже. Первые два года учебы – и особенно когда Рут Ниери таскала ее по спектаклям и выставкам и приглашала с собой в поездки – были для Джесси чуть ли не самым прекрасным периодом в жизни, когда ты вообще ничего не боишься, когда здоровый напор и наглость кажутся самым обычным делом и ты искренне веришь, что у тебя в жизни будут одни достижения и победы. В то время буквально в каждой комнате общежития висел плакат с изображением Питера Макса, а если вам надоедали «Битлз» – ну, если представить такую возможность, – то можно было послушать Hot Tuna или MC5. Все это было настолько ярким, что казалось вообще нереальным, словно живешь в бреду… словно у тебя постоянно высокая температура, но все-таки не такая высокая, чтобы это было опасно для жизни. В общем, первые два года в колледже были, как говорится, одним большим праздником.

Но праздник внезапно кончился на первом собрании той самой группы. Именно тогда Джесси вдруг обнаружила, что существует отвратительный серый мир, который одновременно и предварял ее взрослое будущее в восьмидесятых, и нашептывал о мрачных секретах детства, заживо похороненных в шестидесятых… о секретах, которые не упокоились с миром. Около двадцати женщин собрались в гостиной домика, примыкающего к зданию Ньювортской церкви разных конфессий. Кто-то сидел на диване, кто-то расположился на стульях, кому не хватило стульев, расселись прямо на полу, образовав неровный круг. Двадцать женщин в возрасте от восемнадцати до сорока с небольшим. В начале собрания все взялись за руки и немного помолчали. Потом на Джесси вылился поток ужасных рассказов об изнасилованиях, инцестах и истязаниях. Она никогда не забудет спокойную симпатичную девушку со светлыми волосами, которая задрала свитер, чтобы показать шрамы от сигаретных ожогов под грудью.

Вот тогда праздник для Джесси Махо закончился. Закончился? Нет, не совсем так. Просто ей как бы показали, что скрывается за карнавалом. Она увидела серые, по-осеннему пустые газоны, а на них смятые сигаретные пачки, использованные презервативы и дешевые разбитые вазочки, призы из аттракционов, запутавшиеся в высокой траве, пока их не сдует ветром или не покроет снегом. Она увидела этот безмолвный, глупый и опустевший мир, лежащий за тонкой завесой, что отделяла его от суматошной и яркой ярмарки, от криков разносчиков, от красочного очарования каруселей… она все это увидела и испугалась. Ей было страшно осознавать, что то же самое ждет ее впереди, в будущем, и что то же самое осталось позади, в прошлом, кое-как скрытое кричащей мишурой подправленных ею же самой воспоминаний. Все это было невыносимо.

Симпатичная белокурая девушка показала следы сигаретных ожогов, опустила свитер и объяснила, что не могла рассказать папе с мамой о том, что друзья ее брата сделали с ней в выходные, когда родители ездили в Монреаль, – ведь тогда ей пришлось бы рассказать и о том, что делал с ней брат в течение всего предыдущего года. А такому родители просто бы не поверили.

Ее голос был очень спокоен. Когда она закончила, все застыли как громом пораженные. Джесси почувствовала, как что-то оборвалось внутри, и словно тысячи призрачных голосов закричали у нее в голове в странном смешении надежды и ужаса. Но тут заговорила Рут.

– Почему бы они не поверили? – спросила она. – Господи, Лив, они же жгли тебя сигаретами! Я имею в виду, что ожоги были бы доказательством, что ты говоришь правду! Почему ты считаешь, что родители тебе не поверили бы? Разве они тебя не любили?

Да, – подумала Джесси. – Да, они любили ее, но…

– Да, – сказала блондинка. – Они любили меня. И до сих пор любят. Но они просто боготворили моего брата Барри.

Джесси вспомнила, как прошептала тогда, подпирая лоб дрожащей рукой:

– К тому же это бы ее убило.

Рут повернулась к ней:

– Что?..

Но тут светловолосая девушка все так же неестественно спокойно произнесла:

– К тому же, если бы мама об этом узнала, это бы просто ее убило.

И Джесси вдруг поняла, что попросту взорвется, если останется здесь. Она вскочила так резко, что чуть не опрокинула огромный уродливый стул, и бросилась вон из комнаты, и ей было все равно, что на нее все смотрят. Ей было не важно, что они о ней подумают. Имело значение только то, что солнце погасло, само солнце погасло, и если бы она рассказала все, то ей бы никто не поверил, если Бог все-таки есть и он хороший… а будь Бог в плохом настроении, ей бы поверили… И если это не убило бы маму, то уж точно развалило бы их семью, как динамитная шашка разносит гнилую тыкву на тысячи мелких ошметков.

Так что Джесси выбежала из комнаты, понеслась через кухню и ударилась о запертую дверь черного хода. Рут побежала за ней, кричала, чтобы она остановилась. И Джесси остановилась, но лишь потому, что чертова дверь была заперта. Она прислонилась лицом к темному холодному стеклу, и ей вдруг захотелось… да, на мгновение ей действительно захотелось разбить головой стекло и перерезать горло, чтобы уничтожить, стереть этот серый образ безотрадного будущего и прошлого… но она просто повернулась и съехала на пол, натянула подол короткой юбочки на ноги, уткнулась лбом в колени и закрыла глаза. Рут опустилась на пол рядом с ней, обняла ее, принялась гладить по волосам и уговаривать выплакаться, переболеть и избавиться навсегда от того, что ее гнетет.

И вот теперь Джесси лежала в доме на берегу озера Кашвакамак и пыталась представить, что стало с той неестественно спокойной белокурой девушкой, которая рассказала о своем брате Барри и его друзьях. О молодых людях, которые относились к женщине как к системе жизнеобеспечения влагалища, а прижигание груди сигаретами было для них самым что ни на есть справедливым наказанием для девушки, которая трахается с родным братом, но не хочет удовлетворить его лучших друзей. А еще Джесси пыталась вспомнить, что она рассказала Рут, когда они сидели обнявшись под дверью. Она почти ничего не помнила. Кажется, она говорила что-то вроде: «Он не прижигал меня сигаретами, он никогда меня не прижигал, он вообще не делал мне больно». Да. Но было что-то еще, потому что вопросы, которые Рут так и не перестала ей задавать, относились к озеру Дарк-Скор и к тому черному дню, когда на небе погасло солнце.

В конце концов Джесси предпочла сбежать от Рут. Все что угодно, лишь бы не рассказывать… Так же она поступила и с Норой. Она бежала со всех ног – Джесси Махо Берлингейм, также известная как Рыжая и Удивительная девчонка, сладкий имбирный пряник, последнее чудо века сомнений, пережившая день, когда на небе погасло солнце. А теперь она прикована наручниками к кровати и больше не может сбежать.

– Помоги мне, – обратилась она к пустой спальне. Теперь, когда она вспомнила белокурую девушку с неестественно спокойным лицом и голосом и цепочку старых круглых шрамов под ее красивой упругой грудью, Джесси не могла просто так выбросить это из головы. Теперь она поняла, что это было вовсе не спокойствие, а попытка отрешиться от того ужаса, который случился с ней наяву. Каким-то образом лицо этой девушки стало лицом Джесси, и она произнесла дрожащим смиренным голосом, как атеист, у которого отняли все, кроме последней молитвы: – Пожалуйста, помоги мне.

Но ответил ей не Бог, а та ее часть, которая говорила голосом Рут Ниери. Теперь голос был мягким и ласковым, но все же не очень-то обнадеживающим.

Я попытаюсь, но и ты тоже должна мне помочь. Я знаю, что ты умеешь терпеть физическую боль, но мысли тоже причиняют боль. Ты готова к этому?

– Мысли здесь ни при чем. – Голос у Джесси дрожал, и она подумала: так вот какой голос у примерной женушки Берлингейм, когда она говорит вслух. – Я говорю… ну… о спасении. Мне надо как-то освободиться.

Тебе придется ее заткнуть, – строго сказала Рут. – Она неотъемлемая часть тебя, Джесси… нас обеих… да в общем-то и неплохой человек, но она слишком долго заправляла этим веселеньким шоу, а в ситуациях вроде этой ее представления о мире никуда не годятся. Надеюсь, ты не собираешься спорить?

Джесси вообще не хотелось спорить. Она слишком устала. Свет из западного окна становился все гуще и все краснее – скоро солнце зайдет и наступит ночь. Ветер шелестел в соснах, гонял сухие листья по пустым мосткам на берегу. Задняя дверь по-прежнему хлопала, собака вроде притихла, но потом мерзкое чавканье возобновилось.

– Я хочу пить, – простонала Джесси.

Хорошо, тогда с этого и начнем.

Она повернула голову и почувствовала на шее тепло лучей заходящего солнца. Локон влажных волос прилип к щеке. Джесси снова открыла глаза и увидела стакан воды. Она застонала от жажды.

Для начала забудь о собаке, – сказала Рут. – Пес просто пытается выжить, и тебе не помешает взять с него пример.

– Не знаю, смогу ли я про него забыть, – отозвалась Джесси.

Мне кажется, что у тебя все получится, лапа, правда. Если ты сумела забыть, что случилось в день, когда на небе погасло солнце, то сдается мне, что теперь ты сможешь забыть что угодно.

На мгновение Джесси показалось, что у нее все получится, и поняла, что получится – если очень захотеть. Страшный секрет того дня так и не канул в бездну подсознания, как это часто бывает в слезных мелодрамах и мыльных операх… она его похоронила, да. Но могила была неглубокой. Это больше походило на добровольную выборочную амнезию. И если бы Джесси захотела вспомнить, что случилось в тот день, когда погасло солнце, она бы вспомнила.

Словно по мановению волшебной палочки ее сознание тут же нарисовало картину, пугающую в своей потрясающей четкости: ромбик стекла, зажатый в щипцах для барбекю. Рука в варежке-прихватке, поворачивающая стекло то одной, то другой стороной над торфяным костерком.

Джесси вздрогнула и отогнала видение прочь.

Давай проясним кое-что, – подумала она, вроде бы обращаясь к Рут… только она не была уверена, что именно к Рут. Впрочем, она уже ни в чем не была уверена полностью. – Я не хочу вспоминать. Понятно? То, что случилось тогда, никак не связано с тем, что происходит сейчас. Это две разные вещи. Да, кое-какое общее есть – два озера, два летних домика, оба случая

(тайны, молчания, боли, терзаний)

связаны с сексом, но воспоминания о том, что случилось в 1963 году, сейчас мне ничем не помогут, разве только усугубят страдания. Так что давай просто закроем тему, договорились? Давай забудем об озере Дак-Скор.

– Ну и что скажешь, Рут? – прошептала Джесси и взглянула на противоположную стену, где висела картина-батик, изображающая яркую бабочку. На мгновение в рамочке возник другой образ – маленькая девочка, чей-то сладкий пирожок, смотрит на небо сквозь закопченное стеклышко. Чуть уловимый, сладковатый запах лосьона после бритья… видимо, из сострадания к Джесси видение тут же исчезло.

Она еще пару секунд смотрела на бабочку, словно желая убедиться, что тревожащий образ больше не вернется, потом перевела взгляд на стакан. Удивительно, но на поверхности воды все еще плавали осколки льда, хотя сгущающийся в комнате мрак еще хранил тепло полуденного солнца.

Джесси скользнула взглядом по стакану, словно лаская чуть запотевшее от влажной прохлады стекло. Ей не было видно картонной подставки – мешал край полки, – но ей и не нужно было смотреть. Джесси прекрасно себе представляла темное растекающееся кольцо влаги, все яснее проступавшее на картоне, по мере того как капельки конденсированной влаги сбегали вниз по стенкам стакана.

Она облизала верхнюю губу пересохшим языком.

Хочу пить! – требовательно закричал испуганный детский голос, голос чьего-то сладенького пирожка. – Пить хочу, дайте попить! СЕЙЧАС ЖЕ!

Но Джесси не могла дотянуться до стакана. Классический случай: видит око, да зуб неймет.

Рут: Не сдавайся так сразу. Если ты сумела попасть пепельницей в эту чертову собаку, лапуля, то скорее всего сумеешь и заполучить этот стакан воды.

Джесси вытянула правую руку, насколько это позволяло затекшее плечо, но ей по-прежнему не хватало каких-то двух с половиной дюймов. Она сглотнула и поморщилась – по горлу словно провели наждачной бумагой.

– Ну вот видишь? – спросила Джесси. – Теперь довольна?

Рут не ответила, вместо нее заговорила женушка. Мягким, словно извиняющимся, голосом:

Она сказала заполучить, а не дотянуться. Это… это может быть не одно и то же. Женушка смущенно рассмеялась в своей «да-кто-я-такая-чтобы-лезть-не-в-свое-дело» манере. Джесси вновь удивилась, как это странно – слышать, как часть тебя самое смеется так, словно это совершенно отдельная личность. Будь у меня еще пара-тройка внутренних голосов, – подумала Джесси, – то мы бы смогли сыграть в бридж, черт побери.

Она ненадолго задержала взгляд на стакане, а потом откинулась назад, на подушки, чтобы осмотреть полку снизу. Полочка не была прикреплена к стене, а лежала на четырех стальных скобах в форме заглавной буквы «L», только вверх ногами. Причем к скобам она не была привинчена, это Джесси знала наверняка. Она вспомнила, как однажды Джералд говорил по телефону и рассеянно облокотился на край полки. Другой ее конец тут же поднялся вверх, словно качели, и не отдерни он руку, полка бы попросту перевернулась. Мысль о телефоне на мгновение отвлекла Джесси, но лишь на мгновение. Аппарат стоял на низком столике перед восточным окном, из которого открывался живописный вид на дорогу и «мерседес», припаркованный у крыльца. С таким же успехом телефон мог быть и на другой планете, в сложившейся ситуации пользы от него не было никакой. Джесси вернулась к осмотру полки, пристально оглядывая и саму доску, и скобы в форме буквы «L».

Когда Джералд облокотился на полку со своей стороны, то приподнялся ее конец полки. То есть если она как следует надавит на свою сторону полки, чтобы приподнять его конец, то стакан с водой…

– Может съехать, – задумчиво произнесла Джесси осипшим от жажды голосом. – Съехать на мою сторону полки. – Конечно, с таким же успехом стакан может весело проехать мимо и вдребезги разбиться об пол или наткнуться на что-нибудь, перевернуться и разлиться. Но попробовать стоит, верно?

Да, наверное, – подумала она. – Я собиралась слетать в Нью-Йорк на собственном самолете, поужинать в «Четырех временах года», а потом протанцевать всю ночь напролет в Бердлэнде, но теперь, когда Джералд умер, поездка, я думаю, отменяется. Радости жизни мне теперь недоступны, так что стоит хотя бы попробовать раздобыть утешительный приз.

Ну хорошо: и как она думает это сделать?

– Осторожно, – сказала Джесси. – Очень осторожно. Вот как.

Она подтянулась на руках, чтобы еще раз взглянуть на стакан. И тут же натолкнулась на первое препятствие: она не могла осмотреть всю поверхность полки. Она помнила, что лежит на ее стороне, но вот сторона Джералда и ничейное место посередине… с этим было сложнее. И неудивительно. Только человек с фотографической памятью мог бы запомнить расположение всех мелочей на прикроватной полке. Да и кто мог подумать, что это будет так важно.

Ну вот теперь стало важно. Я попала в безумный мир, где все перевернуто с ног на голову.

Да уж, действительно. В этом мире бродячие псы будут пострашнее Фредди Крюгера, телефоны живут в Сумеречной зоне, а обычный стакан воды с подтаявшим льдом превращается просто в Святой Грааль, цель кровавых крестовых походов. В этом новом вывернутом мире обычная полка – это морской путь, не уступающий по важности Панамскому каналу, а дешевая книжка в мягкой обложке может стать Бермудским треугольником.

Тебе не кажется, что ты несколько преувеличиваешь? – неуверенно спросила себя Джесси, но, говоря по правде, она нисколько не преувеличивала. Даже при самых благоприятных условиях шансы на успех этой затеи невелики, а уж если на полке валяется что-то, что станет препятствием для стакана, то про воду вообще можно забыть. Там вполне мог лежать тонкий «Эркюль Пуаро» или книжонка из цикла «Стар-Трэк», которые Джералд прочитывал и выбрасывал, словно использованную салфетку. Достаточно, чтобы остановить или перевернуть стакан. Так что Джесси не преувеличивала. Отнюдь нет. Законы этого мира действительно изменились. Она вспомнила фантастический фильм, где главный герой уменьшился и жил в кукольном домике своей дочери, а домашний кот превратился в огромное чудовище. Но Джесси так просто не сдастся. Она быстренько выучит новые правила… запомнит и будет им следовать.

Мужайся, Джесси, – прошептала Рут.

– Не беспокойся, – ответила Джесси. – Я сделаю все возможное; все, что в моих силах. Но иногда не мешает сначала узнать, с чем имеешь дело. В некоторых ситуациях это действительно важно.

Она развернула правое запястье от себя, вытянула руку, приподняв ее над головой – в этой позе Джесси напоминала фигурку женщины из египетского иероглифического письма, – и опять принялась шарить по полке в поисках возможных препятствий на пути стакана.

Она наткнулась на лист достаточно плотной бумаги. Что бы это могло быть? Сначала Джесси решила, что это листок из блокнота, который обычно валялся на столике у телефона, но нет… уж слишком плотной была бумага. Тут ее взгляд упал на журналы «Таймс» и «Ньюсвик» на телефонном столике. Джералд привез их с собой. Джесси вспомнила, как он быстренько пролистал один из них, пока снимал носки и расстегивал пуговицы на рубашке. Так что бумажкой на полке вполне могла оказаться одна из этих надоедливых рекламок, которыми буквально набиты журналы. Джералд часто вынимал и откладывал эти карточки, а потом использовал как закладки. Впрочем, какая разница, что это за бумажка. Главное, что листок был слишком тонким, чтобы остановить или перевернуть стакан. А так на полке не было больше ничего, по крайней мере в зоне досягаемости ее вывернутой руки.