Текст книги "Крауч-Энд (сборник)"

– Я тоже с вами пройдусь, – сказала Эвви и приобняла Дорис за плечи. – Так что с вами случилось, моя хорошая? Вас пытались ограбить?

– Нет. Просто… я… я… улица… там был серый кот, одноглазый… улица распахнулась… я это видела… они что-то такое сказали про Слепого Дудочника… надо найти Лонни!

Дорис понимала, что несет полную чушь – какой-то бессвязный бред, – но ничего не могла с собой поделать. И потом, сказала она Веттеру и Фарнхэму, наверное, это был не совсем бред, потому что мужчина и женщина вдруг напряглись и попятились прочь, как будто в ответ на вопрос «что случилось?» Дорис доверительно сообщила, что у нее бубонная чума.

Мужчина что-то буркнул себе под нос. Дорис показалось, что это было: «Опять, стало быть, грянуло».

– Участок вон там. – Женщина указала рукой вдоль по Тоттенхэм-роуд. – Там над входом такие круглые фонари. Вы увидите.

Они поспешно пошли прочь. Один раз женщина нервозно оглянулась через плечо, и Дорис Фриман увидела, как блестят ее широко распахнутые глаза. Сама не зная зачем, Дорис шагнула следом за ними.

– Не подходите! – пронзительно закричала Эвви и выставила перед собой руку с пальцами, сложенными «рожками». Знак-оберег от сглаза и вообще всякого зла. При этом она прижалась к мужчине, который обнял ее за плечи. – Не подходите, раз вы оттуда… из Товена Крауч-Энд.

С тем они и растворились во тьме.

* * *

Констебль Фарнхэм застыл в дверях между комнатой отдыха и канцелярией – хотя нераскрытые дела, о которых говорил Веттер, хранились вовсе не там. Он заварил себе свежего чаю и теперь докуривал последнюю сигарету из пачки. Пачка вылетела за вечер. Та женщина, американка, тоже неслабо у него попаслась.

Она вернулась в отель в компании медсестры-сиделки, которую вызвал Веттер, – сиделка должна была остаться с ней на ночь, а утром решить, надо ли везти «пациентку» в больницу. Наличие двоих детей осложняло дело, подумал Фарнхэм. Тем более Дорис Фриман была американкой, и таким образом, первоклассный скандал был почти гарантирован. Интересно, а что она скажет детишкам, когда они завтра утром проснутся… то есть если она будет вообще в состоянии говорить. Она что, усадит их на диванчик и скажет, что большое и злое чудище из Крауч-Энд Тауна

(Товена)

скушало папу, как великан-людоед из сказки?

Фарнхэм поморщился и поставил недопитую чашку на стол. Как говорится, это не его проблемы. К добру ли, к худу, но миссис Фриман оказалась зажатой между двумя неслабыми силами, если так можно сказать – Британской полицией и посольством США. Ему до этого дела нет. Он простой полицейский констебль, которому хочется лишь одного: поскорее забыть об этом странном деле. Рапорт пусть пишет Веттер. Веттер может себе позволить подписаться под этим собранием бредятины; он уже старый, ему скоро на пенсию. И когда ему придет время получить свои золотые часы, грамоту от начальства и муниципальную квартиру, он так и будет констеблем на должности ночного дежурного. Сам же Фарнхэм лелеял честолюбивые замыслы вскорости получить сержанта, так что ему не нужны никакие проколы.

Кстати, о Веттере. Куда он запропастился? Что-то долго он дышит воздухом.

Фарнхэм прошел через комнату отдыха и вышел на крыльцо. Постоял пару минут под двумя круглыми фонарями, глядя по сторонам. Веттера не было видно. Был уже четвертый час утра, и тишина покрывала всю улицу, точно толстое ватное одеяло. Как там было у Вордсворта? «Душа великая объята тишиной…» – что-то типа того.

Он спустился с крыльца и встал на подъездной дорожке. Ему было немного не по себе. Он, разумеется, понимал, что тревожиться глупо. И злился на себя за то, что его настолько проняли бредовые речи этой сумасшедшей американки. Может быть, крутой коп Сид Реймонд не зря обзывает его птичкой и котиком. Может быть, он того заслуживает.

Фарнхэм решил пройтись до угла – может быть, Веттер выйдет ему навстречу. Дальше он не пойдет; если начальство узнает, что он бросил участок пустым хотя бы на пару минут, ему потом долго придется оправдываться. Он дошел до ближайшего перекрестка и заглянул за угол. Непонятно, но факт: там не горел ни один фонарь, и от этого улица выглядела совершенно иной. Не такой. Интересно, подумал Фарнхэм, об этом следует подавать рапорт? И где, вообще, Веттер?

Он решил пройти чуть вперед и посмотреть, что к чему. Но не далеко. Участок нельзя оставлять без присмотра надолго.

Только чуть-чуть вперед.

* * *

Веттер вернулся минут через пять после того, как ушел Фарнхэм. Он пришел с другой стороны, и если бы он появился минутой раньше, он бы увидел, как молодой констебль на секунду застыл в нерешительности на углу, прежде чем завернуть в темноту и исчезнуть там навсегда.

– Фарнхэм?

Тишина, только тихое гудение электронных часов на стене.

– Фарнхэм? – позвал он опять и вытер рот ладонью.

Лонни Фримана так и не нашли. Вскоре его жена (с сединой на висках) улетела обратно в Америку вместе с детьми. Они летели на «конкорде». Примерно месяц спустя она пыталась покончить с собой. Потом три месяца пролежала в психушке, пошла на поправку и выписалась домой. Иногда по ночам, когда ее мучит бессонница – чаще всего это случается в те дни, когда закатное солнце похоже на плотный оранжевый шар, – она забирается в платяной шкаф, забивается в самый угол и пишет мягким карандашом на задней стенке одну и ту же странную фразу: «Бойтесь Козлища с тысячью молодых», – много-много раз подряд. Ее это вроде бы успокаивает.

У пропавшего без вести констебля Фарнхэма остались жена и две дочки-близняшки, которым было всего по два годика. Шейла Фарнхэм отправила несколько гневных писем в парламент, в которых настаивала на том, что он нее что-то скрывают, что ее Боб погиб на каком-то опасном секретном задании. Он был готов на все, лишь бы скорее получить сержанта, вновь и вновь повторяла она. В конце концов государственные мужи перестали отвечать на ее послания, и примерно в то же самое время, когда миссис Фриман – которая уже почти полностью поседела, – выписали из психушки, миссис Фарнхэм вернулась в Эссекс к родителям. Вскоре она вышла замуж за человека более мирной и безопасной профессии – Фрэнк Хоббс был контролером по бамперам на конвейере у Форда. Ей пришлось развестись с Бобом, но с этим проблем не возникло. Поскольку муж не явился оспорить ее запрос, ей спокойненько дали развод.

Веттер вышел на пенсию раньше срока, месяца через четыре после той знаменательной ночи, когда Дорис Фриман ворвалась к ним в участок на Тоттенхэм-лейн. Ему действительно дали квартиру – двухкомнатную, на втором этаже над небольшим магазинчиком, во Фримли. Через полгода он умер от обширного инфаркта. Его нашли с банкой пива в руке.

А в Крауч-Энде – действительно тихом лондонском предместье – и по сей день время от времени случаются странные вещи. Говорят, там пропадают люди. Без следа. Навсегда.

Дом на кленовой улице

[2]2
  The House on Maple Street. © Перевод. Рейн Н.В., 2000.


[Закрыть]

Пятилетняя Мелисса была самой младшей в семье Брэдбери. Однако, несмотря на это, отличалась необыкновенной наблюдательностью; а потому неудивительно, что именно она первой обнаружила нечто странное в доме на Кленовой улице, появившееся после возвращения семьи Брэдбери из Англии, где они провели лето.

Она побежала и отыскала своего старшего братишку, Брайана, и сказала, что наверху, на третьем этаже, творится что-то непонятное. И обещала показать ему, но только если он поклянется, что не расскажет об этом никому. Брайан поклялся, зная, что Лисса боится только одного человека – их отчима. Папе Лью не нравилось, когда кто-то из ребятишек Брэдбери «занимается глупостями» – именно так он всегда выражался. И считал Мелиссу главным нарушителем спокойствия в доме и всей округе. Лисса, будучи совсем не глупой девочкой, знала об этих предрассудках Лью и относилась к отчиму с осторожностью. Вообще все дети Брэдбери немного побаивались второго мужа матери.

Возможно, это так называемое открытие Лиссы не стоило и выеденного яйца, однако Брайан был рад возможности немного поразвлечься, а заодно и потешить свою младшую сестренку, хотя был старше ее всего на два года. И он не медля и без возражений последовал за ней на третий этаж. И всего лишь один раз дернул при этом за косички. Этот жест он называл «экстренной остановкой».

Они на цыпочках прошли мимо кабинета Лью, единственной полностью обставленной комнаты наверху. Потому как сам Лью в это время находился там, распаковывал свои бумаги и книги и что-то тихо и недовольно ворчал при этом под нос. Брайан размышлял о том, что будут показывать сегодня по ТВ – он с нетерпением ожидал встречи с таким родным и любимым американским кабельным телевидением, по которому успел соскучиться за три месяца, смотря лишь занудные программы Би-би-си и Ай-ти-ви. И вот, наконец, они дошли до конца коридора.

Сестренка указала пальчиком, и то, что увидел Брайан Брэдбери, начисто вымело из его головы все мысли о телевизоре.

– А теперь поклянись еще раз! – прошептала Лисса. – Никому ни слова, понял? Ни папе Лью, никому! Чтоб мне под землю провалиться!

– Чтоб мне под землю провалиться, – покорно повторил Брайан, продолжая смотреть. И всего полчаса спустя потребовал того же от своей старшей сестренки, Лори, которая распаковывала вещи в своей комнате. Одиннадцатилетняя Лори очень трепетно относилась к собственной комнате, что свойственно девочкам ее возраста, и устроила Брайану настоящий разнос за то, что тот посмел войти к ней, не постучавшись. И это при том, что она была полностью одета.

– Извини, – сказал Брайан, – но я должен тебе что-то показать. Очень странное.

– Где? – Она продолжала раскладывать вещи по ящикам комода, делая вид, точно ей совершенно все равно. И этот сонный семилетний сопляк просто не может сообщить ей ничего, представляющего хоть какой-то интерес. Однако от внимания Брайана не укрылся блеснувший в ее глазах огонек. Он знал, чем можно заинтересовать Лори, и понял, что ему это удалось.

– Наверху. На третьем этаже. В самом конце коридора, после двери в кабинет папы Лью.

Лори сморщила носик – она делала это всегда, когда Брайан или Лисса называли так отчима. Она и Трент помнили своего настоящего отца. И были вовсе не в восторге от такой замены. Между собой они называли отчима Просто Лью. И Льюису Эвансу совсем это не нравилось – он даже считал это наглостью с их стороны. Но такая реакция лишь укрепляла Лори с Трентом в молчаливом, но твердом убеждении, что именно так и следует называть мужчину, с которым их мать (тьфу, даже подумать противно!) спала последнее время.

– Что-то мне неохота туда идти, – сказала Лори. – Со дня приезда он пребывает в скверном настроении. И Трент говорит, что так оно и будет, пока не начнутся занятия в школе. Только тогда он снова почувствует себя в своей тарелке.

– Дверь у него закрыта. Мы потихоньку. Я и Лисса уже поднялись туда, а он ничего и не заметил.

– Лисса и я.

– Ладно. Мы. Как бы там ни было, но все тихо. Дверь закрыта, а он разговаривает сам с собой. Что бывает, когда он занят каким-то делом.

– Терпеть не могу этой его манеры! – мрачно заметила Лори. – Наш настоящий отец никогда сам с собой не разговаривал. И никогда не запирался в комнате один.

– Ну, я же не сказал, что он там заперся, – заметил Брайан. – Если уж ты так боишься, что он вдруг выскочит оттуда, прихвати пустой чемодан. Притворимся, будто тащим его в чулан. Туда, где они все стоят.

– И что же это за удивительная вещь такая? – спросила Лори, подбоченившись.

– Сама увидишь, – сказал Брайан. – Но только ты сперва должна поклясться, жизнью мамы, или сказать «провалиться мне сквозь землю», что никому ничего не расскажешь. – Он умолк на секунду, задумался и добавил: – Особенно Лиссе, потому что я уже ей поклялся.

Лори навострила ушки. Возможно, все это шум ни из-за чего, но ей просто надоело раскладывать вещи по ящикам комода. Просто удивительно, какое количество хлама может накопиться у человека всего за три месяца!

– Ну, ладно. Клянусь.

Они прихватили с собой целых два пустых чемодана, по одному на каждого, но предосторожность эта оказалась излишней – отчим так и не вышел из своего кабинета. Что было только к лучшему: судя по издаваемым им звукам, он дошел до точки кипения. Дети слышали, как он громко топал по комнате, что-то бормотал, выдвигал ящики, с грохотом задвигал их обратно. Из-под двери сочился знакомый запах. Лори говорила, что так вонять могут только давно не стиранные и отсыревшие от пота носки. Это Лью дымил своей трубкой.

Проходя на цыпочках мимо его двери, Лори высунула язык, скосила глаза и выразительно покрутила пальцем у виска.

Но секунду спустя, взглянув туда, куда указывал Брайан, она полностью позабыла о Лью, как сам Брайан совсем позабыл о всех тех чудесных вещах, которые мог бы увидеть сегодня по телевизору.

– Что это? – шепотом спросила она у Брайана. – Господи, что все это означает?

– Не знаю, – ответил Брайан. – Но помни, Лори, ты поклялась именем мамы.

– Да, да, но…

– Поклянись еще раз! – Брайану не понравилось выражение, промелькнувшее в глазах сестры. По нему сразу становилось ясно, что она проболтается, и надо было дать ей острастку.

– Да, да, клянусь именем мамы, – небрежно протараторила она. – Но Брайан, Бог ты мой…

– И еще ты забыла сказать: чтоб мне сквозь землю провалиться!

– О, Брайан, какой же ты зануда!

– Пусть зануда. Только скажи: чтоб мне сквозь землю провалиться!

– Чтоб мне сквозь землю провалиться, теперь доволен? – огрызнулась Лори. – Ну скажи, в кого ты такой зануда, а, Брай?

– Не знаю, – буркнул он и криво ухмыльнулся. – Она терпеть не могла этой его ухмылочки. – Такой уж получился, что теперь поделаешь.

Прямо удушить его хотелось, на месте, голыми руками. Но обещание есть обещание, особенно когда ты клянешься именем своей одной и единственной мамочки. А потому Лори продержалась, наверное, больше часа, пока не пришел Трент, и она показала ему. Она и Трента заставила поклясться, и ее уверенность в том, что Трент сдержит это свое обещание, была вполне оправдана. Ведь Тренту уже исполнилось четырнадцать, он был старшим из детей, а потому рассказывать ему было просто некому… кроме как взрослым. А поскольку мама лежала в постели с мигренью, из взрослых оставался только Лью. А это все равно что никто.

На сей раз двум старшим детям Брэдбери не пришлось нести наверх пустые чемоданы в качестве камуфляжа, поскольку их отчим находился внизу, смотрел по телевизору английский научно-популярный фильм о норманнах и саксонцах (норманны и саксонцы были его специальностью, он преподавал историю в колледже). Итак, он смотрел фильм и наслаждался своим любимым ленчем – стаканом молока и сандвичем с кетчупом.

Трент стоял в конце коридора и разглядывал то, чем уже успели полюбоваться его младшие сестры и брат. Он простоял там довольно долго.

– Что это, Трент? – спросила, наконец, Лори. Ей и в голову не приходило, что брат может не знать. Трент всегда знал все. Но тут она с изумлением увидела, как он медленно покачал головой.

– Не знаю, – ответил Трент, продолжая всматриваться в щелочку. – Вроде бы какой-то металл, так мне кажется. Жаль, что не захватил с собой фонарика. – Он сунул пальцы в щелку и тихонько постучал. Лори почему-то испугалась – не то чтобы очень, но все-таки. И испытала настоящее облегчение, увидев, что брат втянул руку обратно. – Да, это металл.

– А он что, должен там быть, да? – спросила Лори. – Я хочу сказать, он всегда там был? Раньше?

– Нет, – ответил Трент. – Помню, как они там штукатурили. Ну, сразу после того, как мама за него вышла. И ничего, кроме дранки, там не было.

– А что это такое, дранка?

– Такие тоненькие дощечки, – ответил он. – Их прокладывают между штукатуркой, отделывая внешнюю часть дома. – Трент снова сунул руку в щель и пощупал металл, отливавший мутно-белым. Щель была примерно четыре с половиной дюйма в ширину. – Они и изоляцию тогда проложили, – задумчиво добавил он и сунул руки в задние карманы побелевших от стирки джинсов. – Я помню. Такая розовая штуковина, похожая на сахарную вату.

– И где же она тогда? Что-то я не вижу никакой розовой штуковины.

– Я тоже, – кивнул Трент. – Но я точно помню, что они ее клали. Точно помню. – Он снова, сощурясь, заглянул в щель. – Этот металл в стене – нечто новое. Интересно, сколько его тут и как далеко он заходит. Только здесь, на третьем этаже, или же…

– Или что? – Лори смотрела на него большими круглыми глазами. Ей стало почему-то страшно.

– Или он распространился по всему дому, – все так же задумчиво протянул Трент.

На следующий день, после школы, Трент созвал на собрание всех четверых детишек Брэдбери. Правда, начало получилось немного скандальное. Лисса обвинила Брайана в том, что тот проболтался – и «это несмотря на страшную клятву». Страшно смутившийся при этом Брайан, в свою очередь, обвинил Лори в том, что она, проболтавшись Тренту, приговорила тем самым душу матери к страшным мукам. Правда, он не слишком отчетливо представлял, что такое душа (все Брэдбери были унитариями[3]3
  Приверженцы одной из сект в христианстве, не принимавшие одного из основных догматов – догмата Троицы. Отвергали также учения о грехопадении и таинстве. – Примеч. пер.


[Закрыть]). Однако не сомневался, что Лори приговорила их маму к аду.

– Что ж, – ответила на это Лори, – в таком случае, Брайан, ты должен взять на себя часть вины. Потому как именно ты втянул маму в эту историю. Заставил всех нас клясться ее именем. Уж лучше б ты заставил меня поклясться именем Лью. Тогда бы он точно отправился в ад.

Лисса, которая была еще слишком мала и слишком добросердечна, чтоб желать хоть кому-то оказаться в аду, не выдержала и расплакалась.

– Да тихо вы все! – прикрикнул на них Трент. А потом обнял Лиссу и начал утешать и баюкать, пока она окончательно не успокоилась. – Что сделано, то сделано. А все, что ни делается, как мне кажется, только к лучшему.

– Ты и правда так считаешь? – спросил Брайан. Если Трент говорил «к лучшему», он, Брайан, был готов умереть, защищая это мнение. Оно не подлежало сомнению, но ведь Лори действительно поклялась именем мамы.

– Нам надо расследовать это странное явление, а мы тут сидим и только напрасно тратим время на пустые споры, кто первым нарушил клятву. Так мы ничего не успеем сделать.

Трент многозначительно покосился на настенные часы, висевшие в его комнате, где они собрались. Уже двадцать минут четвертого. Ничего больше говорить ему не пришлось, и так было ясно. Мать их встала утром, чтобы подать Лью завтрак – два яйца «в мешочек» с тостами из зерна грубого помола и мармелад, без которого он никак не мог обойтись. Но после этого сразу же легла обратно в постель, где и оставалась по сию пору. Она страдала от ужасной головной боли, приступов мигрени, которые порой длились по два-три дня и безжалостно терзали ее беззащитный (и зачастую затуманенный) мозг. А потом вдруг отпускали, и месяц или два все было нормально.

Так что она просто не сможет подняться на третий этаж и посмотреть, чем это заняты там ее дети. Но что касается Папы Лью – то была совсем иная история. Учитывая, что кабинет его располагался почти в самом конце коридора, рядом с заветной щелочкой, они могли избежать его внимания – и любопытства, – проводя исследования лишь в его отсутствие. Именно об этом и напоминал многозначительный взгляд Трента, брошенный на настенные часы.

Семья возвратилась в Штаты за добрых две недели до начала занятий у Лью, но стоило ему оказаться в десяти милях от своего колледжа, как он почувствовал, что просто не может обойтись без него ни минуты, как рыба не может обходиться без воды. И вот каждый день он отправлялся туда примерно около полудня, с портфелем, битком набитым бумагами, которые он насобирал в различных исторических местах Англии. Он говорил, что идет разбирать и рассортировывать эти бумаги. Но Трент утверждал, что Папа Лью просто засунет их в один из ящиков письменного стола, затем запрет кабинет на ключ и прямиком отправится в университетский кафетерий на историческом факультете, где будет пить кофе и сплетничать со своими дружками. Хотя относительно недавно Трент обнаружил, что если ты являешься преподавателем колледжа и у тебя есть друзья, люди могут счесть тебя просто тупицей. Потому как никаких друзей у преподавателей колледжа быть не должно, есть только коллеги. Короче, в данный момент дома его не было, что как нельзя более кстати, однако он мог вернуться в любой момент, от четырех до пяти, и тогда все осложнится. Тем не менее некоторым временем они пока располагают. Но его совсем немного, а потому он, Трент, просто не намерен тратить его попусту на выяснение того, кто поклялся и чем.

– Слушайте сюда, ребята, – сказал он и тут же с радостью заметил, что все они действительно слушают его, забыв о разногласиях и спорах, с трепетом предвкушая расследование. Особенно возбуждала их мысль о том, что ему, Тренту, не удалось пока объяснить значение обнаруженного Лиссой явления. Ведь все трое до определенной степени разделяли веру Брайана в Трента. И раз Трент озадачен, раз он действительно считает, что они наткнулись на нечто странное и необычное, значит, так оно и есть.

Лори заговорила первой. От имени всех. «Ты только скажи, что нам делать, Трент. И мы сделаем».

– Ладно, – сказал Трент. – Прежде всего нам понадобятся кое-какие вещи. – И он набрал в грудь воздуха и начал перечислять.

И вот они снова собрались у щели в стене, в конце коридора на третьем этаже, и Трент, приподняв Лиссу, попросил ее посветить в щель маленьким карманным фонариком – его использовала мама, обследуя глаза, уши и носы ребятишек, когда те неважно себя чувствовали. Все они снова увидели металл; он был не слишком блестящий, а потому лучи фонарика отражались от его поверхности не очень ярко. Но все равно тусклый шелковистый отлив был заметен. По мнению Трента, то была сталь. Сталь или какой-то сплав.

– А что такое сплав, Трент? – спросил Брайан.

Трент молча покачал головой. Он точно не знал. Потом обернулся к Лори и попросил дать ему дрель.

Брайан с Лиссой обменялись встревоженными взглядами, Лори протянула дрель. Взяли они ее в мастерской, в подвале – то было единственное оставшееся в доме помещение, до сих пор целиком и полностью принадлежавшее их настоящему отцу. За все время женитьбы на Кэтрин Брэдбери Папа Лью спускался туда раза два, не больше. Даже младшие дети знали это, не говоря уже о Тренте и Лори. И ничуть не боялись, что Папа Лью заметит отсутствие дрели; их беспокоило другое – дыры в стене его кабинета. Правда, ни один не высказал этой мысли вслух, но Трент прочел все по их встревоженным физиономиям.

– Вот, поглядите, – сказал он и протянул дрель так, чтобы все могли ее хорошенько рассмотреть. – Вот эта штука называется сверлом. Видите, какое оно тонюсенькое? Как кончик иголки. И поскольку дырки мы будем сверлить под картинами, никто ничего не заметит. И беспокоиться, думаю, не о чем.

На стене в коридоре висели гравюры в рамках, половина из них находилась между дверью кабинета и входом в чулан, где хранились чемоданы. По большей части то были очень старые (и малоинтересные) виды Титусвилля, где проживали Брэдбери.

– Да он и на них-то никогда не глядит, и уж тем более не будет заглядывать под них, – согласилась с ним Лори.

Брайан потрогал пальцем кончик сверла и кивнул. Лисса смотрела, потом, копируя брата, тоже потрогала пальцем кончик сверла и тоже кивнула. Раз Лори говорит, что все нормально, значит, так, наверное, и есть. Раз Трент утверждает, что все о'кей, значит, точно так оно и есть. А уж если они оба говорят одно и то же – так тем более, какие тут могут быть вопросы.

Лори сняла со стены картину, висевшую ближе других к маленькой щели в штукатурке, и протянула ее Брайану. Трент начал сверлить. Они наблюдали за ним, сбившись в тесную дружную кучку – точно игроки внутреннего поля, ободряющие своего питчера в один из самых напряженных моментов игры.

Кончик дрели входил в стену легко, как по маслу, и дырочка действительно получилась совсем крохотная. Темный прямоугольник, обнаружившийся на обоях после того, как Лори сняла гравюру с крючка, тоже служил утешительным знаком. Он свидетельствовал о том, что никто давным-давно не снимал черно-белого изображения публичной библиотеки Титусвилля со стены.

Повернув рукоятку дрели с дюжину раз, Трент остановился и вытащил сверло из образовавшейся дырочки.

– Почему перестал? – спросил его Брайан.

– Наткнулся на что-то очень твердое.

– Тоже металл? – спросила Лисса.

– Думаю, да. Но то, что не дерево, это точно. Так, давайте-ка посмотрим, – и он посветил фонариком и, склонив голову набок, какое-то время всматривался. А потом отрицательно помотал головой. – Слишком уж у меня башка большая. Давай. Лисса, попробуй ты.

Лори с Трентом приподняли Лиссу на руках, Брайан протянул ей фонарик. Лисса, сощурив глазки, всмотрелась, потом сказала:

– В точности, как там, в щели.

– Хорошо, – кивнул Трент. – Теперь давайте следующую картину.

И под второй гравюрой сверло наткнулось на металл, и под третьей тоже. А под четвертой – висевшей совсем рядом с дверью в кабинет Лью – прошило всю стену насквозь прежде, чем Трент успел выдернуть дрель. Лиссу в очередной раз подняли на руки, она посмотрела и заявила, что там «что-то розовое».

– Изоляция, о которой я тебе говорил, – заметил Трент Лори. – Теперь давайте попробуем по ту сторону двери.

Им пришлось просверлить дырочки под четырьмя гравюрами в восточной части коридора, прежде чем удалось наткнуться сначала на деревянную дранку, потом – на изоляционный материал под слоем штукатурки… И они как раз вешали последнюю картинку на место, когда послышалась немелодичная воркотня мотора. Это Лью въезжал во двор на своем стареньком «порше».

Брайан, которому поручили повесить последнюю гравюру на крючок – он мог сделать это, только привстав на цыпочки, – выронил ее из рук. Лори протянула руку и успела перехватить ее за рамку прямо на лету. Спустя секунду она вдруг обнаружила, что вся дрожит – так сильно дрожит, что пришлось передать картину Тренту, иначе бы она тоже ее выронила.

– Повесь лучше ты, – сказала она, подняв испуганное личико на брата. – А то я точно ее уроню. Нет, честно.

Трент повесил на крючок гравюру – на ней изображалась карета, запряженная лошадьми, ехавшая по городскому парку. И увидел, что повесил ее криво. Протянул руку, чтобы поправить, и тут же отдернул ее, не успели пальцы коснуться рамы. Сестры и брат считали его едва ли не богом; сам Трент был достаточно умен, чтобы понимать, что он всего лишь мальчик. Но даже мальчик, наделенный хотя бы половиной присущего Тренту разума, прекрасно знал, что когда в подобных делах все вдруг начинает идти наперекосяк, лучше оставить все как есть. И если он будет возиться с этой картиной и дальше, она наверняка упадет на пол, усыплет его осколками стекла. Неким непостижимым образом Трент предвидел это.

– Бежим! – шепнул он. – Быстро, вниз! К телевизору!

Внизу хлопнула дверь, Лью вошел в дом.

– Но она висит криво! – возразила Лисса. – Трент, так не…

– Не важно! – сказала Лори. – Делай, что тебе говорят, ясно?

Трент и Лори испуганно переглянулись. Если Лью пошел сейчас на кухню, перекусить чего-нибудь, чтоб продержаться до ужина, тогда все в порядке. Если нет, он непременно столкнется с Лиссой и Брайаном на лестнице. Достаточно только взглянуть на них, и сразу станет ясно, что они занимались чем-то запретным. Двое младших ребятишек Брэдбери были достаточно умны, чтобы держать язык за зубами, но еще не научились контролировать выражение своих лиц.

Брайан и Лисса понеслись вниз, как ветер.

Трент и Лори последовали за ними, более медленно, осторожно и прислушиваясь. Настал момент почти невыносимого напряжения, когда единственным звуком в доме был топот маленьких ног по ступеням, затем из кухни послышался резкий окрик Лью: «НЕЛЬЗЯ ЛИ ПОТИШЕ, ЭЙ, ВЫ! ВАША МАМА ЛЕГЛА ОТДОХНУТЬ. ОНА СПИТ!»

Вот дурак-то, подумала Лори. Да он сам ее разбудит, если станет так орать!

Позже, тем же вечером, когда Трент уже засыпал, Лори отворила дверь в его комнату, вошла и присела на краешек кровати.

– Тебе он не нравится, но дело не только в этом, – сказала она.

– Чего-чего? – сонно спросил Трент и приоткрыл один любопытный глаз.

– Лью, – тихо сказала она. – Ну, ты понимаешь, о чем я, Трент.

– А-а, – протянул он и открыл уже оба глаза. – Знаешь, ты права. Мне он действительно очень не нравится.

– И еще ты его боишься, верно?

Последовала долгая пауза. Затем Трент сознался:

– Да, пожалуй. Так, самую малость.

– Самую малость?

– Ну, может, чуть больше, чем самую малость, – ответил Трент. И подмигнул сестренке, надеясь, что она ответит улыбкой. Но Лори лишь серьезно и строго смотрела на него, и Трент сдался. Ее нельзя обманывать, по крайней мере сегодня.

– Почему? Считаешь, он может причинить нам зло?

Лью часто орал на них, но никогда не бил. Впрочем, нет, вдруг вспомнила Лори, не совсем так. Как-то раз, когда Брайан вошел к нему в кабинет не постучав, Лью его отшлепал. Причем довольно сильно. Брайан изо всех сил сдерживался, чтоб не заплакать, но в конце концов не выдержал. И мама тоже заплакала, хотя и не пыталась остановить Лью, когда тот наказывал мальчика. Но, очевидно, она все же поговорила с ним позже, и Лори не слышала, чтоб Лью при этом на нее орал. Он вообще довольно редко повышал голос на мать.

И однако то была лишь пара шлепков, и Лью вряд ли можно было обвинить в жестоком обращении с ребенком, тем более что этот самый ребенок, Брайан, бывал иногда таким стервецом и негодяем, что прямо руки чесались врезать ему по полной программе.

Интересно, как бы он поступил сегодня, подумала Лори. Или же Лью мог отшлепать младшего брата и заставить его плакать лишь из-за какой-то мелкой детской провинности? Она не знала, и внезапно ее посетила тревожная мысль, что Питер Пэн[4]4
  Герой одноименной книги английского писателя Дж. Барри, мальчик, который не захотел стать взрослым. – Примеч. пер.


[Закрыть] был совершенно прав, не желая становиться взрослым. И еще она вдруг подумала, что вовсе не уверена, что хочет знать. Одно она знала твердо: кто в этом доме был настоящим негодяем.

Тут она очнулась и поняла, что Трент так и не ответил на ее вопрос. И шутливо ткнула его кулачком в ребра.

– Что, язык проглотил?

– Нет, просто задумался, – ответил брат. – Все как-то жутко запутано, тебе не кажется?

– Да, – с горечью ответила она. – Кажется.

Впрочем, пусть думает сам.

– И все-таки, – начал Трент и закинул руки за голову, – все же я так не думаю, Килька. – Она терпеть не могла, когда ее так называли, но сегодня решила проигнорировать это. Она не помнила, когда в последний раз Трент говорил с ней так доверительно и серьезно. – Не думаю, что причинит… но считаю, что вполне может. – Он приподнялся на локте и взглянул на нее еще более серьезно и даже мрачно. – Но мне кажется, он обижает маму, и ей от этого с каждым днем все хуже и хуже.