Текст книги "В комнате смерти"

– Кто его сообщники в столице? – спросила женщина. – Кого он трахает, мне без разницы. Я хочу знать, с кем он говорит?

Если он решился действовать, то этот момент настал. Продолжать говорить правду небезопасно, а ложь они могли распознать.

– Есть один мужчина… – начал он и запнулся. – Можно закурить?

– Мистер Флетчер! Ну разумеется! – Эскобар на мгновение превратился в радушного хозяина вечеринки. Флетчер даже думал, что это не показуха. Эскобар подхватил со стола красно-белую пачку, какую каждый свободный человек, мужчина или женщина, мог купить в любом газетном киоске, вроде того, что находился на Сорок третьей улице, и вытряс из нее сигарету. Флетчер взял ее, зная, что может умереть, стать частью другого мира, до того, как она догорит до фильтра. Он ничего не чувствовал, кроме легкого подергивания мышц левой руки. Да и пломбы в зубах на левой стороне словно продолжали вибрировать.

Он зажал сигарету зубами. Эскобар наклонился к нему, отбросил крышку золотой зажигалки. Вертанул колесико. Вспыхнул огонек. Флетчер ни на секунду не забывал о гудении адской машины Хайнца. Гудела она точь-в-точь как старый ламповый радиоприемник. Ни на секунду не забывал он и о женщине, которую прозвал, без всякого намека на шутку, Невестой Франкенштейна. Она смотрела на него, как Койот в мультфильмах – на Роудраннера. Он чувствовал, как бьется сердце, ощущал прикосновение губ к сигарете, этой «трубочке несравненного счастья», как охарактеризовал ее в своей пьесе кто-то из драматургов… и сердце билось на удивление медленно. В прошлом месяце его пригласили выступить с речью в «Интернациональном клубе», где собирались корреспонденты зарубежных газет, так тогда его сердце билось быстрее.

Наступил момент истины – и что? Даже слепой найдет туда свой путь; даже его сестра нашла, на реке.

Флетчер наклонился к огоньку зажигалки. Кончик сигареты нагрелся, раскалился докрасна. Флетчер глубоко затянулся, закашлялся. Еще бы, он три года не курил, куда сложнее было бы не закашляться. Он откинулся на спинку стула, к кашлю добавились горловые хрипы. Тело начало сотрясаться, он широко расставил локти, вывернул голову налево, засучил ногами. Вспомнив отработанные в детстве навыки, закатил глаза так, что между веками виднелись только белки. И при этом не выпускал сигарету.

Флетчер никогда не видел настоящего эпилептического припадка, хотя смутно помнил, как Пэтти Дьюк[8]8
  Дьюк Пэтти (р. 1946) – настоящее имя Энн Мэри, актриса театра, кино, ведущая телепрограмм, впервые снялась в кино в 8 лет. За роль в фильме «Сотворившая чудо» получила «Оскара».


[Закрыть] имитировала такой в «Сотворившей чудо». Он не мог знать, правильно ли изображает эпилептика, но надеялся, что неожиданная смерть Томаса Эрреры сыграет на руку – они не заметят фальшивых ноток разыгрываемого спектакля.

– Дерьмо, только не это! – пронзительно воскликнул Хайнц. В фильме его вскрик мог бы вызвать смех в зале.

– Хватай его, Рамон! – на испанском крикнул Эскобар. Попытался встать и с такой силой ударился жирными бедрами о стол, что тот подпрыгнул и ножки со стуком ударились об пол. Только женщина не шевельнулась, и Флетчер подумал: «Она что-то заподозрила. Не думаю, что она знает, как будут развиваться события, но она на порядок умнее Эскобара и чует неладное».

Не ошибся ли он в отношении женщины? С закатившимися под веки зрачками видел только ее смутную тень, поэтому не мог утверждать наверняка, что она не верит в истинность припадка… хотя интуиция подсказывала: скорее да, чем нет. Впрочем, никакого значения это не имело. Процесс пошел, и никто, даже он сам, не знал, что произойдет через одну, две, пять минут. Теперь все зависело только от него.

– Рамон! – кричал Эскобар. – Не дай ему свалиться на пол, идиот. Не дай проглотить свой я…

Рамон наклонился над Флетчером, схватился за его ходящие ходуном плечи, может, чтобы запрокинуть голову Флетчера назад, может, чтобы убедиться, что он еще не проглотил язык (человек не может проглотить собственный язык, если только его предварительно не отрезали; Рамон определенно этого не знал, должно быть, не смотрел сериала «Скорая помощь»). Короче, никто так и не узнал, зачем он наклонился над Флетчером. Потому что как только лицо охранника оказалось в пределах досягаемости, Флетчер вонзил горящий конец «Мальборо» ему в глаз.

Рамон взревел и отшатнулся. Правая рука поднялась к лицу, где все еще дымящаяся сигарета торчала из глазницы, но левая осталась на плече Флетчера. Сжимала его, как клещами, поэтому, когда Рамон подался назад, он потянул за собой стул, перевернул. Флетчер вывалился из него, перекатился по полу, вскочил.

Хайнц вопил, возможно, выкрикивал какие-то слова, но Флетчеру его вопли напоминали восторженный визг десятилетней девочки, увидевшей своего музыкального идола, может, одного из Хэнсонов[9]9
  «Братья Хэнсон» – современная американская поп-группа.


[Закрыть]. Эскобар ничем не проявлял себя, и это не сулило ничего хорошего.

На стол Флетчер не оглядывался. Он и так знал, что Эскобар уже спешит к нему. Вытянул руки, схватился за рукоятку револьвера Рамона, рывком вытащил его из кобуры. Видимо, охранник даже не понял, что лишился оружия. Он что-то орал на испанском и правой рукой елозил по лицу. Ударил по сигарете, но она, вместо того чтобы отлететь в сторону, разломилась пополам и горящий конец так и остался в глазу.

Флетчер повернулся. Эскобар приближался, он уже обогнул длинный стол, выставив перед собой пухлые ручонки. Эскобар больше не напоминал человека, иногда сообщающего телезрителям прогноз погоды и сокрушающегося из-за низкого давления.

– Хватай этого сукиного сына! – выплюнула женщина.

Пинком Флетчер швырнул перевернутый стул под ноги Эскобару. Тот споткнулся и упал. А Флетчер выставил револьвер, по-прежнему держа его обеими руками, и выстрелил министру в затылок. Волосы подпрыгнули. Кровь хлынула изо рта, носа, из-под подбородка, где вышла пуля. Окровавленным лицом Эскобар ткнулся в пол. Ноги дернулись на сером линолеуме. От умирающего тела завоняло говном.

Женщина уже не сидела за столом, но и не проявила желания схлестнуться с Флетчером. Она бежала к двери, легкая, как лань, в черном бесформенном платье. Рамон, он все орал как резаный, оказался между Флетчером и женщиной. И тянулся руками к Флетчеру, чтобы схватить его за шею и задушить.

Флетчер выстрелил в него дважды, в грудь и лицо. Выстрел в лицо снес большую часть носа и правую щеку Рамона, но здоровяк в коричневой форме продолжал надвигаться, ревя, с торчащей из глаза сигаретой, а его большие пальцы-сосиски с серебряным перстнем на одном сжимались и разжимались.

Рамон споткнулся об Эскобара, точно так же, как чуть раньше Эскобар споткнулся о перевернутый стул. Флетчер успел подумать о знаменитой карикатуре, на которой в ряд выстроились несколько рыбок разного размера, и большая разевала рот, чтобы проглотить меньшую. Называлась карикатура «Продовольственная цепочка».

Рамон, лежащий на полу и с двумя пулями в теле, протянул руку и схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер вырвался, пошатнулся, взмахнул руками и непроизвольно нажал на спусковой крючок. Четвертая пуля вонзилась в потолок. Посыпалась побелка. В комнате уже стоял сильный запах порохового дыма. Флетчер посмотрел на дверь. Женщина одной рукой дергала за ручку, вторая – никак не могла справиться с замком. Вроде бы открыла его, но дверь не распахивалась. Если б распахнулась, Невеста Франкенштейна уже бежала бы по коридору, сзывая подмогу.

– Эй, – Флетчера охватила эйфория, те же чувства испытывает самый обычный парень, который случайно забрел на турнир по боулингу и выиграл его, – эй, сука, посмотри на меня.

Она повернулась, прижала ладони к двери, словно держала ее, не давала открыться. Глаза по-прежнему горели мрачным огнем. Начала говорить, что он не должен причинять ей вреда. Сначала на испанском, потом запнулась, повторила все на английском.

– Вы не должны причинить мне вреда, мистер Флетчер. Я – единственная, кто может гарантировать вам безопасное возвращение домой, и я клянусь, что гарантирую, если только вы меня не тронете.

За его спиной верещал Хайнц. Флетчер приблизился к женщине, которая все стояла, прижавшись спиной и ладонями к двери комнаты смерти. До его ноздрей долетел горьковато-сладкий запах ее духов. Глаза женщины напоминали миндалины. Волосы волнами уходили со лба к затылку. «Мы здесь не для того, чтобы валять дурака», – сказала она ему. Флетчер подумал: «Я тоже».

Женщина прочитала в его глазах смертный приговор и затараторила еще быстрее, вжимаясь в дверь спиной, ягодицами, ладонями. Словно верила, если надавит с достаточной силой, то каким-то образом просочится сквозь металл и окажется по другую сторону. У нее есть документы, говорила она, документы на его имя, и она отдаст их ему. У нее также есть деньги, много денег, и золото. Счет в швейцарском банке, к которому он может получить доступ, узнав у нее пароль. Флетчеру пришло в голову, что, возможно, это единственный способ отличить убийц от патриотов. Видя, что смерть неминуема, патриоты произносили речи. Убийцы в аналогичной ситуации называли номер своего счета в швейцарском банке и предлагали связаться с ним по Интернету.

– Заткнись, – бросил Флетчер.

Она заткнулась, прижимаясь к двери. Никуда не делся и темный огонь в глазах. «Сколько ей лет? – задался вопросом Флетчер. – Шестьдесят пять? Скольких она убила в этой комнате или таких же, как эта? Скольких приказала убить?»

– Слушай меня, – продолжил Флетчер. – Ты слушаешь?

Но она прислушивалась к звукам приближающихся шагов, надеялась на подмогу. «Мечтать не вредно», – подумал Флетчер.

– Наш специалист по погоде сказал, что Эль Кондор нюхает кокаин, лижет задницу коммунистам, прислуживает «Юнайтед фрут» и еще бог знает кому. Может, все это правда, может, и нет. Я этого не знаю, и мне без разницы. Но я точно знаю, что он не командовал солдатами, которые патрулировали реку Кайя летом 1994 года. Нунес тогда был в Нью-Йорке. Учился в университете. Его не было среди тех, кто нашел монахинь, убежавших из Ла-Кайи. Солдаты отрезали трем монахиням головы и выставили их на пиках у кромки воды. Средней была голова моей сестры.

Флетчер дважды выстрелил в нее, а потом раздался сухой щелчок: патроны в револьвере Рамона закончились. Двух пуль хватило. Женщина соскальзывала по двери, взгляд ее горящих мрачным огнем глаз не отрывался от Флетчера. «Ведь это тебя ждала смерть, – говорили глаза. – Я не понимаю. Умереть должен был ты». Ее рука поднялась к шее, опустилась. Глаза еще мгновение не отрывались от его глаз, потом голова упала.

Флетчер развернулся и с револьвером Рамона в руке направился к Хайнцу. На ходу понял, что остался без правого ботинка. Глянул на Рамона, который лицом вниз лежал в расползающейся луже крови. Рамон крепко держал ботинок. Как умирающая ласка, отказывающаяся разжать зубы на шее задушенной курицы. Флетчер остановился, чтобы обуться.

Хайнц повернулся, хотел сбежать, но Флетчер навел на него револьвер. Да, патронов в нем не осталось, но Хайнц, похоже, этого не знал. А может, вспомнил, что бежать все равно некуда, из комнаты смерти не убежишь. Остановился и только смотрел на приближающийся револьвер и мужчину, державшего этот револьвер в руке. По лицу Хайнца покатились слезы.

– Шаг назад, – приказал Флетчер, и Хайнц, плача, отступил на шаг.

Флетчер остановился перед машиной Хайнца. Какое там слово ввернул Хайнц? Атавизм, что ли?

Прибор на столике на колесах оказался очень уж простым для человека с интеллектом Хайнца: три диска, рубильник с двумя позициями «Включено» и «Выключено» – сейчас он стоял на последней, верньер реостата – в данный момент белая полоска чуть не доходила до вертикали, будь это циферблат, указывала бы на одиннадцать часов. Стрелки на дисках приборов стояли на нолях.

Флетчер поднял стило, протянул Хайнцу. В горле у того что-то булькнуло, он отступил еще на шаг. Лицо посерело, на лбу выступил пот, щеки блестели от слез. После второго шага он оказался аккурат под одной из ламп, и тень Хайнца лужей расплылась у его ног.

– Бери или я тебя убью, – процедил Флетчер. – Отойдешь еще на шаг, тоже убью. – Он понимал, что теряет время, понимал, что берет на себя функции правосудия, но ничего не мог с собой поделать. Перед его мысленным взором стояла фотография Томаса – с открытыми глазами, с отметиной на виске, напоминающей пороховой ожог.

Всхлипывая, Хайнц взял стило с тупым стальным наконечником вместо пера, взял осторожно, за резиновую рукоятку.

– Вставь в рот, – приказал Флетчер. – Соси, словно это леденец на палочке.

– Нет! – воскликнул Хайнц. Замотал головой, брызги пота и слез полетели в разные стороны. Лицо начало дергаться. Зеленая сопля вылезла из одной ноздри. Расширялась и опадала в такт быстрого дыхания Хайнца, но не лопалась. Ничего подобного Флетчер никогда не видел. – Нет, вы не сможете меня заставить!

Но Хайнц верил, что Флетчер сможет. Невеста Франкенштейна, возможно, в это не верила, у Эскобара просто не было времени поверить, но Хайнц видел, что права на отказ у него нет. Он находился сейчас в положении Томаса Эрреры, в положении Флетчера. С одной стороны, они как бы поменялись местами, с другой – нет. Знать – это из разряда идей. Идеи здесь не проходили. Здесь верилось только тому, что человек видел собственными глазами.

– Вставь в рот, а не то я разнесу тебе голову. – Флетчер направил разряженный револьвер в лицо Хайнцу. Тот издал вопль ужаса. И тут Флетчер услышал собственный голос, тихий, внушающий доверие, искренний. Интонациями напоминающий голос Эскобара. «Мы оказались в зоне низкого давления, – подумал он. – Нас ждут чертовы ливневые дожди».

– Я не собираюсь бить вас электротоком, если вы не будете тянуть время и быстренько сделаете, о чем вас просят. Я просто хочу, чтобы вы знали, каковы эти ощущения.

Хайнц вытаращился на Флетчера. Его синие, с покрасневшими белками глаза струились слезами. Он понимал, что Флетчер лжет, само собой, сказанное Флетчером не соответствовало логике момента, но Хайнцу очень хотелось, чтобы журналист говорил правду, тут уж не до логики. А именно Флетчер мог сохранить или оборвать его жизнь. И для того чтобы Хайнц решился, не хватало лишь маленького толчка.

Флетчер улыбнулся.

– Сделайте это ради ваших исследований.

И эта фразу убедила Хайнца, пусть не до конца, но в значительной степени, он поверил, что Флетчер, в конце концов, мистер Может-Он-Так-И-Сделает. Он вставил стальной наконечник в рот. Его выпученные глаза не отрывались от лица Флетчера. Под ними и повыше стило, которое больше напоминало не леденец на палочке, а старый ртутный термометр, раздувалась и опадала зеленая сопля, раздувалась и опадала. Все еще держа Хайнца на мушке, Флетчер перевел рычажок рубильника в положение «Включено» и резко крутанул верньер реостата. Белая полоска с одиннадцати утра переместилась на пять вечера.

У Хайнца, возможно, было время выплюнуть стило, но электрический разряд заставил губы сжать стальной наконечник. На этот раз треснуло сильнее, словно сломалась не ветка, а сук. Губы Хайнца сжались еще плотнее. Торчащая из носа зеленая сопля лопнула. Как и один глаз. Тело Хайнца завибрировало под одеждой. Руки согнулись в кистях, пальцы растопырились. Щеки из бледных стали пепельно-серыми, потом темно-лиловыми. Из ноздрей пошел дым. Второй глаз выплеснулся на щеку. Поверх расплескавшихся глаз на Флетчера удивленно смотрели две пустые глазницы. Одну из щек Хайнца разорвало. Дым и сильный запах горелого мяса вырвался из рваной раны, внутри Флетчер увидел оранжево-синие языки пламени. Во рту Хайнца полыхал огонь. Язык горел, как тряпка.

Пальцы Флетчера еще сжимали верньер реостата. Он крутанул его назад, влево – до упора, выключил рубильник. Стрелки, дошедшие до отметки +50, упали к нолям. Как только электричество отключили, Хайнц рухнул на серый линолеум, пуская ртом дым. Стило вывалилось изо рта, и Флетчер видел, что к нему прилипли куски губ Хайнца. К горлу Флетчера подкатила тошнота, но он плотно сжал губы. Не было у него времени блевать на то, что его стараниями осталось от Хайнца. Однако он еще на секунду задержал взгляд на дымящемся рте и выплеснувшихся на щеки глазах.

– Как вы можете описать ваши ощущения? – спросил он у трупа. – Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать ваши ощущения?

Флетчер повернулся и поспешил к двери, по широкой дуге обходя еще живого Рамона, который громко стонал. Он напоминал человека, которому снится кошмарный сон.

Он вспомнил, что дверь заперта на второй замок. Ее запер Рамон, а ключ висел на кольце, закрепленном на поясном ремне. Флетчер вернулся к охраннику, присел рядом с ним, сдернул с ремня кольцо. В этот самый момент Рамон протянул руку и опять схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер, державший в левой руке револьвер, с силой опустил его рукоятку на затылок Рамона. На мгновение пальцы охранника сжали лодыжку сильнее, потом отпустили.

Флетчер начал подниматься, потом подумал: «Патроны. У него должны быть запасные патроны. Револьвер разряжен». Но тут же в голову пришла следующая мысль: не нужны ему эти вонючие патроны, револьвер Рамона сделал для него все, что мог. На первый же выстрел вне стен этой комнаты со всех сторон сбегутся солдаты.

Тем не менее Флетчер ощупал кожаные подсумки, висевшие на ремне Рамона, нашел патроны, зарядил револьвер. Он не знал, сможет ли заставить себя стрелять по солдатам, таким же обыкновенным людям, как Томас, отцам семейств, которых следовало кормить, но не сомневался, что при стрельбе в офицеров его рука не дрогнет, а последнюю пулю решил приберечь для себя. Он не очень-то верил, что сможет выбраться из здания министерства информации (случайно подряд два турнира по боулингу не выигрывают), но дал себе слово, что живым его в эту комнату больше не приведут и не усадят рядом с машиной Хайнца.

Ногой он оттолкнул от двери Невесту Франкенштейна. Ее глаза тупо смотрели в потолок. Флетчер все отчетливее осознавал, что выжил, а остальные – нет. Их тела уже остывали. На коже начали умирать миллиарды бактерий. Об этом не следовало думать в подвале министерства информации, такие мысли могли только помешать человеку, который стал, может, на короткое время, вероятнее – навсегда, desaparecido[10]10
  Desaparecido – без вести пропавший (исп.).


[Закрыть]. Однако он не мог отделаться от них.

Третий ключ открыл дверь. Флетчер высунулся в коридор. Стены из шлакобетонных блоков, нижняя половина зеленая, верхняя – грязно-кремовая, прямо-таки как в старой школе. Выцветший красный линолеум на полу. В коридоре никого. В тридцати футах по левую руку у стены спала маленькая коричневая собачонка. Ее хвост чуть подергивался. Флетчер не знал, что ей снилось, то ли она кого-то преследовала, то ли кто-то преследовал ее, но полагал, что трудно спать со всеми этими выстрелами и криками Хайнца, гулким эхом отдававшимися от стен коридора. «Если я вернусь домой, – думал он, – обязательно напишу статью, что звукоизоляция – величайший триумф диктатуры. Расскажу об этом всему миру. Разумеется, скорее всего не вернусь, лестница станет моим последним шагом на пути к Сорок третьей улице, но…»

Но в нем по-прежнему жил мистер Может-Я-Сумею.

Флетчер вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь в комнату смерти. Маленькая коричневая собачка приподняла голову, посмотрела на Флетчера, один раз даже не гавкнула, скорее выдохнула: «Уф», – положила голову на лапы и вроде бы опять заснула.

Флетчер опустился на колени, положил руки (правая держала револьвер Рамона), наклонился и поцеловал линолеум. При этом подумал о своей сестре, вспомнил, как она выглядела, уезжая в колледж за восемь лет до смерти у реки. Тогда она была в юбке из шотландки, и красные клетки на юбке оттенком не сильно отличались от цвета линолеума. Отличались, конечно, но не сильно.

Флетчер встал. Направился по коридору к лестнице, холлу первого этажа, к улице, автостраде 4, патрулям, блокпостам на дорогах, границе, контрольно-пропускным пунктам, морю. Китайцы говорят, что тысячемильное путешествие начинается с одного шага.

«Посмотрим, как далеко мне удастся дойти, – подумал Флетчер, ступив на первую ступеньку. – Возможно, я еще себя удивлю». Но он уже удивил – тем, что еще жил. С легкой улыбкой, выставив перед собой револьвер Рамона, Флетчер двинулся по лестнице.

Месяцем позже мужчина подошел к газетному киоску Карло Аркуцци на Сорок третьей улице. У Карло екнуло сердце, он практически не сомневался, что мужчина собирается наставить на него пистолет и забрать выручку. Часы показывали восемь вечера, еще не стемнело, людей на улице хватало, но разве такие мелочи могли остановить человека, если он – pazzo[11]11
  Pazzo – сумасшедший (ит.).


[Закрыть]? А этот мужчина более всего напоминал pazzo – такой тощий, что белая рубашка и серые брюки болтались на нем, как на вешалке, с глазами, горящими безумным огнем в глубине больших круглых глазниц. Выглядел он, словно его только что освободили из концентрационного лагеря или (по ужасной ошибке) выпустили из психиатрической лечебницы. И когда рука мужчины нырнула в карман, Карло Аркуцци уже точно знал, что через мгновение увидит направленный на него пистолет.

Но вместо пистолета на свет божий появился затертый «Лорд Бакстон», а из бумажника – купюра в десять долларов. Затем совершенно благоразумным тоном мужчина в белой рубашке и серых брюках попросил пачку «Мальборо». Карло положил пачку на прилавок, на пачку – спички, подтолкнул их к покупателю. Пока мужчина открывал пачку, Карло отсчитывал сдачу.

– Нет, – качнул головой мужчина, увидев сдачу. Сунул сигарету в рот.

– Нет? Что значит – нет?

– Оставьте сдачу себе. – Мужчина предложил пачку Карло. – Вы курите? Если хотите, возьмите сигарету.

Карло подозрительно посмотрел на мужчину в белой рубашке и серых брюках.

– Я не курю. Это плохая привычка.

– Очень плохая, – согласился мужчина, закурил и с удовольствием затянулся. Постоял, покуривая и наблюдая за людьми, идущими по противоположной стороне улицы. Там шли девушки. Мужчинам нравится смотреть на девушек в летних платьях, такова уж их природа. Карло больше не думал, что этот его покупатель – сумасшедший, хотя он и оставил на узком прилавке киоска сдачу с десяти долларов.

Тощий мужчина докурил сигарету до самого фильтра. Повернулся к Карло, чуть покачиваясь, словно не привык курить и от одной сигареты у него закружилась голова.

– Хороший вечер, – сказал мужчина.

Карло кивнул. Все так. Хороший вечер.

– Мы счастливчики, потому что живем, – ответил Карло.

Мужчина с ним согласился.

– Все мы. И все время.

Он направился к краю тротуара, где стояла урна. Бросил в нее пачку сигарет, практически полную, без той, что выкурил.

– Все мы, – повторил он. – Все время.

Мужчина ушел. Карло проводил его взглядом, думая, что мужчина скорее всего все-таки pazzo. А может, и нет. Не так-то легко определить, безумен ли человек.

Это рассказ в стиле Кафки о комнате для допросов в южно-американской вариации ада. В таких рассказах человек, которого допрашивают, обычно выкладывает все, что знает, после чего его убивают или он сходит с ума. Я хотел написать такой же рассказ со счастливым концом, каким бы нереальным он ни казался. И вот что из этого вышло.