Текст книги "В комнате смерти"

Стивен Кинг
В комнате смерти

Флетчера привели в комнату смерти. Он это понял, как только открылась дверь. Серый линолеум, белые стены с темными пятнами, возможно, крови, потому что кровь, безусловно, лилась в этой комнате. Лампы под потолком, забранные в проволочные клетки. Посреди – длинный деревянный стол, за которым сидели три человека. Перед столом – стул, ожидающий Флетчера. Рядом со стулом небольшой столик на колесиках. На нем – какой-то предмет, закрытый куском материи. Так скульптор закрывает свою незавершенную работу.

Флетчера то ли подвели, то ли подтащили к приготовленному для него стулу. Его шатало в цепких руках охранника, и он позволял себе шататься. Если он выглядел более изумленным, более потрясенным случившимся, чем на самом деле, его это вполне устраивало. Он считал, что его шансы покинуть подвал министерства информации один или два к тридцати, причем этот прогноз еще следовало назвать оптимистичным. Но, какими бы они ни были, Флетчер не собирался уменьшать их, показав, что паника не застилает туманом мозг и он способен адекватно оценивать ситуацию. Заплывший глаз, раздувшийся нос, разбитая нижняя губа помогали создавать видимость охватившего его безумного страха. Как и корочка крови, темно-красная бороздка, запекшаяся на подбородке. Одно Флетчер знал точно: если он покинет эту комнату, остальные, охранник и трибунальная тройка, сидящая за столом, умрут. Газетный репортер, раньше он никого не убивал, кроме ос и комаров, точно знал: чтобы выйти отсюда, убьет не задумываясь. Он думал о своей сестре, прогуливающейся по католической миссии. Он думал о своей сестре, тело которой плыло по реке с испанским названием. Он представлял, как в полдень солнечные лучи играли на поверхности воды, как ярко сверкала она под этими лучами. Они подошли к стулу. Охранник с такой силой усадил на него Флетчера, что тот едва не свалился вместе со стулом на пол.

– Эй, осторожнее, несчастные случаи нам не нужны, – подал голос один из мужчин, сидевших за столом. Эскобар. К охраннику он обращался на испанском. Слева от Эскобара сидел другой мужчина. Справа – женщина. Оба худощавые. В отличие от жирного и лоснящегося, как дешевая свеча, Эскобара. Прямо-таки киношного мексиканца. Он занимал пост министра информации и иногда в вечернем выпуске новостей сообщал на английском прогноз погоды. Если появлялся на экранах телевизоров, обязательно получал письма поклонниц. В костюме он не выглядел сальным. Просто упитанным. Флетчер все это знал. Он написал об Эскобаре три или четыре статьи. Колоритная личность. И при этом, судя по слухам, – палач, обожавший пытать людей. «Центрально-Американский Гиммлер», – подумал Флетчер, с удивлением открыв для себя, что чувство юмора не покидает человека и в состоянии ужаса.

– Наручники? – спросил охранник, тоже на испанском, подняв пару пластмассовых наручников. Флетчер изо всех сил пытался сохранить на лице полную безучастность. Если они наденут на него наручники, он может забыть об одном шансе из тридцати. Даже об одном из трехсот.

Эскобар повернулся к женщине справа. Очень темная кожа, в черных волосах – седые пряди. Зачесанные назад, волосы пышными волнами уходили от лба к затылку. Волосы напомнили Флетчеру Эльзу Ланкестер из «Невесты Франкенштейна». Он ухватился за это сходство с неистовством, близком к панике, как раньше хватался за яркий свет, отражавшийся от поверхности реки, за образ смеющейся сестры, идущей с подругами к воде. Он жаждал образов – не идей. Образы становились здесь роскошью. А идеи не требовались. В таком месте в голову могли прийти только ошибочные идеи.

Женщина коротко кивнула Эскобару. Флетчер видел ее в здании министерства, всегда в бесформенных платьях, вроде того, в каком она сейчас сидела за столом. Обычно рядом с Эскобаром, из чего Флетчер сделал вывод, что она – его секретарь, референт, может, даже биограф… видит Бог, у таких людей, как Эскобар, самомнение достаточно велико, чтобы завести биографа. Теперь же Флетчер задался вопросом: может, все с точностью до наоборот? Уж не она ли его босс?

В любом случае кивок определил позицию Эскобара. Поворачиваясь обратно к Флетчеру, он улыбался. Заговорил на английском:

– Что за глупость, убери их. Мистер Флетчер пришел сюда, лишь чтобы помочь нам кое в чем разобраться. В самом скором времени он вернется в свою страну, но… – Эскобар глубоко вздохнул, чтобы показать, как он сожалеет об этом, – …пока он – наш почетный гость.

«Нам совершенно не нужны эти вонючие наручники», – подумал Флетчер.

Женщина, выглядевшая как сильно загоревшая невеста Франкенштейна, наклонилась к Эскобару и что-то ему зашептала, прикрыв рот рукой. Эскобар кивал, продолжая улыбаться.

– Разумеется, Рамон, если наш гость попытается выкинуть какой-нибудь фортель или поведет себя агрессивно, тебе придется умерить его прыть. – Он загоготал – картинный телевизионный смех, потом повторил все по-испански, чтобы Рамон понял его так же хорошо, как Флетчер. Рамон с серьезным видом кивнул, повесил наручники на ремень и отступил назад, за пределы периферийного зрения Флетчера.

Эскобар сосредоточил все внимание на Флетчере. Из кармана яркой красно-зеленой гуайаверы[1]1
  Гуайавера – крестьянская рубашка.


[Закрыть] достал красно-белую пачку: «Мальборо», сигареты, которые предпочитает население стран «третьего мира».

– Закурите, мистер Флетчер?

Флетчер потянулся к пачке, которую Эскобар положил на край стола, потом отдернул руку. Он бросил курить три года назад и полагал, что вновь вернется к этой дурной привычке, если ему удастся выбраться отсюда живым, а также наляжет на виски, но сейчас вполне можно было обойтись без сигареты. Он лишь хотел показать, как трясутся его пальцы.

– Может, позже. Сейчас сигарета может…

Может что? Эскобара сие не интересовало. Он понимающе кивнул и оставил красно-белую пачку на том же месте, на краю стола. А Флетчер внезапно увидел себя, остановившегося у газетного киоска на Сорок третьей улице и покупающего пачку «Мальборо». Свободный человек, покупающий сладкую отраву на улице Нью-Йорка. Он сказал себе, что обязательно это проделает, если выберется отсюда. Проделает точно так же, как некоторые люди совершают паломничество в Рим или Иерусалим после излечения от рака или восстановления зрения.

– Люди, которые так обошлись с вами, – не слишком чистая рука указала на лицо Флетчера, – получили дисциплинарное взыскание. Не слишком строгое, да и я не собираюсь извиняться перед вами. Эти люди – патриоты, как и мы все. Как и вы, мистер Флетчер, не так ли?

– Полагаю, что да. – Его дело – казаться испуганным, жаждущим угодить, готовым на все, лишь бы выбраться отсюда живым. А дело Эскобара – успокоить сидящего на стуле мужчину, убедить его, что заплывший глаз, распухший нос, разбитая губа, шатающийся зуб ничего не значат; недоразумение, которое будет исправлено, когда журналист обретет свободу. Они не жалели сил, пытаясь провести друг друга, даже здесь, в комнате смерти.

Эскобар перевел взгляд на охранника Рамона, что-то быстро протараторил на испанском. Флетчер недостаточно хорошо знал язык, всего не понял, но почти пять лет, проведенных в этой говняной столице, значительно обогатили его лексикон. Испанский не относился к числу самых сложных языков, о чем, несомненно, знали и Эскобар, и его соседка, Невеста Франкенштейна.

Эскобар спросил, запакованы ли вещи Флетчера и выписан ли он из отеля «Великолепный». «Si»[2]2
  Si – да (исп.).


[Закрыть]. Эскобар хотел знать, стоит ли у здания министерства информации автомобиль, чтобы отвезти мистера Флетчера в аэропорт после окончания допроса. «Si», – за углом, на улице Пятого мая.

Эскобар глянул на Флетчера.

– Вы понимаете, о чем я его спрашиваю? – Понимаете прозвучало у Эскобара, как помимаете, и Флетчер опять подумал о появлении Эскобара на телеэкране. «Низкое павление? Какое низкое павление? На хрен нам не нужно низкое павление».

– Я спрашивал, выписались ли вы из своего номера, хотя по прошествии стольких лет вы скорее считаете его своей квартирой, так? И ждет ли автомобиль, чтобы отвезти вас в аэропорт, когда мы закончим наш разговор, – только на испанском слова «разговор» он не произносил.

– Д-да? – Голос такой, будто он не может поверить своему счастью. Во всяком случае, Флетчер надеялся, что именно так будет истолкован его ответ.

– Вы улетите первым же рейсом «Дельты» в Майами, – пояснила ему Невеста Франкенштейна. Говорила она без малейшего испанского акцента. – Паспорт отдадут, как только самолет приземлится в Америке. Вам не причинят здесь вреда, мистер Флетчер, не задержат ни на одну лишнюю минуту, если, конечно, вы ответите на наши вопросы, но все равно депортируют, это однозначно. Вышибут. Пинком под зад.

А ведь она хитрее и умнее Эскобара. Флетчеру оставалось только удивляться, как он мог предполагать, что она – секретарь министра информации. «И ты еще называешь себя репортером», – укорил он себя. Разумеется, будь он просто репортером, корреспондентом «Таймс» в Центральной Америке, не сидел бы сейчас в подвале министерства информации, где пятна на стенах подозрительно напоминали засохшую кровь. Он перестал быть репортером примерно шестнадцать месяцев назад, когда впервые встретился с Нунесом.

– Я понимаю.

Эскобар достал из пачки сигарету. Прикурил от золотой зажигалки «Зиппо». В боковой поверхности зажигалки поблескивал искусственный рубин.

– Вы готовы помочь нам в нашем расследовании, мистер Флетчер?

– А разве у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, но я думаю, что ваше пребывание в нашей стране слишком уж затянулось, верно? Вы живете у нас пять лет?

– Около того, – ответил Флетчер, подумав: «Чего я должен бояться, так это своего желания поверить им. Это же естественно, взять и поверить, и, наверное, так же естественно сказать правду… особенно после того, как мужчины, пахнущие пережаренными бобами, схватили тебя около любимого кафе и разукрасили физиономию… да ведь коли ты сообщишь им, что они хотят знать, тебе это не поможет. За эту соломинку хвататься нельзя, от этой идеи в комнате смерти толку нет. Их слова ничего не значат. Что значит – так это агрегат на столике на колесах, агрегат под тряпкой. Что значит – так это человек, который до сих пор не произнес ни слова. И разумеется, пятна на стенах».

Эскобар наклонился вперед, лицо стало серьезным.

– Вы не станете отрицать, что последние четырнадцать месяцев передавали некую информацию некоему Томасу Эррере, от которого она, в свою очередь, поступала к коммунисту-мятежнику Педро Нунесу?

– Нет, – ответил Флетчер, – я не стану этого отрицать. – Чтобы адекватно играть свою роль в этом спектакле, спектакле, определяемом разницей между значениями слов «разговор» и «допрос», сейчас ему следует вилять хвостом, пытаться все объяснить. Как будто кому-то в истории человечества удавалось выиграть политический спор в такой вот комнате! Но он и не собирался спорить, отнюдь. – Хотя продолжалось это чуть дольше. Думаю, года полтора.

– Возьмите сигарету, мистер Флетчер. – Эскобар выдвинул ящик и достал папку.

– Пока не хочу. Благодарю.

– Хорошо. – У Эскобара получилось, естественно, корошо. Когда он выступал в выпуске новостей, парни в пультовой иной раз проецировали женщину в бикини на карту погоды. Увидев ее, Эскобар смеялся, махал руками, хлопал себя по груди. Телезрителям это нравилось. Смешно. Совсем как корошо.

Эскобар открыл папку, зажав сигарету губами точно по центру рта, так что дым поднимался ему в глаза. Именно так, Флетчер видел, курили на углах улиц старики, в соломенных шляпах, сандалиях, мешковатых белых штанах. Теперь Эскобар улыбался, не разжимая губ, чтобы сигарета не упала на стол, но все равно улыбался. Он достал из папки глянцевую черно-белую фотографию, пододвинул к Флетчеру.

– Вот ваш друг Томас. Выглядит не очень, не так ли?

Лицо взяли крупным планом. Глядя на него, Флетчер вспомнил фотографии знаменитого фотокора сороковых и пятидесятых годов, который называл себя Виджи[3]3
  Виджи (1899–1968) – настоящее имя Артур Феллиг, известный фотокорреспондент. В 1930–1940 годы прославился тем, что оказывался на месте происшествия раньше других, настраивая радиоприемник на полицейскую волну. Мировую славу принес Виджи фотоальбом «Обнаженный город» (1945).


[Закрыть]. Ему предложили взглянуть на портрет мертвеца. Вспышка отразилась в широко раскрытых глазах, вдохнула в них жизнь. Крови не было, только отметина от удара и никакой крови, но одного взгляда хватало, чтобы понять: человек мертв. Волосы причесаны, даже видны следы от зубьев расчески, в глазах огоньки, но огоньки отраженные. Так что ясно, человек мертв.

Отметина была на левом виске, закругленная с одной стороны, как комета, напоминающая пороховой ожог, но пулевое отверстие отсутствовало, как и кровь, и череп не изменил форму. Пуля, выпущенная из пистолета малого калибра, даже двадцать второго, при выстреле в упор, когда остается пороховой ожог, деформировала бы череп.

Эскобар взял фотографию, положил в папку, закрыл ее и пожал плечами, как бы говоря: «Видите? Видите, как бывает?» Когда он пожимал плечами, пепел с сигареты упал на стол. Пухлой рукой Эскобар небрежно смахнул его на серый линолеум.

– В принципе мы не хотели тревожить вас, – продолжил Эскобар. – Зачем? Страна у нас маленькая. Мы – маленькие люди в маленькой стране. «Нью-Йорк таймс» – большая газета в большой стране. У нас, разумеется, есть гордость, но есть и… – Эскобар постучал пальцем по виску. – Понимаете?

Флетчер кивнул. Перед глазами стояло лицо Томаса. Даже после того, как Эскобар убрал фотографию в папку, он мог видеть Томаса, его расчесанные черные волосы. Он ел еду, приготовленную женой Томаса, сидел на полу и смотрел мультфильмы с младшим ребенком Томаса, девочкой лет пяти. Мультфильмы про Тома и Джерри, с текстом на испанском.

– Мы не хотели тревожить вас, – повторил Эскобар. Сигаретный дым расползался на его лице и клубился вокруг ушей, – но долго наблюдали за вами. Вы нас не видели, возможно, потому что вы такой большой, а мы такие маленькие, но мы наблюдали. И поняли, что Томас знает то, что известно вам, поэтому занялись им. Старались заставить его поделиться своими знаниями, чтобы не тревожить вас, но он отказался. Наконец, мы попросили Хайнца разговорить его. Хайнц, покажи мистеру Флетчеру, как ты пытался разговорить Томаса, когда Томас сидел на том месте, где сейчас мистер Флетчер.

– Я могу это сделать. – По-английски Хайнц говорил с гнусавым нью-йоркским акцентом. Огромную лысину обрамлял венчик волос. Он носил маленькие очки. Если Эскобар выглядел как киношный мексиканец, женщина – как Эльза Ланкестер в «Невесте Франкенштейна», то Хайнц – как актер в рекламном ролике, который объяснял, почему экседрин – лучшее средство от головной боли. Он вышел из-за стола, подошел к столику на колесах, заговорщически посмотрел на Флетчера и сдернул накидку.

Под ней стоял какой-то прибор с дисками и лампочками, ни одна из них не горела. Флетчер поначалу подумал, что это детектор лжи, логичное предположение, но перед очень уж простым пультом управления лежал какой-то предмет с резиновой рукояткой, соединенный с боковой поверхностью прибора толстым черным проводом. Предмет этот напоминал стило или перьевую ручку. Перо, правда, отсутствовало. Заканчивался предмет тупым стальным наконечником.

На полке под прибором стоял автомобильный аккумулятор фирмы «DELCO». От клемм аккумулятора провода тянулись к торцу прибора. Нет, не детектор лжи. Хотя эти люди могли считать его таковым.

Хайнц говорил энергично, чувствовалось, что ему нравится рассказывать, чем он тут занимается.

– В действительности все очень просто. Это модификация устройства, используемого неврологами при лечении электрошоком пациентов, страдающих униполярным неврозом. Только у этого прибора разряд гораздо сильнее. Я обнаружил, что боль второстепенна. Большинство людей даже не помнят боли. Что заставляет их говорить, так это отвращение к процессу. Наверное, это можно назвать атавизмом. Со временем я надеюсь написать об этом статью.

Хайнц поднял стило за изолированную резиновую рукоятку, подержал на уровне глаз.

– Им можно прикоснуться к конечностям, к торсу, к половым органам… но можно вставить в то место… уж простите за грубость… куда не заглядывает солнце. Человек, внутри которого электризовали говно, никогда этого не забудет, мистер Флетчер.

– Вы проделали это с Томасом?

– Нет. – Хайнц осторожно положил стило перед генератором. – Он получил разряд половинной мощности в руку, дабы понял, что к чему, а поскольку он все равно отказался говорить об Эль Кондоре…

– Это лишнее, – вмешалась Невеста Франкенштейна.

– Простите. Поскольку он все равно отказывался отвечать на интересующие нас вопросы, я приставил эту волшебную палочку к его виску, и он получил еще один разряд. Половинной мощности, ни на йоту больше, прибор очень точный. Но у него начался припадок, и он умер. Думаю, он был эпилептиком. Он страдал эпилепсией, мистер Флетчер? Не знаете?

Флетчер покачал головой.

– Тем не менее, думаю, причина в этом. Вскрытие показало, что сердце у него здоровое. – Хайнц сложил руки с тонкими длинными пальцами на груди и повернулся к Эскобару.

Эскобар вытащил сигарету изо рта, глянул на нее, бросил на серый линолеум, растоптал. Потом посмотрел на Флетчера и улыбнулся.

– Все это, разумеется, очень грустно. Теперь я задам вопросы вам, мистер Флетчер. Многие из них, скажу честно и откровенно, – из тех, на которые отказался ответить Томас Эррера. Надеюсь, вы не откажетесь, мистер Флетчер. Вы мне нравитесь. Держитесь с достоинством, не плачете, не молите о пощаде, не надули в штаны. Вы мне нравитесь. Я знаю, вы делаете лишь то, во что верите. Это патриотизм. Вот я и говорю вам, друг мой, будет лучше, если вы быстро и честно ответите на мои вопросы. Вы же не хотите испытать на себе действие машины Хайнца.

– Я же сказал, что помогу вам, – ответил Флетчер, понимая, что смерть ближе, чем лампы под потолком, за проволочным ограждением. А боль, к сожалению, еще ближе. А как близко Нунес, Эль Кондор? Ближе, чем думают эти трое, но недостаточно близко, чтобы спасти его. Если бы Эскобар и Невеста Франкенштейна подождали пару дней, может, двадцать четыре часа… но не подождали, и вот он здесь, в комнате смерти. Пришла пора посмотреть, из какого материала он сделан.

– Вы сказали, и хотелось бы, чтобы ваши слова не разошлись с делом, – отчеканила женщина. – Мы здесь не для того, чтобы валять дурака, gringo[4]4
  Gringo – гринго, презрительное прозвище североамериканцев в Латинской и Центральной Америке (исп.).


[Закрыть].

– Я знаю, – дрожащим голосом ответил Флетчер.

– Думаю, вам пора закурить, – заметил Эскобар, а когда Флетчер помотал головой, сам взял сигарету, закурил, о чем-то задумался. Наконец, вскинул глаза на Флетчера. Сигарета, как и в прошлый раз, находилась в центре рта. – Нунес появится скоро? – спросил он. – Как Зорро в том фильме?

Флетчер кивнул.

– Как скоро?

– Я не знаю. – Флетчер помнил, что Хайнц стоит рядом с его адской машиной, скрестив руки на груди, готовый в любой момент продолжить разговор об особенностях боли. Помнил он и о Рамоне, стоявшем справа, на границе периферийного зрения. Он не видел, но догадывался, что рука Рамона лежит на рукоятке револьвера. И тут последовал второй вопрос:

– Когда это случится, он нападет на гарнизон Эль Кандидо в горах, на гарнизон в Сан-Терезе или сразу войдет в столицу?

– На гарнизон в Сан-Терезе, – ответил Флетчер.

«Он сразу пойдет на столицу, – сказал ему Томас, пока его жена и младшая дочь сидели на полу, смотрели мультфильмы и ели попкорн из белой миски с синим ободком. Флетчер помнил синюю полосу. И сейчас отчетливо ее видел. Флетчер помнил все. – Он ударит в самое сердце. Нечего размениваться по мелочам. Он ударит в самое сердце, как человек, задумавший убить вампира».

– Он не попытается захватить телецентр? – спросил Эскобар. – Или государственную радиостанцию?

«Прежде всего радиостанцию на Сивил-Хилл, – говорил Томас под музыку мультфильма. Теперь показывали Роудраннера, черепашку, которая в облачке пыли в последний момент всегда убегала от Койота, к каким бы хитростям ни прибегал тот, чтобы ее поймать».

– Нет, – ответил Флетчер. – Мне передавали, что Эль Кондор сказал: «Пусть балаболят».

– У него есть ракеты? «Земля-воздух»? Противовертолетные?

– Да. – Тут он говорил правду.

– Много?

– Не очень. – Уже не вся правда. У Нунеса больше шестидесяти ракет. А вертолетов у правительства – только двенадцать. Старые русские вертолеты, на которых много не налетаешь.

Невеста Франкенштейна похлопала Эскобара по плечу. Эскобар наклонился к ней. Она зашептала, не прикрывая рта. Могла не прикрывать, потому что губы едва шевелились. У Флетчера такое ассоциировалось с тюрьмами. Сам он в тюрьме никогда не сидел, но фильмы о ней видел. Когда Эскобар зашептал в ответ, он поднял пухлую руку, чтобы прикрыть рот.

Флетчер наблюдал за ним и ждал, зная, что женщина обличает его во лжи. Скоро у Хайнца появится новый материал для его статьи «Некоторые предварительные наблюдения об использовании и последствиях электризации говна субъектов, упорствующих на допросах». Флетчер осознал, что ужас создал внутри него две новые личности, по меньшей мере две, суб-Флетчеров, очень настойчиво пытающихся навязать ему свое, далекое от реальности мнение в части дальнейшего развития событий и его поведения. Одну личность Флетчер классифицировал как печального оптимиста, вторая могла предложить только печаль. Печальный оптимист, мистер Может-Они-Пойдут-На-Это, убеждал Флетчера, что они, возможно, собираются его отпустить, что за углом, на улице Пятого мая, возможно, стоит автомобиль, что завтра утром, возможно, он приземлится в Майами, испуганный, но живой, а все это будет вспоминаться как дурной сон.

Вторую личность, предающуюся печали, звали мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю. Флетчер мог бы удивить их, обострив ситуацию. Его бы избили, зато они заткнулись, так что да, он мог их удивить.

«Но Рамон застрелит меня, даже если я успею схватить Эскобара за горло».

А если ему наброситься на Рамона? Попытаться завладеть револьвером? Сложно, но реально. Охранник толстый, толще Эскобара минимум на тридцать фунтов, дышит со свистом.

«Эскобар и Хайнц набросятся на меня до того, как я выстрелю».

И женщина скорее всего тоже. Она говорила, не шевеля губами. Возможно, владела приемами дзюдо, карате или тейквондо. А если он застрелит их всех и выберется из комнаты?

«Даже если выберусь, везде охранники. Они услышат выстрелы и сбегутся в подвал».

Разумеется, в таких комнатах хорошая звукоизоляция, по вполне понятным причинам, но даже если он поднимется по лестнице из подвала, выйдет из здания на улицу, это будет только начало. И мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю будет все время бежать вместе с ним, каким бы длинным ни был этот забег.

Но главное заключалось в том, что ни мистер Может-Они-Пойдут-На-Это, ни мистер Даже-Если-Я-Это-Сделаю не могли ему помочь. Они только отвлекали, являли собой иллюзии, созданные его мечущимся в поисках выхода разумом. С тем же успехом он мог придумать и третьего суб-Флетчера, мистера Может-Я-Сумею, и узнать его мнение. Все равно терять нечего. От него сейчас требовалось лишь одно: убедить своих палачей, что он об этом не подозревает.

Эскобар и Невеста Франкенштейна наговорились. Эскобар сунул сигарету в рот и грустно улыбнулся Флетчеру.

– Amigo[5]5
  Amigo – друг мой (исп.).


[Закрыть], вы лжете.

– Нет, – ответил Флетчер. – Зачем мне лгать? Или вы думаете, что я не хочу выбраться отсюда?

– Мы понятия не имеем, почему вы лжете. – Женщина пристально смотрела на него. – Мы понятия не имеем, почему вы вообще взялись помогать Нунесу. Некоторые говорили об американской наивности, я не сомневаюсь, она сыграла свою роль, но дело не только в ней. Впрочем, сейчас это не важно. Думаю, пора продемонстрировать нашу машину в действии. Хайнц?

Улыбаясь, Хайнц повернул рубильник своего агрегата. Раздалось мерное гудение, словно прогревался старый ламповый радиоприемник, вспыхнули три зеленые лампочки.

– Нет. – Флетчер попытался вскочить, думая, что он хорошо имитирует панику. А почему нет? Он же запаниковал или почти запаниковал. Конечно же, мысль, что Хайнц прикоснется к нему этим стальным дилдо[6]6
  Дилдо – фаллоимитатор, искусственный мужской половой орган.


[Закрыть], вызывала ужас. Но другая его часть, хладнокровная и расчетливая, знала, что ему придется выдержать хотя бы один электрический разряд. Конечно, цельного плана у него полностью не сложилось, но для реализации даже того, что было, предстояло выдержать хотя бы один электрический разряд. Мистер Может-Я-Сумею на этом настаивал.

Эскобар кивнул Рамону.

– Вы не можете этого сделать, я – американский гражданин и корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс», люди знают, где я.

Тяжелая рука опустилась на его левое плечо, усаживая на стул. В тот же самый момент ствол револьвера глубоко вошел в его правое ухо. От боли перед глазами Флетчера появились яркие точки, яростно заплясали. Он закричал, но как-то приглушенно. Потому что ему заткнули одно ухо. Да, да, заткнули одно ухо.

– Вытяните руку, мистер Флетчер, – приказал Эскобар. Он улыбался, не вынимая сигареты изо рта.

– Правую руку, – уточнил Хайнц. Стило он держал за резиновую рукоятку, как карандаш, его машина гудела.

Флетчер ухватился за край сиденья стула правой рукой. Он уже не знал, играл он свою роль или нет: грань, разделяющая игру и панику, исчезла.

– Делайте, что вам говорят. – Руки женщины лежали на столе, она наклонилась вперед, глаза горели мрачным огнем. – Делайте или я не отвечаю за последствия.

Флетчер начал разжимать пальцы, но, прежде чем успел поднять и вытянуть руку, Хайнц шагнул к нему и ткнул тупым наконечником стило в тыльную сторону ладони левой руки. Должно быть, он сразу нацелился на левую руку: она находилась с его стороны.

Что-то треснуло, негромко, как сломанная сухая ветка, и пальцы левой руки Флетчера сжались в кулак, так крепко, что ногти впились в ладонь. А потом пляшущая боль побежала вверх по руке, от запястья к предплечью, отставленному локтю, плечу и дальше, к шее, деснам. Он ее почувствовал зубами, пломбами. Стон сорвался с губ. Он прикусил язык и начал заваливаться набок. Ствол револьвера покинул ухо, Рамон подхватил его. Если б не подхватил, лежать Флетчеру на сером линолеуме.

Стило вернулось на столик на колесиках. В месте прикосновения, на третьей фаланге среднего пальца осталась красная горячая точка. Болело только там, но руку кололо, как иголками, а все мышцы продолжали подергиваться. Ужасные, крайне неприятные ощущения. Флетчер вполне серьезно подумал, что, пожалуй, застрелил бы собственную мать, лишь бы избежать еще одного касания стального дилдо. Атавизм, по разумению Хайнца. Он еще хотел написать об этом научную статью.

Хайнц наклонился к нему, губы разошлись в идиотской улыбке, обнажив зубы, глаза сверкали.

– Как вы можете описать свои ощущения? – воскликнул он. – Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать свои ощущения?

– Я умирал, – ответил Флетчер и не узнал собственного голоса.

Хайнц просиял, разве что не захлопал в ладоши.

– Да! И вы видите, он обмочился. Немного, чуть-чуть, но обмочился… и, мистер Флетчер…

– Хватит, – осекла его Невеста Франкенштейна. – Оставь его в покое. Дай нам поговорить о деле.

– И это была только четверть мощности. – В голосе Хайнца слышался благоговейный трепет. Он отступил на шаг, вновь сложив руки на груди.

– Мистер Флетчер, вы плохо себя вели, – упрекнул его Эскобар, взял окурок, оглядел его, бросил на пол.

«Сигарету, – думал Флетчер. – Сигарету, как хочется покурить». Разряд серьезно повредил руку, мышцы продолжали дергаться, на ладони он видел кровь, но при этом прочистились мозги, в него словно влилась дополнительная энергия. А чего удивляться, для того электрошоковая терапия и предназначалась.

– Нет… я хочу помочь…

Но Эскобар качал головой.

– Мы знаем, что Нунес придет в столицу. Мы знаем, что по пути он захватит радиостанцию, если сможет… а он скорее всего сможет.

– На время, – вставила Невеста Франкенштейна. – Только на время.

Эскобар покивал.

– Только на время. Вопрос дней, может, даже часов. Дело в том, что мы бросили вам кусок веревки, чтобы посмотреть, завяжете вы ее петлей или нет… и вы завязали.

Флетчер вновь сел прямо. Рамон отошел. Флетчер взглянул на тыльную сторону левой ладони и увидел отметину, похожую, но поменьше той, что видел на виске мертвого Томаса на фотографии. А рядом с ним стоял Хайнц, убивший его друга, стоял у своей машины, скрестив руки на груди, улыбаясь, возможно, думая о статье, которую собирался написать, с графиками и иллюстрациями, обозначенными фиг. 1 и фиг. 2, а может, кто знает, и фиг. 994.

– Мистер Флетчер?

Флетчер посмотрел на Эскобара и распрямил пальцы левой руки. Мышцы все подергивались, но интенсивность подергиваний спадала. Он подумал, что сможет воспользоваться рукой, когда придет время. А если Рамон и застрелит его, что с того? Пусть Хайнц смотрит, способна ли его машина оживлять мертвых.

– Вы нас слушаете, мистер Флетчер?

Флетчер кивнул.

– Почему вы горой за Нунеса? – спросил Эскобар. – Почему вы готовы страдать ради этого человека? Он нюхает кокаин. Если его революция победит, он объявит себя пожизненным президентом и будет продавать кокаин вашей стране. Он будет ходить к мессе по воскресеньям, а всю неделю трахать нанюхавшихся кокаина шлюх. И кто в итоге победит? Может, коммунисты. Может, «Юнайтед фрут». Только не народ, – говорил Эскобар тихо. В глазах стояла грусть. – Помогите нам, мистер Флетчер. По доброй воле. Не заставляйте нас выбивать из вас эту помощь. Не заставляйте нас вытягивать ее клещами. – Он смотрел на Флетчера из-под сросшихся бровей. Добрыми глазами кокер-спаниеля. – Вы все еще успеваете на рейс в Майами. В машине, если захотите, вам дадут выпить.

– Да, – кивнул Флетчер. – Я вам помогу.

– У него есть ракеты? – спросила она.

– Да.

– Много?

– Как минимум шестьдесят.

– Русские?

– Некоторые – да. Другие поступали в ящиках с израильской маркировкой, но, судя по надписям на самих ракетах, они японские.

Она кивнула, довольная услышанным. Эскобар улыбался во все тридцать два зуба.

– Где они?

– Везде. Вы не сможете захватить их в одном месте. Должно быть, с десяток в Ортисе. – Флетчер знал, что это не так.

– А Нунес? – спросила она. – Эль Кондор в Ортисе?

Она, разумеется, знала правильный ответ.

– Он в джунглях. Насколько мне известно, в провинции Белен. – Снова ложь. Нунеес находился в Кристобале, пригороде столицы, где Флетчер виделся с ним в последний раз. Возможно, он и сейчас там. Но если бы Эскобар и женщина знали об этом, сейчас бы его не допрашивали. Да и с чего им верить, что Нунес будет сообщать Флетчеру о своем местонахождении? В такой стране, где Эскобар, Невеста Франкенштейна и Хайнц – лишь трое из твоих врагов, станешь ли ты доверять свой истинный адрес корреспонденту-янки? Только если ты – loco[7]7
  Loco – сумасшедший (исп.).


[Закрыть]! И каким образом корреспондент-янки вообще влез в эту историю? На данный момент ответ на этот вопрос их не интересовал.