Текст книги "Воспламеняющая взглядом"

– Впереди по дороге наш агент, – сказал человек в шерстяном костюме, Джон Мэйо. – Парень – стукач. Он работает и на ОРУ, и на нас.

– Обыкновенная продажная шлюха, – произнес третий, и все трое нервно, возбужденно засмеялись. Они знали, что добыча близка, почти чувствовали запах крови. Третьего звали Орвил Джеймисон, но он предпочитал, чтобы его звали по инициалам – О’Джей или даже лучше – Живчик. Он подписывал все служебные бумаги этими инициалами. Однажды он даже подписался Живчик, а этот сукин сын Кэп сделал ему замечание. Да не устное, а вписанное в его личное дело.

– Думаете, они на Нортуэй, а? – спросил О’Джей.

Норвил Бэйтс пожал плечами.

– Либо на Нортуэй, либо они направились в Олбани, – сказал он. – Я поручил местному дурню отели в городе, потому что это его город, правильно?

– Правильно, – сказал Джон Мэйо. Они с Норвилом хорошо ладили. Давно. Со времен, когда проводили опыты в кабинете номер 70 в Джейсон-Гирни-Холле, а там, дружище, если кто-нибудь спросит, было страшновато. Джону не хотелось бы еще раз испытать что-нибудь подобное. Именно он пытался откачать парнишку, у которого случился сердечный приступ. Он служил медиком в начале войны во Вьетнаме и знал, как пользоваться дефибриллятором – по крайней мере в теории. На практике получилось не так хорошо, и парнишку они потеряли. В тот день двенадцать ребят получили «лот шесть». Двое умерли – парнишка с сердечным приступом и девчонка, она умерла через шесть дней в общежитии, судя по всему, от внезапной закупорки сосудов мозга. Двое других окончательно сошли с ума – тот парень, что ослепил себя, и девочка – ее парализовало от шеи и до ног. Уэнлесс сказал, что это чисто психологическое дело, но кой черт знает? Да, хорошенько поработали в тот день.

– Местный придурок берет с собой жену, – говорил Норвил. – Будто она ищет внучку. Ее сын убежал с девочкой. Какая-то неприятная история с разводом и всякое такое. Она не хочет без нужды сообщать полиции, но опасается, как бы сын не спятил. Если она хорошо сыграет, в городе не найдется ни одного ночного портье, который не сообщит ей, если эти двое снимают у него номер.

– Если хорошо сыграет, – сказал О’Джей. – Никогда не знаешь, чего ждать от этих непрофессионалов.

Джон сказал:

– Мы сворачиваем на ближайшем же пандусе, идет?

– Идет, – сказал Норвил. – Осталось три-четыре минуты.

– Они успели сюда спуститься?

– Успели, если скатились на задницах. Может, схватим, если они голосуют здесь на пандусе. А может, они срезали путь – перешли на другую сторону, на обочину. Будем ездить туда-сюда, пока не нападем на них.

– Куда это ты отправился, голубчик, лезь в машину, – сказал Живчик и засмеялся. Под левой рукой в наплечной кобуре у него висел «магнум-357». Он называл его «пушкой».

– Если они подхватили попутку, нам дьявольски не повезло, Норв, – сказал Джон.

Норвил пожал плечами:

– Всяко может быть. Сейчас четверть второго. Машин мало – бензин ограничен. Что подумает мистер бизнесмен, когда увидит, что дяденька с ребенком ловят попутку?

– Подумает, что дело дрянь, – сказал Джон.

– Очень может быть.

Живчик снова засмеялся. В темноте мерцала мигалка, обозначавшая въезд с пандуса на Нортуэй. О’Джей взялся за деревянную рукоятку «пушки». На всякий случай.

Мимо них проехал фургон, обдав холодным ветерком… А затем тормозные фонари ярко вспыхнули и он свернул на обочину примерно в пятидесяти ярдах от них.

– Слава Богу, – тихо сказал Энди. – Дай я поговорю, Чарли.

– Хорошо, папочка. – Голос ее звучал безразлично, под глазами снова появились черные круги. Фургон подавал назад, они шли ему навстречу. Голова Энди была словно медленно надувающийся свинцовый шар.

На боковой стенке изображены сцены из «Тысячи и одной ночи» – калифы, девицы, скрытые под кисейными чадрами, ковер, таинственным образом парящий в воздухе. Ковер, безусловно, должен был быть красным, но в свете ртутных фонарей на шоссе он казался темно-бордового цвета, цвета засыхающей крови.

Энди открыл дверцу, посадил Чарли. Затем влез сам.

– Спасибо, мистер, – сказал он. – Спасли нашу жизнь.

– Пожалуйста, – ответил водитель. – Привет, маленькая незнакомка.

– Привет, – еле слышно проговорила Чарли.

Водитель взглянул в боковое зеркальце, двинулся, все ускоряя ход, по обочине и затем въехал на основную магистраль. Когда Энди бросил взгляд через чуть склоненную голову Чарли, его охватило запоздалое чувство вины. Водитель был молодой человек, как раз из тех, мимо кого Энди всегда проезжал, когда они голосовали на обочине. Крупный, хотя и тощий, с большой черной бородой, которая кудрявилась до груди, в широкополой фетровой шляпе, выглядевшей как реквизит из кинофильма о враждующих деревенских парнях в Кентукки. От сигареты, похоже, самокрутки, что торчала в углу рта, поднималась струйка дыма. Судя по запаху, обычная сигарета: никакого сладковатого запаха конопли.

– Куда двигаешь, дружище? – спросил водитель.

– Во второй отсюда город, – ответил Энди.

– Гастингс-Глен?

– Точно.

Бородач кивнул:

– Наверное, бежишь от кого-то.

Чарли напряглась, и Энди успокаивающе положил ей на спину руку и легонько погладил, пока она снова не расслабилась. В голосе водителя он не уловил никакой угрозы.

– Судебный исполнитель в аэропорту, – сказал он.

Водитель усмехнулся – улыбка почти скрылась за его свирепой бородой, – вынул сигарету изо рта и осторожно выпихнул ее через полуоткрытое окно на ветер. Воздушный поток тут же поглотил ее.

– Наверно, что-нибудь связанное с этой маленькой незнакомкой, – сказал он.

– Не так уж и ошиблись, – проговорил Энди.

Водитель замолчал. Энди откинулся, стараясь успокоить головную боль. Она, казалось, застряла на том же нестерпимом до крика уровне. Было ли когда-нибудь так же плохо? Сказать невозможно. Каждый раз, когда она проходила, ему казалось, что хуже быть не могло. Не раньше чем через месяц он снова осмелится пустить в ход свой мысленный посыл. Он знал, что второй город по шоссе находится не так далеко, но сегодня на большее он не способен. Измучен до предела, что делать, подойдет и Гастингс-Глен.

– За кого болеешь, дружище? – спросил водитель.

– А?

– Чемпионат. «Священники Сан-Диего» в мировом чемпионате – как тебе нравится?

– Далеко оторвались, – согласился Энди. Его голос шел откуда-то издалека, подобно звону подводного колокола.

– Тебе неважно, дружище? Ты бледный.

– Голова болит, – сказал Энди. – Мигрень.

– Высокое давление, – уточнил водитель. – Усекаю. Остановитесь в отеле? Деньги нужны? Могу ссудить пятерку. Хотел бы и больше, да еду в Калифорнию, нужно экономить. Как Джоулсы в «Гроздьях гнева».

Энди благодарно улыбнулся:

– Думаю, управимся.

– Чудненько. – Бородач взглянул на задремавшую Чарли. – Симпатичная девчушка, дружище. Присматриваешь за ней?

– Как могу, – бросил Энди.

– Хорошо, – сказал водитель. – Так и запишем.

Гастингс-Глен оказался чуть побольше, чем разъезд на дороге: в этот час все светофоры работали как мигалки. Бородатый водитель в деревенской шляпе свернул на боковую дорогу, проехал через спящий городок, а затем по дороге номер 40 к мотелю «Грезы» – сооружению из красноватых досок перед полем убранной кукурузы, с розовато-красной неоновой вывеской на фасаде, которая периодически мигала в темноте несуществующим словом СВО О НО. По мере того как Чарли все глубже погружалась в сон, она все больше клонилась влево, пока ее голова не оказалась на затянутом в джинсы бедре водителя. Энди предложил подвинуть ее, но бородач замотал головой:

– Не беспокойся, дружище. Пусть спит.

– Не высадите ли нас чуть подальше? – спросил Энди. Думать было трудно, однако эта предосторожность возникла почти интуитивно.

– Не хочешь, чтобы портье узнал, что вы без машины? – Водитель улыбнулся. – Конечно, дружище. Но в таком месте они и ухом не поведут, даже если привалишь на самокате. – Колеса фургона давили гравий обочины. – Уверен, что не понадобится пятерка?

– Пожалуй, понадобится, – сказал Энди неуверенно. – Не напишете мне свой адрес? Я перешлю.

Водитель снова усмехнулся.

– Мой адрес – «в пути», – сказал он, доставая бумажник. – Но ты ведь когда-нибудь можешь опять увидеть мое счастливое улыбающееся лицо, правда? Кто знает. Держи пятерку, дружище. – Он вручил купюру Энди, и тот вдруг заплакал – негромко, но заплакал.

– Не надо, дружище, – ласково сказал водитель. Он легонько коснулся шеи Энди. – Жизнь коротка, а боль длится долго, и мы все живем на этой земле, чтобы помогать друг другу. Философия Джима Полсона из комикса в сжатом виде. Береги маленькую незнакомку.

– Обязательно, – сказал Энди, вытирая глаза. Он положил пятидолларовую бумажку в карман своего вельветового пиджака.

– Чарли, малышка? Проснись! Осталось недолго.

Тремя минутами позже полусонная Чарли стояла на земле рядом с ним, а он смотрел, как Джим Полсон проехал вперед к закрытому ресторану, развернулся и направился мимо них к автостраде. Энди поднял руку. Полсон в ответ поднял свою. Старый фургон марки «форд» с арабскими сказками на борту: джиннами, великими визирями и таинственным ковром-самолетом. Будь счастлив в Калифорнии, парень, пожелал Энди, и они с Чарли направились к мотелю «Грезы».

– Ты подожди меня снаружи, чтобы тебя не видели, – сказал Энди. – Хорошо?

– Хорошо, папочка, – прошептала она очень сонным голосом.

Он оставил ее у вечнозеленого куста, подошел к двери и позвонил. Спустя минуты две появился человек средних лет в банном халате. Протерев очки, он открыл дверь и впустил Энди, не проронив ни слова.

– Не могу ли я получить номер в конце левого крыла? – спросил Энди. – Я там припарковался.

– В это время года можете снять заднее крыло целиком, – сказал ночной портье и показал в улыбке полный рот желтых вставных зубов. Он дал Энди напечатанную анкету и ручку с рекламой каких-то товаров на ней. Снаружи проехала машина, свет ее фар сначала нарастал, потом уменьшился.

Энди подписался в анкете как Брюс Розелл. Брюс ехал на «веге» 1978 года, нью-йоркской, номерной знак ЛМС-240. Мгновение он смотрел на графу ОРГАНИЗАЦИЯ/КОМПАНИЯ и затем по какому-то внезапному наитию (насколько могла позволить его разламывающаяся голова) написал: «Объединенная американская компания торговых автоматов». И подчеркнул НАЛИЧНЫМИ в графе о форме оплаты.

Еще одна машина проехала мимо.

Дежурный подписал анкету и убрал ее.

– Итого семнадцать долларов и пятьдесят центов.

– Не возражаете против мелочи? – спросил Энди. – У меня не было возможности обменять деньги в банке, а я таскаю с собой фунтов двадцать мелочи. Не люблю ездить на вызовы по деревенским дорогам.

– Мелочь тратится так же быстро. Не возражаю.

– Спасибо. – Энди полез в боковой карман, пальцами отстранил пятидолларовую бумажку и вытащил полную пригоршню четвертаков, пятаков и десятицентовиков. Он сосчитал четырнадцать долларов, достал еще мелочи и добавил до нужной суммы. Дежурный уложил монеты в аккуратные столбики, потом смахнул их в нужные отделения кассового аппарата.

– Знаете, – сказал он, задвигая ящик и с надеждой глядя на Энди. – Я скошу пять долларов со стоимости вашей комнаты, если вы почините автомат по продаже сигарет. Он уже неделю не работает.

Энди подошел к стоящему в углу автомату, сделал вид, что осматривает его, и затем вернулся.

– Не наша марка, – сказал он.

– О черт. Ладно. Спокойной ночи, дружище. Лишнее одеяло найдете на полке в шкафу, если понадобится.

– Хорошо.

Энди вышел. Под ногами хрустел, ужасающе громыхая в ушах, гравий. Он подошел к вечнозеленому кустарнику, у которого оставил Чарли, но ее там не было.

– Чарли?

Ответа не последовало. Он переложил ключ от номера на длинном зеленом пластиковом шнурке из одной ладони в другую: обе мигом вспотели.

– Чарли?

Ответа по-прежнему не было. Он мысленно вернулся назад, и теперь ему казалось, что проезжавшая машина приостановилась, пока он заполнял регистрационную карточку. Может, то была зеленая машина?!

Сердце начало учащенно биться, вгоняя в череп болевые импульсы. Он пытался сообразить, что же ему делать, если Чарли тут нет, но думать не мог. Очень болела голова. Он…

Из глубины кустарника раздался низкий звук, храп. Звук такой знакомый. Он бросился туда. Галька так и вылетала из-под ботинок. Жесткие вечнозеленые ветви царапали ноги и задирали полы его вельветового пиджака.

Чарли лежала на боку по соседству с лужайкой перед мотелем, коленки чуть не у подбородка, руки – между ними. Спала глубоким сном. Энди постоял с закрытыми глазами какое-то мгновение и разбудил ее, как он надеялся, в последний раз за ночь. Такую длинную, длинную ночь.

Ее ресницы дрогнули, и она взглянула на него.

– Папочка? – спросила она невнятно, все еще в полусне. – Я ушла, как ты сказал, чтобы меня не видели.

– Знаю, малышка, – сказал он. – Знаю, что ушла, пойдем. Пойдем спать.

Через двадцать минут они лежали в широкой постели номера 16. Чарли спала, ровно дыша. Энди засыпал, лишь равномерный стук в голове не давал уснуть. Да еще вопросы.

Они в бегах уже около года. Представить такое почти невозможно, может, потому, что не всегда было похоже, что они скрываются, во всяком случае, не в Порт-Сити, штат Пенсильвания. В Порт-Сити Чарли пошла в школу. Как можно считаться в бегах, если ты работаешь, а дочь ходит в первый класс? Их чуть не схватили в Порт-Сити, не потому, что те оказались особенно прыткими (хотя и чертовски упорными, это здорово пугало Энди), а потому, что Энди совершил роковую ошибку: позволил себе на время забыть, что они с дочкой беглецы.

Больше этого не случится.

Как близко те? Все еще в Нью-Йорке? Если бы можно было этому поверить: они не записали номера такси, они все еще разыскивают его. Более вероятно, что они в Олбани, ползают по аэропорту, как червяки по куче мясных отбросов. Гастингс-Глен? Может, к утру. А может, и нет. Не нужно, чтобы паранойя брала верх над здравым смыслом.

Я заслуживаю этого! Я заслуживаю, чтобы за мной гнался автомобиль. Я подожгла того человека!

Его собственный голос отвечал: Могло быть и хуже. Ты могла обжечь его лицо.

Голоса в комнате с привидениями.

И еще ему пришло в голову. Предполагается, что он приехал на «веге». Наступит утро, и ночной портье не увидит «веги», припаркованной у номера 16. Подумает ли он просто, что человек из «Объединенной компании торговых автоматов» уехал? Или начнет выяснять? Энди сейчас ничего поделать не может. Он полностью выжат.

Мне показалось, что он какой-то странный. Выглядел бледным, больным. Платил мелочью. Сказал, что работает в компании торговых автоматов, однако не смог исправить сигаретный автомат в вестибюле.

Голоса в комнате с привидениями.

Он повернулся на бок, прислушиваясь к медленному, ровному дыханию Чарли. Он думал, что они схватили ее, но она лишь забралась подальше в кусты. Чтобы не видели. Чарлин Роберта Норма Макги, Чарли со времени… ну, всегда. Если они схватят тебя, Чарли, я не знаю, что сделаю.

И еще один голос шестилетней давности, голос Квинси, его соседа по комнате в общежитии.

Тогда Чарли был годик, и они, конечно же, знали, что она не обычный ребенок. Ей исполнилась всего одна неделя, и Вики положила ее в их кровать, потому что, когда ее оставили в детской кроватке, подушка начала… ну, начала тлеть. В ту ночь они навсегда убрали ее кроватку, не разговаривали друг с другом в страхе, страхе таком огромном и необъяснимом, что невозможно было его высказать. Подушка настолько разогрелась, что обожгла ей щечку, и она проплакала всю ночь, несмотря на лекарство, которое Энди нашел в медицинском шкафчике. Ну и сумасшедший же дом был весь первый год, сплошной бессонный страх. Мусорная корзинка загоралась, когда опаздывали давать ей бутылочку с молоком; однажды запылали занавески, и если бы Вики не было в комнате…

В другой раз она упала с лестницы, и это заставило его позвонить Квинси. Она тогда уже ползала и вполне могла, опираясь на руки и коленки, взбираться по ступенькам и таким же образом спускаться. В тот день Энди сидел с ней; Вики пошла с одной из подруг к «Сентерс» за покупками. Она колебалась – идти ли. Энди пришлось чуть ли не выставить ее за дверь. В последнее время она выглядела чересчур замотанной, слишком усталой. В ее глазах было что-то такое, что напоминало ему рассказы времен войны об усталости после боя.

Он читал в гостиной, около лестницы. Чарли ползала вверх и вниз. На ступеньках сидел плюшевый медвежонок. Отцу, конечно, следовало убрать его, но каждый раз, поднимаясь, Чарли обходила его, и Энди успокоился – так же, как потом его убаюкала их размеренная жизнь в Порт-Сити.

Когда она спускалась в третий раз, то задела ножкой за медвежонка и – бах, трах – слетела вниз, заревев от испуга и негодования. Ступеньки были покрыты ковровой дорожкой. У Чарли не появилось ни малейшей царапины – Бог оберегает пьяниц и малых детей, говаривал Квинси. Энди, впервые в тот день подумав о Квинси, кинулся к ней, поднял, прижал к себе, бормоча какую-то чепуху, а потом осматривал ее, пытаясь обнаружить следы крови или вывихнутый сустав, признак сотрясения. И…

И вдруг почувствовал, как нечто пронеслось мимо – какой-то незримый, невероятный сгусток смерти вырвался из головы дочери. Энди ощутил его, словно дуновение разогретого воздуха от быстро идущего поезда подземки в летнюю пору, когда стоишь, может быть, чересчур близко к краю платформы. Мягкое, беззвучное движение теплого воздуха… и затем игрушку охватил огонь. Медвежонок сделал больно Чарли – Чарли сделает больно медвежонку. Взвилось пламя, и на какую-то долю секунды, пока он обугливался, Энди сквозь марево огня увидел его черные глаза-пуговки, а огонь лизал уже дорожку на ступеньках, где упал медвежонок.

Энди опустил дочку на пол, побежал за огнетушителем, висевшим на стене рядом с телевизором. Они с Вики не обсуждали, на что способна их дочь, – бывали времена, когда Энди хотел поговорить, но Вики не хотела ничего слышать; она избегала этой темы с истерическим упорством, говоря, что ничего ненормального в Чарли нет, нет ничего ненормального, – но в доме появились огнетушители – никто ничего не говорил и не обсуждал. Они появились без обсуждений, почти с той же таинственностью, как расцветают одуванчики на стыке весны и лета. Они не обсуждали, на что способна Чарли, но по всему дому висели огнетушители.

Он схватил ближайший из них, ощущая сильный запах тлеющего ковра, и ринулся к лестнице… И все же у него хватило времени вспомнить ту историю, которую он прочитал, будучи ребенком, «Прекрасная жизнь» какого-то парня по имени Джером Биксби; она рассказывала о маленьком ребенке, который поработил своих родителей с помощью своей сверхъестественной силы, держа их в вечном страхе; это было нескончаемым кошмаром, где за каждым углом подстерегала смерть, и вы не знали… не знали, когда приступ охватит ребенка.

Чарли ревела, сидя на попке у нижней ступеньки.

Энди резко повернул ручку огнетушителя и стал поливать пеной пламя, заглушив его. Он подхватил медвежонка, шерсть которого покрылась точками, пятнами, хлопьями пены, и отнес его вниз.

Ненавидя себя, но как-то интуитивно понимая, что сделать это нужно, необходимо провести черту, преподать урок, он почти что прижал медвежонка к испуганному, заплаканному лицу орущей Чарли. Ох ты, сукин сын, думал в отчаянии он, почему бы тебе не пойти в кухню, не взять нож и не сделать по порезу на каждой ее щеке? Пометить ее таким образом? И его мысль заклинилась на этом. Шрамы. Да. Именно это он должен сделать. Выжечь шрам в ее душе.

– Тебе нравится, как выглядит медвежонок? – заорал он. Медвежонок почернел, и его тепло в руке было теплом остывающего куска угля. – Тебе нравится, что он обожжен и ты не сможешь с ним больше играть, Чарли?

Чарли ревела благим матом, кожа ее покрылась красными и белыми пятнами, она всхлипывала сквозь слезы:

– Па-аа! Медвежонок! Мой медве-е-жо…

– Да, медвежонок, – сказал Энди сурово. – Он сгорел, Чарли. Ты сожгла медвежонка. А раз ты сожгла медвежонка, ты можешь сжечь и мамочку. Папочку. Больше… никогда этого не делай! – Он наклонился, не касаясь ее. – Не делай этого, потому что это Плохой поступок.

– Па-а-аа…

Какое еще наказание он мог придумать, чем еще напугать, чем внушить ужас? Поднял ее, обнял, ходил с ней туда-сюда, пока – совсем нескоро – ее рыдания не перешли во всхлипывания и сопение. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу. Он положил ее на тахту, направился к телефону и позвонил Квинси. Квинси не хотел разговаривать. Тогда, в 1975 году, он служил в большой авиастроительной корпорации, и рождественские открытки, которые он каждый год посылал семье Макги, сообщали, что работает он вице-президентом, ответственным за душевное спокойствие персонала. Когда у людей, делающих самолеты, возникают проблемы, считается, что им следует идти к Квинси. Квинси должен разрешить их проблемы – чувство отчужденности, утраты веры в себя, может, просто чувство, что работа обесчеловечивает их, – и, вернувшись к конвейеру, они не привернут винтик вместо шпунтика, и потому самолеты не будут разбиваться, и планета будет спасена для демократии. За это Квинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. «И мне ничуть не совестно, – писал он. – Считаю это небольшой платой за то, что почти в одиночку держу Америку на плаву».

Таков был Квинси, как всегда ироничный и скорый на шутку. Однако ничего ироничного или шутливого не было в их разговоре, когда Энди позвонил из Огайо, а его дочка спала на тахте и запах сожженного медвежонка и подпаленного ковра бил в нос.

– Я кое-что слышал, – сказал наконец Квинси, когда понял, что Энди не отпустит его просто так. – Иногда люди подслушивают телефоны. Мы живем в эру уотергейта.

– Я боюсь, – сказал Энди. – Вики испугана. И Чарли испугана тоже. Что ты слышал об этом, Квинси?

– Некогда провели эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек, – сказал Квинси. – Около шести лет назад. Помнишь?

– Помню, – угрюмо буркнул Энди.

– Немногие из двенадцати остались в живых. Четверо, как я слышал последний раз. Двое поженились.

– Да, – сказал Энди, почувствовав, как внутри нарастает ужас. Осталось только четверо? О чем говорит Квинси?

– Насколько я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. – Голос Квинси, слабый, прошедший через две тысячи миль по телефонному кабелю, через соединительные подстанции, через ретрансляционные пункты и телефонные узлы в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове, через миллион точек, где можно его подслушать.

– Правда, – сказал Энди, пытаясь говорить спокойно. И подумал о Вики, которая иногда включала радио или выключала телевизор, не подходя к ним; Вики, очевидно, даже не сознавала, что делает такое.

– Да, правда, – звучал голос Квинси. – Он – как бы это сказать – документально подтвержденный факт. У него болит голова, если он часто экспериментирует, но он может делать подобные вещи. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не может открыть, и замком, который он не может согнуть. Они проводят над ним опыты. Он гнет ключи. Он запирает двери. И, насколько я понимаю, он почти безумен.

– О… Боже… – едва слышно произнес Энди.

– Он участвует в таких опытах во имя мира, так что ничего страшного, если он сойдет с ума, – продолжал Квинси. – Он сойдет с ума, чтобы двести двадцать миллионов американцев оставались в безопасности, свободными. Понимаешь?

– Да, – прошептал Энди.

– Что сказать о тех двоих, которые поженились? Ничего. Насколько известно, они мирно живут в каком-то тихом среднеамериканском штате вроде Огайо. Возможно, их ежегодно проверяют: не сгибают ли они ключи, не закрывают ли двери, не прикасаясь к ним, не демонстрируют ли маленькие психологические трюки на местном карнавале в пользу страдающих мускульной дистрофией. Хорошо, что эти люди не могут делать ничего подобного, правда, Энди?

Энди закрыл глаза и вдохнул запах сгоревшей ткани. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала туда и отползала. А если Вики в этот момент гладила, стоило ей взглянуть на дверцу – и та сама закрывалась, притом Вики не понимала, что делает нечто необычное. Так случалось иногда. Иногда так не получалось: ей приходилось оставлять глаженье и закрывать дверцу холодильника самой (или выключать радио, или включать телевизор). Вики не могла сгибать ключи, или читать мысли, или висеть в воздухе, или поджигать предметы, или предсказывать будущее. Иногда она могла закрыть дверь, находясь в другом конце комнаты, – это был верх ее возможностей. Иногда после подобных действий Энди замечал, что она жалуется на головную боль или боли в животе, но он не знал, была ли это непосредственная реакция или какое-то глухое предостережение со стороны ее подсознания. Во время месячных ее способности немного возрастали. Но они были такими незначительными и проявлялись так редко, что Энди считал их нормальными. Что же касается его самого… ну, он мог мысленно подталкивать людей. Какого-то названия этому не существовало; вероятно, ближе всего подходит самогипноз. Часто прибегать к этому он не мог – начинала болеть голова. Большую часть времени он совершенно забывал о своей необычности, а по сути, не был уже нормальным после того эксперимента в Джейсон-Гирни-Холле.

Он закрыл глаза и на темном фоне под веками увидел похожее на запятую пятно и несуществующие слова COR OSUM.

– Да, это хорошо, – продолжал Квинси, словно Энди согласился. – А то они могут поместить их в две маленькие комнатки, где они будут не разгибая спины работать во имя безопасности и свободы двухсот двадцати миллионов американцев.

– Это хорошо, – согласился Энди.

– Что касается тех двенадцати человек, – сказал Квинси, – они, может, дали тем двенадцати лекарство, действие которого сами не предвидели. Может быть, кто-то – некий сумасшедший доктор – намеренно ввел их в заблуждение. Или, может, он думал, что вводит их в заблуждение, а на самом деле они руководили им. Не имеет значения.

– Не имеет.

– В итоге тем двенадцати дали снадобье, и оно, возможно, несколько изменило их хромосомы. А может, сильно изменило. Да кто знает? Может, двое из них поженились, решили завести ребеночка, и, может, ребеночек приобрел нечто большее, чем ее глаза и его рот. Не заинтересует ли тех этот ребенок?

– Думаю, заинтересует, – сказал Энди, напуганный до такой степени, что ему трудно было говорить. Он уже решил, что не скажет Вики о разговоре с Квинси.

– Представь: берешь лимон, он замечателен, и берешь пирожное меренгу, тоже замечательное, но, если смешать их, получится… блюдо с совершенно новым вкусом. Уверен, им хотелось бы посмотреть, на что способен этот ребенок. Они только хотели бы заполучить его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, не поможет ли он сохранить демократию на планете. И, пожалуй, это все, что я хотел сказать, старина, вот только еще… не возникай!

Голоса в комнате, полной привидений.

Не возникай.

Он повернул голову на подушке и посмотрел на Чарли: она крепко спала. Чарли, дитя, что нам делать? Куда деться, чтобы нас оставили в покое? Чем все кончится?

Ответа на вопросы не было.

Наконец он уснул, а в это время неподалеку в темноте сновала зеленая машина все еще в надежде найти крупного широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и маленькую девочку со светлыми волосами в красных брючках и зеленой блузке.