Текст книги "Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас"

Проанализировав данные, Уиннери обнаружил: чем дольше пилоты оставались без сознания, тем ближе они были к смерти мозга. И чем ближе они были к смерти мозга, тем вероятнее было превращение внетелесного опыта в околосмертный. Впервые удалось найти твердые доказательства того, о чем давно подозревали: что эти два состояния не отдельные феномены, а две точки одного континуума.

Уиннери также обнаружил, что, если перегрузки нарастают постепенно, следствием этого может стать потеря периферического зрения. «Сначала происходит частичная, а затем и полная потеря зрения, – говорит он. – И это имеет смысл. Мы знаем, что затылочная доля мозга [управляющая зрением] хорошо защищена. Возможно, она продолжает функционировать, когда из-за нарушения кровообращения перестают поступать сигналы от глаз». Кроме того, приходя в себя, пилоты сообщали, что испытывали чувство покоя и безмятежности. Другими словами, процесс постепенной потери зрения напоминает безмятежное движение по туннелю, во многом напоминающее то, о чем рассказывают люди, описывающие околосмертный опыт.

Простейший вывод, напрашивающийся из этих исследований, заключается в том, что речь идет о совершенно нормальных физических процессах, происходящих в необычных обстоятельствах. Как только ученые отмели традиционный диагноз, объяснявший эти состояния бредом, и начали выискивать биологические корреляции, перед ними открылись бескрайние просторы возможностей. Сдавление зрительного нерва может вызывать потерю периферического зрения. Возникающее при этом чувство эйфории может объясняться выделением в мозге дофамина и эндорфинов, повышенный уровень серотонина может вызывать яркие галлюцинации – все это гипотезы, которые никто непосредственным образом не проверял.

Ученые исследовали не причины, а, по существу, симптомы и последствия около смертного опыта. Ван Ломмель провел масштабное психологическое тестирование пациентов, переживших остановку сердца. У тех из них, кто имел околосмертный опыт, обнаружилось более глубокое проявление самосознания, социальной ответственности и религиозности. Затем ван Ломмель повторил тестирование два года спустя, и выяснилось, что все пациенты, имевшие околосмертный опыт, полностью сохранили свои воспоминания о нем, тогда как в памяти остальных события, имевшие место двумя годами ранее, в значительной степени стерлись. Ученый также обнаружил, что те, кто имел околосмертный опыт, проявляют больше веры в загробную жизнь и меньше боятся смерти, тогда как на других случившееся с ними произвело прямо противоположное воздействие. Восемь лет спустя ван Ломмель вновь повторил процедуру тестирования и обнаружил, что те эффекты, которые проявились с самого начала, за прожитые годы только усилились и стали более выраженными. Пациенты, имевшие околосмертный опыт, проявляли больше сострадания к другим и большую эмоциональную уязвимость, чем обычные люди, зачастую наблюдались свидетельства более развитой интуиции. Эти люди все так же мало боялись смерти и все так же сильно верили в загробную жизнь.

Морс, проводя повторные исследования с детьми, обнаружил сходные долгосрочные последствия околосмертного опыта. Чтобы обеспечить максимальную достоверность полученных результатов, он также провел отдельное исследование с пожилыми людьми, имевшими около смертный опыт в раннем детстве и дожившими до старости. «Результаты в обеих группах были примерно одинаковые, – говорит Морс. – Все люди, имевшие околосмертный опыт, – независимо от того, десять им лет или пятьдесят, – были абсолютно убеждены в том, что их жизнь имеет определенный смысл и что существует универсальная, объединяющая сила любви, которая и придает ей этот смысл. По сравнению с контрольной группой они проявляли более позитивное отношение к жизни, меньше боялись смерти, жертвовали больше денег на благотворительность и принимали меньше лекарств. Наблюдаемые факты не допускают никакой другой трактовки. То, что эти люди пережили, в буквальном смысле преобразило их».

4

В середине 1990-х годов исследования Мелвина Морса привлекли внимание Уиллоби Бриттон, которая в то время работала над докторской диссертацией в Аризонском университете и проявляла особый интерес к теме посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Бриттон знала, что та или иная форма ПТСР развивается у многих людей, слишком близко видевших смерть, однако этим почему-то не страдают те, кто имел околосмертный опыт; иными словами, люди, имевшие около смертный опыт, нетипично реагируют на угрожающие жизни события, вызывающие у большинства других людей тяжелую психологическую травму.

Бриттон также знала об исследованиях легендарного нейрохирурга и специалиста по эпилепсии Уайлдера Пенфилда, проводившихся в 1950-е годы. Пенфилд, один из титанов современной нейронауки, обнаружил, что возбуждение правой височной доли (расположенной точно над ухом) слабым электрическим током вызывает внетелесные переживания, яркие галлюцинации (среди прочего, человек слышит небесную музыку) и нечто вроде панорамных воспоминаний, что можно сравнить с таким аспектом околосмертного опыта, как проносящиеся в памяти эпизоды прожитых лет жизни. Это помогло объяснить, почему для людей, страдающих эпилепсией, локализованной в правой височной доле, характерна чрезвычайная религиозность. А учитывая открытия Уиннери, связанные с гипоксией мозга, существует возможность того, что внетелесные «сновидения» пилотов были связаны с теми самыми моментами, когда приток крови в правую височную долю был сильно нарушен.

Бриттон высказала гипотезу, что характер возбуждения мозга во время околосмертных переживаний может быть такой же, что и при эпилепсии с очагом в правой височной доле. Самым простым способом проверить эту гипотезу был мониторинг мозговых волн во время сна. Поэтому Бриттон собрала группу из двадцати трех человек, имевших около смертный опыт, и контрольную группу из двадцати трех человек, такого опыта не имевших. Испытуемые были подключены к электроэнцефалографу, который фиксировал все, что происходило у них в мозге, пока они спали.

Когда эксперимент закончился, Бриттон попросила специалиста по эпилепсии из Аризонского университета проанализировать полученные результаты. Анализ показал, что люди, имевшие околосмертный опыт, отличались от контрольной группы по трем параметрам: необычно высокая активность височной доли мозга, меньшие потребности в сне и значительно более быстрый переход в фазу быстрого сна. Это было удивительное открытие.

Анализируя данные, Бриттон обнаружила доказательства того, что околосмертный опыт вызывает перепрограммирование мозга: в 22 процентах случаев наблюдалась синхронизация в височных долях, то есть в мозге происходило то же самое, что при височной эпилепсии со всеми присущими ей мистическими переживаниями. «Двадцать два процента кому-то может показаться цифрой небольшой, – говорит Бриттон, – но на самом деле речь идет о невероятно большой цифре, которую случайным стечением обстоятельств никак не объяснишь».

Еще более важная информация касалась режима сна испытуемых. «Момент, когда человек переходит в фазу быстрого сна, является фантастически надежным индикатором депрессивных тенденций, – говорит Бриттон. – В такого рода исследованиях мы добились больших результатов. Если взять сто человек и изучить характер их сна, то по скорости наступления фазы быстрого сна можно с большой надежностью предсказать, кто из них в течение следующего года будет страдать от депрессии».

У нормального человека фаза быстрого сна наступает через 90 минут. У людей, страдающих депрессией, она наступает в течение 60 минут или раньше. В обратную сторону этот метод тоже работает. У счастливых людей фаза быстрого сна наступает примерно через 100 минут. Бриттон обнаружила, что у большинства участников эксперимента, которые имели околосмертный опыт, фаза быстрого сна наступала примерно через 110 минут. А это свидетельствует о крайней степени удовлетворенности жизнью и поддерживает гипотезу, что такие странные состояния сознания оказывают трансформирующее воздействие на личность человека.

5

Морс, ван Ломмель и Бриттон не единственные исследователи, изучавшие трансформирующую силу мистического опыта. Совсем наоборот. Последние 15 лет технологии сканирования мозга продолжали стремительно совершенствоваться, что побудило многих ученых приступить к изучению нейробиологии мистических переживаний, будь то внетелесный, околосмертный опыт или что-то еще. Пожалуй, наибольшую известность на этом поприще приобрели двое представителей Пенсильванского университета: нейробиолог Эндрю Ньюберг (ныне возглавляющий научно-исследовательский отдел Центра интегративной медицины имени Мирны Брайнд при Университете Томаса Джефферсона) и нейропсихиатр Юджин д’Аквили (ныне покойный).

В конце 1990-х годов Ньюберг и д’Аквили предприняли попытку расшифровать состояние космического единства – одно из самых известных мистических переживаний, ощущение единения со всем сущим. Эта концепция находит отражение практически во всех мировых духовных традициях. Например, в тибетском буддизме медитирующие монахи достигают состояния абсолютного единого бытия, то есть ощущают себя одним целым со Вселенной. Католические монахини тоже растворяются в экстатической молитве, соединяясь с Богом. Этот опыт единения на самом деле настолько распространен, что Олдос Хаксли назвал его «вечной философией» – одним из краеугольных камней всех духовных традиций.

Чтобы основательно исследовать этот краеугольный камень, Ньюберг и д’Аквили сканировали мозговую активность медитирующих тибетских монахов и молящихся францисканских монахинь при помощи томографа, делая снимки их мозга в тот самый момент, когда они сообщали о достижении единства. Это был первый пример использования новейших технологий сканирования мозга в надежде запечатлеть духовные материи. Но далеко не последний.

Исследователи обнаружили заметное снижение активности в правой теменной доле коры головного мозга, которая являет собой критически важную часть навигационной системы мозга, помогая нам ориентироваться и лавировать в пространстве, правильно оценивая углы и расстояния. Но чтобы строить правильные оценки, правая теменная доля должна уметь четко очерчивать границы нашего «я» – это позволит нам ясно понимать, где заканчивается наше тело и начинается внешний мир. (Стоит отметить, что эта граница достаточно подвижная, чем и объясняется то, что слепые «чувствуют» тротуар кончиком трости, а теннисисты «чувствуют» ракетку как продолжение своей руки.)

Томография показала, что вследствие сильной концентрации правая теменная доля временно утрачивает способность обрабатывать информацию. И это оказывает мощное воздействие. Ньюберг поясняет: «Когда вы не можете больше провести черту и сказать, что вот здесь “я” заканчивается и начинается внешний мир, мозг делает вывод – ему ничего другого не остается, – что в это самое мгновение вы становитесь единым целым со всем, что существует».

Это открытие знаменует целое море перемен. Раньше достаточно было сообщить врачу, что вы ощущаете единство со всем окружающим миром, чтобы угодить в психушку. Ньюберг же продемонстрировал, что это ощущение реально существует и может быть обнаружено и измерено. Но это было только одно из открытий.

Сканирование мозга монахов также показало, что, когда активность теменной доли спадает, активизируются те участки правой височной доли, которые, как показал Уайлдер Пенфилд, вызывают глубокие религиозные чувства, внетелесные переживания и яркие галлюцинации. Обнаружилось также, что аналогичный эффект достигается некоторыми религиозными ритуалами, например сопровождающимися ритмичным барабанным боем и повторяющимися песнопениями.

Все эти открытия перекликаются с исследованиями Морса, Бриттон и ван Ломмеля, помогая объяснить некоторые из наиболее загадочных внетелесных переживаний, например когда пилотам кажется, что они парят за пределами самолета. Внимание этих пилотов настолько же сконцентрировано на приборах, насколько внимание медитирующих монахов сконцентрировано на мантрах. Звук двигателей при этом служит таким же ритмичным фоном, каким барабанный бой является для шаманов. По мнению Ньюберга, когда складываются подходящие условия, этих двух факторов оказывается достаточно, чтобы вызвать такой уровень активности височной доли мозга, который необходим для «запуска» внетелесных переживаний.

Еще один исследователь, изучающий этот вопрос, – Майкл Персинджер, нейробиолог из Лаврентийского университета (Канада). С помощью специального шлема, создающего слабое направленное магнитное поле, оказывалось воздействие на мозг более чем 900 добровольцев, преимущественно студентов. Когда под влиянием магнитного поля височные доли активизировались, участники эксперимента переживали те же мистические феномены, которые свойственны эпилептикам, медитирующим монахиням и, как свидетельствует мой личный опыт, парашютистам.

Итогом всей этой работы стала растущая убежденность ученых в том, что наш мозг запрограммирован на мистические переживания. Это ни в коем случае не служит, как поспешили заявить некоторые исследователи, доказательством существования или несуществования Бога, а лишь доказывает, что переживания, о которых идет речь, так же реальны, как и любые другие, и что духовные феномены имеют под собой биологическую основу.

Разумеется, по мере совершенствования технологий сканирования и измерения эта биологическая основа будет приобретать все более ясные черты. Это само по себе может иметь глубокие последствия. Внетелесный опыт, околосмертный опыт, космическое единство – все это фундаментальные мистические переживания, лежащие в основе крупнейших мировых религиозных традиций; те самые феномены, на которых базируется вся наша духовность. Однако то, куда все эти исследования могут нас завести, несколько пугает.

Шлем Персинджера доказывает, что эти мистические переживания поддаются не только декодированию, но и воспроизведению. Разумеется, на сегодняшний день воспроизвести такие феномены удается только в лабораторных условиях, но то, что поначалу выглядит чисто научным опытом, далеким от реальной жизни, рано или поздно обязательно находит коммерческое применение. Это означает, что в будущем, и, скорее всего, не столь уж отдаленном, появятся общедоступные устройства – мозговые стимуляторы или средства погружения в виртуальную реальность либо некие комбинации того и другого, обеспечивающие потребителям прямой доступ в мир сверхъестественных явлений. Для этого вам не потребуется уходить в монастырь, участвовать в качестве добровольцев в научных экспериментах и даже прыгать с парашютом. Скоро такие переживания станут доступны в форме видеоигр.

Аминь.

Следующая стадия эволюции

Об эволюции вы наверняка наслышаны. И наверняка осведомлены о том, что это процесс очень медленный. При этом неважно, говорим ли мы о дарвиновском градуализме или о теории прерывистого равновесия Стивена Джея Гулда (ее мы подробнее обсудим ниже), поскольку один тезис данных теорий общий: эволюция занимает очень много времени.

Так было всегда, но это не значит, что так будет всегда. Перемены, о которых пойдет речь в этой главе, занимают отнюдь не миллионы, а всего лишь десятки лет. Кроме того, это перемены куда более радикальные, чем все, что было ранее. И ни один из этих трендов не выказывает признаков замедления. Совсем наоборот. А это означает, по мнению многих, что эра гомо сапиенс подходит к концу. Мы значительно ускорили эволюционный процесс, результат чего скоро скажется на нас как на виде. Скоро мы станем чем-то совсем другим.

1

В 1958 году экономисты из Гарвардского университета Альфред Конрад и Джон Майер опубликовали книгу, доказывавшую экономическую эффективность рабовладения, прочитав которую экономист из Чикагского университета Роберт Фогель не мог молчать. Фогель был белый, но у него была чернокожая жена. Очень чернокожая. «Когда я преподавал в Гарварде, – вспоминает Фогель, – она повесила на двери нашего дома табличку, где было сказано: “Не огорчайтесь, если вы не такие чернокожие, как я. Не всем так везет при рождении”».

Неудивительно, что Фогель решил доказать неправоту Конрада и Майера.

На решение этой задачи он потратил 10 лет. В своих ранних работах Фогель заложил основы новой научной дисциплины – клиометрики, которую называют также экономической историей и которая характеризуется применением тщательного статистического анализа в исторических исследованиях (в 1993 году за развитие этого научного направления он был удостоен Нобелевской премии). Затем, работая в содружестве с экономистом из Рочестерского университета Стэнли Энгерманом, Фогель начал применять эти клиометрические методы к изучению рабовладения. Поскольку оценка эффективности требует знаний, каковы затраты и какова отдача, первостепенное значение приобретали такие вопросы, как «Сколько пищи потреблял среднестатистический человек в XIX веке?», «Сколько работы он мог выполнить при таком питании?» и «Какова была продолжительность жизни этого человека?». Поиски ответов на перечисленные вопросы заставили исследователей углубиться в проблемы взаимосвязи между экономикой, физиологией и долголетием – и вот тогда-то на сцену вышла теория эволюции.

Чтобы исследовать эти взаимосвязи, Фогелю потребовались соответствующие данные и критерии. За информацией он обратился к архивам Национальных институтов здравоохранения, где сохранились записи, касающиеся ветеранов Гражданской войны: рост и вес на момент призыва на службу, ежедневные списки больных и раненых, информация о периодических послевоенных медосмотрах, данные переписей и зачастую свидетельства о смерти – в общем, настоящая сокровищница физиологической информации. В качестве основных параметров он выбрал рост и вес тела, поскольку все большее число ученых соглашаются с тем, что именно эти факторы являются наилучшими предсказателями уровней смертности и заболеваемости. «Рост людей, – говорит экономист Дора Коста из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, выступавшая соавтором Фогеля во многих его статьях, – оказывается фантастически надежным индикатором здоровья. Это чистый итог влияния на организм таких факторов, как питание, инфекционные болезни, гигиена и физические нагрузки». (Неслучайно ООН ныне использует средний рост как основной критерий, позволяющий судить о качестве питания населения в развивающихся странах.)

Вся эта информация позволяла в общих чертах оценить условия жизни населения США в XIX веке. На ее основе Фогель сумел вывести общие тенденции и сделать некоторые неожиданные выводы. Первый из этих выводов, подробно описанный в ставшей знаменитой книге «Время на кресте: Экономический анализ американского рабовладения» (Time on the Cross: An Economic Analysis of American Negro Slavery), состоял в том, что Конрад и Майер действительно были правы: рабство, сколь бы отвратительным оно ни было с моральной точки зрения, с экономической точки зрения было отнюдь не таким неэффективным, каковым его привыкли считать многие историки.

«Как выясняется, – говорит Фогель, – большинство рабов, особенно на небольших плантациях, питались лучше и жили в лучших условиях, чем свободные жители северных штатов. Это означает, что они жили дольше, меньше болели и производили больше продукции. Такой вывод может показаться одиозным, но об этом говорят факты».

Потом открылись еще более странные вещи.

Где-то в 1988 году Фогель стал замечать еще одну тенденцию в получаемых данных: за последние триста лет, особенно за последнее столетие, американцы стали выше ростом, богаче и полнее. Кроме того, они стали дольше жить. Например, в 1850 году рост среднего американца составлял 170 сантиметров, а вес – 66 килограммов. К 1980 году эти цифры выросли до 178 сантиметров и 79 килограммов соответственно. Как выяснилось, это относится не только к американцам. Фогель привлек к сотрудничеству международную команду экономистов, и обнаруженные им тенденции оказались глобальными. «За последние триста лет, – замечает он, – люди увеличились в размерах на 50 процентов, их средняя продолжительность жизни возросла вдвое, все их жизненно важные органы и системы значительно окрепли, а их работоспособность существенно повысилась».

С точки зрения эволюции, триста лет – это мгновение ока. Один чих. Для столь радикальных перемен требуется, казалось бы, гораздо больше времени. Кроме того, с точки зрения дарвиновской теории эволюции, эти перемены в принципе невозможны, а значит, и не должны были произойти.

2

Чтобы разобраться в том, что же возможно с точки зрения дарвиновской теории эволюции, нужно поглубже в нее вникнуть. Для начала эволюцию можно сравнить с поисковой системой, но не очень хорошей. Это явно не Google. Если же говорить о Google, то этот Google – пьяный, слепой, хромой и перенесший лоботомию. Вот почему лауреат Нобелевской премии Франсуа Жакоб сказал, что эволюция ведет себя не как инженер, а как ремесленник-самоучка. Образованный инженер заранее знает, чего он добивается, у него есть план, цель и конечный результат в голове. Самоучка же мастерит что получится из подручных материалов, не имея предварительного плана и надеясь, что, может быть, возникнет что-нибудь путное.

Идею о том, что эволюционная поисковая система действует слепо, а потому очень медленно и постепенно, высказал Дарвин. До него предполагалось, что развитие происходит огромными скачками – ведь только так можно было объяснить внезапное появление новых видов животных и растений. Дарвин смотрел на вещи по-другому. Он много думал об ограниченности ресурсов и понял, что, поскольку ресурсов зачастую не хватает, организмы вынуждены постоянно конкурировать между собой. В этой нескончаемой борьбе побеждают те особи, которым посчастливилось иметь какие-то врожденные преимущества, а затем передавать эти преимущества в наследие своим потомкам. Такие постепенные изменения – одна небольшая модификация за раз – могли приводить к возникновению новых видов, но это определенно не могло происходить быстро.

Более того, была лишь единственная возможность ускорить этот процесс – катастрофы глобального масштаба, такие как падение метеоритов или оледенения. Подобные явления ломали сложившийся порядок вещей и открывали новые экологические ниши, новые горизонты для эволюционного поиска. Эта гипотеза эволюции, происходящей рывками, была выдвинута в 1972 году эволюционистами Стивеном Джеем Гулдом и Нильсом Элдриджем. Их «теория прерывистого равновесия», как она была названа, позволяет объяснить внезапное возникновение видов, обнаруживаемых порой при изучении окаменелостей. Но на самом деле никакой уж такой внезапности здесь нет: согласно Гулду, продолжительность «рывков» составляла от 50 до 100 тысяч лет.

В общем, как ни крути, факт остается фактом: естественный отбор – процесс чрезвычайно медленный, нерешительный, непоследовательный. Небольшие полезные мутации не становятся в одночасье радикальными шагами вперед. Да, какой-то индивид мог родиться более высоким, более умным или жить значительно дольше своих сородичей, но, сколь бы полезными ни были эти изменения, требовалось очень много времени, прежде чем они могли распространиться на всю популяцию. Таковы правила эволюции – или, по крайней мере, они считались таковыми, пока не пришел Роберт Фогель.

3

Следующие два десятка лет Фогель посвятил тому, чтобы понять, каким образом люди вдруг нарушили эти правила. В итоге он пришел к убеждению, что устойчивый научно-технический и социальный прогресс (успехи пищевой промышленности, совершенствование систем распределения, достижения в области санитарии, здравоохранения и медицины) способствовал значительному ускорению эволюционных процессов. «За последние сто лет, – говорит Фогель, – люди достигли беспрецедентного контроля над окружающей средой, что резко отличает их не только от других видов животных, но и от всех предыдущих поколений гомо сапиенс».

Основная мысль Фогеля, идея техно-физиологической эволюции, о которой он подробно рассказывает в книге «Меняющееся тело» (The Changing Body), написанной в 2011 году в соавторстве с Родриком Флаудом, Бернардом Харрисом и Сок Чхул Хоном, довольно проста: «Здоровье и питание одного поколения через отношения матери и ребенка сказываются на здоровье и долголетии следующего поколения. Крепнущее здоровье и растущее долголетие позволяют следующему поколению работать дольше и интенсивнее, создавая ресурсы, которые, в свою очередь, дают возможность преуспеть следующим поколениям».

Эти идеи не то чтобы новы. Корреляция между средним ростом, долголетием и достатком людей известна экономистам уже почти сто лет. Однако механизм этой корреляции и ее причины адекватного объяснения не получили. Идея о том, что человечество способно управлять траекторией эволюции, витает в воздухе уже с 1970-х годов – с подачи Джонаса Солка, разработавшего вакцину против полиомиелита. Он утверждал, что человечество вступило в новую эру, которую он окрестил «метабиологической эволюцией» и которая характеризуется потенциальной способностью человека управлять эволюцией (своей собственной и других видов). Кроме того, как утверждают специалисты по эпигенетике, за наследственные изменения в организме отвечают, помимо мутаций ДНК, мириады других факторов.

Фогель, однако, идет дальше, да еще ускоряясь. «Целое гораздо больше суммы частей, – поясняет он. – Мы говорим о невероятной синергии между технологиями и биологией, об очень простых усовершенствованиях: пастеризации, общем снижении количества загрязняющих веществ, очищении воды, – которые благотворным образом сказываются на здоровье следующих поколений, причем эффект сказывается быстрее, чем когда-либо прежде. Судите сами: человечество существует уже 200 тысяч лет. У первых поколений людей средняя продолжительность жизни составляла всего 20 лет. К началу XX века она достигла сорока четырех лет. Сегодня она равна уже восьмидесяти годам. За столетие эти маленькие достижения увеличили продолжительность нашей жизни вдвое».

Экономист из Мюнхенского университета Джон Комлос дает дополнительные разъяснения: «Эволюция сделала нас довольно пластичными: размер нашего тела увеличивается в благодатные времена и уменьшается, когда становится туго. По сравнению с жестким программированием и неспособностью адаптироваться к меняющимся условиям эта гибкость являет собой важное эволюционное преимущество. Увеличение массы тела, которое наблюдал Фогель, началось в 1920-е годы (когда люди стали больше сидеть, а не стоять на своих рабочих местах, ездить в автомобилях, слушать радио), резко ускорилось в 1950-е годы (с появлением телевидения и фастфуда), а сегодня превратилось в настоящую эпидемию ожирения. И на все про все потребовалось 80 лет. Мы даже не подозревали, что такие серьезные перемены могут произойти столь быстро; не знали, что внешние факторы способны оказывать столь мощное влияние. Техно-физиологическая эволюция свидетельствует о том, что экономические условия жизни воздействуют на нас на клеточном уровне, пробирая до самых костей».

4

Идеи Фогеля очень быстро вышли за рамки экономической науки. На исследуемый им феномен обратили внимание очень многие ученые – от культурных антропологов до популяционных генетиков. В обзорной статье, опубликованной в феврале 2010 года в журнале Nature Review Genetics, международный коллектив биологов выдвигает тезис, что взаимосвязь между генами и культурой (где понятие культуры включает в себя экономику и технику) оказала глубокое воздействие на эволюцию, особенно с точки зрения темпов ее развертывания. «Генно-культурная коэволюция протекает значительно быстрее, интенсивнее и охватывает более широкий диапазон явлений, нежели эволюция в традиционном понимании, – пишет руководитель этой группы Кевин Леланд, биолог из Сент-Эндрюсского университета (Шотландия), – что побуждает некоторых утверждать, будто генно-культурная коэволюция [иногда называемая теорией двойной наследственности] в будущем может стать доминирующей».

То, что Леланд называет генно-культурной эволюцией, а Фогель – техно-физиологической эволюцией, в самом буквальном смысле является разновидностью теории прерывистого равновесия. Единственное отличие состоит в том, что новые ниши здесь создаются за счет развития культуры, а не в результате природных катастроф. Другое отличие, куда более важное, – в частоте. Природные катастрофы глобального масштаба происходят сравнительно редко, а вот научно-технический прогресс лишь прибавляет в скорости.

Это отнюдь не мелочь. В последние годы ученые наблюдают, что темпы ускорения, присущие развитию вычислительной техники (вспомним, к примеру, закон Мура), проявляются в развитии всех информационных технологий. Те самые отрасли, которые обладают огромным потенциалом как локомотивы техно-физиологической эволюции (искусственный интеллект, нанотехнологии, биология, робототехника, сети, сенсоры и т. д.), ныне переживают экспоненциальный рост. Для примера возьмем проблему секвенирования генома, о котором уже давно говорят как о «необходимом инструменте», позволяющем сделать медицинское обслуживание более персонализированным и превентивным, нежели стандартизированным и реактивным. В 1990 году, когда мы впервые услышали о проекте «Геном человека», расходы на него оценивались в 3 миллиарда долларов – слишком много, чтобы можно было рассчитывать на развитие персонализированной медицины. Но к 2001 году они сократились до 300 миллионов. К 2010 году расходы оценивались уже ниже 5 тысяч долларов, а в 2012 году планка опустилась ниже тысячи долларов. При сохранении этих темпов снижения стоимости через 10 лет вы сможете заказать свой полный геном менее чем за 10 долларов. Например, даже стандартизированной и реактивной медицине удалось увеличить срок жизни человека вдвое всего за столетие. Поэтому можно только гадать, на что окажется способна в этом плане медицина персонализированная и превентивная.

Исследования Фогеля проливают свет на то, как усиление контроля над окружающей средой влияет на нашу биологию. Но стремительное развитие высоких технологий, наблюдаемое нами, позволяет отказаться от посредников и взять в свои руки непосредственный контроль и над нашей внутренней средой. «Экспоненциально растущие технологии меняют сам ход эволюции, – говорит молекулярный генетик Эндрю Хэссел, – поскольку, если проследить за тенденциями, можно увидеть, что уже в этом столетии мы станем полными хозяевами своего генома. Только взгляните на научно-технический прогресс, достигнутый в области деторождения: тестирование плода, генетический скрининг, мониторинг беременности, генетическое консультирование. Когда я был ребенком, синдром Дауна был серьезнейшей проблемой. Сегодня в 90 процентах случаев от плода с синдромом Дауна избавляются при помощи аборта. Если эти тенденции продолжатся, то мы сможем формировать еще не родившегося ребенка по своему желанию: выбирать цвет кожи, цвет глаз, личностные черты. И недалеки времена, когда раздосадованные родители будут бранить своих детей: «Я купил тебе самые лучшие мозги! Почему же ты ими не пользуешься?»