Текст книги "Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас"

Стивен Котлер
Мир завтра

Steven Kotler

Tomorrowland (Our Journey from Science Fiction to Science Fact)

© 2015 by Steven Kotler

© Перевод. Издание на русском языке. Оформление. ООО «Попурри», 2016

* * *

Посвящаю матери и отцу.

Да, это волшебство, но необязательно вымысел.

Томас Пинчон

Будущее уже здесь. Введение

Это случилось ранней весной 1997 года, в один из холодных, пасмурных, дождливых дней. К тому времени я уже около пяти лет трудился на ниве журналистики. Мы с Питером Диамандисом впервые встретились в одной забегаловке на окраине Чайна-тауна в Сан-Франциско. Помещение было длинное и узкое, и мы сидели сзади. Я сидел лицом к залу, Питер – спиной. И все присутствующие не сводили глаз со спины Питера.

На протяжении двадцати минут Питер, все более воодушевляясь, рассказывал мне о своем новом проекте – конкурсе X-Prize: тот, кто первый сумеет построить частный космический корабль, способный дважды в течение двух недель отправить в космос трех человек, получит 10 миллионов долларов. Салфетки были изрисованы эскизами, подставки испещрены графиками, кетчуп обозначал верхнюю границу тропосферы, а горчица – начало мезосферы. А когда Питер перешел к громогласным разглагольствованиям о том, что новатор-одиночка, работая у себя в гараже, способен «утереть нос НАСА», посетители закусочной – а их было человек двадцать – совершенно перестали прятать свои любопытно-насмешливые взгляды. Питер этих взглядов не видел, а я видел. Они явно считали его сумасшедшим. Я хорошо помню это, так же как и то, что еще тогда подумал, насколько они все ошибаются.

Точно сказать, почему я поверил в Питера, довольно сложно. Частично я объясняю это неким странным наитием. Журналисты, как правило, циничны по своей природе и недоверчивы по необходимости. Сам род их занятий требует умения отличать всякий вздор от правды. И в данном случае мой внутренний детектор вздора не включился.

Еще важнее было то обстоятельство, что как раз месяцем ранее я вернулся из пустыни Блэк-Рок, что в штате Невада, где Крейг Бридлав предпринял попытку преодолеть звуковой барьер на автомобиле. Бридлав посвятил всю свою жизнь развитию сухопутных ракет. Его автомобиль, «Дух Америки», выглядел как ракета-носитель «Сатурн-5» в миниатюре: сорок футов в длину, восемь в ширину, шесть в высоту, – имел турбореактивный двигатель и работал на ракетном топливе.

Дни в пустыне тянутся долго, и я много времени провел, общаясь с аэрокосмическими инженерами. Из их объяснений следовало, что преодолеть звуковой барьер на автомобиле значительно труднее, чем отправить космический корабль на околоземную орбиту. Более того, когда я спросил Дежо Мольнара, бывшего военного летчика, ставшего аэрокосмическим инженером и руководителем команды Бридлава (мы еще встретимся с Мольнаром как с изобретателем первого в мире летающего мотоцикла), чем он займется, когда этот проект останется позади, он ответил: «Займусь чем-нибудь полегче, чем-то расслабляющим. Наверное, постройкой космического корабля».

И он отнюдь не шутил.

Кроме того, затея Бридлава только выглядела как проект с огромным бюджетом, за которым маячит тень государственного агентства типа НАСА, а на самом деле не было ни бюджета, ни НАСА. Была команда из семи человек, которые делали свое дело, по существу, в огромных размеров гараже. И хотя им так и не удалось преодолеть звуковой барьер, они вплотную приблизились к заветной цели, достигнув скорости 670 миль в час, тогда как нужно было семьсот, – и на этом у них закончились средства. Можно сказать, им не хватило одного спонсорского чека, чтобы войти в историю.

Поэтому в тот день в закусочной – несмотря на неистовство Питера, несмотря на то, что проект X-Prize не имел на то время ни крупных спонсоров, ни денег на счете, и несмотря на тот факт, что в НАСА эту идею назвали совершенно неосуществимой (и вся аэрокосмическая индустрия эту оценку поддержала), – мне лично идея о кустарях-одиночках, покоряющих космос, уже не казалась чем-то из ряда вон выходящим.

Разумеется, сегодня, когда проект X-Prize реализован и победитель получил свои деньги, когда в частной космической индустрии крутится больше миллиарда долларов, все это уже не выглядит чем-то невероятным. Но тогда, в 1997 году, космос был все еще наглухо закрыт для всех, кроме великих держав. И сама мысль о том, что может быть как-то иначе, казалась почти нелепостью. Но все-таки я вышел из закусочной абсолютно уверенный в том, что за следующие 10 лет космические рубежи откроются для частного бизнеса.

Кроме того, я вышел оттуда несколько ошеломленный. В моем сознании за несколько минут произошел колоссальный сдвиг парадигмы: то, что воспринималось как научная фантастика, превратилось в научный факт. По дороге домой я стал проверять на прочность и другие свои парадигмы. В конце концов, если возможны частные космические корабли, как насчет других любимых детищ фантастов? Каковы перспективы бионики, робототехники? Как насчет летающих автомобилей, искусственных форм жизни, продления жизни, добычи полезных ископаемых на астероидах? И что в этой связи можно сказать в отношении таких более эфемерных вопросов, как будущее человеческой эволюции и возможность переноса сознания? У меня получился длинный список – и он предопределил направление моих журналистских изысканий на следующие два десятилетия.

Книга, которую вы держите в руках, представляет собой результат этих изысканий. Она состоит из статей, написанных мною для различных изданий, таких как New York Times, Wired и Atlantic Monthly, в период с 2000 по 2014 годы. В них исследуются моменты превращения научной фантастики в научный факт и то огромное влияние, которое эти превращения оказывают на нашу культуру. Однако, поскольку сегодняшний мир меняется молниеносно, мои исследования представлены здесь не совсем в том виде, в каком они были опубликованы первоначально. В тех из них, которые не являются историческими по своей природе, я постарался обновить всю научно-техническую информацию, чтобы содержание максимально соответствовало реалиям сегодняшнего дня.

Кроме того, чтобы несколько упорядочить содержание книги, представленные здесь статьи я распределил по трем категориям. В первую группу – «Будущее внутри» – попали статьи о нас самих, наблюдения и размышления о том, как научно-технический прогресс фундаментальным образом меняет нас с вами. Здесь мы поговорим об искусственных органах чувств (первый в мире имплантант искусственного зрения), о бионических конечностях (первый в мире бионический солдат), о будущем эволюции (прощай, гомо сапиенс) и о других сейсмических сдвигах в наших представлениях, о том, что, собственно, значит быть человеком. Второй раздел – «Будущее снаружи» – посвящен вопросу о том, насколько радикальным образом научно-технический прогресс меняет мир, в котором мы живем. Это относится и к миру, непосредственно нас окружающему (создание первого в мире насекомого методами генной инженерии), и к миру космическому (рождение горнодобывающей промышленности на астероидах). Наконец, в разделе «Будущее в тумане» мы исследуем серые зоны – взрывоопасные коллизии между наукой и культурой (продление жизни при помощи стероидов или использование синтетической биологии для создания биологического оружия), где ломаются копья, где не стихают споры и где не может точно сказать, что день грядущий нам готовит.

Эта последняя категория весьма немаловажная. Все новые технологии, описываемые в данной книге, являются по своей природе подрывными, хоть и не в том смысле, который традиционно вкладывается в это слово. Как правило, подрывными называют те новые технологии, которые заменяют собой технологии существующие и которые подрывают существующий рынок, но здесь мы говорим о подрыве не только ценностных цепочек – подрываются давно сложившиеся системы убеждений, мировоззрение. С этим мы, например, столкнемся в статье, посвященной Уильяму Добеллу – создателю первого в мире искусственного зрительного имплантанта. Его нежелание общаться с прессой граничило с паранойей. Чаще всего это связано с защитой интеллектуальной собственности, но в случае с Добеллом причина была в другом. Когда я поинтересовался причинами такой его сдержанности в отношениях с журналистами, он удивил меня своим ответом: «Иисус исцелял слепых, и людям не нравится, когда такие же чудеса творят простые смертные».

Ответ этот был экспромтом, но запал мне в душу. Никогда не следует сбрасывать со счетов огромное влияние, оказываемое на сегодняшний мир нашими духовными традициями. Вспомните, сколько крови было пролито за последнюю сотню лет во имя религии. И непрекращающуюся шумиху вокруг, скажем так, «философского противоречия» между миллионами лет эволюции и куда более экономичным сотворением мира за шесть дней. А теперь подумайте, что ждет нас в этой связи.

Ученые устремились на штурм небес со всех направлений. В главе «Экстремальные состояния» мы увидим, что различные формы транса, переживания, ассоциируемые с тем, что душа покидает тело, и так называемое космическое единство – то есть те самые мистические переживания, на которых зиждутся наши духовные традиции, – ныне понимаются как продукт вполне материальных, измеримых биологических процессов. Речь уже не просто о теориях; технологии наступают. Так что забудьте о чисто теоретическом, «философском» давлении, оказываемом наукой на религию; скоро у вас появится возможность постичь непостижимое и таинственное посредством видеоигр.

И штурм еще только начинается. Очень многие духовные традиции опираются на идею загробного мира ради поддержания высокого уровня нравственности в обществе. Однако в главе «Увековеченный гений» мы познакомимся с перспективами переноса сознания. Это подразумевает возможность сохранить свое сознание, свое «я» на некоем чипе, чтобы потом можно было вставить его в компьютер, что фактически означает возможность существовать вечно, то есть достичь бессмертия. Как такая перспектива бессмертия скажется на моральном состоянии общества?

Или возьмем технологию синтетической биологии, о которой пойдет речь в статье «Взлом президентской ДНК» и которая позволяет нам писать генетический код примерно так же, как пишется программный код для компьютеров; это наделяет нас способностью создавать жизнь с нуля. Таким образом мы получаем возможность обмануть смерть, возобновляя жизнь в любой момент. Как писал Э. Каммингс, «слушай, есть чертовски хорошая Вселенная по соседству; махнем туда».

Что ж, мы уже махнули.

Разумеется, есть люди, которых описанная выше «духовная» аргументация не трогает, поэтому давайте еще разок взглянем на эти идеи с чисто секулярной точки зрения. Одним из наиболее твердо установленных фактов в психологии является то, что страх смерти, присущий каждому человеку от рождения, обусловлен наличием разума. В 1974 году психолог Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за книгу «Отрицание смерти» (The Denial of Death), где утверждается, что страх смерти является наиболее сильной фундаментальной силой, движущей нами. Он сильнее потребности в пище, питье и сексе. Более того, как утверждает Беккер, все, что мы называем «культурой», представляет собой лишь изощренный защитный механизм, помогающий нам забыть о собственной смертности. Эту мысль поддерживают очень многие ученые. Страх смерти является краеугольным камнем нашего психологического фундамента. Однако сегодня в лабораториях всего мира ученые пытаются выломать этот краеугольный камень, подрывая самые основы человеческой сущности. И что с нами станет, когда они преуспеют?

Никто не знает.

Можно лишь предположить, что нас ждет будущее, совсем не похожее на то, что мы привыкли видеть вокруг себя. Кто-то называет наступающую эпоху веком Прометея, кто-то – веком Икара, но больше всего меня поражает то, что эти мифологические метафоры и не метафоры вовсе. Мы действительно крадем огонь у богов, мы действительно рискуем слишком приблизиться к Солнцу.

Еще мне хочется сказать о том, что мне удивительно везло в моих исследованиях. Когда вершилась история, я во многих случаях оказывался в нужное время в нужном месте. Более того, когда Уильям Добелл впервые включил свой имплантант искусственного зрения, я был не просто на месте – я был наблюдаемым объектом.

Это было не нарочно. За 20 секунд до первого включения аппарата я вдруг понял, что сижу как раз напротив пациента Альфа, в самом центре его поля зрения. Я не считал это правильным, поэтому попытался уйти с дороги. В последние мгновения обратного отсчета к исцелению слепоты я встал со стула и сделал пару быстрых шагов в сторону. О чем я только думал? Пациент Альфа был слепой. Он привык ориентироваться на звуки. И, разумеется, когда я встал и пошел, он среагировал на звук и повернул голову вслед за мной. Так я и попал в «кадр».

Тот момент запомнился мне как символ всего нашего времени. Несмотря на все свои намерения и старания, я оказался недостаточно скрытен и проворен. Я не смог увильнуть. Что бы я ни делал, увернуться от будущего нельзя.

И это касается нас всех.

Мы живем в эпоху экспоненциального роста знаний и стремительных перемен. Самые дальние рубежи науки и техники перестали быть смутной мечтой. Сегодня они там, а завтра будут здесь. Революции разрушителей машин нынче не в моде. Соблазн научно-технического прогресса слишком велик, чтобы мы могли долго ему сопротивляться. В книге «Чего хотят технологии» (What Technology Wants) Кевин Келли, соучредитель журнала Wired, видит причину этого в том, что высокие технологии являются, по существу, иной формой жизни – живой, натуральной системой, имеющей древнее происхождение и глубокие желания. И хотя Келли прав, мне кажется, есть более простое объяснение: жизнь – сложная штука. Временами она бывает трудной – труднее, чем нам бы хотелось, – а иногда и труднее, чем мы можем выдержать. А когда нам трудно, то остается верить только в научно-технический прогресс, в то, что он подарит нам более легкое будущее. Технологии дарят надежду, а можно ли сопротивляться надежде?

Прямо сейчас в глухом лесу на юге Франции ученые заканчивают работу над международным экспериментальным термоядерным реактором ITER, который представляет собой самый сложный из когда-либо создававшихся механизмов. Когда его включат, этот реактор будет ионизировать водород, доводя его до более двух миллионов градусов по Фаренгейту, что в 10 раз горячее Солнца. Иными словами, когда реактор включат, мы станем звездой. Насколько далеко способна унести нас надежда? От первой палки, заостренной кем-то из наших далеких предков, до звезды. Необычной звезды. Искусственной. Созданной нами.

Да будет свет.

Часть первая. Будущее внутри

Бионический человек

Технологии будущего всегда так или иначе связаны с расширением границ, преодолением ограничений. И если мы не говорим о попрании фундаментальных законов физики, тогда наибольший интерес для нас представляют ограничения, навязываемые нам нашей биологической природой. И ничто не напоминает нам о наших ограниченных возможностях лучше, чем старение и неспособность пользоваться конечностями. Это, как ничто другое, сигнализирует нам о том, что завод часов, именуемых жизнью, заканчивается.

Бионика обещает в корне изменить ситуацию. Создание искусственных конечностей – это не только радикальное усовершенствование протезов (что само по себе является великим благом для всех, кто перенес ампутацию конечностей), но и путь к новой эре, эре перерождения, где банальности насчет второй молодости теперь могут иметь под собой серьезное механическое обоснование. Это означает, что бионика может омолодить не только тело, но и душу. Создавая новое тело, мы в конце концов получим и новый мозг. Мало какой поживший на свете человек не согласится со словами Джорджа Бернарда Шоу, который сетовал на то, что молодость даруется зеленым юнцам, не способным оценить этот дар по достоинству. Что ж, скоро у всех тех, кто тоскует по ушедшей молодости, появится шанс все переиграть.

1

Узнав, что мятежники назначили за его голову награду, Дэвид Розелл первым делом постарался увеличить сумму. В конце концов, это же был капитан Дэвид Розелл! Он же Железный Человек, он же Киллер-6, он же Ковбой-6, где под «6» подразумевался шестизарядный револьвер. И его голову оценили в какую-то несчастную тысячу долларов? Это было просто оскорбительно.

Дело происходило летом 2003 года в полицейском участке иракского города Хит. Розелл и 139 человек, находившихся у него в подчинении, отряд «К» 3-го бронекавалерийского полка, прошли с боями от Кувейта до сирийской границы. Вместе с отрядами морской пехоты они дрались в Фаллудже, и, когда дело было сделано, Розелл получил приказ захватить населенный пункт на северо-западе Ирака. Какой населенный пункт? Неважно какой. В то время там царила полная неразбериха.

Розелл начал изучать карты. На глаза попался Хит. У ЦРУ никакой информации об этих местах не было. На разведывательных аэрофотоснимках можно было рассмотреть множество дорогих автомобилей: «мерседесов», «роллс-ройсов», – но никаких крупных предприятий не было. Все указывало на то, что Хит был важной цитаделью суннитов. «Наверняка важные злодеи», – оценил ситуацию Розелл.

И вот он со своим отрядом занял Хит. За два месяца им удалось навести там порядок. Возобновил работу местный банк, было восстановлено электроснабжение. Розелл даже ввел женщину в состав городского совета и очень любил этим хвастаться: «Наш город первым в Ираке обеспечит равные права для женщин».

И вот в один из жарких июньских дней примерно в половине седьмого вечера он прибыл в новый полицейский участок – новый потому, что старый сожгли дотла мятежники в попытке запугать полицию, сформированную Розеллом, – на вечернее совещание. Атмосфера была напряженная, люди разговаривали шепотом. Розелл потребовал объяснений, и ему сказали, что суннитские мятежники назначили награду за его голову. Розелла это не удивило. Но было любопытно: сколько же он стоит?

«Я спросил об этом переводчика, – рассказывал Розелл. – Это был важный момент. В комнате воцарилась тишина. Переводчик повернулся ко мне и торжественным шепотом произнес: “Тысячу долларов”».

Розелл знал, что среди присутствовавших были шпионы мятежников и что все его слова дойдут до их ушей.

«Черт побери! – заорал он. – Объясните этим ублюдкам, что я стою гораздо больше. Я стою 10 тысяч долларов. Скажите им, что я сам заплачу за себя вознаграждение».

В ту первую ночь премии за голову Розелла не востребовал никто. В следующую тоже. Почти две недели было тихо, но это только усугубляло ситуацию. Мятежники начали минировать дороги. Заминирована была и та, которая шла мимо футбольного стадиона. Двадцать первого июня Розелл сопровождал конвой по этой дороге. Не желая оставлять своих людей в опасности одних, Розелл возглавил колонну на своем хаммере. Он сидел рядом с водителем и, по уже установившейся привычке, правой рукой держал высунутый в окно пистолет, а левую прижимал к Библии, которую получил от своего отца перед отправкой в Ирак.

Дорога вперед выглядела подозрительной; казалось, ее перекопали. Розелл остановил колонну и осмотрелся. Затем приказал водителю ехать очень медленно. Несколько секунд спустя раздался взрыв. Машина подорвалась на мине. Нос хаммера взлетел на четыре фута вверх. Двери и стекла вылетели, осколки разбросало более чем на сотню ярдов. Розеллу спас жизнь бронежилет. Осколки поразили лицо и руку. Левую ногу придавило к земле двигателем. Правая нога? Сапог был на месте, но залит кровью, и сбоку торчала кость. Когда Розелл попытался опереться на ногу, большеберцовая и малоберцовая кости уткнулись в землю, и его тело пронзила невыносимая боль.

Первую операцию он перенес в пыльной палатке на окраине Багдада. Вся сцена выглядела, словно из сериала «МЭШ». Розелл не поверил бы, что можно проводить операции в таких условиях. Оказалось, что можно. Врачи обучены спасать конечности насколько возможно, поэтому они выполнили сложную ампутацию голеностопного сустава, именуемую ампутацией по Сайму. Инвалиды с ампутированными конечностями всегда вызывают шок. Дети не могут оторвать взгляд от таких инвалидов, потому что, как говорят психологи, это в буквальном смысле худшее, что ребенок может себе вообразить. Взрослые могут вести себя более благовоспитанно, но на самом деле испытывают практически то же самое. Пациент долго страдает, пока привыкнет, потому что его мозг не понимает разницы между ампутацией конечности и самой смертью. «Когда я после операции пришел в себя и обнаружил, что у меня нет стопы, – рассказывал Розелл, – мне не с чем было сравнивать. Со мной такого прежде не случалось. Я как будто родился заново».

В скором времени Розелла погрузили в транспортный самолет, отправлявшийся на авиабазу Рамштайн в Германии. Перед отъездом с ним зашел попрощаться его начальник, подполковник Батч Кивенар. Он сообщил Розеллу, что когда тот подлечится, то сможет вернуться в Ирак и получить новое назначение.

Розелл ошалело посмотрел на него. Возможно, это был мотивационный ход, придуманный психиатрами, чтобы уберечь его от самоубийства. Но Кивенар был человек прямой и честный, поэтому предложение его, возможно, было вполне искренним. Так или иначе, лежа в постели и видя под простыней пустоту там, где была стопа, Розелл думал только об одном: «Я отдал достаточно».

2

Зимой 1982 года, за 21 год до назначения награды за голову Дэвида Розелла, семнадцатилетний Хью Герр и двадцатилетний Джефф Бэтцер выехали из Ланкастера, штат Пенсильвания, на поиски приключений в Белых горах Нью-Гэмпшира. Они оба были опытными скалолазами, особенно Герр, который в свои семнадцать успел стать почти что живой легендой. Прозванный Вундеркиндом, он был самым молодым альпинистом, одолевшим несколько классических североамериканских горных маршрутов, включая Маунт-Темпл в канадских Скалистых горах, куда он поднялся еще в восьмилетнем возрасте.

В этот раз Герр и Бэтцер выбрали для себя один из самых опасных маршрутов, решив добраться по льду до высшей точки горы Вашингтон со стороны ущелья Оделла. С 1849 года погибло 135 человек, пытаясь покорить эту вершину или окружающие ее пики. Сильный мороз, частые лавины, средняя скорость ветра 35 миль в час (а рекордная за все время измерений метеостанцией, оборудованной на вершине горы, была зафиксирована в 1934 году – 231 миля в час).

Герр и Бэтцер знали обо всем этом, но все же решили оставить свои запасы – еду, теплую одежду и спальные мешки – у подножья вершины перед последним штурмом. Герр решил, что налегке они быстрее поднимутся и вернутся, что было немаловажно, поскольку приближалась буря.

Они двигались быстро и, преодолев четыре ледяных склона за полтора часа, добрались до вершины Оделла к 10 часам утра. Но вершина Оделла – это еще не вершина горы Вашингтон. Та была на тысячу футов выше. Не многие альпинисты решаются подниматься туда, тем более зимой. Но Герр и Бэтцер решили попытать счастья.

Вскоре началась буря. Мороз резко усилился, скорость ветра превышала 70 миль в час. Добрались они до вершины или слишком рано повернули назад, в тех условиях определить было невозможно. Мы знаем лишь то, что им не удалось спуститься по заранее намеченному маршруту; сбившись с пути, они угодили в самое глубокое ущелье Белых гор, получившее название Большая пропасть.

Когда с наступлением темноты они не вернулись, на их поиски были направлены спасатели. Десятки людей в течение трех дней прочесывали склоны горы Вашингтон – кто-то пешком, кто-то на снегоходах. К поискам были подключены и вертолеты. Спасателям тоже пришлось нелегко. Двое из них, Майкл Хартрик и Альберт Доу, попали под лавину. Хартрику удалось выбраться, а вот Доу не повезло. Лавина придавила его к дереву, сломав позвоночник и раздавив грудную клетку. Смерть наступила почти мгновенно. Ему было 28 лет.

Тем временем Герр и Бэтцер замерзали в Большой пропасти; три долгие ночи они провели в молитвах на морозе. Поначалу они обнимались, чтобы согреться, однако постепенно силы оставили их, и они прекратили попытки согреться, желая поскорее замерзнуть и покончить с мучениями.

На четвертый день по счастливой случайности, которую иногда называют божественным провидением, их обнаружили, едва живых, за огромным валуном, где они прятались от ветра. Их тут же переправили в больницу, специализирующуюся на обморожении и гипотермии. Но гангрена зашла слишком далеко. Две недели спустя врачи ампутировали Бэтцеру первые фаланги всех пяти пальцев на правой ноге, а через три дня они вернулись и отняли левую стопу и пальцы на правой до конца. У Герра положение было еще хуже. Обе ступни почернели, кожа висела лоскутами, пальцы слились в одно целое. В течение месяца он перенес семь операций, но толку от них было мало. Ноги спасти было нельзя. Во время последней операции врачи выполнили стандартную ампутацию – на шесть дюймов ниже коленей; такая длина издавна считается самой подходящей для использования протезов.

Придя в себя после операции, Герр кричал: физическая боль была невыносимой, а психологические мучения и того хуже. Он был робким, застенчивым ребенком, не очень-то успевавшим в школе, и вся его самооценка зиждилась на скалолазании. Ползать по горам ему было так же необходимо, как другим людям дышать.

Однако, как ни сильны были страдания по поводу невозможности продолжать заниматься альпинизмом, еще сильнее его терзали угрызения совести по поводу смерти спасателя Альберта Доу У альпинистов строгий моральный кодекс: никогда не подвергай опасности других. Герр нарушил это правило, и его терзало чувство вины.

3

Последний случай возвращения на действительную военную службу солдата, перенесшего такие тяжелые ранения, какие были у Дэвида Розелла, имел место в годы Гражданской войны. Но для Розелла служба в армии была смыслом жизни.

Он родился в Далласе в 1972 году и рос в семье патриотов. Его отец служил в военно-воздушных силах и всегда внушал сыну идеи долга, чести и важности американской свободы. Но, как и многих других американцев, Дэвида Розелла привели на военную службу не только этические соображения; высокая зарплата тоже имела значение.

По окончании школы Розелл поступил в колледж Дэвидсона в Северной Каролине по футбольной стипендии. К сожалению, средств не хватало и, чтобы свести концы с концами, приходилось еще работать сразу в трех местах. А вот его друг поступил в Учебный корпус офицеров запаса и никаких финансовых проблем не знал. Розелл решил последовать его примеру и получил направление в Воздушно-десантную школу в Форт-Беннинге. «Этот вербовщик знал свое дело, – рассказывает Розелл. – Отправить девятнадцатилетнего парня прыгать с парашютом! Естественно, я сразу же влюбился в армию».

Получив диплом, Розелл получил направление в Форт-Нокс, где прошел подготовку в качестве командира танка, и первые годы его службы прошли в Форт-Худе. Оттуда же он в 1999 году отправился в свою первую боевую командировку, в Кувейт. Затем выполнял совершенно секретное задание в Корее, а в свободное время играл в регби. Наконец он вернулся на родину и получил назначение, о каком можно было только мечтать, – в Форт-Карсон в штате Колорадо, поближе к горам и любимому горнолыжному спорту.

Одиннадцатого сентября 2001 года мечта закончилась. Розелл отправился выполнять свой воинский долг. Именно тогда, имея за плечами более чем десятилетний опыт военной службы, он впервые убил человека. «Я христианин, – говорит он, – и убийство идет вразрез со всем, во что я верю. Но это была война, и приходилось выбирать: или он, или я. Это был кошмар наяву».

Потом были и другие кошмары. Морфий является, пожалуй, единственным надежным щитом против боли, вызываемой ампутацией, но у него есть весьма существенный побочный эффект: он вызывает привыкание. После восьми мучительных операций, после карантина в Центральном военном госпитале имени Уолтера Рида, после фантомных болей, которые не уступали по силе тем, которые он пережил во время взрыва, Розелл мог бы стать настоящим наркоманом, если бы не решился раз и навсегда отказаться от морфия. Вот где был настоящий кошмар.

Морфий Розелл решил заменить физиотерапией. Отправляясь в Ирак, он весил 100 килограммов, а теперь его вес едва дотягивал до восьмидесяти. Зеркало было настроено к нему явно недружелюбно. Розелл хотел получить назад свое некогда могучее тело и свою прежнюю жизнь. Его жена вот-вот должна была родить первенца, и отец должен служить примером своим детям. Кроме того, президент Буш лично пообещал Розеллу, что тот может приехать к нему на ранчо в Кроуфорде, чтобы вместе побегать, как только будет к этому готов.

Розелл решил готовиться. Через полчаса после примерки первой пары протезов Розелл был уже на спортивной площадке: бегал, прыгал, отжимался. Однако обстоятельства были сильнее: «После ранения я только и думал о том, что, может быть, этот чудо-протез позволит мне вернуться к нормальной жизни. Я был готов к возвращению. Но, получив протез, я понял, что заблуждался. Быстрого возвращения не будет. Протез никуда не годился. Я потерял ногу, и это навсегда».

Да, это был камень преткновения. Хотя самые древние из известных протезов – египетские – датируются 1069 годом до н. э., процесс их усовершенствования протекал очень медленно. «Мой первый протез, – вспоминает Розелл, – практически ничем не отличался от тех, которые получали солдаты, потерявшие конечности во Вьетнаме».

И только сравнительно недавно ситуация начала меняться. «Впервые в истории, – говорит Розелл, с улыбкой цитируя монолог из “Человека на шесть миллионов долларов”, – мы можем его изменить. Наши технологии это позволяют».

А почему вдруг что-то стало меняться?

Причин несколько. Одна из них – более 1400 военнослужащих, потерявших конечности во время боевых действий в Ираке и Афганистане; весьма печальная цифра, разбередившая национальную совесть американцев и побудившая государство направить необходимые средства на решение этой проблемы. Кроме того, за последнее десятилетие революционные изменения, достигнутые на самых передовых направлениях научно-технического прогресса (таких как робототехника, нанотехнологии, тканевая инженерия, нейрокомпьютерный интерфейс и другие), начали проникать в медицинскую науку и практику. Но, чтобы закрыть брешь, одних денег и технологий было недостаточно. Для того чтобы понять, как происходил этот процесс, нам надо вернуться на двадцать с лишним лет назад к семнадцатилетнему юноше по имени Хью Герр.

4

После хирургии прошло уже 10 дней, и Герр не мог больше ждать: ему надо было знать, сможет ли он еще заниматься скалолазанием. Он начал украдкой слезать с койки и, подползая к окну, подтягиваться на подоконнике. Герру пришло письмо от президента Рейгана. Там была такая фраза: «Я знаю, что у вас, юноша, очень храброе сердце». Но президент не знал и половины…