Текст книги "Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас"
Автор книги: Стивен Котлер
Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
5
Разумеется, это невероятное ускорение процесса естественного отбора поднимает перед нами новые вопросы, и один из них связан с потенциальной возможностью того, что на базе гомо сапиенс возникнет какой-то совершенно новый вид. Нейробиолог Ричард Грэнджер из Дартмутского колледжа считает такую возможность вполне реальной.
«Посмотрите на собак, – говорит он. – Когда-то они были похожи на волков. Сейчас между ними нет ничего общего. За несколько тысяч лет искусственного генетического отбора человек вывел породы, которые оказываются совершенно несовместимы физически. Например, немецкий дог и чихуахуа щенков завести не смогут – без посторонней помощи. Сколько еще нужно времени, чтобы они стали несовместимы на уровне генома? И здесь нет ничего удивительного. Играя с генами, можно добиться очень быстрой и радикальной дивергенции – и людей это касается в такой же степени, что и собак».
Взгляните на это под таким углом: когда какая-то часть популяции вследствие неких катаклизмов оказывается полностью оторванной от своих предков и спешит заполнить новые – пока еще свободные – ниши, это приводит к стремительным эволюционным изменениям. Такой феномен называют аллопатрическим видообразованием. Но стремительные перемены, происходящие сегодня, являют собой примеры того, что можно было бы назвать технопатрическим видообразованием, имеющим место, когда популяция оказывается технологически оторванной от своих предков. В любом случае результат один и тот же – стремительная дивергенция и резкое ускорение эволюционного процесса.
На данный момент человек разумный является единственным представителем гоминидов на Земле, но это не всегда было так и едва ли такое положение сохранится в будущем, если принять во внимание сохраняющиеся тенденции техно-физиологической эволюции. Хуан Энрикес, основатель проекта «Науки о жизни» в Гарвардской школе бизнеса считает, что раскол уже начался: «Всего одно-два поколения отделяют нас от появления совершенно нового вида гоминидов – гомо эволютис, который способен непосредственным и целенаправленным образом управлять своей собственной эволюцией и эволюцией других видов».
Стандартная научно-фантастическая версия того, что происходит, когда мы берем под контроль свою собственную эволюцию, обычно развивается по рельсам евгеники – в направлении создания некой особой расы господ. Но на самом деле ситуация не такая простая и прямолинейная. Даже если цель генетических преобразований выглядит совершенно четкой и недвусмысленной (скажем, сделать людей умнее), то проблема заключается не только в том, что работать придется с миллионами генов – что неизбежно поднимает вопрос о неизбежных погрешностях и ошибках, – но и в том, что зачастую воздействовать приходится на тесно связанные между собой факторы и такое воздействие может быть внутренне противоречивым. Например, интеллект может быть связан с памятью отношениями, которые мы пока не в силах расшифровать, поэтому есть опасность того, что, пытаясь улучшить одно, мы негативно повлияем на другое.
Кроме того, в отсутствие какой-то формы вертикального контроля нет никаких оснований думать, что желания людей будут достаточно однородны, чтобы из них можно было создать какую-то единообразную расу. «Конечно, – говорит Хэссел, – мы можем начать совершенствоваться, оптимизироваться, можем пытаться рождать именно таких детей, какие нам желанны, но маловероятно, что это приведет к какому-то единообразию. Мы все-таки останемся людьми. Поэтому детей мы будем создавать, ориентируясь на свое эго, свои прихоти и свою креативность, – а это лучшая гарантия того, что все они будут разными. Дети будут настолько разными, что во многих случаях не смогут скрещиваться между собой – без использования высоких технологий. Вот на каком этапе возникает возможность разделения людей, гомо эволютис, на новые виды, подвиды и породы; может произойти настоящий кембрийский взрыв».
Наука бывает не всегда точна в фактах, но направление она обычно определяет правильно. Ведь этому предшествуют тщательные исследования, яростные споры и выстраданный консенсус. Одна из лучших проверок на достоверность – это когда выводы, сделанные в рамках разных научных дисциплин, начинают перекликаться и пересекаться. Именно это сейчас и происходит. Фогель этот процесс запустил, но сегодня к тем же выводам приходят ученые, работающие в десятках других областей. Мы нажали на акселератор естественного отбора, запустили турбоэволюцию и теперь несемся на всех парах к концу эры гомо сапиенс – единственной известной нам эры.
Короче говоря, мы пока еще остаемся собой, но уже становимся ими.
Первый в мире имплантант искусственного зрения
Чтобы написать эту статью, я больше года находился на самом переднем крае науки, знакомясь с экспериментами по созданию систем искусственного зрения. У меня были в руках все факты, и я уже был готов сесть за работу. Но тут мой редактор получил по почте открытку от одного малоизвестного и имеющего неоднозначную репутацию исследователя и изобретателя: «Здравствуйте, меня зовут Уильям Добелл. Я создал мозговой имплантант искусственного зрения, который буду испытывать на человеке. Приглашаю понаблюдать».
Мы не знали, что и думать. Я был убежден, что подобные технологии невозможны. Я уже больше года вращался в этой сфере, и никто из тех, с кем я общался, даже близко не подошел к созданию действительно работоспособного аппарата, не говоря уже о готовности вживлять его в тело человека. Но мало ли что? А вдруг? Информация требовала добросовестной проверки, и я сел в самолет.
Потрясение – недостаточно сильное слово, чтобы описать мои впечатления от того, что я там обнаружил. День первый: я знакомлюсь с совершенно слепым человеком. День третий: этот человек видит достаточно хорошо, чтобы проехать за рулем автомобиля через оживленную стоянку.
По данным Всемирной организации здравоохранения, 285 миллионов жителей нашей планеты являются слепыми или слабовидящими, и большинству из них такого рода оборудование могло бы помочь. Но самое невероятное начинается дальше. Добелл создал имплантант, который восстанавливает нормальное зрение, но не за горами появление устройств, позволяющих значительно усовершенствовать функции зрения: увеличить его остроту до «орлиной», воспринимать цвета за пределами обычного спектра или видеть микроскопические предметы. Не пройдет и десятилетия, как сверхъестественные способности, о которых мы читали разве что в комиксах, станут явью. Нет, потрясение – явно не то слово.
1
Дело происходит в Нью-Йорке. Я сижу напротив слепого – будем называть его пациентом Альфа – за длинным столом в конференц-зале без окон. На одном конце стола стоят старый телевизор и видеомагнитофон. На другом – пара ноутбуков, соединенных проводами с самодельными устройствами по обработке сигналов, которые помещены в небольшие металлические ящики серого цвета. В углу стоит пластиковый фикус. Дальняя стена закрыта книжным шкафом, битком набитым книгами. Остальные стены белые и голые. Вот что увидит вокруг себя пациент Альфа, когда включится первый в мире бионический глаз.
Нашему испытуемому 39 лет, он высок и крепок, у него квадратная челюсть, большие уши и грубые черты лица. Он выглядит вполне крепким, бодрым и здоровым – если не обращать внимания на провода, которые тянутся от ноутбуков к устройствам по обработке сигналов, а оттуда ползут через стол, опутывая его лицо, прежде чем нырнуть в отверстия, просверленные в его черепе. Поскольку провода такие же черные, как и волосы, разглядеть, где именно они проникают в череп, не так-то просто. С расстояния они выглядят просто как длинные дреды.
– Не стесняйтесь, – предлагает Уильям Добелл, – посмотрите ближе.
С более близкого расстояния я вижу, что провода вставлены в голову пациента Альфа подобно тому, как провода наушников вставляются в стереопроигрыватель. Сами «гнезда» выглядят как круглые металлические шайбы, вживленные в кожу. Переход совершенно бесшовный: кожа вдруг перестает быть кожей и становится металлом.
– Это называется чрескожный пьедестал, – поясняет Добелл.
Мне остается только глазами хлопать. У этого человека в череп по обе стороны вделаны гнезда для подключения проводов, как в компьютере.
По ту сторону «гнезд» вживлены мозговые имплантанты. Каждый из них величиной с приличную монету и содержит набор платиновых электродов, заключенных в биосовместимый пластик.
Разработанная Добеллом система состоит из трех частей: миниатюрной видеокамеры, обработчика сигналов и мозговых имплантантов. Камера, закрепленная на солнцезащитных очках, снимает то, что находится перед вами. Обработчик преобразует изображение в цепочку сигналов, понятных мозгу, и посылает информацию в имплантанты. Оттуда она поступает в мозг, и, если все идет по плану, мозг «видит» картинку.
Но я опережаю события. Камеры еще нет. Пока ее заменяют ноутбуки. Двое техников с их помощью калибруют имплантанты.
Один из техников нажимает кнопку, и миллисекунду спустя пациент поворачивает голову справа налево, словно обозревает помещение.
– Что вы видите? – спрашивает Добелл.
– Средних размеров фосфен, – отвечает пациент, – примерно в пяти дюймах от лица.
– И как теперь?
– Слишком яркий.
– Ладно, – говорит Добелл. – Этим больше пользоваться не будем.
Так продолжается все утро, и в этом нет ничего нового. Вот уже почти 50 лет ученые знают о том, что при электрическом возбуждении зрительной коры слепые люди воспринимают маленькие светящиеся пятна, называемые фосфенами. Проводимые тесты нацелены на то, чтобы составить «карту» фосфенов пациента. Когда мозг получает удар электрическим током, светящие пятна возникают не в каком-то одном месте, а распространяются в пространстве; это то, что ученые, занимающиеся искусственным зрением, называют «эффектом звездного неба».
Добелл размещает эти пятна, как пиксели на экране.
– Мы создаем карту пациента, слой за слоем, – поясняет он. – Первым слоем были единичные фосфены. Следующий слой – множественные. Нам нужно знать, как его фосфены соотносятся друг с другом, чтобы видеоизображение можно было преобразовать в сигналы, понятные его мозгу. Одни фосфены выглядят как россыпь замерзших капель дождя. Другие имеют причудливые формы: плывущие бананы, толстые груши, зигзаги молнии. Разумеется, слово «выглядят» может вводить в заблуждение, поскольку фосфены возникают только в мозге пациента. Для зрячих они совершенно невидимы.
Добелл сидит в инвалидном кресле рядом с пациентом. У него нет левой ноги – ее ампутировали год назад, когда язвенная инфекция, начавшаяся с большого пальца, вышла из-под контроля. Поскольку, сидя в инвалидном кресле, карманами брюк пользоваться трудно, он отдает предпочтение футболкам – «хорошего качества» – с нагрудным карманом, куда он кладет ключи, пару шариковых ручек и бумажник. Карман так нагружен, что оттягивает футболку вниз. Его седая борода явно нуждается в уходе. Лоб высокий, морщинистый, стекла очков толстые и широкие.
– Мы готовы к множественным фосфенам? – спрашивает один из техников.
Добелл кивает головой.
В это утро все складывается так гладко, что, пока мы разговариваем, техники позволяют пациенту завладеть клавиатурой и начать самому стимулировать собственный мозг. Нельзя сказать, что это стандартная процедура, но техники, которым интересно, что будет дальше, не останавливают его, а доктор не обращает внимания.
Внезапно лицо пациента бледнеет. Пальцы бросают клавиатуру и скрючиваются. Словно привязанная к воздушному шару, рука медленно поднимается вверх, но тут же падает обратно. Спина резко выгибается дугой. Все тело корчится, как плохо управляемая марионетка: плечи согнулись, шея вытянулась, ноги дрожат. Губы синеют, глаза закатываются, обнажая белки. По его телу проходит еще одна судорога, и изо рта течет густая слюна. Поскольку доктор прикован к инвалидному креслу, а техники сидят как парализованные, я бросаюсь к пациенту и обхватываю его.
– Звоните 911! – орет один из очнувшихся техников.
– Нет! – выкрикивает доктор.
– Уложите его! – кричит другой техник. – Дайте ему воды!
– Нет! – повторяет Добелл.
Я пытаюсь удерживать пациента под руки, дрожа под его тяжестью. Его голова дергается и наносит мне ощутимый удар в подбородок. Теперь я вижу его так близко, что могу сосчитать провода, подведенные к его голове. Я вижу бледный шрам там, где хирург ножовкой вырезал кусок черепа и вытащил, как вытаскивают пробку из ванны. Наконец техники окончательно приходят в себя и начинают действовать. Они пытаются отключить пациента от зрительной аппаратуры, но что они могут сделать? Ведь вся проблема в его мозге. Сейчас он умрет у меня на руках – в этом я почти не сомневаюсь.
2
Уильям Добелл любит разные истории из жизни братьев Райт. Например, о том, как их первый самолет не имел рулевого управления и мог двигаться только вверх, вниз и прямо вперед. Хотя на борту современных самолетов вы не увидите их имен – только Boeing или Airbus, – каждый понимает, что эти авиастроительные компании являются лишь преемниками наследия, оставленного братьями Райт, так же как каждый понимает, что своим правом голосовать он обязан Томасу Джефферсону. Из всех историй о жизни братьев Райт Добелл больше всего любит эпизод, связанный с лейтенантом Томом Селфриджем.
У братьев Райт не хватало денег. Они построили самолет, но для дальнейших экспериментов им не хватало средств. Присутствовавший на одной из демонстраций самолета лейтенант американской армии Том Селфридж попросил взять его в полет. Орвилл Райт усадил его в пассажирское кресло. Они взлетели… и рухнули. Самолет разбился, Орвилл угодил в больницу, где провалялся несколько месяцев, а Селфридж погиб. Но это не помешало братьям заключить контракт на создание самолета для армии.
Для доктора Добелла эта история как талисман. Мораль этой истории: чем больше риск, тем выше награда, – вдохновляла его на протяжении тридцати с лишним лет работы над проблемой искусственного зрения, которую он начал в 1968 году, поставив перед собой цель вернуть зрение слепым. Эта история поддерживала его и в 1970-е годы, когда он лег под нож хирурга и отдал на растерзание свой собственный глаз, чтобы проверить перспективность ретинального имплантанта. В ней же он черпал моральную поддержку, когда досконально проштудировал все поле исследований зрительной коры головного мозга и понял, что единственный путь к успешному созданию зрительных нейропротезов лежит через вживление имплантантов в человеческий мозг. Она же была его опорой два года назад, когда он решил отправлять пациентов на операцию в Лиссабон, ибо шансы, что американское правительство в лице Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США когда-нибудь даст разрешение на подобные эксперименты над людьми, были очень невелики. Впрочем, один эксперимент он все же успел провести. В 1978 году, незадолго до того, как Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США была принята серия поправок о запрете тестирования зрительных нейропротезов на человеке, Добелл вживил опытный образец в мозг жизнерадостного толстопузого слепого ирландца из Бруклина по имени Джерри.
«Я хотел, – говорит Джерри, объясняя свое участие в эксперименте, – чтобы мои внуки, встретив слепого человека с мозговым имплантантом, имели возможность сказать ему: “Позвольте рассказать вам о нашем дедушке!”». Много лет прибор, внедренный в голову Джерри, лежал там бесполезным грузом. В то время Добелла больше всего волновали потенциальные проблемы инфекции и биосовместимости. Когда ни с тем, ни с другим проблем не возникло, исследования двинулись дальше. За несколько лет было выполнено картирование зрительного поля Джерри, но его имплантант так и не смог обеспечить должную «функциональную подвижность».
Под этим термином понимается способность переходить улицу, ездить в метро, ориентироваться внутри зданий без помощи трости и собаки-поводыря. На протяжении последних сорока лет именно достижение такой функциональной подвижности слепых было целью исследований в области искусственного зрения. Однако с Джерри этой цели добиться не удалось; он так и застрял на полпути между зрячестью и слепотой.
Когда Джерри подключают к видеокамере, он распознает только оттенки серого в ограниченном поле зрения. И зрение у него очень «медленное». Чтобы это понять, сравните зрение с кино. Нормальная частота кадров в кино – 24 в секунду, но Джерри все видел как будто в замедленной (раз в пять) съемке. Как объяснил мне Добелл, это примерно как рассматривать снимки в неспешно перелистываемом фотоальбоме через отверстия, пробитые дыроколом в открытке.
У пациента Альфа, в отличие от Джерри, оборудования уже полный комплект – «искусственная система зрения для слепых от Института Добелла». Поскольку система еще не запатентована, доктор уклончив в ответах на технические вопросы. Он не спешит отвечать, сколько электродов у пациента в голове, но, по моим прикидкам, их там около сотни. Есть и другие изменения. Если у Джерри один имплантант, у пациента Альфа их два – по обе стороны головы. Материалы использованы новейшие, а обработчик сигналов и блок питания портативные. Но главное отличие новой системы от Джерри начал хоть что-то различать, а пациент Альфа был прооперирован всего месяц назад.
3
Уильям Добелл родился в 1941 году в Питтсфилде, штат Массачусетс, в семье хирурга-ортопеда. Спросите Уильяма, как получилось, что он занимается этим делом, и тот ответит: «Я всю жизнь занимался изготовлением искусственных органов; я жил в окружении протезов столько, сколько себя помню. Я сын своего отца: в восемь лет я занимался серьезными исследованиями».
Звучит абсурдным хвастовством, но наведите справки, и вы узнаете, что свой первый патент – на усовершенствованный искусственный тазобедренный сустав – он получил в 13 лет. В четырнадцать лет Уильям поступил в колледж и уже к восемнадцати всерьез занялся проблемой искусственного зрения. Тогда же ему пришлось бросить университет, чтобы заняться самостоятельными исследованиями в области физиологии зрения и одновременно подрабатывать механиком в мастерской Porsche.
В 1960 году Уильям Добелл снова сел за парту и окончил магистратуру по специальности «биофизика» в Университете Джонса Хопкинса, а затем защитил докторскую диссертацию по физиологии в Университете Юты, после чего получил должность заведующего отделением искусственных органов в Медицинском центре Колумбийского университета. В 1984 году у него появилась собственная лаборатория.
Лаборатория Добелла расположена в Хоппоге, почти в самом центре Лонг-Айленда, где находится крупнейший индустриальный парк Америки. Офисы многочисленных высокотехнологических компаний (Aerostar, Gemini, Forest Labs, Nextech, Bystronic) располагаются в угрюмых приземистых зданиях-пакгаузах, украшенных разве что подстриженными газонами и кое-где маркизами. «У нас маркизы нет», – отмечает Добелл, гордящийся своим аскетизмом.
Зайдя внутрь, вы обнаружите там такие тонкие ковровые покрытия, что по ощущениям они не отличаются от цементного пола. Мебель в офисах – из шпона – выглядит совершенно безликой; возникает ощущение, будто она куплена на распродаже. За офисами располагается мастерская, которая и обеспечивает предприятие Добелла средствами к существованию.
Чего только там не создавалось! И подавители икоты, и стимуляторы эрекции, и ингибиторы боли… К настоящему времени около 15 тысяч человек носят в своем теле что-нибудь из изобретений Уильяма Добелла. Сейчас в мастерской создаются стимуляторы дыхания, спинного и головного мозга. Поскольку Добелл никогда не хотел находиться под чьим-либо контролем, он отказывается от использования венчурного капитала, а продажа этих устройств позволяет ему оплачивать счета, чтобы спокойно заниматься своим главным делом – разработкой системы искусственного зрения.
– Это обходится недешево, – говорит Добелл, сопровождая меня в мастерскую.
Мы проходим механический цех – я вижу сверлильные и токарные станки, всевозможные пилы и прочие инструменты, одни из которых висят на стенах, а другие лежат в пыли и металлической стружке, – и попадаем в сборочный цех, в центре которого расположено отдельное помещение для тонких операций, отгороженное длинными и тяжелыми пластиковыми листами. У дальней стены стоит древний компьютер весом в две тонны с перфокартным вводом и телетайпным выводом. Его размеры достигают трех метров в ширину и двух метров в высоту.
– Для чего это? – спрашиваю я.
– Это моя первая система искусственного зрения, которую я создал для Джерри. Это мое прошлое. Тридцать четыре года работы и 25 миллионов долларов.
4
Однако цены понемногу снижаются. Согласно распечатке, которую вручил мне Добелл, стоимость возвращения зрения слепым сейчас составляет 117 тысяч долларов.
Система зрительного протезирования – 100 тысяч долларов:
1 миниатюрная камера, вмонтированная в солнцезащитные очки;
1 плата видеозахвата;
1 модуль генерирования стимулов;
2 имплантированных блока электродов с чрескожными пьедесталами;
3 блока перезаряжаемых батарей и 1 зарядное устройство (потребитель должен менять батареи по мере необходимости);
полная 5-летняя гарантия (не включающая путешествия);
ежегодное медицинское обследование на протяжении пяти лет в Португалии (переезд не включается); консультации по телефону без ограничений.
Обследование пациента, в том числе психиатрическое, – 2 тысячи долларов.
Расходы на госпитализацию – 10 тысяч долларов.
Перелет в Лиссабон, проживание в отеле и питание в течение недели (на двоих) и прочие расходы (включая такси) – 5 тысяч долларов.
Первым человеком, получившим подобный счет, стал пациент Альфа. Его настоящее имя – Йенс. Двадцать два года тому назад, в возрасте семнадцати лет, он ремонтировал железнодорожные пути, и случайно отскочившая от шпалы щепка выбила ему левый глаз. Затем, три года спустя, он ремонтировал снегоход, и отскочившая металлическая деталь оставила его без правого глаза. Йенс живет в канадской глуши, где зимой бывает очень холодно. Он зарабатывает на жизнь, заготавливая и продавая дрова. Йенс работает в одиночку, распиливая бревна огромной бензопилой. В сезон он за день перетаскивает вручную более пяти тонн. В его доме восемь детей. Шесть из них появились на свет с его помощью: он сам принимал роды у своей жены, без врача и акушерки. Роддомы, как считает Йенс, только деньги высасывают.
Будучи слепым, Йенс сам спроектировал и построил дом, питающийся от солнечных батарей и энергии ветра, что позволило ему отключиться от внешних электросетей и вообще не платить за электричество. В свободные часы он составляет компьютерные программы, играет на пианино и время от времени даже дает концерты. Сыграть классический концерт для слепого означает выучить наизусть множество партитур. Это может занять около пяти лет. Несколько концертов Йенс дал для того, чтобы покрыть расходы на операцию.
5
Но вернемся в лабораторию. Я по-прежнему удерживаю Йенса. Он продолжает тяжело дышать и подергиваться. Каждая пора на его теле источает пот. Шея стала слишком скользкой, чтобы за нее можно было держаться, и я запихнул свою руку ему под мышку. Я чувствую, как стучит его подмышечная артерия. Сердце отчаянно колотится. К счастью, он все еще жив.
Минут через пять одышка проходит. Тело время от времени все еще подрагивает. Вскоре пальцы рук расслабляются, выпрямляются и разводятся, словно тянутся к самым дальним клавишам фортепьяно. Добелл свирепо смотрит на техников.
– Что случилось? – вопрошает он грозно.
– Чрезмерная стимуляция.
– Да, понятно.
Йенс понемногу приходит в себя, потягиваясь, словно после долгого сна.
– Что случилось? – тихо повторяет он услышанный вопрос.
– У вас был эпилептический припадок, – говорит Добелл.
– Что?
– Припадок. У Джерри их никогда не было, но вероятность существует всегда.
– Я же…
– Все будет в порядке, – уверяет его Добелл.
– Я же не за это…
– Что?
– Я же не за это платил такие деньги.
– Ладно, – говорит Добелл, – думаю, на сегодня хватит.
6
Позже в тот же вечер Добелл звонит, чтобы объяснить случившееся. Его голос, сверхъестественно умиротворенный, подобен успокоительному бальзаму. «Мой хирург – лучший в мире специалист по эпилепсии. Он объяснил мне, что во время приступа человека нельзя ни класть, ни давать ему воды – иначе есть риск захлебнуться. Я знаю, что с ним все будет в порядке».
Придя в лабораторию на следующее утро, я вижу, что Йенс действительно в полном порядке. Он снова сидит за столом, и тестирование продолжается. Он почти не помнит приступа, зато помнит фосфены.
– Это было прекрасно! – восклицает он. – После восемнадцати лет кромешной тьмы я наконец-то увидел свет.
– Вы готовы к большему? – спрашивает Добелл.
У него в руках – огромные очки в черепаховой оправе. Левая линза темная, а в правую вмонтирована миниатюрная камера, черная, пластиковая, площадью меньше квадратного дюйма. Провода, которые вчера шли к ноутбукам, теперь подключены к видеокамере. Пора проверить, удастся ли Йенсу что-нибудь увидеть.
– Готовы? – повторяет вопрос Добелл.
– Я готов уже 20 лет.
Йенс надевает очки, техники включают систему. Я сижу напротив, через стол. И выясняется, что, когда первый в мире бионический глаз включается, Йенс видит меня.
– Ого! – говорит Йенс.
– Что значит «ого»? – спрашиваю я.
– Та часть моего мозга, которая два десятилетия валяла дурака, наконец-то работает!
– И это только один имплантант, – говорит Добелл. – Еще не подключена другая сторона, еще не установлена программа, помогающая распознавать края изображения. Дальше картинка будет только лучше.
Йенс отворачивается, и мы убираем со стола все предметы. Добелл берет телефон и относит его в дальний угол комнаты. Йенс поворачивается обратно. Камера посылает данные в установленный в мозге имплантант с частотой один кадр в секунду, поэтому по-черепашьи медленные повороты его головы напоминают движения робота. Йенсу требуется две минуты, чтобы обнаружить телефон, – но он его обнаруживает! Потом опыт повторяется – снова и снова. Пятнадцать минут спустя Йенсу удается снять трубку телефона уже через 30 секунд. Через полчаса на это уходит менее десяти секунд.
Техники постепенно повышают частоту кадров. И вот, наконец, не остается ничего, кроме как закрепить на бедре Йенса обработчик сигналов и блок питания. Они напоминают два пистолета в кобурах. Кульминация наступает, когда Йенс садится в «мустанг» кабриолет. Верх откинут. Ветер шевелит его волосы. Он включает зажигание. Выезжать на трассу Добелл не позволяет, но можно покататься по стоянке.
«В следующей версии системы, – говорит мне Добелл, – разрешение будет достаточно высокое, чтобы ездить по дорогам». Поскольку сейчас Йенс вооружен самой простой видеокамерой, можно представить себе перспективы, которые откроются, если дополнительно наделить ее характеристиками прибора ночного видения, рентгеноскопа, микроскопа или телескопа. А теперь забудем о камере. Почему бы не подключиться прямо к интернету? В будущем инвалиды по зрению получат такие возможности, что даже зрячим людям захочется иметь подобные протезы.
7
Публичное обсуждение воздействия электричества на зрение восходит к 1751 году, когда Бенджамин Франклин провел свой знаменитый эксперимент с воздушным змеем и ключами. В скором времени ученые заговорили о возможности лечения слепоты посредством электрической стимуляции мозга, но эта идея постепенно заглохла.
Удивляться тут, по-видимому, нечему. Зрение вообще занимает весьма необычное место в истории. На протяжении более чем столетия креационисты, боровшиеся с учением Дарвина, считали существование зрения доказательством существования Бога. Глаза – слишком сложная вещь для такого, казалось бы, случайного процесса, как естественный отбор. Вследствие этого исцеление слепоты оставалось вотчиной исключительно религиозных целителей. «Это всегда считалось религиозным чудом, – говорит Том Хоглунд из Фонда борьбы со слепотой, – но теперь это чудо научное».
Тринадцатого июня Добелл выступил на ежегодном собрании Американского общества по развитию искусственных внутренних органов в Нью-Йорке и рассказал изумленным слушателям о восьми прооперированных им пациентах, из которых Йенс стал первым, у кого был активизирован имплантант Затем он показал видеозапись, где Йенс водит машину. «Я сорвал бурю аплодисментов, – рассказал мне потом Добелл, – но сомневаюсь, что кто-нибудь из присутствовавших по-настоящему понял, свидетелями чего они были».
Для большинства специалистов, занимающихся проблемой искусственного зрения, прорыв Добелла стал полной неожиданностью. О Добелле если кто и знал, то лишь в связи с его ранними работами в области стимулирования фосфенов. Он держался подальше от академических кругов, что не добавляло ему авторитета в ученом сообществе.
В настоящее время существует не менее дюжины команд на четырех континентах, которые занимаются разработкой различных систем искусственного зрения, и Добелл возглавляет лишь одну из них. Одни трудятся над созданием ретинальных имплантантов, работающих на батарейках или на солнечной энергии, другие выращивают ганглиозные клетки на кремниевых чипах, третьи занимаются разработкой стимуляторов зрительного нерва. А в числе лидеров – пока не объявился Добелл – был Дик Норманн, бывший заведующий кафедрой биоинженерии в Университете Юты.
Как и Добелл, Норманн работает над созданием зрительного нейропротеза. Я стал первым, кто сказал ему, что гонка завершена и он проиграл.
– Это фантастика! – говорит Норманн.
– Вы не расстроились?
– Это фантастика, фантастика, фантастика! – повторяет он, а затем, после паузы, добавляет: – Если, конечно, это действительно работает.
– Что вы имеете в виду? Я был там. Я видел, что это работает.
– Но что вы называете «работает»? Если пациент видит движущееся пятно света, зрение ли это? Мне нужно знать, что именно он видит.
– Ладно, но как это повлияет на ваши исследования?
– Никак не повлияет. Мы будем продолжать делать то, что делали.
Норманн также имеет в виду трехчастную систему: имплантант, обработчик сигналов, камера, – но с очень важным отличием. В то время как имплантант Добелла располагается на поверхности зрительной коры мозга, имплантант Норманна проникает в глубину.
Норманновский имплантант имеет значительно меньшие размеры – со шляпку гвоздя – и «вбивается» в кору головного мозга в том самом месте, где воспринимается обычная зрительная информация. По словам Норманна, его изобретение настолько высокоточное, что каждый электрод способен стимулировать отдельные нейроны.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?