Текст книги "Хакеры. Как молодые гики провернули компьютерную революцию и изменили мир раз и навсегда"

Глава 7
О жизни

Позже они назовут это чудесное время работы на девятом этаже «Тек-сквер» золотым веком хакерства. Проводя время в унылом компьютерном зале и захламленных кабинетах, расположенных неподалеку, тесно сгрудившись вокруг терминалов, где пробегали ряды зеленых символов кода, делая пометки в распечатках карандашами, извлеченными из карманов рубашек, и болтая на своем особом жаргоне о бесконечных циклах или теряющих значение подпрограммах, группа технологических монахов, населявших Лабораторию, была как никогда близка к раю. Они вели благоприятно-анархический образ жизни, посвященный производительности PDP‐6 и поддерживаемый страстью к нему. Искусство, наука и игра слились в магическую деятельность программирования, и каждый хакер был всемогущим хозяином потока информации внутри машины. Это была отлаженная жизнь во всей красе.

Но сколько бы хакеры ни пытались воплотить хакерскую мечту в жизнь без вмешательства жалких извращенных систем реального мира, сделать это было невозможно. Неспособность Гринблатта и Найта убедить посторонних в естественном превосходстве «Несовместимой системы разделения времени» была лишь одним из признаков того, что полное погружение небольшой группы людей в хакерство не могло привести к изменениям в больших масштабах, которые все хакеры считали неизбежными. Конечно, за десятилетие, прошедшее с тех пор, как TX‐0 был впервые доставлен в МТИ, широкая общественность и другие студенты в кампусе стали больше знать о компьютерах в целом. Но они не относились к компьютерам с таким же уважением и восхищением, как хакеры. И они не всегда считали намерения хакеров благими и идеалистическими.

Напротив, многие молодые люди в конце 1960‐х видели в компьютерах нечто злое, часть технологического заговора, в котором богатые и могущественные использовали мощь компьютера против бедных и бессильных. Это отношение не ограничивалось протестами студентов против разразившейся войны во Вьетнаме (конфликт, в котором частично участвовали американские компьютеры). Машины, лежащие в основе хакерства, также вызывали отвращение у миллионов простых патриотически настроенных граждан, считавших компьютеры бесчеловечным фактором в обществе. Каждый раз, когда люди получали неправильный счет и пытались решить эту проблему, все заканчивалось обескураживающими телефонными разговорами – на том конце провода объясняли, что «видимо, компьютер допустил ошибку», и только титанические человеческие усилия могли стереть это пятно на цифровых технологиях; народное презрение к компьютерам росло. Хакеры, конечно же, приписывали эти промахи «поврежденному мозгу», бюрократическому, пакетному менталитету IBM. Неужели люди не понимали, что хакерская этика могла устранить эти недостатки, поощряя людей исправлять такие ошибки, как выставление несуразно больших счетов за электричество? Но в общественном сознании между программистами неуклюжих гигантов и обитателями Лаборатории ИИ, работающими на замечательном интерактивном PDP‐6, не было никакого различия. И в этом общественном сознании все компьютерные программисты, хакеры они или нет, воспринимались либо как безумные ученые, замышляющие разрушение мира, либо как человекоподобные роботы с остекленевшими глазами, тупо и монотонно повторяющие деревянные фразы, планируя очередной набег на технологическое братство.

Большинство хакеров предпочитали не зацикливаться на этом отношении со стороны общества. Но в 1968–1969 годах хакерам пришлось столкнуться с этим печальным публичным образом, нравилось им это или нет.

Марш протеста, завершившийся на «Тек-сквер», наглядно показал, насколько далеки хакеры от своих коллег. Многие хакеры сочувствовали антивоенному делу. Гринблатт, например, участвовал в марше в Нью-Хейвене и сделал несколько телефонных звонков для антивоенных радикалов в информационном центре национальной забастовки в Брандейсе. А хакер Брайан Харви был очень активен в организации демонстраций; вернувшись, он рассказал, каким низким рейтингом обладает Лаборатория ИИ у протестующих. На антивоенных собраниях даже поговаривали, что некоторые компьютеры на «Тек-сквер» используются для ведения войны. Харви хотел было сказать им, что это не так, но радикалы не только не поверили бы ему, но и разозлились бы из-за того, что он, по их мнению, врет.

Хакеры покачали головами, когда услышали об этом досадном недоразумении. Еще один пример того, что люди не понимают их! Но одно обвинение, выдвинутое антивоенным движением против Лаборатории ИИ, было абсолютно точным: вся деятельность Лаборатории ИИ, даже самые безумные или анархические проявления хакерской этики, финансировались министерством обороны. Все, от «Несовместимой системы разделения времени» до взлома метро Питером Самсоном, оплачивалось тем же самым министерством обороны, которое убивало вьетнамцев и отправляло американских солдат умирать за границей.

Общий ответ Лаборатории ИИ на это обвинение состоял в том, что Агентство перспективных исследовательских проектов министерства обороны (ARPA), которое финансировало Лабораторию ИИ, никогда не просило никого придумать конкретные военные приложения для компьютерных исследований, проводимых хакерами и планировщиками. Агентство перспективных исследований управлялось компьютерными учеными; его целью было продвижение чистых исследований. В конце 1960‐х годов планировщик по имени Роберт Тейлор отвечал за финансирование Агентства; позже он признался, что старался финансировать не военные проекты, а те, что продвигали бы чистую компьютерную науку. Лишь немногие хакеры назвали финансирование Агентства «грязными деньгами».

Почти все, даже те, кто выступал против войны, признавали, что деньги Агентства поддерживали хакерский образ жизни. Когда кто-то указал на очевидное – что министерство обороны, возможно, и не запросило конкретных военных приложений для работы над искусственным интеллектом и системами, но все же ожидало, что в результате этой работы появится огромное количество военных приложений (кто мог с уверенностью сказать, что вся эта работа в области компьютерного зрения и робототехники не приведет к более эффективным бомбардировкам?), – хакеры либо отрицали это (Гринблатт говорил: «Хотя деньги поступали из министерства обороны, у нашей работы не было военных целей»), либо говорили, как Марвин Минский: «Нет ничего противозаконного в том, что министерство обороны финансирует исследования. Это, конечно, лучше, чем министерство торговли или министерство образования, финансирующее исследования… потому что это приведет к контролю над мыслями. Я бы предпочел, чтобы этим занимались военные… военные не скрывают своих желаний, так что мы не находимся под каким-либо давлением. Теперь понятно, что происходит. Случай с Агентством был уникален, потому что они чувствовали, что этой стране нужны люди, хорошо разбирающиеся в оборонных технологиях. На случай, если он нам когда-нибудь понадобится, он у нас будет».

Планировщики думали, что продвигают истинную науку. Хакеры беспечно формулировали свою аккуратную философию нового века, основанную на свободном потоке информации, децентрализации и компьютерной демократии. Но антимилитаристские протестующие считали это притворством, поскольку весь этот так называемый идеализм в конечном счете пойдет на пользу военной машине, которой было министерство обороны. Противники войны хотели показать свое недовольство, и однажды в Лабораторию ИИ просочился слух, что протестующие планируют марш, заканчивающийся митингом прямо здесь, на девятом этаже. Там собирались протестующие, чтобы наглядно продемонстрировать, что хакеры, планировщики и пользователи – марионетки министерства обороны.

Расс Нофтскер, администратор Лаборатории ИИ, воспринял угрозу протестующих очень серьезно. В то время в США активно действовала группировка Weather Underground, и он опасался, что радикалы с бешеными глазами взорвут компьютер. Он чувствовал, что должен принять определенные меры для защиты лаборатории.

Некоторые из этих мер были настолько секретными – возможно, с участием правительственных агентств, таких как ЦРУ, чей офис также находился на «Тек-сквер», – что Нофтскер не раскрыл их даже через десять лет после окончания войны. Но другие меры были очевидно неприятными. Он снял стекло с дверей, ведущих из вестибюля лифта на девятом этаже в помещение, где хакеры сидели за компьютерами. Вместо стекла Нофтскер установил стальные пластины, покрыв их деревом, чтобы не создавалось ощущение, что площадь забаррикадирована, как это было на самом деле. Стеклянные панели рядом с дверью были заменены пуленепробиваемым плексигласом толщиной в полдюйма, так что люди в помещении видели, кто стоит за дверью, прежде чем отпереть замки и снять засовы. Двери же были прикреплены к стенам тяжелыми петлями, чтобы протестующие не попытались снять ее целиком, ворваться внутрь и повредить компьютеры.

В течение нескольких дней, предшествовавших демонстрации, в эту запертую крепость официально допускались только те люди, чьи имена были занесены в утвержденный список. В день демонстрации Нофтскер даже раздал около сорока камер Instamatic различным людям, попросив их сфотографировать демонстрантов, когда они рискнут выйти за пределы охраняемой территории. Если демонстранты решат прибегнуть к насилию, то, по крайней мере, у них будет информация о преступниках.

Баррикады работали до тех пор, пока протестующие – примерно двадцать или тридцать из них, по оценке Нофтскера – подходили к «Тек-сквер», стояли немного снаружи Лаборатории ИИ и уходили, не разбивая PDP‐6 кувалдами. Но коллективный вздох облегчения со стороны хакеров был смешан с большим сожалением. В то время как хакеры создали демократическую систему без замков внутри Лаборатории ИИ, они были настолько отчуждены от внешнего мира, что им пришлось использовать те же самые ненавистные замки, баррикады и составленные бюрократами списки, чтобы контролировать доступ к этой идеалистической среде. Несмотря на свое неприятие замков, в этом случае им пришлось поступиться принципом свободного доступа. Некоторые хакеры, потрясенные возможностью разгрома, даже настроили лифтовую систему так, что лифты не могли попасть прямо на девятый этаж. Хотя ранее некоторые хакеры заявляли: «Я не буду работать в месте, где есть замки», после того как демонстрации закончились, а запретные списки давно исчезли, замки остались. Как правило, хакеры предпочитали не рассматривать замки как символы того, насколько они отделены от общества.

Очень решительный солипсизм царил на девятом этаже, солипсизм, который стоял на своем даже тогда, когда хакеризм подвергся некоторым прямым, хотя и менее угрожающим физическим атакам в публикациях и журналах. Однако было трудно игнорировать самые серьезные из них, поскольку они исходили из МТИ, от профессора компьютерных наук (да, в МТИ все-таки была основана такая кафедра) по имени Джозеф Вейценбаум. Сам бывший программист, худощавый усатый человек, говоривший с сильным восточноевропейским акцентом, Вейценбаум работал в МТИ с 1963 года, но редко общался с хакерами. Самым большим его вкладом в ИИ была программа под названием ELIZA, которая вела беседу с пользователем; компьютер должен был взять на себя роль терапевта. Вейценбаум осознал мощь компьютера и с тревогой отметил, насколько серьезно пользователи будут взаимодействовать с ELIZA. Даже если люди знали, что это «всего лишь» компьютерная программа, они рассказывали ей свои самые личные секреты. Для Вейценбаума это была демонстрация того, как мощь компьютера может привести к иррациональному, почти аддиктивному поведению с дегуманизирующими последствиями. А Вейценбаум считал, что хакеры, или «компульсивные программисты» – это предел дегуманизации компьютеров. Вот печально известный отрывок из его труда Computer Power and Human Reason:

. умные молодые неопрятные люди, часто с запавшими горящими глазами, сидят за компьютерными консолями, их руки напряжены, а пальцы готовы ударить по кнопкам и клавишам, к которым приковано их внимание, как у игрока к игральным костям. Если они не смотрят завороженно на экраны, то часами просиживают за столами, заваленными компьютерными распечатками, над которыми корпят, как одержимые студенты над каббалистическим текстом. Они работают почти до упаду, по двадцать-тридцать часов подряд. Им приносят еду, если они попросят: кофе, кока-колу, бутерброды. По возможности они спят на раскладушках рядом с распечатками. Их мятая одежда, немытые и небритые лица, нечесаные волосы – все свидетельствует о том, что они не обращают внимания ни на свое тело, ни на мир, в котором живут. Это компьютерные фанатики, компульсивные программисты.

Позже Вейценбаум скажет, что живость этого описания проистекала из его собственного хакерского опыта и не была напрямую основана на наблюдениях за обитателями девятого этажа. Но многие хакеры считали иначе. Некоторые полагали, что Вейценбаум написал конкретно про них, даже вторгся в их личную жизнь, описав внешность. Другие считали, что Гринблатт был несправедливо выделен; действительно, Гринблатт послал Вейценбауму несколько сообщений с возражениями на его аргументы.

Тем не менее хакеров не сильно волновали подобные нападки на их образ жизни. В Лаборатории ИИ так не принято. Хакеры обычно не вникают в психологические особенности друг друга. «У нас был набор общих целей, – объяснял позже Том Найт, – общих интеллектуальных впечатлений, даже в значительной степени общий образ жизни, но была также и граница, которую люди боялись переступить».

Именно эта невыразимая граница стала беспокоить хакера Дэвида Сильвера. Он пришел в Лабораторию ИИ подростком и буквально вырос там. Помимо продуктивного хакерства, он размышлял о взаимоотношениях между хакерами и компьютерами. Он пришел в восторг от того, как все они так привязались, так тесно связаны с чем-то таким простым, как PDP‐6. Это было почти ужасно: думая об этом, Дэвид Сильвер понял, что именно связывает людей вместе, как люди находят друг друга, почему люди ладят, раз что-то относительно простое, как PDP‐6, сплотило хакеров так сильно. Эта тема заставила его задаться вопросом, является ли человек причудливой разновидностью компьютера и образом Бога и духовным существом.

Он не считал обязательным делиться подобными мыслями со своими учителями – Гринблаттом или Госпером. «Я не считал, что с людьми надо вести теплые и задушевные беседы или заниматься чем-нибудь подобным, – говорил он позднее. – Причина была совсем не в этом. Дело было лишь в способности работать головой». Это было справедливо и для Госпера: его отношения с Сильвером, который вроде как считался его учеником, не были похожи на теплые дружеские взаимоотношения, он сам называл их «хакерскими взаимоотношениями». По его описанию они были похожи на отношения хакеров с компьютерами; в них отсутствовали краски и эмоции дружбы, обычные для реального мира.

«Прошло очень много лет, в течение которых все, чем я занимался, – это программирование, но я не чувствовал себя одиноко и у меня не было ощущения, что я что-то упустил, – говорил Сильвер. – Но по мере того как я рос, толстел, изменялся, становился менее эксцентричен, я начал чувствовать необходимость в общении с людьми. Я не ходил в старшие классы школы, и меня не затрагивали все связанные с этим социальные моменты. Я сразу же попал в небесно-голубую бездну мысли… Я потратил всю свою жизнь, блуждая по округе, как робот, и разговаривая с компанией других таких же роботов».

Иногда неспособность хакеров быть глубоко индивидуальными приводила к печальным последствиям. Должно быть, Лаборатория ИИ была идеальным местом для хакеров уровня гуру, но на некоторых обычных хакеров здесь оказывалось серьезное давление. Даже физическое расположение места оказывало сильное определенное воздействие. Открытые терминалы, постоянное устрашающее присутствие величайших программистов в мире, холодный воздух и несмолкаемое жужжание кондиционеров. Однажды, чтобы оценить источники излишнего и непереносимого шума, была приглашена исследовательская фирма, которая пришла к выводу, что шум от кондиционеров всех беспокоил потому, что здесь отсутствовали другие конкурирующие шумы. Они внесли такие изменения в компьютеры, что они начали издавать громкое и продолжительное шипение. По словам Гринблатта, «это не было победой»: постоянное шипение, ощущаемое в течение долгих часов, проводимых на девятом этаже, действовало некоторым на нервы. Добавьте сюда отсутствие сна, постоянное недоедание из-за пропущенных обедов и ужинов, постоянное желание «закончить вот этот вот хак прямо сейчас», и станет понятно, почему некоторые хакеры перешли черту.

Гринблатт был главным в этом пестром «классическом синдроме различных видов лишений», – как он это называл. «В некотором роде я был этим обеспокоен, потому что мы не могли позволить людям падать в Лаборатории ИИ замертво». Гринблатт иногда даже говорил людям, чтобы они шли домой и отдохнули. Остальные вещи делались за его спиной. Например, наркотики. Однажды поздно вечером, когда они возвращались на машине из китайского ресторанчика, молодой хакер повернулся к нему и на полном серьезе поинтересовался, не хочет ли он «вмазаться». Гринблатт был поражен: реальный мир снова вторгся в его жизнь, а он был всего лишь маленьким мальчиком, который ничего не мог с этим сделать. В одну из ночей, спустя немного времени после этого инцидента, тот хакер спрыгнул с Гарвардского моста на лед замерзшей Чальз Ривер и сильно расшибся. Это была не единственная попытка самоубийства хакеров из Лаборатории ИИ.

Если обращать внимание только на это, то может показаться, что точка зрения Вейценбаума правильна. Но было еще и много другого. Вейценбаум не признавал красоты хакерской преданности и рвения… или крайнего идеализма хакерской этики. Он его не замечал, в отличие от того же Фредкина. Стью Нельсон писал код в редакторе TECO, в то время как Гринблатт и Госпер стояли у него за спиной и наблюдали за тем, что он делает, причем все трое не проронили при этом ни единого слова. Нельсон развлекал их, кодируя маленькие ассемблерные фокусы, которые для них, абсолютных мастеров языка PDP‐6, были остроумными шутками. И после каждых нескольких строк кода шла еще одна веселая строка, вливавшаяся в эту возвышенную форму общения… Это была сцена, которую хорошо запомнил Фредкин и которая хорошо показывала обособленность хакеров.

Фредкин верил в то, что взаимоотношения между хакерами были необычными, в особенности то, что большинство хакеров жило асексуальной жизнью. Он потом говорил: «Они жили будущим компьютеров… Они просто веселились. Они знали, что были элитой, чем-то особенным. Думаю, что они хорошо понимали друг друга, хотя и были очень разными, но каждый из них знал о другом нечто великое и замечательное. Они все уважали друг друга. Я не знаю, была ли в мире другая подобная культура. Я бы даже сказал, что они испытывали друг к другу чувство, подобное своего рода любви».

Хакеры концентрировались на волшебстве компьютеров, а не на человеческих эмоциях. Лучшим примером этому был случай с Луисом Мертоном. Мертон был студентом МТИ, стоявшим несколько особняком, и прекрасным игроком в шахматы. Из-за этой его особенности Гринблатт поначалу к нему очень хорошо отнесся и выделял его из всей разношерстной публики, которая бывала в лаборатории.

То, что Мертон был хорошим игроком в шахматы, очень обрадовало Гринблатта, он в тот момент работал над созданием компьютера, на котором нужно было запустить переделанную версию его программы. Мертон умел немного программировать и начал помогать Гринблатту в работе над проектом. Позднее он разработал собственную программу для игры в шахматы для малоиспользуемой PDP‐7, которая также стояла на девятом этаже. Мертон был большим энтузиастом в отношении шахмат и компьютеров и всем своим поведением не выказывал никаких признаков того, что произошло во время перерыва в День благодарения в 1966 году, когда в маленькой, похожей на театр «комнате для игр», также принадлежавшей Лаборатории ИИ и находившейся на восьмом этаже (то самое место, где профессор Сеймур Пейперт и его группа работали над компьютерным языком LOGO, предназначенном для целей обучения) Мертон вдруг временно «превратился в овощ». Он принял классическую позу эпилептика – он сидел прямо, сильно вытянувшись, руки были прижаты к бокам и сжаты в кулаки. Он не отвечал ни на какие вопросы и не реагировал на окружающих. Люди вокруг не знали, что с ним делать. Они позвонили в изолятор МТИ, но там им сказали, что следует позвонить в кембриджскую полицию, которая вывезла бедного Мертона из здания. Случившееся глубоко потрясло хакеров, включая Гринблатта, который узнал об инциденте, когда вернулся из дома после каникул.

Мертон не относился к лучшим хакерам, и Гринблатт не был его близким другом. Тем не менее Гринблатт немедленно поехал в госпиталь Весборо, чтобы навестить Мертона. Это был долгий путь, в конечном пункте которого у Гринблатта сложилось впечатление, что он попал в Средневековье. Это был не столько госпиталь, сколько тюрьма. Гринблатт решил не уезжать, пока не вызволит отсюда Мертона. Последним шагом в этом мучительном процессе было получение подписи у пожилого и, похоже, выжившего из ума доктора. «В точности как (монстр) из фильма ужасов, – вспоминал Гринблатт. – Он даже был не в состоянии прочесть, что было написано. Это присутственное лицо только стояло и бубнило: «Подпишите здесь», «Подпишите здесь».

Оказалось, что у Мертона это случается уже не первый раз. Но в отличие от большинства остальных эпилептиков, Мертону становилось лучше уже через несколько дней, в особенности после приема лекарств. Часто, если у него случался припадок, то кто-нибудь его находил в таком состоянии и, позвав еще кого-нибудь на помощь, отвозил его в больницу, где врачи ему поставили диагноз хронической эпилепсии, который оставался в силе, даже когда Мертон возвращался к нормальной жизни. Он мог позвонить в Лабораторию ИИ и сказать: «Помогите!», после чего кто-нибудь, чаще всего Гринблатт, спешил ему на помощь.

Позже кто-то обнаружил в его личном деле письмо от его пожилой матери. В письме говорилось, что Луис был странным мальчиком и иногда он мог застыть в одной позе. В этом случае его надо было спросить: «Луис, не хочешь сыграть в шахматы?» Фредкин, который относился к Мертону с интересом, так и попытался сделать, когда однажды Мертон замер на крае стула, напоминая скульптуру. Фредкин спросил у него, не хотел бы он сыграть с ним в шахматы, и Мертон неуклюже промаршировал к шахматной доске. Игра была в полном разгаре, и разговор Фредкина был скорее односторонним, внезапно Мертон остановился. Фредкин поторопил его: «Луис, твой ход! Чего ты ждешь?» После очень длинной паузы Мертон ответил низким гортанным голосом: «Твоему… королю… шах». Фредкин сделал невнимательный ход, которым подставил своего короля под удар.

Состояние Мертона можно было бы облегчить, если бы он принимал специальное лекарство, но, по какой-то ему лишь одному известной причине, он им почти никогда не пользовался. Гринблатт умолял его это сделать, но он отказывался. Однажды Гринблатт обратился к Фредкину с просьбой о помощи, Фредкин вернулся вместе с Гринблаттом и обнаружил Мертона застывшим в одной позе и не отвечающим ни на какие вопросы.

«Луис, почему ты не принимаешь свое лекарство?» – спросил он. Мертон сидел на стуле, слабая тень улыбки блуждала по его лицу. «Почему бы тебе его не принять?» – повторил Фредкин.

Внезапно Мертон отшатнулся и со всей силы ударил Фредкина по лицу. Такое поведение было одной из неприятных черт Мертона. Но хакеры выказывали заметную терпимость. Они не считали его «проигравшим». Фредкин рассматривал случай с Мертоном как хороший пример человечности группы людей, который Вейценбаум опустил до уровня бездушных и черствых андроидов. «Он был немного не в своем уме, – позже сказал Минский Вейценбауму, – а эти хакеры – самые чувствительные и благородные люди из тех, что когда-либо мне встречались». Возможно, это было преувеличением, но правда была в том, что за однобокостью хакеров в коллективном понимании хакерской этики скрывалась настоящая сердечность. Как и в любом благочестивом религиозном ордене, хакеры следовали этому сами, а также считали, что все пришлые со стороны будут соразмерять свое эмоциональное поведение с любовью к хакерству.

Дэвид Сильвер, который в конце концов перестал следовать этому порядку, даже спустя несколько лет все еще испытывал благоговейный трепет: «Для этих людей быть талантливыми и яркими было своего рода необходимостью – так же, как и быть ущербными в социальном плане из-за того, что они концентрировались на одной-единственной вещи». Хакерство. Самая важная вещь в мире для них.

*****

Пока на девятом этаже «Тек-сквер» правила бал хакерская этика, компьютерный мир за пределами Кембриджа тоже не стоял на месте. В конце 1960‐х годов хакерство начало распространяться по округе – частично благодаря появлению таких интерактивных машин, как PDP‐10 или XDS‐940, частично благодаря дружественному программному окружению (такого, например, какое хакеры создали в МТИ), а также благодаря тому, что ветераны МТИ покидали Лабораторию ИИ и несли эту культуру с собой в новые места. Но сердцем всего движения по-прежнему оставался принцип: «Люди, которые хотят заниматься хакерством, ищут компьютер, на котором этим можно заняться».

Компьютеры необязательно находились в МТИ. По всей стране в различных учреждениях начали образовываться центры хакерской культуры – от Стэнфорда до Карнеги-Меллона. И по мере того как эти центры достигали критической массы, достаточной, чтобы некоторые из местных хакеров начинали взламывать большие системы и практиковать ночные визиты в местные китайские рестораны, им становилось интересно вытянуть из «Тек-сквер» кого-нибудь из мэтров Лаборатории ИИ. Посредством этих эмиссаров распространялся интенсивный способ хакерства, принятый в МТИ.

Иногда хакеры уходили не в другой институт, а в коммерческую фирму. Программист по имени Майк Левит основал в Сан-Франциско фирму по развитию передовых технологий под названием Systems Concepts. Он был достаточно сообразителен и взял себе в партнеры Стью Нельсона – хакера телефонов и PDP‐1. Питер Самсон, властелин музыки на TX‐0, также вошел в этот высокотехнологичный бизнес по разработке и изготовлению оборудования. В конце концов в маленькой компании нашлось место для многих талантов из «Тек-сквер», которые со временем переехали в Сан-Франциско. Это был немалый подвиг, так как хакеры были в своей основной массе настроены против особенностей проживания в Калифорнии в части вождения автомобиля и загорания на солнце. Но Нельсон хорошо усвоил уроки, несмотря на то, что Фредкин постоянно подталкивал его к этому еще в середине 60‐х, когда он отказался переехать в новую штаб-квартиру «Тройного-I» в Лос-Анджелесе, до тех пор пока он однажды не повторил свое обещание еще раз и, рассвирепев, выскочил без пальто из «Тек-сквер». Так случилось, что это был самый холодный день кембриджской зимы, и почти сразу как он вышел из дверей, его очки треснули из-за резкой смены температуры. Он вернулся назад в офис Фредкина, его брови были запорошены инеем, и сказал: «Десятого числа я уезжаю в Лос-Анджелес».

В некоторых случаях отъезд хакера провоцировался тем, что Минский и Эд Фредкин называли «социальной инженерией». Иногда люди, ответственные за работу Лаборатории ИИ, могли застать хакера за каким-нибудь «не тем» занятием, возможно, за решением какой-нибудь системной проблемы или избыточной внеплановой активностью типа вскрытия замков или взлома телефонной сети. Руководство более не считало подобное занятие интересным. Фредкин позднее вспоминал: «Хакеры могли иногда впадать в такое состояние, в котором они были якорями, замедлявшими всю работу. В некотором смысле их время уже ушло. Им нужно было уйти из Лаборатории ИИ, и Лаборатории ИИ требовалось от них освободиться. Поэтому для этих людей могла быть организована интересная командировка, или им могло поступить интересное предложение, обычно из достаточно далекого места. Эти люди начинали отфильтровываться во внешний мир – в коммерческие компании или другие лаборатории. Ничего случайного здесь не было – это все организовывал я».

Минский называл своего администратора «бравый Фредкин». Он отдавал должное скрытой природе активности Фредкина, которая оставалась незаметной для хакерского сообщества; они не перенесли бы существование организованного порядка, который диктовал людям, куда они должны ехать.

Местом назначения часто были промышленные предприятия, но помимо Systems Concepts и компании Фредкина, нанявших многих из хакеров МТИ, часто фигурировал еще один компьютерный центр. Самой желанной из них была Стэнфордская лаборатория ИИ (Stanford AI Laboratory – SAIL), которую основал «Дядя» Джон Маккарти, когда покинул МТИ в 1962 году.

Во многих отношениях SAIL была зеркальной копией лаборатории МТИ, иногда искажавшейся дымкой, которую приносило из Тихого океана на полуостров. Но калифорнийское искажение было существенным и показывало, что даже самое близкое к сообществу хакеров место – только приближение к идеалу. Горячий стиль хакерства, принятый в МТИ, был обречен на дальнейшее распространение, но, будучи выставленным под солнечные калифорнийские лучи, он немного сдал в интенсивности.

Различие начиналось с самого места; SAIL размещалось в полукруглом здании бывшего конференц-центра, построенном из стекла, бетона и отделанном красным деревом. Это здание располагалось на холмах, возвышающихся над университетским городком Стэнфорда. Внутри здания хакеры могли работать за любым из шестидесяти четырех терминалов, рассеянных по разным офисам. Клаустрофобией, столь характерной для «Тек-сквер», здесь и не пахло. Никаких лифтов и никакого оглушительного шипения кондиционеров. Этот спокойный стиль также означал, что многое из столь свойственного для МТИ – раздражительности, иногда конструктивной, и ехидства на крикливых собраниях в комнате TMRC, религиозных войн между хакерами и дипломниками, – всего этого больше не будет. Вместо убойной научной фантастики, которая пронизывала «Тек-сквер», Стэнфорд был тихим приютом эльфов, хоббитов и волшебников, описанных в трилогии Дж. Р. Р. Толкиена «Властелин колец». Комнаты в Лаборатории ИИ были названы в честь различных мест Средиземья, а принтер, стоявший в SAIL, мог печатать тремя различными эльфийскими письменами.