Текст книги "Год длиною в жизнь"

Мне не понадобилось много времени, чтобы испытать всю гамму самых темных чувств – гнев, сожаление, страх, – а потом вновь предаваться каждому из них поочередно.

«ПОЧЕМУ ИМЕННО Я? – мысленно исходил я криком. – ПОЧЕМУ?»

Ответа не было. В конце концов я с обжигающей и мучительной горечью осознал, что мне ничуть не легче оттого, что есть люди, которые любят меня и не хотят терять. В определенном смысле, в моей приближающейся смерти не было ровным счетом ничего неестественного. Тем не менее я не был готов смириться с неизбежным, предпочитая – пока, по крайней мере, – запереться в своей скорлупе и кипеть в бессильной ярости.

Белла же, напротив, с облегчением и даже радостью давала выход обуревавшим ее эмоциям. Я даже не подозревал, что моя мягкая и добродушная жена способна на такие вспышки гнева и печали – причем одновременно.

* * *

Отменив очередной визит к зубному врачу – какой в нем смысл, правильно? – я наконец собрал семейный совет, пригласив Райли и Майкла. Пришло время сообщить им ужасные новости. Но я по-прежнему не хотел, чтобы об этом узнал кто-либо посторонний. Понимаете, я всегда полагал, что позитивные мысли и действия приводят к положительному результату, причем верно и обратное. Поскольку в нашей большой семье среди дальних родственников числилось немало кликуш, я был уверен, что если они узнают о моей болезни, то я загнусь через несколько недель. Кроме того, неизбежная суета представлялась мне невыносимой.

Мы сели за кухонный стол, и спустя несколько тоскливых мгновений Белла начала объяснять, что именно сказала нам доктор Райс.

Не успела она договорить до конца, как Райли воскликнула:

– Нет, папочка… НЕТ!

Я искренне рассчитывал, что сумею сохранить самообладание, но когда она закричала вот так… Подняв голову, я обнаружил, что Белла глотает слезы, а Майкл отвернулся, чтобы вытереть глаза. И я ничего не смог с собой поделать, честно вам скажу. Разрыдавшись, я присоединился к семье, и мы заплакали все вместе. Долгие слезы принесли некоторое облегчение, и я, кое-как взяв себя в руки, заявил:

– Ладно, ребята, это был последний раз, когда я видел, как вы оплакиваете меня, пока я еще жив.

Собравшиеся неохотно закивали головами.

– И что ты собираешься делать теперь, когда… – Майкл оборвал себя на полуслове и опять отвернулся.

– Я собираюсь пробежать марафон.

Никто не засмеялся.

– Я намерен жить дальше, – сообщил я им, нажимая на каждом слове. – Пару лет назад, на детсадовском выпускном сестры, я пообещал Пончику, что буду присутствовать и на его утреннике, и твердо намерен сдержать слово.

Райли заглянула мне в глаза.

– Всегда остается надежда на чудо, правильно?

– Я жду его! – заявил я.

Она уселась мне на колени и крепко обняла. Это было лекарство, способное исцелить что угодно.

Белла, пробормотав нечто невразумительное, выскочила из комнаты. Даже пребывая в оцепенении, я понял, что она разозлилась на Господа; и ярость ее длилась куда дольше, чем можно было ожидать.

* * *

Все изменилось с самого начала.

После того как Райли вылетела из гнезда, каждую пятницу мы с Беллой отправлялись прокатиться на машине вечерком, опустив стекла и включив радиоприемник на полную громкость. В девяти случаях из десяти мы оказывались в ресторанчике «Хижина Фло» в Айленд-парк. У Фло подают лучшие котлетки из моллюсков и жареных гребешков, чем где бы то ни было. Мы с Беллой усаживались на волнолом и делились угощением с морскими чайками. Но теперь у Беллы появилась идея получше.

– Как насчет того, чтобы отвезти меня к «Венере» и угостить фаршированным омаром, о чем мы с тобой всегда мечтали? – предложила она.

Я не выдержал и улыбнулся, подумав про себя: «Какая она все-таки умница!» Сколько себя помню, мне всегда хотелось попробовать этого омара, но я считал, что мы не можем себе этого позволить. И вот мы поехали туда.

Сказать, что я был разочарован, – значит, ничего не сказать. Фаршированный омар в «Венеции» оказался и вполовину не так хорош, как я ожидал. Зато и с деньгами ради него мы расстались легко. «После стольких мечтаний, казавшихся несбыточными, – подумал я, – как все-таки хорошо, что мы ездили к Фло».

* * *

Благодаря льготной пенсионной программе я смог благополучно уволиться от МакКаски раньше положенного срока. Заработанных денег должно было с лихвой хватить мне до самого конца. При этом я мог не беспокоиться и о благополучии Беллы, обеспечить которое должен был договор страхования жизни на крупную сумму, взносы по которому я, ворча и жалуясь, выплачивал долгие годы. Едва успев подписать бумаги, я заявил, что мы переплачиваем, но агент оказался ушлым и ловким малым. «Этот договор нам и даром не нужен», – вновь и вновь жаловался я Белле, но, раз начав платить, было бы глупо бросить это дело на полдороге, верно? Еще никогда я так не радовался тому, что сохранил то, что поначалу представлялось полнейшим излишеством. Потому что теперь моя жена не только сможет жить на эти деньги, но и вести безбедное существование, причем еще долго после собственного выхода на пенсию. С одной стороны, у меня возникло очень странное чувство, когда я понял, что мертвый сто́ю больше, чем живой. С другой, гораздо более важной, точки зрения, я был счастлив оттого, что Белла получит возможность жить лучше, чем когда-либо.

Не собираясь никому рассказывать о том, какая незавидная судьба меня поджидает, я пришел на лесопилку МакКаски, чтобы в последний раз вдохнуть запах смазки и свежих стружек. Меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Как могло случиться, что я, бригадир, отвечающий за качество работы в этом гигантском деревообрабатывающем цехе, стою без дела и в последний раз оглядываюсь по сторонам? Я не думал, что мне станет не по себе, но в душе поселилась тоска. Я ведь проработал на этом месте всю жизнь. В нем заключались смысл и цель моего существования, и это ради него я поднимался каждый день – пять дней в неделю – в пять утра. Лесопилка давала мне как раз столько сверхурочных, чтобы хватало оплатить учебу дочери в колледже, и вот теперь я пришел попрощаться с ней навсегда.

Бобби, Марти и даже братья Смитон – которым полагалось быть похожими друг на друга как две капли воды, поскольку они считались близнецами, но которые были совершенно разными, – подошли, чтобы пожать мне руку и пожелать удачи на пенсии.

– Ничего, скоро увидимся, – пообещали они.

Но я-то знал, что этому уже не суждено сбыться.

Я посидел с ними на дебаркадере, пока не закончился последний сегодняшний перерыв, слушая, как Адам распространяется насчет бывшей подружки.

– Мы были вместе почти всю учебу в автошколе, пока учились водить грузовики с прицепом, – пошутил молодой умник, чем заслужил негромкие смешки, позволившие ему продолжать. – Черт, я ведь и вправду любил ее! Она была такой здоровенной, что на ее заднице можно было играть в футбол.

Смех стал громче.

– Думаю, она перекусывала в перерывах между едой. Уж не знаю почему, но меня по-настоящему заводило, когда я поднимался следом за ней по лестнице. Глядя на нее, мне казалось, будто под одеялом дерутся два поросенка.

Тут уже не выдержал и засмеялся даже я.

– А когда мы шли на танцы, я никак не мог врубиться, то ли она танцует «электрик слайд», то ли это судороги. А еще она заставляла меня брить ей спину под душем – после того, как газонокосилка сломалась и мы едва не погибли от удара током.

Мы посмеялись в последний раз, и тут раздался свисток. Самое время. Ребята как один поднялись, отряхнулись и разошлись по своим рабочим местам. Я же в последний раз огляделся по сторонам, взял свою карточку табельного учета и – в память о прежних временах – пробил ее.

* * *

Пока Белла сражалась с реальностью моего досрочного выхода на пенсию и пыталась преодолеть боль, вызванную осознанием неизбежного, я в бессильной му́ке наблюдал за тем, как она, спотыкаясь, бредет по той же темной аллее, по которой шел и я. Она срывалась по любому поводу, даже самому незначительному, и то и дело принималась плакать. Дни медленно складывались в недели.

Как-то я даже проснулся позже обычного, но старые привычки умирают медленно. На протяжении долгих лет я привык вставать с петухами, а теперь мое воображение не простиралось дальше того, чтобы с кружкой кофе выйти на веранду, где заняться было решительно нечем, кроме как усесться в деревянное кресло-лежак и слушать сплетни ранних пташек.

Свободное время запросто может превратиться в убийцу. Я стал слишком часто и подолгу задумываться о том, что ждет меня впереди. Существование ада и рая вызывало у меня некоторые сомнения, но в конце концов я вспомнил о своей бабушке. «Там, где сейчас она, будет хорошо и мне, – думал я. – Уж если она не попала в рай, то у меня вообще нет и тени шанса очутиться в нем».

Как-то ночью я встал с кровати и прошел в гостиную, чтобы не разбудить Беллу, которая всегда спала очень чутко. Там я расплакался и плакал очень долго – не о себе, а о тех, кого должен был оставить: о Белле, Райли, Майкле и внуках. Спустя некоторое время из кухни до меня донесся шорох и в дверном проеме вдруг показался ангельский силуэт Беллы. Не говоря ни слова, она опустилась рядом со мной на диван, мы обнялись и зарыдали вместе. Выплакавшись, она повернулась ко мне и спросила:

– Ты готов разделить горе со мной?

– Да, но…

– Никаких «но», – оборвала она меня, – в горе и радости, помнишь? – Она спрятала лицо у меня на груди. – В болезни и здравии… глупыш.

– Ладно, – согласился я. – В болезни и здравии.

* * *

На следующей неделе, как раз после моего очередного визита к доктору Райс, парни из моего бывшего цеха у МакКаски устроили мне импровизированные проводы на пенсию на голом заднем дворе Джимми Смитона. Организовано все было бесталанно и на скорую руку, но, по крайней мере, они сделали все, что смогли. Время было выбрано самое неподходящее, тем не менее на открытом воздухе они приготовили гамбургеры и хот-доги, притащили бочонок пива, а раздолбанный радиоприемник наигрывал развеселые мелодии в стиле кантри. Уже одна мысль о том, что эти работяги, у которых хватало своих проблем, вспомнили обо мне, согревала душу. И лишь несколько позже я узнал, что эту шумную вечеринку профинансировала Белла, что меня совершенно не удивило, честно говоря. Я, конечно, постарался повеселиться от души, но меня изрядно подвел живот, который болел весь день.

Внезапно у меня обнаружилась масса свободного времени, с которым я мог делать все, что хотел. Правда, кроме жены, разделить его мне было решительно не с кем. Все или работали, или принимали самое активное участие в том, что я раньше знал под названием «жизнь».

Спустя пять недель после того дня, как я получил дурные известия, мы с Беллой отправились в кино. Мельчайшие подробности обрели первостепенное значение: запах нового коврового покрытия, к которому примешивался аромат попкорна; молодые, невнимательные билетеры со своими блуждающими фонариками. Мне казалось, что я еще не испытывал ничего подобного; и уж, конечно, мои ощущения разительно отличались от совсем еще недавних, когда я все принимал как должное.

Когда я вновь вышел на свет, во мне словно повернули выключатель и солнце ударило мне в лицо. К тому времени я уже потерял пятнадцать фунтов и теперь свободно влезал в старые, застиранные джинсы. Я понял, что если не изменю своего отношения, то не протяну и полгода. «Приятель, тебе лучше смириться с тем, что ты умираешь, – сказал я себе. – Кроме того, ты с самого рождения был для всех занозой в заднице. И теперь для тебя самый подходящий вариант – сыграть в ящик от рака толстой кишки».

Я повернулся к Белле.

– Пора перестать разыгрывать из себя смертельно обиженных, причем нам обоим, чтобы бездарно не растранжирить то время, что нам еще осталось.

Она взяла меня под руку, и дальше мы зашагали вместе.

– Знаю, – сказала она. – Я сама уже думала об этом.

И в тот самый миг – отключив фильтры, снеся крепостные стены и разрушив защитные контрэскарпы и бастионы – мы рука об руку вновь шагнули в свою жизнь. Или, по крайней мере, в то, что от нее осталось.

* * *

На следующие выходные к нам заглянул Майкл, чтобы помочь мне вынести на тротуар старое продавленное глубокое кресло, где его мог бы забрать старьевщик.

– Ты же очень любил его, – заметила Белла.

– Но тебя я люблю сильнее, – возразил я, подошел к телевизору и выключил его. – На мой взгляд, кстати, ты вполне можешь избавиться и от телевизора. У меня больше нет для него времени.

Она была поражена в самое сердце. Белла всегда называла телевизор моей второй половинкой и единственной родственной душой.

После долгих поисков я все-таки отыскал в шкафу в коридоре, на самой верхней полке, пазл-головоломку. Это была фреска из пяти тысяч фрагментов с ангелами, восходящими в рай, которую много Дней отца[2]2
  День отца – праздник, который в США отмечается в третье воскресенье июня.


[Закрыть] назад подарила мне Райли. Судя по картинке на коробке, синие и зеленые оттенки плавно перетекали друг в друга, гарантируя, что от бессилия мне предстоит вырвать последние волосы на голове. Составление головоломок было простой задачей такой сложности, что я буквально предвкушал мучительные страдания. Эту штуку за один вечер не соберешь, но если мне предстояло чем-то занять себя, то пусть это будет времяпрепровождение, которое нравилось мне больше всего. «Да и фреска с ангелами будет очень кстати», – решил я.

– Она поможет мне расслабиться, – сообщил я Белле, демонстрируя коробку.

– Еще бы, – усмехнулась она. – Только, пожалуйста, следи за своим языком в присутствии детей.

Я расхохотался в ответ.

– Те дни остались в прошлом, – пообещал я.

Сколько себя помню, я всегда любил собирать головоломки. Кажется, первую мне подарили на Рождество, когда мне исполнилось всего шесть лет. Я уже и позабыл, сколько времени мне понадобилось, чтобы собрать ее, или сколько в ней было фрагментов, но, похоже, много. Пожалуй, она состояла из доброй сотни кусочков, не меньше.

Когда я стал старше, долгими зимними вечерами, столь характерными для Новой Англии, мать раскладывала карточный столик, где я расправлялся с разбитыми на триста фрагментов головоломками Уитмана или более дорогими – Чарлза Высоцкого. В те времена средняя головоломка состояла примерно из двухсот пятидесяти кусочков, а большая не превышала пятисот. Да и сами фрагменты были, по крайней мере, в три-четыре раза толще, чем сейчас.

В свое время мне удались две просто гигантские головоломки. Одна состояла из восьми тысяч пятисот фрагментов, стоила восемьдесят девять долларов, и потребовалось почти три месяца на то, чтобы собрать ее. Мы складывали ее втроем по выходным – Белла, Райли и я. Всякий раз, проходя мимо разложенной головоломки, я останавливался, добавляя в нее фрагмент-другой. Если сложить вместе стоимость газировки с сиропом, пива и легких закусок, то получится, что эта головоломка обошлась нам примерно в пять тысяч долларов. Другой монстр насчитывал двенадцать тысяч девяносто шесть фрагментов, имея четыре с половиной фута в высоту и девять с половиной – в длину. После того как мы их закончили, я отдал обе.

За прошедшие годы, если прикинуть, я собрал никак не меньше тысячи головоломок, а может, и больше. Белла распорядилась склеить некоторые из них, покрыть ламинатом и вставить в рамочки, и теперь они висели по всему дому. Складывая их, я получил огромное удовольствие. Скажу по секрету, иногда я настолько входил в раж, что звонил МакКаски и говорил боссу, что меня задерживают важные дела, что я немного опоздаю. Причем проделывал это не один раз.

Мне случалось засиживаться за головоломками до глубокой ночи, когда на сон оставалось часа два-три, не больше. Я готов был сидеть до последнего, только чтобы положить на место еще фрагмент или два. Бывали и такие дни, когда я приходил на работу, сообщал, что неважно себя чувствую, и отправлялся домой. Чистое безумие, скажете вы. Что ж, так оно и было.

На то, чтобы сложить головоломку в тысячу фрагментов, у нас с Беллой уходило около месяца. Впрочем, бывали и такие задачки, что отнимали у нас куда больше времени. Хотя я ни за что не признался бы в этом жене, случались моменты, когда я злился и готов был выйти из себя.

Так что вы вполне можете представить, с каким нетерпением я ожидал возврата к своей прежней забаве.

* * *

Однажды после ужина мы как раз трудились над головоломкой с ангелами, когда Белла вдруг выпалила:

– Нам нужно время для себя. А ну-ка скажи, где бы тебе хотелось побывать больше всего на свете?

– В Мартас-Винъярд, – не задумываясь, ответил я.

За годы совместной жизни мы были на острове всего три раза, и теперь это показалось мне очень странным. На меня вдруг нахлынули воспоминания. Я живо представил себе узкие, мощенные булыжником улицы, старинные забавные магазинчики, потрясающие виды морской глади, которыми можно было любоваться откуда угодно, слоновую траву, колышущуюся под порывами внезапного бриза, восхитительные рассветы и закаты…

– Пусть будет Мартас-Винъярд, – согласилась она. – Когда ты хочешь уехать?

– Быть может, через неделю-другую?

Ее вопросительно приподнятые брови требовали объяснений.

– Прежде чем я отправлюсь куда-либо, мне нужно немного времени, чтобы вспомнить… как я попал туда.

Брови ее еще выше взлетели на лоб.

– Я давно подумываю о том, чтобы вернуться в свой старый район, – признался я. – Мне бы хотелось провести несколько минут наедине со своими воспоминаниями… хорошими, по крайней мере. Сдается мне, они этого заслуживают.

Брови сдались, признавая поражение, и на их место пришла улыбка.

– Значит, туда ты и должен поехать, – заявила она.

Я поцеловал ее и, благодарно кивнув, вернулся к головоломке.

Глава 2

Но прежде чем уехать, нам с Беллой предстояла очередная встреча с доктором Райс. Просматривая результаты моих последних анализов крови, она спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Бывало и лучше, – честно признался я.

Она вскинула голову.

– Боли настолько сильные?

Я коротко кивнул.

– Не знаю, с чем их можно сравнить, но да… Впрочем, я не собираюсь жаловаться. Просто… – Я замялся и умолк, подбирая слова.

– Просто что? – поинтересовалась она, откладывая в сторону папку с историей болезни и перенося все внимание на меня.

– Просто в данный момент меня больше интересует, что я могу сделать, чтобы продлить свое пребывание здесь. – Покосившись на жену, я в упор взглянул на доктора Райс. – Вы уверены, что нет такого лекарства, которое могло бы… – Я вновь смешался и оборвал себя на полуслове.

Она села за стол и заговорила, обращаясь к нам обоим.

– Сорафениб и цисплатин являются химиотерапевтическими препаратами, способными замедлять развитие злокачественной печеночно-клеточной карциномы на несколько месяцев по сравнению с отсутствием лечения. Если говорить коротко, они мешают раку образовывать новые кровеносные сосуды. – Она помолчала, заметив, что в моих глазах вспыхнула надежда. – Но побочные эффекты достаточно серьезны… боли в груди, затрудненное дыхание, сыпь, аномальное кровотечение… в дополнение ко всему остальному, что уже причиняет вам страдания.

– И все это ради каких-то нескольких месяцев, верно?

Белла покачала головой, а доктор Райс, напротив, согласно кивнула.

– Есть еще доксорубицин, антибиотик, который вводится инъекциями. Но и его побочное действие столь же неприятно… боли в горле при глотании, лихорадка, изъязвление полости рта и…

– Нет уж, спасибо, – перебил я, чувствуя себя столь же разбитым и опустошенным, как и жена.

– Но есть и другие способы замедлить развитие рака.

Я выразительно приподнял брови, призывая ее уточнить, что имеется в виду.

– Правильное питание имеет куда большее значение, нежели вы полагаете. Вам нужно в обязательном порядке включить в свой ежедневный рацион фрукты, овощи и цельные зерна. В них содержатся витамины, минералы, клетчатка и антиоксиданты, которые помогут затормозить развитие рака. Далее. Если вам захочется выпить, то не более одного стаканчика в день. Полноценный ночной сон и физические упражнения также очень важны.

Я изо всех сил стиснул зубы, чтобы не фыркнуть, но у меня все-таки вырвался презрительный смешок.

Она улыбнулась.

– Разумеется, физическими упражнениями не следует злоупотреблять. Скажем, ежедневные прогулки… насколько у вас хватит сил.

– Заодно и решу проблему с лишним весом, – неловко пошутил я, намекая на свое катастрофическое похудение.

Естественно, никто не рассмеялся, а Белла даже шлепнула меня по руке.

Порекомендовав на прощание принимать кальциевые добавки и витамин D, доктор Райс протянула мне очередной рецепт на болеутоляющее.

– Спасибо, – поблагодарил я, но, подойдя к дверям, оглянулся. – Итак, вы действительно полагаете, что изменение режима питания и ежедневные прогулки смогут подсыпать лишнего песка в мои песочные часы?

Она мягко улыбнулась.

– Чем больше стараний вы приложите, тем дольше продлится ваша жизнь.

– Можете считать, что он уже начал, – заверила ее Белла.

* * *

Мне никогда и в голову не приходило, что я захочу вернуться в свое прошлое, но я тем более не желал, чтобы жизнь попросту промелькнула у меня перед глазами, когда настанет момент проститься с ней.

– Хочешь, я составлю тебе компанию? – поинтересовалась Белла, когда я принялся собирать небольшую сумку-холодильник в дорогу.

– Разве ты не обедаешь у Райли?

– Обедаю, но мы можем перенести встречу на другой день. Она поймет.

Я покачал головой.

– Нет, не надо ничего переносить. Сейчас ей нужно побыть с тобой… чтобы ты помогла ей принять то, что должно произойти. Да и я собирался съездить туда всего на один день.

– Ты точно не возражаешь против того, чтобы я осталась дома? – продолжала она упорствовать.

– Со мной все будет в порядке, – ответил я. – Лучше помоги нашей дочери. А я и сам смогу найти дорогу домой.

Белла поцеловала меня.

– Смотри не заблудись. – Ласково похлопав меня пониже спины, она протянула мне куртку и перчатки. – И не слишком задерживайся.

– Постараюсь, – пообещал я и вернул ей поцелуй.

* * *

Я уже миновал два города и съел на ходу ленч, яблоко и два батончика мюсли, когда мне вдруг пришло в голову, что еще никогда в жизни я не отъезжал так далеко от дома. Собственно, я вообще никуда не ездил и ничего не видел. И сейчас, пока я безмятежно сидел за рулем, память начала потихоньку подбрасывать мне картинки из прошлого…

* * *

Вот я стою на задней лестнице нашей квартиры, одной рукой обхватив мать за ногу, а второй держа мягкую игрушку. Солнечный луч просачивается сквозь балюстраду, словно символ свободы, поджидающей за стенами тюрьмы. Моему брату Джозефу – который старше меня ровно на год – позволили идти с отцом, если только он «будет держаться за перила и смотреть под ноги». Когда он ушел, я не стал задаваться вопросом, куда он направился, а подумал о том, вернется он или нет. Жизнь маленького ребенка – в общем-то, простая штука.

А еще его звали Джозефом – не Джо или Джоуи, упаси Господь! – а только и исключительно Джозефом, в строгом соответствии с тем, как нарек его отец. И это имя он с гордостью пронес через всю жизнь. Обладая сложением пожарного гидранта, мой единственный близкий родственник нес бетонную башку на широченных плечищах, так что места для шеи у него не нашлось. Волосы у него были черными как вороново крыло, и ходил он с важным и довольным видом человека, знающего себе цену. С самого детства он, подражая отцу, разговаривал, как самый настоящий гангстер, и носил длинные баки. Хотя мы оба были горбоносыми, его темные глаза-бусинки были посажены ближе друг к другу, чем у меня, придавая ему облик юного бандита из нью-йоркской шайки. Обладая от природы чудовищной силой, он отличался неизменной лояльностью, а к роли старшего брата относился с крайней серьезностью – хотя, следует признать, что за этим строго следил мой отец, представитель старой школы, так что особого выбора у него не было. И, хотя я никогда ему не завидовал, он считался гордостью отца.

А потом перед моим внутренним взором всплыла другая картина: я держу за руку свою бабушку Нану и мы с ней весело топчем только что выпавший первый снег на Плезент-стрит. Наступила моя очередь идти с ней, и я вечно грыз ногти в ожидании, пока она не вернется, хотя она всегда приносила с собой какой-нибудь подарок. Томительная неизвестность, разумеется, пугала куда больше унылой скуки, если бы я просто остался дома, но она же несла с собой и волнующее предвкушение. Мужчины вежливо приподнимали шляпы, здороваясь с ней, а она ласково улыбалась им в ответ. Бабушка всегда одевалась очень опрятно, да и пахла так же. Будучи совсем еще мальчишкой, я уже совершенно точно знал, что собой представляет эта пожилая женщина, пользующаяся всеобщим уважением, и сколь многочисленны важные роли, которая она играет в нашей семье.

Что до меня, то меня звали Коротышкой[3]3
  Здесь: прозвище по принципу от обратного.


[Закрыть]. Худощавый и долговязый, или «костлявый», как выражался отец, я унаследовал от него темные волосы и карие глаза. Словно в насмешку, голос у меня, высокого и неуклюжего, оказался глубоким и звучным.

Прогулка же с отцом была для меня редким удовольствием и приводила в полный восторг до тех пор, пока я не понял, что у большинства из тех, с кем он встречался, на лицах отражалось то же самое чувство, что я испытывал в душе. Лишь много позже я узнал, что оно называется страхом.

Вздымаясь в высоту на свои шесть с чем-то футов, мускулистый и коренастый, отец был настоящим ублюдком. При этом я часто спрашивал себя, отчего это он носит на обеих руках религиозные татуировки. Он без конца смолил одну за другой сигареты без фильтра и обожал раскатывать в черном «кадиллаке» с опущенными стеклами. Музыкальные его вкусы простирались от Синатры и Дина Мартина до кантри и вестерна, что тоже представлялось мне чрезвычайно странным. Со своими сальными черными волосами и длинными бачками, он казался мне похожим на Элвиса. О его бешеном нраве ходили легенды. Одного лишь его голоса было довольно, чтобы повергнуть большинство людей в тихую панику. Он не задумываясь пускал в ход кулаки и был скор на расправу, которую называл «урок дисциплины». Хотя никто толком не знал, в чем заключалась его работа, имя отца люди упоминали с раболепным заискиванием и утверждали, что он – «человек на своем месте». Только спустя много лет я узнал, что большинству жителей города он был известен как Джино Стефинелли. Не знаю, как называется тот, кто питается акулами, но именно таким и был мой отец.

Впрочем, не все мои воспоминания детства настолько плохи. Получив от отца немного денег, мать как-то взяла картонную упаковку от холодильника, прорезала в ней дверь и окна, а потом карандашами и старыми маркерами дорисовала антураж кукольного игрового домика. Это был лучший подарок, который я когда-либо получал. Не сомневаюсь, что и Джозеф вполне разделял мои чувства, учитывая, что он вообще не склонен был выражать их прилюдно.

Мать тоже была заядлой курильщицей, но предпочитала длинные сигареты с фильтром. Волосы она укладывала в своеобразный пчелиный улей, высокую прическу пучком с начесом, на чем настаивал отец. В соответствии с теми же требованиями отца, она неизменно выглядела «прилично» – с макияжем и украшениями. Она носила очки в роговой оправе для чтения, каковое, по моему мнению, стало для нее своего рода отдушиной, потому как она посвящала ему все свободное время. Даже с сигаретой во рту она не отказывалась от жевательной резинки. Ее работой были мы с Джозефом, и она относилась к ней со всей серьезностью. Она была верующей женщиной и чудесной матерью, хотя с самого детства я чувствовал, что мать очень несчастлива.

Помню, как однажды родители повели нас с Джозефом в аптеку Плезент-Драгстор на Рождество. Я до сих пор, словно наяву, вижу подарки, которые отец приобрел за «свои услуги» в той аптеке, а потом и в универсальном магазине «У Джека и Гарри». Вскоре мы переехали из города в деревню, потому что отец «не хотел, чтобы мы выросли в атмосфере насилия». Этот парадокс до сих пор ставит меня в тупик.

Юность может быть полна самых невероятных надежд, и, как часто бывает, я не ценил ее – со всеми возможностями, которые буквально лежали у моих ног, – пока не стало слишком поздно. В один прекрасный день, словно персик, висящий на самой нижней ветке, мир оказался в полном моем распоряжении. Но не успел я поднять голову, как ворота сада закрылись наглухо.

* * *

Вскоре я добрался до Суонси. Припарковав машину неподалеку от железнодорожной колеи, я выбрался наружу.

По обеим сторонам дороги росли дубы и клены, и их ветви, смыкаясь, образовывали сплошной навес у меня над головой, сквозь прорехи в котором, бросая на землю пляшущие тени, проглядывало солнышко. Дальний конец этого живого туннеля тонул в темноте, и я едва не подпрыгнул от неожиданности, услышав, как где-то звонко хрустнула ветка. В воздухе ощущался легкий, едва уловимый запах влажной собачьей шерсти. «Я здесь не один», – подумал я и опустил глаза, по какой-то мне самому неведомой причине ожидая увидеть у ног своего лучшего друга Фоксхаунда. Но собаки моего детства рядом не было. Да и откуда ему здесь взяться? Он умер, когда мне исполнилось двенадцать, едва не разбив мое сердце. Мне было так больно, что я даже поклялся больше никогда не заводить собаку… Пар от дыхания легкими клубами указывал мне путь, и я начал второй отрезок своего путешествия по дороге воспоминаний.

Изрядно вспотев, я наконец добрался до старого игрушечного дома. От него практически ничего не осталось, за исключением груды каких-то трухлявых досок и планок да клубка спутанных гнилых веревок – разбросанные там и сям останки, некогда служившие прибежищем от родительской опеки. Отдышавшись, я поднялся по ступенькам в свое прошлое.

Под прогнившими сырыми лохмотьями, некогда бывшими красным ковром, меня поджидала Мисс Ноябрь[4]4
  В США такое правило – изображать на календарях самую красивую девушку месяца (Мисс Октябрь, Мисс Апрель и т. д.).


[Закрыть]. Грудь ее выцвела и сморщилась от непогоды, но не настолько, чтобы я не вспомнил, как некогда она послужила отправной точкой моего отрочества. Оставив Мисс Ноябрь и дальше зябнуть под грубой шерстяной материей, бо́льшую часть дня я предавался воспоминаниям. Несколько раз глубоко вздохнув, я смежил веки и отправился в прошлое…

* * *

Он вновь встал перед моим внутренним взором, последний дом в ряду подобных на Оливер-стрит. Его называли «берлога Биггинса», и, сколько я себя помню, он всегда выглядел заброшенным. Джозеф, мой брат, вечно подшучивал надо мной, насмешливо уверяя, что, дескать, у меня не хватит духу перепрыгнуть через забор и пересечь его двор по дороге в школу. И долгие годы Джозеф был прав.

«Берлога Биггинса» представляла собой старый дом в викторианском стиле, словно сошедший прямо с экрана фильма ужасов. Укрытый со всех сторон разросшимися деревьями и густыми тенями, он являл жуткое зрелище, и я до смерти боялся его, а едва увидев, возненавидел.