Текст книги "Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше"
Автор книги: Стивен Пинкер
Жанр: Социология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 75 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]
Давайте попробуем оценить количество насилия другим способом, вычислив уровень убийств относительно доли живых, а не погибших людей. Эту статистику сложнее посчитать по захоронениям, зато легче по большинству других источников, потому что нам нужно только количество погибших и численность населения, а не перечень смертей из прочих источников. Количество насильственных смертей на 100 000 человек населения в год – стандартная оценка количества убийств, и в тексте книги я буду использовать ее как мерило насилия. Чтобы прочувствовать значение этих цифр, помните, что в самой безопасной точке человеческой истории – в Западной Европе на рубеже XXI в. – число бытовых убийств составляет 1 на 100 000 человек в год[135]135
Уровень бытовых убийств в современной Европе: Eisner, 2001.
[Закрыть]. Даже в самых миролюбивых обществах всегда найдутся молодые люди, ввязывающиеся в пьяные разборки, или старушки, подсыпающие мышьяк супругу в чай, так что это практически минимальный уровень, до которого может опуститься процент убийств. Среди современных стран Запада Соединенные Штаты находятся в опасной части списка по уровню убийств. В худшие 1970–1980-е гг. уровень убийств доходил до 10 на 100 000 человек, а в наиболее криминальных городах вроде Детройта поднимался до 45 на 100 000 человек в год[136]136
Уровень бытовых убийств в США в 1970-е и 1980-е гг.: Daly & Wilson, 1988.
[Закрыть]. Если вы живете в обществе с подобным уровнем убийств, вы будете замечать опасность и в обыденной жизни, а при уровне 100 убийств на 100 000 человек насилие коснется вас лично: предположим, у вас есть 100 родственников, друзей и близких знакомых, тогда в течение десяти лет один из них, вероятно, будет убит. Если рейтинг повысится до 1000 на 100 000 человек (1 %), вы будете терять одного знакомого в год и сами имеете хороший шанс погибнуть от руки убийцы.
Рис. 2–3 показывает ежегодный уровень смертности в 27 догосударственных обществах (в том числе охотников-собирателей и охотников-земледельцев) и в девяти обществах под властью государства. Среднегодовой уровень смертности в войнах в догосударственных обществах составляет 524 на 100 000, или примерно полпроцента. В государстве ацтеков в Центральной Мексике – а эта империя воевала довольно часто – уровень был в два раза ниже[137]137
Ацтеки: Keeley, 1996, table 6. 1, p. 195.
[Закрыть]. Еще ниже в таблице располагаются данные по четырем государствам в столетия, ознаменовавшиеся наиболее разрушительными для них войнами. Франция XIX в. участвовала в революционных и Наполеоновских войнах, воевала с Россией и теряла в среднем 70 на 100 000 человек в год. XX в. был омрачен двумя мировыми войнами, повлекшими огромные потери для Германии, Японии и СССР/России, которая в том же веке пострадала от Гражданской и других войн. Ежегодная смертность в этих странах в XX в. равна 144, 27 и 135 на 100 000 человек в год соответственно[138]138
Смертность во Франции, России, Германии и Японии: Keeley, 1996, table 6. 1, p. 195; цифры за отсутствующие годы ХХ в. выведены пропорционально.
[Закрыть]. Соединенные Штаты в XX в. приобрели репутацию воинственной державы: страна сражалась в двух мировых войнах, а также на Филиппинах, в Корее, Вьетнаме и Ираке. Но ежегодные потери американцев были даже меньше, чем у других крупных государств в этом веке, примерно 3,7 на 100 000 человек[139]139
Смерти американцев в войнах: Leland & Oboroceanu, 2010, “Total Deaths” column. Цифры взяты из результатов переписи населения США, http://www.census.gov/compendia/statab/hist_stats.html.
[Закрыть]. Даже если мы суммируем все смерти от организованного насилия по всему миру за весь век – войны, геноцид, чистки и искусственно созданный голод, мы получим уровень в 60 на 100 000 человек в год[140]140
Все насильственные смерти в ХХ в.: цифры основаны на оценке Уайта – 180 млн при среднегодовом населении Земли в ХХ в., оцениваемом в 3 млрд человек.
[Закрыть]. Полоски, представляющие США и весь мир в 2005 г., такие тонкие, что почти незаметны на графике[141]141
Гибель в бою в 2005 г.: United States: www.icasualties.org. World: UCDP/PRIO Armed Conflict Dataset, Human Security Report Project, 2010; см. Human Security Centre, 2005, частично основано на данных Gleditsch et al., 2002 и Lacina & Gleditsch, 2005.
[Закрыть].
Так что и по этому критерию государства творят гораздо меньше насилия, чем племена и традиционные общества. Современные страны Запада даже в те века, когда они переживали войны, несли в четыре раза меньше людских потерь по сравнению со средним уровнем в догосударственных обществах и в 10 раз меньше по сравнению с наиболее жестокими из них.
~
Пусть война и обычное дело для групп собирателей, но все же не повсеместное. Она и не должна быть таковой, если жестокие наклонности человека – стратегический ответ на внешние обстоятельства, а не автоматическая реакция на внутренние побуждения. По данным двух этнографических обзоров, от 65 до 70 % племен охотников-собирателей воюют как минимум каждые два года, у 90 % на долю каждого поколения выпадает как минимум однажды участвовать в военных действиях, и практически все остальные рассказывают о войнах, сохранившихся в культурной памяти[142]142
Частота войн среди охотников-собирателей: Divale, 1972; Ember, 1978; Keeley, 1996. См. также Chagnon, 1988; Gat, 2006; Knauft, 1987; Otterbein, 2004. Van der Dennen, 2005.
[Закрыть]. Значит, охотники-собиратели воюют часто, но способны избегать войн на протяжении длительных периодов времени. На рис. 2–3 упоминаются две народности, для которых характерен низкий уровень смертей в войнах: жители Андаманских островов и племя семаи. Но и им есть о чем порассказать.
Документально подтвержденный ежегодный уровень смертности среди жителей Андаманских островов в Индийском океане составляет 20 на 100 000 человек, что гораздо ниже, чем в среднем по догосударственным обществам (более 500 на 100 000). Тем не менее они известны как одна из наиболее свирепых групп охотников-собирателей, живущих на земле. После землетрясения и цунами 2004 г. в Индийском океане обеспокоенные наблюдатели полетели на острова на вертолетах и с облегчением увидели, что их там встретили градом стрел и копий – верный знак, что андаманцев не смыло гигантской волной. Два года спустя двое индийских рыбаков спьяну заснули в лодке, и их прибило к одному из островов. Рыбаков тут же прикончили, а вертолет, который послали забрать тела, обстреляли из луков[143]143
Андаманцы: «Cannibalism and prion disease may have been rampant in ancient humans», Economist, Dec. 19, 2007.
[Закрыть].
Есть, конечно, и такие охотники-собиратели и охотники-земледельцы, как племя семаи – они никогда не были вовлечены в длительные межгрупповые убийства, которые можно назвать войной. «Антропологи мира» любили писать о них, поскольку считали, что именно такие племена типичны для эволюционной истории человека и что только более молодые и богатые сообщества земледельцев и пастухов прибегают к систематическому насилию. Эта гипотеза не касается напрямую вопросов, рассматриваемых в данной главе, ведь мы сравниваем не охотников-собирателей со всеми прочими, а людей, живущих в условиях анархии, с теми, кто живет под властью государства. И тем не менее есть основания оспорить гипотезу о безобидности охотников-собирателей. Из рис. 2–3 видно, что уровень военных потерь в их группах хоть и ниже, чем у земледельцев и племенных народов, но вполне с ними сопоставим. И как я уже упоминал, группы охотников-собирателей, которые мы наблюдаем сегодня, скорее всего, исторически нерепрезентативны. Мы обнаруживаем их в выжженных пустынях и на ледяных пустошах, где, кроме них, никто жить не хочет, и, возможно, они живут там именно потому, что научились не привлекать к себе внимания. Если кто-то действовал им на нервы, они предпочитали просто уйти в другое место. Как сказал Ван дер Деннен, «большинство современных ”мирных” собирателей… удовлетворили вековечное желание остаться в покое, выбирая одиночество, обрубая все контакты с другими людьми, убегая и прячась. Или же их заставляли подчиняться, завоевывали, усмиряли силой»[144]144
Побежденные беглецы: Gat, 2006; Keeley, 1996; Van der Dennen, 2005.
[Закрыть]. Например, народность!кунг из пустыни Калахари, которых в 1960-х гг. превозносили как образец гармонии охотников-собирателей, в прошлом часто воевали с европейскими колонистами, с соседями банту и друг с другом, и на их счету числятся несколько массовых расправ[145]145
Жестокое прошлое народа!кунг: Goldstein, 2001, p. 28.
[Закрыть].
Низкий уровень военных потерь в некоторых малочисленных сообществах может оказаться обманчивым и по другой причине. Хоть такие группы и избегают войн, они совершают убийства, уровень которых можно сравнить с уровнем убийств в современных государствах. На рис. 2–4 я расположил эти данные на шкале, масштаб которой в 15 раз больше, чем на рис. 2–3. Давайте начнем с нижней серой полоски в группе догосударственных обществ. Семаи – племя охотников-земледельцев, которым посвящена книга «Семаи: мирные люди Малайи» (The Semai: A Nonviolent People of Malaya). Они всячески стараются избегать применения силы, но число убийств у семаев мало потому, что самих семаев немного. Антрополог Брюс Науф, сделав расчеты, обнаружил, что уровень убийств в племени равен 30 случаям на 100 000 человек в год, что ставит семаев в один ряд с самыми опасными американскими городами в самые лихие годы, и в три раза выше уровня по США в целом в самые бурные десятилетия[146]146
Насилие у семаев: Knauft, 1987.
[Закрыть]. Аналогичным образом «сдулась» мирная репутация народа!кунг, исследуемого в книге «Безобидные люди» (The Harmless People), и инуитов (эскимосов) Центральной Арктики, которым посвящена книга «Никогда в гневе» (Never in Anger)[147]147
!Кунг и инуиты: Gat, 2006; Lee, 1982.
[Закрыть]. Процент убийств у этих безобидных, не жестоких и не гневливых людей гораздо выше, чем у американцев и европейцев, а когда правительство Ботсваны взяло под контроль территории проживания!кунг, смертность в результате убийств снизилась на треть, как и предсказывает теория Левиафана[148]148
Уровень убийств в США: Fox & Zawitz, 2007 и Zahn & McCall, 1999; Ботсванский мир: Gat, 2006.
[Закрыть].
Спад уровня убийств под властью государства настолько очевиден, что антропологи редко чувствуют необходимость подтверждать его цифрами. Различные периоды мира и стабильности, paxes, о которых читаешь в исторических книгах, – Римский, Исламский, Монгольский, Испанский, Оттоманский, Китайский, Британский, Австралийский (в Новой Гвинее), Канадский (на северо-западе Тихоокеанского побережья), Преторианский (в Южной Африке) – характеризуются снижением количества набегов, конфликтов и войн на территориях, взятых под контроль эффективным правительством[149]149
Канадский мир: Chirot & McCauley, 2006, p. 114.
[Закрыть].
Хотя имперские завоевания и методы правления сами по себе бывают жестокими, они действительно снижают системное насилие среди завоеванных народов. Процесс усмирения настолько всеобъемлющ, что антропологи часто расценивают его как методологическую помеху для исследований. По умолчанию считается, что народы, приведенные под юрисдикцию правительства, не будут проливать кровь с прежней частотой, потому их просто исключают из исследований насилия в аборигенных обществах. Да и сами туземцы замечают этот эффект. Как сказал человек из племени аойяна, живущий в Новой Гвинее в условиях так называемого Австралийского мира, «жизнь стала лучше, когда пришло правительство», потому что «человек теперь может есть, не оглядываясь через плечо, и выйти утром облегчиться, не опасаясь, что его застрелят»[150]150
«Жизнь стала лучше, с тех пор как пришло правительство»: цит. в Thayer, 2004, p. 140.
[Закрыть].
Антропологи Карен Эриксен и Хизер Хортон дали количественную оценку закономерности, согласно которой наличие правительства может заставить общество отказаться от убийств, совершаемых из мести. Они сделали обзор 192 стандартных исследований и обнаружили, что в группах собирателей, не приведенных к миру колониальным или национальным правительством, люди мстят друг другу лично, а в племенных обществах прибегают к семейной кровной мести, особенно если им свойственна преувеличенная культура мужской чести[151]151
Возмездие, кровная месть и судебные приговоры: Ericksen & Horton, 1992.
[Закрыть]. В обществах, подчиненных контролю централизованного правительства, и тех, где есть материальная база и схемы наследования, повышающие заинтересованность людей в социальной стабильности, возмездие осуществляется по решению суда или трибунала.
Есть грустная ирония в том, что, когда во второй половине XX в. колонии развивающегося мира освободились от европейского правления, многие из них снова начали интенсивно воевать, причем последствия усугублялись наличием современного оружия, организованных военных формирований и групп молодежи, не желающей подчиняться старейшинам племен[152]152
Рост насилия с деколонизацией: Wiessner, 2006.
[Закрыть]. Как мы увидим в следующей главе, эти перемены направлены в сторону, противоположную общеисторическому спаду насилия, но и они иллюстрируют роль Левиафана как движущей силы этого спада.
Цивилизация и ее недостатки
Так что же, Гоббс все понял правильно? Отчасти да. Природе человека свойственны три основных причины для конфликта: нажива (хищнические нападения), безопасность (упреждающие нападения) и честь (нападение с целью отомстить). И цифры подтверждают, что в целом, «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной», испытывая «вечный страх и постоянную опасность насильственной смерти»[153]153
Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Соч. в 2 т. Т. 2. – М.: Мысль, 1991. – Прим. науч. ред.
[Закрыть].
Но из своего кресла в Англии XVII в. Гоббс не мог увидеть картину целиком. Люди в догосударственных обществах тесно взаимодействуют с родственниками и союзниками, так что жизнь их не одинока, да и «жестока, беспросветна и тупа» она не всегда. Даже если они воюют каждые несколько лет, им хватает времени для собирательства, пиров, песен, рассказывания историй, воспитания детей, заботы о больных и для прочих обязанностей и удовольствий жизни. В черновом варианте моей предыдущей книги я мимоходом охарактеризовал яномамо как «свирепый народ», ссылаясь на название известной книги антрополога Наполеона Шаньона. Коллега-антрополог, читавший рукопись, написал на полях: «И дети свирепы? И старые женщины? И едят они тоже свирепо?»
Их жизнь нельзя однозначно назвать «бедной». Конечно, в догосударственных обществах нет «удобных зданий и средств передвижения, там ничего не знают о том, как выглядит наша планета, об исчислении времени, о ремеслах и литературе», потому что все это сложно изобрести, если воины из соседней деревни постоянно будят вас ядовитыми стрелами, крадут ваших женщин и сжигают хижины. Но и первые люди, отказавшиеся от охоты и собирательства ради оседлой жизни и сельского хозяйства, выбрали сомнительную сделку. Проводить дни за плугом, питаясь крахмалистыми зерновыми, и жить бок о бок со скотом и тысячами других людей опасно для здоровья. Изучение Стекелем и его коллегами скелетов показывает, что по сравнению с охотниками-собирателями обитатели первых городов были анемичными, болезненными, с больными зубами и к тому же на шесть с лишним сантиметров ниже[154]154
Опасность цивилизации для здоровья: Steckel & Wallis, 2009; Diamond, 1997.
[Закрыть]. Некоторые исследователи Библии считают, что история о потерянном рае – это культурная память о переходе от собирательства к сельскому хозяйству: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой»[155]155
Изгнание из рая и первые цивилизации: Kugel, 2007.
[Закрыть].
Почему же наши предки-собиратели покинули рай? Для многих просто не было выбора: число их увеличилось, и они попали в мальтузианскую ловушку – дикорастущие плоды земли больше не могли накормить людей, им пришлось самим выращивать себе пищу. Государства возникли позже, и собиратели, жившие у их границ, могли либо стать их частью, либо придерживаться прежнего образа жизни. Для тех, у кого был выбор, Эдем мог быть слишком опасным. Несколько больных зубов, абсцесс время от времени и шесть сантиметров роста были небольшой ценой за повышение в пять раз шансов избежать смерти от копья[156]156
Сделка «охота или земледелие»: Gat, 2006; North et al., 2009; Steckel & Wallis, 2009.
[Закрыть].
Повышенная вероятность естественной смерти потребовала и другой оплаты: как писал римский историк Тацит, «раньше мы страдали от преступлений; теперь мы страдаем от законов». Библейские истории, которые мы перечитывали в главе 1, рассказывают, что первые короли держали подчиненных в страхе с помощью тоталитарных идеологий и жестоких наказаний. Только подумайте о могущественном божестве, следящем за каждым шагом человека, об обыденной жизни, регулируемой произвольными законами, о побивании камнями за богохульство и неверность, о праве царей забирать женщин в свой гарем или разрубать младенцев пополам, о распятии воров и вероучителей. В этих подробностях Библия не грешит против истины. Социологи, изучающие возникновение государств, заметили, что на заре становления все они были стратифицированными теократиями, в которых элиты охраняли свои экономические привилегии, жестоко принуждая подданных к миру[157]157
Первые государства: Steckel & Wallis, 2009.
[Закрыть].
Трое ученых проанализировали большую выборку культур, чтобы количественно оценить корреляцию между политической сложностью ранних обществ и их опорой на абсолютизм и жестокость[158]158
Жестокость и деспотизм в ранних государствах: Betzig, 1986; Otterbein, 2004; Spitzer, 1975.
[Закрыть]. Археолог Кит Оттербейн показал, что в обществах, которым свойственна бо́льшая централизация власти, женщин во время войн чаще убивают (а не умыкают), чаще держат рабов и совершают человеческие жертвоприношения. Социолог Стивен Спитцер показал, что сложные общества чаще склонны криминализировать действия, не приводящие к жертвам, вроде религиозного отступничества, сексуальных отклонений, супружеской неверности или колдовства, и наказывать нарушителей пытками, увечьем, обращением в рабство и казнями. Историк и антрополог Лора Бетциг показала, что сложные общества чаще подпадают под управление деспотов, которые гарантированно побеждают в любом споре, имеют право безнаказанно убивать и собирать огромные гаремы. Она обнаружила, что такой деспотизм возникал у вавилонян, израильтян, римлян, самоанцев, фиджийцев, кхмеров, ацтеков, инков, натчез, а также у ашанти и других народов Африки.
Что касается насилия, первые левиафаны решили одну проблему, но создали другую. Теперь люди реже становились жертвами убийств или войн, но зато стонали под пятой тиранов, жрецов и клептократов. В этом темная сторона «усмирения»: не только установление мира, но и полный контроль насильственной власти. Этой второй проблеме пришлось ждать своего решения еще несколько тысячелетий, а во многих частях мира она не решена до сих пор.
Глава 3
Цивилизационный процесс
В целом наша цивилизация основана на подавлении инстинктов.
ЗИГМУНД ФРЕЙД
С тех пор как я научился пользоваться приборами, я мучился с соблюдением одного из правил застольного этикета: нельзя набирать пищу на вилку, помогая себе ножом. Я, конечно, могу подцепить достаточно крупные куски – те, что не разваливаются, когда вонзаешь в них зубцы. Но мощности моего мозжечка не хватает, чтобы справиться с мелкими кубиками или скользкими шариками, которые скачут по тарелке, стоит только их коснуться. И я гоняю еду по кругу в отчаянных попытках найти удобный край или уклон и подцепить упрямую горошину, надеясь, что ее скорость не разовьется до второй космической и она не выскочит на скатерть. Порой я старался улучить момент, когда мой сосед по столу отвлечется, и потихоньку помогал себе ножом в надежде, что меня не поймают на этой оплошности. Все что угодно, лишь бы избежать славы неотесанного невежи, который использует нож не только для того, чтобы резать. «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю», – говорил Архимед. Но если бы он соблюдал правила столового этикета, то не смог бы сдвинуть и горошину с помощью ножа!
Помню, в детстве я пытался понять причину этого бессмысленного запрета. Что такого ужасного случится, спрашивал я, если использовать столовые приборы эффективно и при этом гигиенично? Это же не картофельное пюре руками есть! Но, как и все дети, я проигрывал спор, слыша: «Потому что я так сказала», и десятилетиями ворчал про себя, возмущаясь бессмысленностью принятых правил. Но однажды, когда я собирал материал для этой книги, шоры упали с моих глаз, туман рассеялся и я навсегда перестал возмущаться правилом «без ножа». Этим прозрением я обязан величайшему мыслителю из тех, о которых вы никогда не слышали, – Норберту Элиасу (1897–1990).
Элиас родился в Германии, в Бреслау (сейчас Вроцлав, Польша), и изучал социологию и историю науки[159]159
Norbert Elias: Fletcher, 1997.
[Закрыть]. Он бежал из Германии в 1933 г., потому что был евреем, попал в британский лагерь для интернированных лиц в 1940-м, потому что был немцем, и потерял обоих родителей в Холокосте. В довершение этих трагедий нацизм устроил ему еще одну: его главный труд, «О процессе цивилизации» (Über den Prozeß der Zivilisation), был опубликован в Германии в 1939 г. – в то время, когда сама эта идея казалась плохой шуткой. Элиас скитался по университетам, преподавал в вечерней школе, переучился на психотерапевта и, наконец, нашел место в Лестерском университете в Англии. О нем заговорили лишь в 1969-м, когда книга «О процессе цивилизации» была издана в английском переводе, а признание в научных кругах пришло к Элиасу в последнее десятилетие жизни, когда получил известность один удивительный факт. Это открытие касалось не застольного этикета, а истории убийств.
В 1981 г. политолог Тед Роберт Гарр, изучив материалы судебных архивов, вычислил показатели уровня убийств в 30 разных временны́х точках британской истории, сравнил их с современными данными по Лондону и представил все на графике[160]160
График убийств в Англии: Gurr, 1981.
[Закрыть]. Я воспроизвожу этот график на рис. 3–1, используя логарифмическую шкалу, в которой для единиц, десятков, сотен и тысяч отводятся вертикальные отрезки равной длины. Показатели подсчитаны так же, как в главе 2, то есть по числу убийств на 100 000 человек в год. Без логарифмической шкалы здесь не обойтись, поскольку уровень убийств снизился весьма резко. На рисунке видно, что с XIII по XX в. число убийств в различных районах Англии уменьшилось в 10, 50, а иногда и в 100 раз, например с 110 на 100 000 человек в Оксфорде XIV в. до менее чем одного случая на то же количество жителей в Лондоне середины XX в.
График поразил всех, кто его видел (и меня тоже – как я упоминал в предисловии, именно из этого зерна выросла книга, которую вы читаете). Это открытие разрушало все стереотипы об идиллическом прошлом и порочной современности. Когда я изучал восприятие насилия с помощью интернет-опросника, выяснилось, что люди думают, что в Англии XX в. насилия было на 14 % больше, чем в Англии XIV в., хотя на самом деле его стало на 95 % меньше[161]161
Опрос о восприятии насилия: см. прим. 1 к главе 1.
[Закрыть].
Эта глава посвящена сокращению числа убийств в Европе со Средних веков до наших дней, а также примерам и контрпримерам из других мест и времен. Я позаимствовал название главы у Элиаса, потому что он – единственный из крупных социальных мыслителей, кто выдвинул теорию, способную объяснить этот феномен.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?