Текст книги "К западу от заката"

Стюарт О’Нэн
К западу от заката

S. O’Nan

WEST OF SUNSET

Copyright © 2015 by Stewart O’Nan

© Матросова Я., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

_{Благодарности}

Выражаю искреннюю благодарность Джоан Бейли Уимер за то, что она поделилась со мной воспоминаниями о работе на площадках киностудии «Метро-Голдвин-Майер» в 1930-е годы, и Холли Уотсон, которая нас познакомила.

Как и всегда, я признательна своим преданным первым читателям (и слушателям): Мэнетт Анси, Полу Коди, Ламару Херрину, Стивену Кингу, Майклу Кориту, Деннису Лиану, Труди О’Нэн, Лори Пей, Элис Пенц, Мейсону Рэдкоффу, Сьюзан Стрейт, Луису и Синди Юрреа и Суня Цз Ву.

И, наконец, благодарю Дэвида Гернерта и Пола Словака за их веру в меня.

И в этот раз посвящается Труди

В жизни американцев не бывает вторых актов.

Ф. С. Фицджеральд

И нет ничего недостижимого, все только начинается.

Ф. С. Фицджеральд

Чимни-Рок

Весной 1937 года Скотт перебрался в Северную Каролину и затворником поселился в захудалом отеле поближе к лечебнице, в которой содержали Зельду. В Рождество его сразило воспаление легких, вылившееся в длительное обострение туберкулеза, и он надеялся, что горный воздух пойдет на пользу. Все дни напролет, оставаясь в халате, он писал, поддерживая в себе силы одной лишь колой, и до самого вечера не притрагивался к бутылке, чем почти гордился. А с наступлением темноты устраивался на веранде, потягивал джин и смотрел на усеянное светлячками поле для гольфа, по которому гуляли влюбленные парочки. За городом виднелась Хайлендская больница, напоминавшая возвышавшийся над холмами готический замок с заточенной в нем принцессой. Скотту эта лечебница была не по карману, как, впрочем, и все другие частные клиники, куда они с Зельдой обращались прежде. Но он и не скрывал своего плачевного положения – умолял правление пойти на уступки и выпрашивал аванс у своего агента, соглашаясь подписать кабальный договор в счет еще не изданных произведений. Ведь выбора у него не было.

В «Пратте»[1]1
  Частная психиатрическая клиника неподалеку от Балтимора, штат Мэриленд, где Зельда проходила лечение в 1934 г. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть] его жену на долгое время бросали одну, и там она едва не задушила себя разорванной наволочкой, о чем до сих пор напоминала багровая полоса на ее шее. А однажды ночью, когда Зельда была привязана к кровати, ей явился архангел Михаил и предсказал, что мир падет, если род людской не покается. С того времени Зельда начала носить белое, пыталась заучивать Библию наизусть и целыми днями рисовала горящие в адском огне безликие проклятые души.

Новый врач, взявшийся за Зельду в Хайлендской больнице, был сторонником правильного питания и активного образа жизни. Он не позволял больным сигарет и никаких сладостей. Грузные медсестры с тренерскими привычками обязывали пациентов ежедневно проходить расстояние не менее предписанного докторами. Зельда похудела, кожа на скулах натянулась, нос заострился, как в тот кошмарный год в Париже, когда она изводила себя голодом, стремясь вернуть балетную форму. Зато теперь в ней не было того безумия и того остервенения. После лечения инсулином она сильно ослабела, стала тихой и покладистой и вместо горящих грешников рисовала цветы с крупными, плотными лепестками, тронутыми увяданием. Она говорила, что стала лучше спать, чему Скотт мог только позавидовать, почерк ее выровнялся, и по бумаге бежали аккуратные строчки, а не прыгающие косые каракули, которые приводили его в ужас.

«Милый мой Додо, каждый день я думаю о мягкой глади моря и о том, как все испортила. Ты злился и не пускал меня на солнце. Но, может, нежиться в тепле – не мой удел, меня так и будут всегда заворачивать в мокрые простыни и кормить по расписанию. Прости, что по моей вине ты лишился всех этих городов и великолепных бульваров, огни которых когда-то светили нам по ночам».

Общались они в основном по переписке. С лестницы городской библиотеки Скотт мог видеть больницу хоть каждый день, а вот жену – редко, что делало перемены в ней еще заметнее. Доктор Кэрролл не дозволял частые встречи: он ввел строгую систему поощрений, и визиты или любая другая поблажка теперь разрешались пациентам, если те были покладисты и благоразумны. Иногда по выходным супругам разрешали провести вместе лишних несколько часов, и тогда они бродили по территории лечебницы и даже спускались в город, чтобы пообедать в кафе или тихом уголке ресторана в отеле. А после на «Родстере» Скотта возвращались обратно по усаженной рододендронами, петляющей дороге и подолгу любовались закатом с вершины холма. В остальное время Зельда вынуждена была прикладывать все усилия, чтобы выздороветь. День в больнице начинался, как в деревне, еще затемно. В девять играли в теннис, в одиннадцать рисовали. Врачи стремились подчинить ее жизнь строгому режиму. Скотт относился к этому с пониманием и заставлял себя писать, хотя его собственная жизнь давно была лишена даже подобия упорядоченности.

В сорок лет он оказался на улице из-за финансовых неурядиц, в которых винил обстоятельства. Дочь училась в школе-пансионе, и содержать целый дом стало ни к чему. Это было очень кстати в плане экономии, но семья лишилась собственного угла, а дорогие сердцу вещи пылились на складе. Приходилось во многом себе отказывать, однако денег на образование Скотти и лечение Зельды все равно не хватало. И все же то ли из-за неуместной гордости, то ли из чистого безумия Скотт не опускал рук – не той он был породы. Каждый месяц мать Зельды умоляла отпустить дочь в Монтгомери повидаться. Увы, Зельда еще не поправилась, и было неизвестно, поправится ли вообще. Оставалось лишь уповать на доктора Кэрролла: если бы лечение дало результаты, можно было бы поехать в Голливуд, заработать достаточно денег, чтобы покрыть долги, и даже написать роман, давно обещанный Максу[2]2
  Максвелл Перкинс (1884–1947) – редактор Фицджеральда и Хемингуэя, главный редактор издательства «Скрибнерс».


[Закрыть].

Скоттом заинтересовались на студии «Метро-Голдвин-Майер», предлагали тысячу долларов в неделю, но дальше разговоров дело не шло. Обер[3]3
  Гарольд Обер (1881–1959) – литературный агент, в числе клиентов которого были также А. Кристи, У. Фолкнер, Дж. Лондон, Г. Уэллс, Дж. Сэлинджер и др.


[Закрыть] без обиняков объяснил, что студию беспокоит его пристрастие к выпивке, но в том он был сам виноват, разоткровенничался в интервью «Эсквайру». Целый месяц Скотт клятвенно уверял, что не берет в рот ни капли, хотя нижний ящик стола был забит пустыми бутылками.

С Зельдой все превращалось в испытание. На годовщину свадьбы их на весь день отпустили в Чимни-Рок[4]4
  Национальный парк в США, получивший свое название благодаря скале, по форме напоминающей дымоход: англ. Chimney Rock букв. «скала-дымоход».


[Закрыть]. Пришлось быть сразу и мужем, и дуэньей – смотреть и за ее поведением, и за питанием. Он все невольно замечал, но держал при себе, будто после столь долгого заточения жены у них еще оставалась частичка личной жизни.

Суббота выдалась тихая, кизил покрылся розовым цветением, в вестибюле больницы толпились разодетые родственники пациентов с корзинками для пикника. Доктор Кэрролл лично сопроводил Зельду на первый этаж и передал Скотту, как нежно любящий отец.

Прежде детское личико и миниатюрная фигурка сильно молодили жену – спортсменка и танцовщица, она была известной кокеткой и очаровывала неиссякаемой энергией и бесстрашием. Теперь же, на пороге тридцати семи лет, она выглядела изможденной и осунувшейся. К празднику кто-то из добрых побуждений привел в порядок ее волосы и собрал в сетку непослушные густые кудряшки медового цвета. Так обычно выглядели продавщицы или официантки, сама Зельда никогда бы не сделала себе такую прическу, чтобы не подчеркивать лишний раз заострившиеся черты лица. Ее любимый красный сарафан выцвел от частых стирок и висел на ней мешком, ключицы выпирали, а тонкий шарф почти удавкой стягивал шею. Когда при встрече Скотт наклонился к жене, чтобы ее поцеловать, она заглянула ему в глаза и, едва коснувшись губами щеки, тут же отстранилась.

– Спасибо.

– С годовщиной!

– Спасибо, Додо. И тебя, – повторила она.

Скотт каждый раз невольно вздрагивал, когда слышал мягкий южный выговор любимой из уст незнакомой исхудавшей женщины, но чувствовал, что где-то в ней все еще жила его юная неугомонная Зельда.

Доктор тоже поздравил супругов.

– Какая у вас дата? – поинтересовался он.

– Семнадцать. – Зельда неуверенно посмотрела на Скотта.

– Семнадцать лет, – кивнул он, не зная, радоваться этому или нет.

Число казалось таким же призрачным, как и сам брак. Зельда провела в клиниках добрую половину замужества. В минуты отчаяния Скотт задавался вопросом, была ли она вообще когда-нибудь здорова. Может, он и полюбил ее за безумие?

– Развлекайтесь, – напутствовал их Кэрролл.

– Спасибо.

Зельда крепко держала Скотта за руку, пока они шли через сводчатый коридор навстречу ясному дню, и отпустила лишь, когда он открыл дверцу машины и галантно помог ей сесть.

На пассажирском сиденье лежал подарок, купленный им в магазинчике отеля.

– Додо, это вовсе не обязательно.

Скотт сел и запер дверцы машины:

– Ерунда, пустячок.

– А у меня для тебя ничего нет… – Зашуршав оберткой, Зельда вынула коробку конфет. – Неужели это то, что я думаю?.. Проказник! Ты же знаешь, я обожаю арахисовый грильяж!

– Этот с пеканом.

– Как мило! Дорогой, но мне, наверное, нельзя.

– Я никому не скажу.

– Тогда присоединяйся.

– Помочь тебе избавиться от улик?

– Именно.

Они легко играли в заговорщиков, им было не привыкать. В другой жизни оба славились экстравагантными выходками, часто мелькали на обложках журналов и бульварных газет. И, кажется, от того, что его закат привлек меньше внимания, он был куда менее болезненным. Из-за этого Скотт ощущал некоторую вину, словно должен был сделать что-то невозможное для спасения жены.

Выезжая с территории клиники, он всегда чувствовал себя так, будто они с Зельдой наконец-то вырвались на свободу. Конечно, это была только иллюзия, но каждый раз он с удовольствием воображал, будто они обычная парочка на увеселительной прогулке. Даже машину он вел иначе. В Принстоне ему не раз доводилось бывать свидетелем аварий со смертельным исходом, и теперь, когда поздней ночью кто-то из его подвыпивших друзей гнал машину по темным дорогам Лонг-Айленда или французской Ривьеры, ему было страшно. Поэтому, пьяный или трезвый, обычно он старался вести машину очень аккуратно и медленно, так что иногда из-за этого и сам представлял угрозу для других водителей. Вот и сейчас вместо того, чтобы затеряться в общем потоке, Скотт навлек гнев всех, кто вынужден был за ними плестись.

Обогнав их, какой-то водитель грубо гаркнул, обернувшись:

– Дома сиди, придурок!

Скотт даже бровью не повел.

Зельда сидела рядом и, чуть прищурив глаза, словно моряк, смотрела вдаль, за окно, на мелькающие ручьи и цветущие грушевые деревья. Ее шарф трепетал на ветру… Скотт отвлекся от дороги и украдкой бросил взгляд на кнопку замка́, чтобы удостовериться – дверь машины заперта. Однажды, когда они ехали по крутой трассе над обрывом на Кап-Ферра, Зельда внезапно открыла дверцу и какое-то время, хохоча как ребенок, ехала на подножке, пока он не затормозил. И все это в отместку за то, что Скотт дурно отзывался о Мэрион Дэвис[5]5
  Мэрион Дэвис (1897–1961) – голливудская комедийная актриса.


[Закрыть] в разговоре с Сарой и Джеральдом[6]6
  Сара и Джеральд Мерфи – друзья Фицджеральдов, супружеская пара, которой Фицджеральд посвятил роман «Ночь нежна», частичные прототипы Дика и Николь Дайвер.


[Закрыть] – во всяком случае, так ему показалось. Вспоминая прошлое, Скотт с прискорбием осознавал, что не может с точностью сказать, когда Зельда начала терять рассудок и как долго он этого не замечал. Теперь-то он все время был настороже, по горькому опыту зная, что в любую минуту жена может броситься на него и вывернуть руль.

Зельда лениво откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Из-под шарфа, развевающегося на ветру, виднелся едва заживший малиновый шрам. Поймав на себе взгляд Скотта, Зельда повернулась к нему и в шутку показала язык.

Машина остановилась перед единственным в городе светофором.

– Плохо выглядишь.

– Пожалуй, – согласился Скотт.

– Не пьешь?

– Не сплю.

– Перебирайся к нам на недельку. Сам себя не узнаешь.

– Кому-то из нас нужно работать.

– Не говори ерунды, Додо. Мама нам поможет.

– Ей бы кто помог.

Из Трайона они выехали на север, и из низины, где воздух был прохладный и влажный, дорога вновь стала подниматься в горы. За окном промелькнули сначала одинокий издольщик, вспахивающий склон холма на вислоухом муле, за ним – стайка диких индеек и сурок, стремглав юркнувший в нору. С каждым поворотом им становилось друг с другом все легче, и казалось, что когда-нибудь они станут вспоминать этот день как счастливую передышку.

Скотт опасался волновать Зельду раньше времени и потому не спешил рассказывать ей о Голливуде. Жену нужно было подготовить, выбрать для новости подходящий момент. И это не из-за надежды на будущее или страха за нее, просто он знал: дома Зельде будет лучше. Пока все шло хорошо – он не заметил в ней ни малейшего проявления нездоровья. А ведь нужно было еще обсудить приезд Скотти на каникулы. Во время последней встречи в Вирджиния-Бич Зельда была не в себе, и Скотти злилась и грубила ей. Между ними вышла ссора на глазах у всего променада, а он – дурак! – пытался их помирить. С тех пор прошло немало времени, он просил дочь написать Зельде, одновременно испытывая к Скотти сочувствие и желая привить ей ответственность за мать. Но он и сам был безответственным сыном!

И все же он не терял надежду помирить Зельду и Скотти, хотя понятия не имел, как это сделать. Очень многое в его жизни теперь зависело от искусства договариваться, которым он никогда не владел.

Они добрались до перевала и потихоньку поехали вниз. Извилистая дорога серпантином спускалась с горы, петляя крутыми поворотами. Далеко внизу долину делила пополам узкая голубая полоска озера Льюр. Зельда словно пыталась впитать в себя красоту открывавшихся перед ней видов. В небе над скалами хищно кружили ястребы. Скотт следил за дорогой и не заметил, как сзади замаячил туристический автобус – он подбирался к ним все ближе и ближе, пока его отражение не заняло все зеркало заднего вида.

Водитель высунул руку и ударил по лобовому стеклу, словно прихлопнул надоедливую муху.

На звук повернулась Зельда:

– Кажется, он просит его пропустить.

– Здесь не разъедемся, – ответил Скотт.

Он не собирался уступать дорогу и только немного прибавил скорость. Глупить его не заставишь. Крепко вцепившись в руль, Скотт боялся отвлечься хоть на секунду. Скорость была слишком велика для резких виражей. Но автобус по-прежнему теснил их, тормоза еле справлялись, и оставалось лишь удивляться, куда эти экскурсанты так спешат.

У подножия горы дорога выровнялась и снова появилась обочина. Автобус, не унимаясь, опять помигал.

– Вон там удобно, – подсказала Зельда, кивнув на показавшийся впереди придорожный сельский магазинчик. – Пожалуйста, милый, уступи.

Скотт притормозил и заехал на грунтовый участок, подняв целое облако пыли, на них же и осевшей. Автобус просигналил и пронесся мимо. Скотт погрозил ему кулаком:

– За такое надо права отбирать!

К его удивлению, Зельда хрипло расхохоталась, неестественно и наигранно – это был типичный симптом.

– Что смешного? – повернулся к ней Скотт.

– Помнишь Вестпорт? Там ты все время так говорил. Будь твоя воля, всех бы без прав оставил. И чем все кончилось?

Он вспомнил, как шутки ради они с Рингом[7]7
  Рингголд Ларднер (1885–1933) – писатель и колумнист, близкий друг Фицджеральда, ставший прототипом Эйба Норта из романа «Ночь нежна».


[Закрыть] въехали на машине в пруд. Бедняга Ринг давно уже умер… Все, что происходило тогда, теперь казалось Скотту случившимся в другой жизни, да и сам он был другим человеком – беззаботным, очарованным жизнью.

– Спасибо, что напомнила, – с досадой произнес Скотт.

– Прости, Додо. Ты стал таким чувствительным…

– Даже слишком.

– Ну-у-у, не сердись.

Он и не сердился. А если сердился, то уж точно не на Зельду. Стыдно было сознавать, что гнев легко затуманивает его голову, и в сотый раз он пообещал себе, что будет держать чувства под контролем. Однако стоило Скотту об этом подумать, как они проехали бревенчатый домик, за открытой дверью которого узнавался манящий неоновый полумрак бара, и ему очень захотелось туда заглянуть.

Хорошая погода привлекла в Чимни-Рок толпы людей. По краю стоянки выстроились в ряд четыре автобуса, так что нельзя было определить, который из них норовил обогнать супругов по пути сюда. На другом конце стоянки Скотт нашел хорошее местечко в тени у деревянной ограды и припарковался. Зельда подождала, пока он обойдет машину, отопрет дверь и поможет ей выйти. На фоне других туристов, одетых в простые джинсы и комбинезоны, они выделялись строгостью нарядов, больше уместных в театре или филармонии.

Вместе со всеми Скотт и Зельда прошли сквозь вишневую аллею и, прикрыв ладонями глаза от солнца, остановились ненадолго, чтобы рассмотреть возвышавшуюся над пейзажем скалу, чем-то напоминавшую шаткую башню из детских кубиков. На много миль вокруг больше не было ничего, и только лестница стежками поднималась вверх до самой вершины, где на фоне перистых облаков темнел узкий мостик, перекинутый на смотровую площадку. Вереницы крошечных человечков, взбиравшихся по лестнице, напомнили Скотту муравьев, и он невольно похолодел от одной только мысли, что ему придется смешаться с толпой.

– Может, перекусим? – предложил он жене, но она уже направилась к лестнице.

– Неужели испугался? – Зельда с усмешкой посмотрела на Скотта и прежде, чем он успел возразить, стала протискиваться между людьми.

Первый лестничный марш она взяла одним махом – только сеточка на голове подпрыгивала в такт шагам.

Так что Скотту пришлось последовать за ней… Он старался не терять жену из виду, но доктор Кэрролл недаром муштровал своих подопечных. В отличие от Зельды, сам Скотт был не в лучшей форме – слишком много времени проводил за письменным столом, слишком много курил и пил. Он потерял жену уже на втором пролете, прекрасно зная, что она-то его ждать не будет, – такая игра. Чем выше он поднимался, уже порядком взмокнув, тем больше росла уверенность: это она, его прежняя озорная Зельда. Пот лил ручьем, Скотт снял пиджак и ослабил галстук. Однажды, когда они делали рождественские покупки, он в суматохе универмага потерял Скотти. И сейчас его охватило то же чувство беспомощности и страха. Он все шел и шел, держась за перила, едва переводя дух на площадках и перегибаясь через ограждения, чтобы посмотреть наверх – возможно, Зельда уже стоит на мостике и смеется над ним. В нем поднимался глухой, но отчетливый страх, что, когда он доберется до вершины, Зельды там не окажется и только толпа соберется у того места, где она перелезла через ограду и лебедем бросилась вниз.

Однако стоило перейти мостик, как Скотт тут же ее увидел. Красный сарафан развевался словно парус, Зельда стояла у края скалы и, опираясь на заграждение, вместе со всеми осматривала долину.

Как только Скотт встал рядом, она взяла его под руку, и он наконец смог отдышаться и вытереть капельки пота, собравшиеся у бровей.

– Стареешь, Додо.

– Ты всегда могла дать мне фору.

– Тебе и правда стоит подумать о здоровье. Наверное, в этом и моя вина – жена должна заботиться о муже. Боюсь, с этим я не справляюсь.

– Я и сам могу о себе позаботиться.

– Вижу, вижу.

– Мы оба должны заботиться друг о друге.

– Не нужна мне забота, – сказала Зельда, продолжая смотреть перед собой. – Я только хочу домой.

– Знаю, – произнес Скотт.

– Я же хорошо себя вела?

– Конечно.

– Я изо всех сил стараюсь, а потом все опять идет наперекосяк, и я ничего не могу поделать.

– Знаю, милая, знаю, – повторил Скотт.

– Правда?

– Конечно. Я же король страны Наперекосяк.

– А я твоя королева.

– Да, милая, – согласился Скотт.

Пусть трон пустует много лет, пусть замок и все королевство лежат в руинах, Зельда и правда оставалась его королевой. Ну и что, что все пошло прахом, он и сейчас твердо знал: они созданы друг для друга.

На обратном пути к мостику супруги прошли мимо стайки школьников, которые, стоя на коленях, натирали углем прижатые к скале листы бумаги. Это место было усыпано окаменелостями: трилобитами и скелетами рыб, что свидетельствовало о том, что некогда сюда доходила вода.

– Они прелестны! – проворковала Зельда.

Скотт ничего не ответил, он не любил сентиментальности. Пока жена, словно учительница, ходила между детьми и хвалила каждого, он думал о том, как зачерствел за эти годы. Разве мир, особенно навсегда исчезнувший, не великое чудо? Как писатель, в глубине души он, возможно, и верил в это, но только не здесь, не в реальной жизни. Прошлое осталось в прошлом.

Спуск, казалось, занял больше времени, чем подъем, а после еще долго пришлось ждать заказ в единственном на всю округу кафе. Блюдом дня был гуляш с лапшой, и Скотт пошутил, что еда здесь не лучше больничной. Зельда ничего не ответила и рассеянно продолжила жевать, пропустив его слова мимо ушей. Тогда Скотт наклонился к ней и попытался привлечь внимание, но даже это не сразу развеяло ее наваждение.

– Прости, милый, – вздохнула Зельда. – Я устала.

Скотт давно привык подмечать такие знаки, он прекрасно понимал жену. К тому же он и сам устал.

Они вернулись к машине, когда солнце уже начало садиться. Шоколадный грильяж растаял и превратился в клейкую массу, растекшуюся по коробке.

– Подожди, пока снова застынет. И тогда можно будет есть, – сказал Скотт.

– Все равно мне нельзя, – отозвалась Зельда.

Снова они убегали, на этот раз от скопления людей и машин. Оставив позади бревенчатый домик, возле которого теперь собралось еще больше автомобилей, они стали неспешно подниматься по серпантину. На этот раз никто их не подгонял. На вершине они вышли полюбоваться видом и разделить одну на двоих запретную сигарету. Одинокие облака в небе отбрасывали на склоны темные тени, а далеко внизу, в долине, блестело на солнце разомлевшее за день озеро Льюр.

Скотт подумал о Швейцарии.

– А помнишь наше шале в Гстааде?

– Конечно. Скотти там разбила подбородок.

До этого он думал о люстре из оленьих рогов, огромном закопченном камине, одеяле с гагачьим пухом, но сейчас отчетливо вспомнил полированную деревянную лестницу, по которой Скотти как-то поднималась в пижаме и, пропустив ступеньку, сильно ударилась подбородком. Они узнали об этом, лишь когда услышали ее громкий плач. Даже странно, что прошлое теперь представлялось таким далеким и одновременно недавним – и странно, что Зельда вспомнила тот день. А ведь часто не могла…

– Я тут подумал… – начал Скотт. – Что ты скажешь, если Скотти ненадолго приедет повидаться с тобой перед летним лагерем?

Зельда опустила голову и прочертила линию носком туфли.

– Разве она хочет меня видеть?

– Конечно! Думаю, сейчас самое время. Потом она не скоро сможет приехать.

– Если она не хочет, не заставляй ее.

– Она хочет! Если только ты готова… А мне кажется, ты готова.

– Я была бы рада ее увидеть.

– Ну вот, я прав!

– Главное, чтобы все прошло хорошо.

– Так и будет, – пообещал Скотт и посмотрел Зельде в глаза, как бы скрепляя этим договор.

Иногда жена была очень здравомыслящей. В такие минуты ему ужасно хотелось поцеловать ее в щеку, но он боялся, что она его неправильно поймет.

Окинув последним взглядом безмолвную долину, Зельда сделала последнюю затяжку, бросила окурок на землю. Скотт, затоптав его, повел жену к машине.

На обратном пути он вдруг спросил:

– Интересно, а сурки едят пекановый грильяж?

– В южных штатах – да. За ваших, янки, я не ручаюсь.

– Думаю, им больше по вкусу арахисовый.

– Ах, Додо… День был такой чудесный! Как же не хочется назад.

– Знаю.

– Семнадцать лет, – произнесла она. – А кажется, совсем немного времени прошло.

– Верно. – Скотт согласился, хотя мог и поспорить с этим.

День угасал, а с ним таяли их часы наедине. Эти встречи всегда были тяжелым испытанием, а такие вылазки – и вовсе пыткой. Особенно если проходили хорошо. В конечном итоге Зельду всегда нужно было возвращать в темницу. В этом ощущалось какое-то предательство по отношению к ней, что-то недостойное, как будто он должен был бороться за нее.

Всю дорогу через душный равнинный город и обдуваемый всеми ветрами высокий холм вместо облегчения Скотт чувствовал, что снова проиграл, что предал их обоих.

Надо было еще отметиться в приемной. Доктор разговаривал с другими посетителями, и Зельду принимала у Скотта веселая медсестра, поинтересовавшаяся, хорошо ли они провели время.

– Очень хорошо, – ответил Скотт.

– У нас годовщина, – добавила Зельда.

– Знаю, – улыбнулась сестра. – Поздравляю!

– Спасибо. – Зельда повернулась к мужу: – С годовщиной, Додо.

– С годовщиной. – Скотт заключил ее в невинные объятья и тут же отпустил.

– Бедный мой Додо. Начинай-ка следить за здоровьем. Увидимся в выходные. Обещаю вести себя хорошо!

– А я поговорю со Скотти.

– Да, пожалуйста. До встречи, любимый.

Зельда послала ему воздушный поцелуй, и сестра увела ее в женское крыло. Скотт снова остался один.

Он вышел и устало побрел к машине. Грильяж так и лежал на заднем сиденье. Позже Скотт съел его в одиночестве на сумеречной веранде. Это был весь его ужин.

В понедельник на встрече с доктором Скотт давал полный отчет о поездке. Все прошло хорошо. Память у нее ясная, речь четкая, мыслит она связно. О сигарете и грильяже в шоколаде, а еще о безумном забеге по лестнице и отстраненном выражении лица Зельды за обедом он решил умолчать. Доктор, похоже, остался доволен и согласился, что встреча с дочерью пойдет Зельде на пользу. Но когда Скотт уже договорился о приезде Скотти, стало известно, что жена набросилась на партнершу по игре в теннис и сломала ей нос ракеткой. Так что ее перевели в закрытую палату, и на каникулах Скотти сразу уехала в лагерь.

Когда позвонил Обер и сказал Скотту, что студия приглашает его в Нью-Йорк, он уехал из Эшвилля первым же поездом. Два дня он не пил ни капли и был мучительно трезв. Но его все-таки взяли. Контракт подписали на полгода, пообещав тысячу долларов в неделю. Он хотел сообщить об этом Зельде, однако к ней не пускали. Доктор запретил им видеться – и его это одновременно и разозлило, и втайне обрадовало.

Накануне отъезда, уже собрав чемоданы, Скотт написал жене записку и послал ее из отеля «Рузвельт», что находился через дорогу от центрального вокзала в Новом Орлеане.

«Любимая! Пожалуйста, прости меня. Сейчас мне нужно уехать, но это принесет нам целое состояние. Другого пути нет. Продолжай стараться и будь хорошей девочкой, а я напишу по приезде».

На следующий день он сел в поезд, оплаченный студией, и отправился на Запад.