Текст книги "К западу от заката"

Секреты звезд

Никакой Золушкой она не была. Весь город прекрасно знал ее имя – Шейла Грэм. Она работала – подумать только! – светским обозревателем. Уже одного этого было достаточно, чтобы держаться от нее подальше. А еще Эдди Майер рассказал, что она помолвлена с Донегаллом[49]49
  Донегаллы – старинный ирландский аристократический род.


[Закрыть], тем старым господином, с которым появилась на вечеринке.

Эта новость и обескуражила, и успокоила Скотта, хотя ему вовсе незачем было о ней думать. Началась первая полная неделя на работе. Как и было обещано, на стол Скотту легли черновики «Янки в Оксфорде», причем текст оказался паршивым.

Скотт целыми днями представлял Шейлу в главной роли, а в обеденный перерыв ходил за газетой к киоску, расположенному на территории студии, и читал ее колонку. Текст статей его не интересовал, но к ним прилагалась ее фотография. Скотт с трудом удерживался от того, чтобы не вырвать страницу и не унести с собой. Он чувствовал себя полным идиотом, потому что понимал – Шейла слишком молода для него.

Он вспоминал, как она сделала вид, что не замечает его, и тень ее улыбки. Для британки у нее были прекрасные зубы, а это наводило на мысль о том, что Шейла и сама из обеспеченной семьи.

Он думал, что был достаточно осторожен, когда, словно бы невзначай, спрашивал о ней у кого-нибудь из обитателей «Садов» и по крупицам узнавал все больше и больше. Никто ни словом не обмолвился о ее сходстве с Зельдой – ни Дон, ни Дотти, – хотя оба хорошо знали его жену. Однажды до него дошло наконец, почему так происходило: никто, кроме него, не видел ее сходства с Зельдой.

– Ты про ту грудастую охотницу за деньгами? – переспросила Мэйо.

– Не смущай парня, – сказал Богарт. – Не видишь, втюрился.

– А ведь женатый человек! – фыркнула Мэйо.

– Да тебе самой женатые нравятся, – заметил Богарт.

– У них есть два достоинства, – улыбнулась она загадочно.

– Это какие же?

– Скажу тебе, Боги, когда вспомню.

Приближался день рождения Зельды, и Скотт решил, что это хороший повод отвлечься. Он хотел организовать приезд Скотти, а в сентябре – до того, как осенью дочь снова отправится в школу, – они вместе могли бы навестить Зельду.

Занимаясь приготовлениями к приезду дочери и делая пометки в календаре, словно это могло ускорить будущее, Скотт тем не менее все время думал о Шейле – и лежа в темноте без сна, не обращая внимания на грохочущую музыку за стенами дома, словно заклинание шептал ее имя.

Он всегда легко увлекался. Еще до Джиневры, в Буффало, вздыхал по половине девчонок из школы мисс Ван Арнум. При каждой смене партнерш по танцам перед ним становилась новая красавица, и все начиналось заново. Скотт был славным пареньком, преуспевшим в лести, так что на танцах и вечеринках девочки наперебой хотели танцевать с ним. Спортсмены видели в нем не соперника, а манерного выскочку с набриолиненными волосами. Уж на поле-то они бы ему показали, преподали бы урок! Однако первую красавицу завоевывал все равно Скотт. Обменяться записочками, затаив дыхание, поцеловаться украдкой – вот был предел его сердечных порывов. Отношения полов оставались исполненными тайны, и уже через неделю находилась новая Джульетта. Когда семья переехала обратно в Сент-Пол, Скотт учился в восьмом классе. Девочки превращались в девушек, так что мучительный вихрь снова закрутился, только теперь он стал еще слаще и больнее. Ничего не менялось до тех пор, пока Скотт не встретил Джиневру и не понял, каким ребенком был до того. Вот тогда-то он и осознал, что значит быть одиноким.

Как и все прошлые неудачи, Шейла Грэм стала для него наваждением. Он пытался прогнать мысли о ней, но романтическая картина «Янки в Оксфорде» была историей об американском солдате и молодой англичанке, а Скотт целыми днями писал любовные сцены. Он видел лицо Шейлы всего миг, и все же она захватила его воображение. Он воображал цветы, пейзажи, закаты, клятвы. Глядя из окна кабинета на потемневший двор мистера Иту Хирохито, он корил себя за эти грезы. Но не была ли Шейла лишь бледной тенью, свидетельством того, как сильно он скучал по Зельде?

Как и всякий человек, задумавшийся о правде, Скотт чувствовал себя гнусным лжецом, его изводили малейшие проступки. А этот был серьезным, он все усложнил. Хотя лучше Зельде не становилось, Скотт все же верил в ее возвращение, поэтому фаталист в нем говорил, что все оправдания новой влюбленности жалки. Он снова казался себе зеленым юнцом, заброшенным судьбой на чужбину и ищущим утешения.

По крайней мере, теперь, в «Садах», друзья не давали ему зачахнуть в одиночестве. Боги и Мэйо стучались к нему по-свойски, будто навещая больного, уговаривали поплавать с ними при свете фонарей, поиграть в пинг-понг. В то лето самой модной игрой стали шарады, которые Бенчли терпеть не мог, а вот Скотт к ним пристрастился – они напоминали ему об университетском театре. Скотт и Дотти непостижимым образом понимали друг друга с полуслова, так что их старались разводить по разным командам. Расслабленный после пары коктейлей, откинувшись на лежак, Скотт хохотал над тем, как Сид показывал Лона Чейни, и смотрел на звезды, радуясь, что он здесь.

Дотти больше занималась вечеринками, чем работой, и после того, как он пожертвовал сотню на спасение Испании, приглашала его на все благотворительные вечера. Скотт поддержал только Гильдию сценаристов, причем больше из личной заинтересованности, чем принципа. Дотти говорила, они дают ежегодный званый ужин в «Коконат-Гроув» в «Амбассадоре». Соберутся самые сливки и все такое. Есть у него смокинг? Есть – старомодный, с широкими лацканами, как носили в 25-м, не слишком хорошо сидящий. Может, он даже когда-то надевал его в «Коконат-Гроув», как раз когда разбил губу Боги.

– Да не помню я, что на тебе тогда было, – сказал Боги. – Зато помню, что вел ты себя как полный сукин сын.

– Теперь я изменился!

– Еще как изменился! Теперь ты старый полный сукин сын.

Скотт сам вел машину и потому опоздал. Подходя к дверям клуба, он услышал, как его машина, которую служащий должен был отогнать, заглохла, но оборачиваться не стал.

Он вошел в «Коконат-Гроув», когда оркестр играл печальную балладу, и словно перенесся в прошлое. Приглушенный свет, над заполненной танцующими парами площадкой нависали искусственные пальмы, оставшиеся от съемок «Шейха» с Валентино, к стволам тут и там прицепились обезьянки из папье-маше. На занавесе позади оркестра полная луна освещала белый шлейф водопада, с темно-синего свода потолка сияли звезды. Под этим фальшивым небом он танцевал с Джоан Кроуфорд, когда еще никакой Джоан Кроуфорд не было и в помине[50]50
  Люсиль Фэй Лесюр взяла псевдоним Джоан Кроуфорд в 1925 г.


[Закрыть]. Потом увлекся Лоис Моран[51]51
  Лоис Моран (1909–1990) – американская актриса, возможно, любовница Фицджеральда (1926 г.), прототип Розмари Хойт, героини романа «Ночь нежна».


[Закрыть]. Она стала звездой в семнадцать – милый, умный ребенок, которого мать сопровождала во всех поездках. Увлечение было взаимным, Зельда ревновала и даже выбросила из окна поезда платиновые «Картье», купленные им в подарок, когда они покидали Нью-Йорк. Это был единственно известный ей способ приструнить мужа. Теперь он стоял один в видавшем виды пыльном смокинге и тосковал по тем странным дням, когда все было так запутано.

Прием был официальный, гостям раздали карточки с планом рассадки. Дотти заказала стол на десять персон. За соседним расположился Гейб Бреннер, один из профсоюзных боссов, которого Скотт в последний раз видел, когда работал на Тальберга. Не измотай он Ирвингу нервы, тот бы еще пожил. Стол на другом конце зала оплатил завсегдатай Алгонкинского клуба и приятель Дотти Марк Коннелли[52]52
  Маркус Коннелли (1890–1980) – драматург, режиссер, актер, получил Пулитцеровскую премию в номинации «За лучшую драму» за мюзикл «Зеленые кущи» (1930 г.), в действительности основанный на сюжетах Старого Завета.


[Закрыть], получивший Пулитцера за приторный мюзикл на сюжет Нового Завета, написанный для черных актеров.

Скотт стоял на широком, покрытом ковром помосте, ведущем к площадке для танцев. Мимо, как заведенные, щекой к щеке проносились в головокружительном вальсе неотличимые друг от друга пары студийных сценаристов, зарабатывавших по сотне тысяч долларов в год и праздновавших торжество пролетариата.

Когда он нашел нужный стол, за ним никого не было. Все ушли танцевать, так что Скотт сел и стал наблюдать. Страшно хотелось выпить, но, зная, что к нему будут приглядываться, он заказал колу.

– Вот ты где! – Подошла Дотти с пачкой бумаг, касавшихся очередной богоугодной задумки. – Джентльмен пригласит даму на танец?

– А здесь есть дамы? Боюсь, меня не предупредили.

– Все равно не вздумайте сбежать, мистер. – И она бросила его одного, предоставив ему смотреть на танцующих.

Скотт гадал, куда делся Алан. Кончился вальс, раздались негромкие аплодисменты, началась энергичная румба. Официант принес колу. Скотт дал чаевые, сделал глоток и поставил стакан, помешивая соломинкой лед. Сидеть в одиночестве было неприятно, и он стал искать глазами Сида, или Бенчли, или Дона, когда вдруг увидел ее.

Шейла как раз закончила танцевать и легко скользила по кромке паркета в пепельно-сером вечернем платье. Красоту шеи подчеркивала красная бархатная ленточка, щеки разрумянились. Может, из-за того, что волосы были собраны в тугой пучок, или из-за алой помады, но теперь сходство было почти незаметным, разве что в глазах. Она была одна – никакого противного маркиза поблизости – и шла прямо к нему. Нет, это не наваждение. В своих мечтах днем Скотт забывал, какая она высокая и сильная. Он едва удержался, чтобы не подняться и не поклониться ей. Она его увидела и на этот раз не отвела взгляда. Зато он смутился и посмотрел на ее обручальное кольцо, которое из-за слишком большого камня выглядело ненастоящим.

Приблизившись к его столику, Шейла замедлила шаг. Смешно, но на мгновение Скотт испугался, что она развернется и упорхнет или, еще хуже, попросит перестать на нее пялиться. Вместо этого Шейла, будто в напоминание о первой встрече, чуть заметно улыбнулась и села за стол Марка Коннелли, тоже пустой, и приняла в точности такую позу, какая была у Скотта. Некоторое время они так и сидели рядом – два одиноких человека, наблюдающих за праздником.

Наконец Скотт повернулся к ней – и она сделала то же самое, словно мим. У братьев Маркс была такая старая сценка с воображаемым зеркалом.

Шейла улыбнулась, и Скотт невольно улыбнулся в ответ.

– Вы мне нравитесь, – сказал он, проверяя почву.

– А вы мне. – Английский акцент придавал ее словам несколько удивленную интонацию.

Карты были открыты, и Шейла снова повернулась к танцующим. Скотт все еще продолжал смотреть на нее, и тогда она спросила:

– Может, потанцуем? – Вопрос прозвучал серьезно, словно его задал ученый, предлагающий провести эксперимент.

– С удовольствием, но, боюсь, я уже обещал следующий танец подруге.

– По-видимому, очень близкой подруге.

– Слово есть слово.

– Благородно.

– Скорее, глупо, – сказал Скотт.

Дотти появилась уже с пустыми руками. Скотт извинился, и они присоединились к парам, направляясь к центру площадки.

– Вижу, ты кое с кем подружился, – заметила Дотти.

– Сегодня дружу со всеми.

– Друзья друзьям рознь. Кто она?

– Новый друг.

– Не забывай старых, – предостерегла Дотти, придвигаясь ближе. – Знаешь, как говорят? Друг познается…

Скотт был знаком с Дотти достаточно долго, чтобы понимать, когда она шутит, а когда нет, и сейчас сочувствовал ей. Почему его удивляло, что другие тоже бывают в отчаянии?

– Ты нужна Алану.

– Раз в месяц. Это для него как купание для кота. Не важно, хочет он меня или нет – закрывает глаза и притворяется.

– Мы все притворяемся.

– Из-за него я чувствую себя старой и толстой.

Скотт покачал головой.

– Давно это было.

– Не говори так.

– Но это правда.

– Она для тебя слишком молоденькая.

– Наверное.

– Ей от тебя нужны только деньги.

– У меня их нет! У меня вообще почти ничего нет.

– Ладно, – вздохнув, закончила Дотти. – Оставайся дураком.

– И останусь.

– Ты всегда западал на хорошенькое личико, правда, на собственное.

– А ты не завидуй.

– Я родилась завистливой, что поделать.

– Ты же знаешь, мне не очень-то везло в любви, – усмехнулся Скотт.

– Зато тебе повезло со мной.

– Повезло, – согласился он, не зная, как помягче сказать, что все было ошибкой, хотя он и сейчас думал о Дотти с нежностью.

Песня стала затихать, когда они еще слегка покачивались в такт, и завершилась печальным аккордом. Зажегся свет.

– Давай, бросайся в омут, – сказала Дотти, когда они уходили с площадки.

Музыканты отложили инструменты и освободили сцену вышедшему к микрофону президенту гильдии.

– Пожалуйста, займите места. С минуты на минуту мы начнем официальную часть.

– «С минуты на минуту!» – поморщился Скотт.

– Юрист, что с него взять, – вздохнула Дотти.

Неразбериха на площадке кончилась, все разошлись по местам, и только официанты с подносами в руках все еще сновали вдоль стен. Скотт боялся, что к тому времени, как они с Дотти вернутся к столу, Шейла исчезнет, однако она по-прежнему сидела на своем месте и, склонив голову, увлеченно разговаривала о чем-то с фееподобной Анитой Лус, раньше писавшей сценарии для Гриффита[53]53
  Дэвид Гриффит (1875–1948) – американский режиссер, сценарист и продюсер, в 1936 г. отмеченный «Оскаром» за «вклад в развитие киноискусства».


[Закрыть]. Напротив них расположился сам Коннелли, обсуждавший что-то со своим старым приятелем Джоном О’Харой[54]54
  Джон О’Хара (1905–1970) – писатель, автор романа «Свидание в Самарре».


[Закрыть] и чокнутым шурином Сида Пепом Уэстом[55]55
  Натанаэль Уэст (1903–1940) – писатель, брат жены Сидни Перельмана Лоры.


[Закрыть]. И только сейчас Скотт понял, что Шейла пришла сюда не развлекаться. Она работала.

Скотт сел на место и, откровенно не замечая своих соседей, стал ждал, когда она освободится. Он то и дело отклонялся назад, проверяя, не смотрит ли на него Шейла, а когда наконец поймал ее взгляд, смог лишь смущенно пожать плечами. Шейла с сожалением опустила голову, давая понять, что шанс был упущен. Но Скотт молитвенно сложил ладони, и она засмеялась.

Услыхав ее смех и увидев улыбку, Скотт почувствовал, что окончательно пропал. По тому, как она взглянула на него, кокетливо повернув открытое плечико к подбородку, он понял, что может расслабиться – теперь они уже не принадлежали этой толпе, у них был секрет от всего мира, который позволял им просто сидеть рядом и обмениваться взглядами, дожидаясь, пока президент гильдии закончит приветственную речь.

Выступлениям, только сотрясавшим воздух, не было конца. Все они касались распоряжения средствами производства, солидарности трудящихся и справедливой оплаты труда. По поводу и без вспоминали Испанию и Германию, как будто врагом здесь был Гитлер, а не Луис Б. Майер, что было объяснимо, ведь чеки у Фредди Марча выписывали все те же люди. Соседи Скотта по столу ели салаты и камбалу и с надеждой посматривали в программки.

Скотт с любопытством наблюдал за тем, как Шейла по очереди говорила со всеми за столом, переходя от одного к другому, точно хозяйка. Каждому гостю она уделяла все свое внимание, не забывая и о женах, внимательно слушала, заинтересованно задавала вопросы и все время поигрывала серебряным браслетом, который, словно флиртуя, крутила вокруг запястья. Она ничего не записывала, хотя возможностей было предостаточно, и Скотт думал: что она надеялась из них вытянуть? Ему казалось, что дела складывались для нее не слишком удачно, что она, должно быть, чувствует себя засланным агентом без прикрытия, однако Шейла смеялась, дружески хлопала по плечу Белль О’Хара[56]56
  Белль О’Хара – вторая жена Джона О’Хара, брак продлился с 1937 по 1954 г.


[Закрыть], а потом заговаривала со следующим. Странно, но Скотт гордился тем, как играючи она проникала во вражеский стан. Это требовало острого ума, стальных нервов и терпения. Все в ней было ново для него, он приписывал ей все лучшие качества. Он не удивился бы, достань она волшебным образом из рукава букет роз или три цирковых кольца. И вот, когда речь казначея завершилась благодарными аплодисментами, Шейла посмотрела на Скотта, постучала ноготком по циферблату часов, слегка махнула ему рукой, взяла серебристую сумочку и, не глядя на него, прошла мимо по направлению к дамской комнате, заставляя мужчин оборачиваться ей вслед.

Первой мыслью Скотта было немного выждать и пойти за ней, но правильно ли он ее понял? Так или иначе, Шейла с ним заговорила. Может, это всего лишь часть «охоты»? Пока гости страдали от очередной речи, официанты расставляли тарелки и подавали десерт, Дотти, сидевшая напротив, наблюдала за ним. Скотт подал знак официанту, что готов выпить кофе, добавил в чашку ложечку сахара, сделал пару глотков и, извинившись, встал из-за стола. Он выждал достаточно, чтобы Шейла могла уйти, если хотела. Если же она не ушла, то они встретятся в коридоре.

Скотт прошел помост и арку из скрещенных пальм. Сзади доносились слова очередного оратора. В коридоре не было никого, кроме чистильщика обуви и женщины за сигаретным прилавком, у стены темнели таксофоны. Он прошел под люстрами к главному входу, швейцар услужливо распахнул дверь.

Снова никого. Скотт пригляделся, нет ли движения на стоянке, потом осмотрел бульвар Уилшир. Прожекторы ножницами разрезали ночное небо над красными неоновыми огнями купола «Браун Дерби»[57]57
  «Браун Дерби» – сеть ресторанов, появившаяся в Лос-Анджелесе в 1926 г., знаменитая тем, что заведения строились в форме шляпы-котелка – одного из символов золотого века Голливуда. Первый и самый известный ресторан был открыт на бульваре Уилшир.


[Закрыть].

– Подать машину, сэр?

– Нет, я просто вышел подышать.

Он сделал последнюю попытку и прошел через холл к уборным, купив ради алиби сигареты в автомате. Глянул в зеркало – губы сурово сжаты, галстук перекосился. Несмотря на охватившее его до этого радостное предчувствие, теперь он был разочарован. Вечер, суливший начало чего-то важного, кончился, не успев начаться.

Дотти заметила, что он вернулся, но ничего не сказала. Скотт открыл пачку «Рейли» и закурил. Специально ли девушка его распалила? Может, она просто кокетничала? Он был заинтригован – ведь она помолвлена. Может, она решила позволить себе напоследок шалость, безрассудный порыв и для этого выбрала его?

Оставалось высидеть последнее выступление и дождаться начала танцев, но теперь в них не было никакого смысла. Скотту захотелось домой – забраться под одеяло и уснуть прямо в смокинге. Вместо этого он допил остывший кофе и стал дожидаться конца вечера, размышляя о том, когда увидит Шейлу снова.

«Поздравляю с днем рождения! – написал он Зельде. – Пусть дни, когда тебе становится лучше, случаются чаще, и пусть они приносят радость. Надеюсь, тебе понравилась посланная пастель? Помню, как тебя восхитил Редон[58]58
  Одилон Редон (1840–1916) – французский художник-символист, постимпрессионист.


[Закрыть], сияющий в темноте одного из дальних залов в Лувре. Если она закончится или ты захочешь для творчества что-то еще, то знай, пастель я купил с запасом, так что смело пиши. У меня все хорошо, как раз приступил к работе. На днях побывал (пришлось) на приеме в «Коконат-Гроув» и вспоминал, как мы проводили там ночи напролет. Если бы я сам не знал, сколько лет прошло и что по залам бродят наши же призраки, сказал бы, что там ничего не изменилось. В тихий день у океана все тот же цвет твоих глаз. Надеюсь, Скотти навестит тебя и заглянет в Монтгомери, прежде чем приехать ко мне. А если позволят господа Голдвин и Майер, я вернусь в сентябре, так что мы сможем понежиться несколько дней на море. Знай, я часто и с нежностью вспоминаю о тебе, и веди себя хорошо в своем светлом и уединенном убежище. Только твой, Додо».

«Янки в Оксфорде»

По утрам Скотт вставал в пять. Ему нравилось начало дня, тишина «Садов» после хмельных гулянок, нарушаемая только журчанием фонтанов и пением птиц в живой изгороди. Годами он видел, как омут Голливуда затягивал его друзей с Восточного побережья, наполняя им карманы, но иссушая благородные устремления. Не меньше денег в этом была виновата жара, когда весь город одурманивала субтропическая дремота. После смены в «Железном легком» даже Скотт мечтал усесться у бассейна и побездельничать. Благодаря членству в гильдии и прочим заслугам и Дотти, и Бенчли, и Сид могли себе позволить праздность, но Скотту все еще нужно было продавать рассказы, чтобы платить по счетам.

Он решил, что будет вставать рано и работать на себя, пока голова свежая. Только он не учел, что уже много лет не спал нормально – побочный эффект колы и курения. Их с Зельдой кровать пылилась на складе в Балтиморе, мыши в ней наверняка уже свили гнездо… Чтобы заснуть, Скотт глотал на ночь две таблетки намбутала и несколько чайных ложек хлоральгидрата. А утром, стоя у шкафчика с лекарствами, запивал водой пару таблеток бензодрина, без которого не мог отойти от снотворного. Потом он брился, принимал душ и, насвистывая мелодии собственного сочинения, надевал костюм, словно собирался выйти на работу. Однако, выпив кофе, пиджак он вешал на стул, сам садился за кухонный стол и начинал писать.

Следующие три часа Скотт работал из рук вон плохо, торопился, в отчаянии поглядывал на уродливые часы над раковиной, однако каждое утро была готова хоть пара страниц. Иногда они выходили слабенько, но у него был наметанный глаз и терпение. В дело шло все, как и у его бабушки, когда та готовила кровяную колбасу. А если сцена выходила неудачной, он записывал лучшие строки в блокнот на будущее.

Если он и мог еще чему доверять в этом мире, то только своему чутью. Если бы талант ему изменил, как это произошло с Эрнестом, то уж не от того, что его не использовали в полной мере, а как раз наоборот. Так ему думалось иногда по утрам, когда сердце колотилось от слишком большого количества выпитого кофе. Он тренировался, подобно атлету, день за днем, и верил, что придет время, когда сможет показать себя во всей красе. Он готовился к этому еще с армии и даже в те времена, когда стал терять Зельду. А теперь, оставшись один, не видел ни конца, ни передышки. Он боялся, что умрет с карандашом в руке, не дописав предложения, и оставит дочери долги. Работа на тихой утренней кухне была своего рода покаянием, прогоняющим страх. Пока он работал, это помогало; стоило остановиться, как снова наваливался мир со всеми его проблемами, и именно поэтому Скотт продолжал писать. Он был писателем, и ему требовалось лишь немного таблеток, чтобы разогнать кровь.

Скотт работал над юмористическим рассказом о человеке, который, проснувшись однажды утром, обнаруживает туго затянутую на шее петлю. Он понимает, что веревка петли тянется через всю комнату, за дверь квартиры, даже по домовой лестнице, так что встает и идет за ней. На улице оказывается, что веревка проходит через все места, где он часто бывает: через газетный киоск, продуктовую лавку, бар, пересекает улицу во всех направлениях, но машины и автобусы ее не задевают. Она питоном вьется вокруг фонарных столбов, пожарных гидрантов и почтовых ящиков…

Дописав до этого места, Скотт отправился на работу. И всю дорогу, пока довольный шел по дороге, разглядывая бульвар Ла-Сьенега и подмечая интересные детали, он думал о том, что мог бы написать тысячу продолжений этого рассказа.

На второй неделе работы на студии машину Скотта забрал эвакуатор. Эдди Кноф не предупредил его, что оставлять там автомобили могли только звезды. С этого дня пришлось платить пятнадцать центов и парковаться на грязной стоянке на другой стороне бульвара, как делали статисты, толпой валившие в боковые ворота за мечтой о славе. В отличие от всех коллег, за исключением Оппи, который, по-видимому, дневал и ночевал на работе, Скотт всегда приходил вовремя. Хотя дверь Эдди была закрыта, Скотт надеялся, что его усердие когда-нибудь оценят. Из холодильника в кабинете он доставал пару бутылочек колы, ставил их у вентиляции, садился за стол с карандашом и бумагой и принимался за работу, дрожа от холода, как Боб Крэтчит[59]59
  Боб Крэтчит – персонаж из повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь», клерк Скруджа Эбенезера.


[Закрыть].

Над «Янки в Оксфорде» кто только не работал. За основу будущего фильма взяли роман с простеньким неправдоподобным сюжетом на фоне идилличных пейзажей. Затем по нему прошлась череда сценаристов, подогнавших историю под требования продюсеров и добавивших побольше напряженности в развязку, чтобы придать хоть видимость драмы. Постоянное махание кулаками и сплошные недоразумения должны были утомить и самого непривередливого зрителя, не то что настоящих выпускников Оксфорда! То, что Роберт Тейлор[60]60
  Роберт Тейлор (1911–1969) – один из самых известных актеров 40–50-х гг.


[Закрыть] почти на десять лет старше своего персонажа, было еще полбеды. Но кто купится на историю о том, что студенту, как бы ни был он пьян, хватит глупости исподтишка врезать капитану команды, свалить вину на соперника, а потом надеяться, что ему поверят лишь потому, что он англичанин? А знавшая правду девушка все равно порвет с оговоренным, только чтобы потом к нему вернуться и воодушевить на победу в финале соревнований? Бессмыслица, но для Скотта эта работа была первой на новом месте, так что пришлось вчитываться в совершенно абсурдные сцены и выискивать хоть какую-то логику, которая бы могла связать сюжет воедино.

– Из помоев конфетку не сделаешь, – сказала Дотти, метнув испепеляющий взгляд на Алана, и, хотя было только время обеда, Скотт подумал, не пьяна ли она.

– А чего они хотят? – спросил Алан.

Эдди велел проработать реплики Роберта Тейлора, сделать их хлесткими, остроумными.

– Вот и сделай, – сказал Алан.

И Скотт делал, медленно, но верно продираясь через сценарий, вышагивая по кабинету, проигрывая сцены Тейлора перед портретами на стенах и бульваром. И постепенно сценарий начал обретать форму. Последовательность нужна была не сюжету, а главному герою. Всё остальное и все остальные присутствовали в кадре единственно с тем, чтобы раскрыть его истинный характер, который к концу фильма, после всех сюжетных перипетий, и оказывался подлинной жемчужиной картины.

– Роль героини нужно расцветить, – сказал Эдди на первом совещании. – Брось ты копаться в деталях, забудь про парня, это же романтическая картина! В первую очередь нужно прописать героиню. А пока что мы ничего дельного не получили, ничего!

Прежде Скотт видел в роли главной героини Шейлу, и ему казалось, что все выходит складно. Он заново просмотрел их общие сцены, на этот раз объективно, и сам понял, что допустил ошибку. Дочь преподавателя получалась хорошенькой, однако застенчивой и картонной. У нее не было ни шарма Шейлы, ни ее загадочности, ни намека на твердость характера. Чтобы исправить это, Скотт решил сделать девушку фехтовальщицей и написал для нее новую сцену. Теперь первая встреча героев происходит в спортивном зале. Герой ловит рапиру, которую она выбила из рук противника. И тут замечает ее черные как смоль волосы и ждет, когда она снова обезоружит противника, чтобы хоть мельком увидеть лицо. Скотт остался доволен сценой. Зрителя заставят подождать, и ореол тайны раззадорит в нем любопытство. В награду же он увидит лицо героини, свежее, не примелькавшееся – актриса еще не снималась в Штатах. Как и Шейла, она была британкой и такой же роковой красавицей. Для вдохновения Скотт повесил над столом ее снимок. Это была Вивьен Ли.

Любопытство самого Скотта почти унялось. Его сосед снизу, Эдди Майер, был знаком с агентом Шейлы и через дальних знакомых устроил им встречу за ужином, но с условием, что тоже пойдет со Скоттом как старая компаньонка.

Скотт торжествовал: она ведь могла и отказаться. Он решил посоветоваться с Боги, куда пригласить Шейлу.

– Нужно произвести впечатление, – сказал Боги. – Своди ее в «Кловер-клуб». Место дорогое, но кухня превосходная, оркестр приятный, к тому же всегда дают выступления.

– Это не по ней, – заявила Мэйо.

– Ты о чем?

– Она же леди. В герцогини метит.

– Наш парень еще не сказал своего слова, правильно, Фиц?

– Да мы всего-то ужинаем.

– Конечно, – сказал Боги. – Если хочешь, чтобы все прошло как по маслу, могу подсобить!

Боги предложил Скотту одолжить у него новый костюм в тонкую полоску и автомобиль – внушительный «Десото», но врожденное писательское чутье подсказало Скотту, что не стоит начинать с обмана.

Эдди сказал, что не против сесть за руль, однако и это было бы не совсем нечестно. Словно свидание было испытанием чести, Скотт решил, что сам поведет свою машину в своей одежде, а если ей они не по нраву, то ничего не поделаешь. Он уже настроился, что она предложит ему только дружбу и не более. Строго говоря, они вообще не должны бы встречаться, так что он заранее смирился с поражением.

Дом Шейлы располагался на холмах над бульваром Сансет. Вилла лососевого цвета стояла над долиной города, окрашенного на закате дня в золотой. Приехали рано. Эдди, как и положено компаньонке, пропустил Скотта к двери и предоставил звонить ему. Солнце еще не зашло, а уличные фонари уже зажглись. Шейла ждала его. Скотт пришел с пустыми руками и пожалел, что не купил цветов – он с самого начала отмел эту мысль, да и сейчас считал ее слишком вольной. Это можно сделать, если приходишь один, а не в компании знакомого. Следовало извиниться и все отменить, подождать более подходящего случая. Или вообще бросить эту затею. Самое нелепое и опрометчивое из его желаний вот-вот должно было исполниться, запоздало думал Скотт. И вот дверь открылась. Шейла с улыбкой протянула ему руку и подставила щеку для поцелуя. Она была такой же ослепительной и величественной, как в его мыслях.

– Нашли меня!

– Нашли.

Под коротким черным пиджаком в восточном стиле на ней была перламутровая шелковая блузка и сизо-серая юбка, а на ногах – то, что с высоты роста Скотта показалось ему сандалиями. На руке и сейчас красовалось кольцо.

– Здравствуй, Эдди! – сказала она, будто была рада его приходу.

– Добрый вечер! – поздоровался Эдди и поплелся за ними к машине.

Скотт открыл перед Шейлой дверцу и помог сесть. Ему даже нравилась эта неловкая официальность, манеры напоминали ему школу мисс Ван Арнум и вечеринки с барбекю в Буффало.

– О, спасибо, как это мило с вашей стороны, сэр! – сказала она, подбирая юбку, чтобы Скотт мог закрыть дверь.

Если его манеры были приобретенными, то ее – врожденными. Каждым взглядом и жестом Шейла давала ему понять, что не нужно нервничать. Скотт догадался, что она с детства ни в чем не знала недостатка.

– Ваша машина? – спросила она.

– Моя.

– С норовом.

– Дорого обходится.

– Я подумала, ваш «Роллс», должно быть, в мастерской.

– А у вас, значит, такой был, – сказал Скотт.

– Не имела удовольствия. – Слышался ее английский акцент.

– Так что у вас в гараже?

– Вы будете смеяться.

– Обещаю, не буду.

– «Форд».

– Зато с норовом.

Они спустились с холма и пропускали другие машины, ожидая, когда можно будет повернуть налево, на Сансет.

– Подъедьте поближе, чтобы вас видели, а то так никогда не дождемся. Вот! Быстрее! Они затормозят.

Только Скотт вынырнул, как другая машина едва не въехала им в бок и, сигналя, пронеслась мимо. Он с трудом удержался от того, чтобы показать римский жест.

– Всегда так осторожничаете? – спросила она, когда все улеглось.

Эдди на заднем сиденье расхохотался, Скотт бросил на него взгляд в зеркало.

– Здесь иначе нельзя.

– Ваша правда, – сказала она. – Водители здесь сумасшедшие.

Ни для кого не было секретом, что «Кловер-клуб» держала мафия. Он располагался всего в паре кварталов от бульвара Сансет и представлял собой похожее на тюрьму здание на склоне холма. Окна начинались только с третьего этажа, а первые два были совершенно голыми, чтобы полиция не могла нагрянуть внезапно. Подъездная дорога огибала здание и вела ко входу на другой его стороне. Дверь под навесом охраняли два громилы в костюмах. По машинам на стоянке легко было судить о посетителях этого заведения: они были либо гангстерами, либо звездами. Первое же свободное место, которое Скотт нашел, оказалось по соседству с насыщенно-зеленым «Роллсом». Он решил подыграть шутке и поставил автомобиль туда.