Текст книги "К западу от заката"

– Так значит, не в мастерской.

– Не люблю этот цвет.

– Я тоже.

Шейла подождала, пока Скотт выйдет из машины и откроет ей дверь. Он предложил ей руку, и опять Шейла вложила в нее свою. В этом безмолвном жесте было не меньше близости, чем в поцелуе, так что даже Эдди за ее спиной округлил глаза. Шейла двигалась с легкостью танцовщицы, даже охранники засмотрелись на ее гибкую грацию. Скотт бы не удивился, узнав, что она серьезно занималась балетом, возможно, в подростковом возрасте, пока не расцвела. Зельда не подходила по росту и не умела держать осанку. У Шейлы же были все данные, и Скотт вспомнил, как в детстве его самого учили сохранять правильное положение, заставляя проходить через весь танцевальный зал с телефонным справочником на голове.

– Добрый вечер, мисс Грэм, – поздоровался один из вышибал, открывая ей дверь.

– Добрый вечер, Билли, – кивнула она. – Томми.

Скотт забыл, это ведь был ее мир. А он чужак.

В баре они натолкнулись на Богарта и Мэйо.

– О, вот так сюрприз! – Боги расплылся в улыбке и поднялся, уступая Шейле стул. – Ну что, выпьете с нами? Я как раз рассказывал Мэйо, какой ты превосходный писатель! Да не ты, Эдди, а Фиц. Лучше Хемингуэя, точно вам говорю. Что будете пить?

За веселой болтовней Скотт заказал колу, а Эдди двойную порцию ржаного виски. Шейла потягивала шерри, поглаживая ножку бокала, как учат на курсах обольщения для девушек. Говорили, как всегда, о работе. Прошел слух, что «Метро» привлечет к работе над «Волшебником страны Оз» Мервина Лероя. Шейла знала, что Боги уже работал с ним на Бродвее.

– Ловкий малый. Своего не упустит.

– Скотт говорил, вы станете герцогиней, – спросила уже подвыпившая Мэйо. – И каково оно?

Глупая ухмылка и окосевший бессмысленный взгляд навели Скотта на пугающую мысль. Он вдруг понял, что ни разу еще не видел ее трезвой.

– Маркизой, – поправила ее Шейла. – Страшновато для непроходимой простолюдинки вроде меня.

– Марионеткой? По-моему, не так уж здорово.

– Забияка, полегче!

– А что? Я просто спросила. Ты и сам не прекрасный принц.

– Так, – сказал Боги, беря ее за руку, – нам, похоже, пора. А вы, ребятки, не скучайте тут.

– Как интересно, – заметила Шейла, пока они ждали столик.

– Она всегда такая, – сказал Эдди.

– Я о Богарте. Похоже, вы ему нравитесь.

– Старый друг, – пожал плечами Скотт.

– Сделавший вам одолжение.

Скотт понял, что лучше это признать.

– Да.

Она засмеялась:

– Лучше Хемингуэя. Не придумали ничего получше?

– Я его не просил.

– Он много читает, – вставил Эдди.

– Не знаю, справедлив ли он. Вы и сейчас лучше Хемингуэя?

– Танцую уж точно лучше.

У Скотта еще будет возможность доказать это. Их ждал стол в темном углу у оркестровой ямы. Зажженная свеча, живая лилия в хрустальной вазочке – будь они вдвоем, вышло бы романтично. Когда официант принял заказ, Скотт и Шейла поднялись на площадку для танцев, оставив Эдди сторожить ржаной виски. Из них получалась красивая пара. Шейла была одного с ним роста, и, когда она подавалась вперед, Скотт чувствовал ее духи – теплую смесь лаванды и ванили. Играла старая песня, заводной тустеп, когда-то очень популярный. «Вышел косить я при свете луны, нежном, как руки любимой. Буду охапки вязать я в снопы…» Рука Шейлы лежала на его плече, Скотт вел плавно и уверенно. Они постоянно встречались глазами. Легкость, с которой она отзывалась на каждое движение, заставила Скотта подумать, что его мастерство – не такой уж и предмет для гордости.

– Сразу видно, вы занимались танцами, – сказал он.

– Как вы поняли?

– По тому, как вы держитесь.

– И как же?

– Гордо. – Он отвел плечи назад.

– Не знаю, должна ли я быть этим польщена или задета. А вы больше похожи на цыпленка.

– С достоинством, – поправился он. – Для непроходимой простолюдинки.

– Прошу, оставьте.

– Что?

– Не шутите об этом. Терпеть этого не могу.

Они танцевали только первый танец, но Скотт уже мечтал спросить ее прямо, любит ли она того маркиза. Он держал ее руку с нелепым кольцом и воображал, как в конце песни станет на одно колено и снимет его с ее руки. От чего бы ему, женатому дураку без гроша в кармане, и не признаться?

– Я не хотел над этим смеяться, – сказал он. – Просто нервничаю при виде вас и не знаю…

– Давайте помолчим, – сказала Шейла. – Вы говорили, что танцуете лучше Хемингуэя.

– И от слов своих не отказываюсь.

– Тссс…

Они станцевали фокстрот, и румбу, и танго. Обоюдное молчание показалось Скотту невыносимым, но потом он поддался ему, и оно превратилось в безмолвную связь, их общий секрет. Они двигались вместе, захваченные, унесенные на волнах мелодии оркестра. В перерыве между песнями Скотт заметил, что официант принес заказ. Шейла тоже это видела, но музыка снова заиграла, на этот раз печальная баллада, и, когда вступил одинокий гобой, она прижалась и положила голову ему на плечо, а он не смел вымолвить ни слова.

– Ужин остынет, – сказала она, когда музыка смолкла.

– Эдди съест.

– Нельзя его бросать. Это невежливо.

– Я его не звал.

– Меня тоже. Это он меня пригласил.

– Знаю, – сдался Скотт. – Может, в следующий раз встретимся вдвоем?

– В следующий раз.

– Поужинаем во вторник?

Скотт ставил себя в уязвимое положение, прося слишком много и слишком скоро. Он все еще не мог бы с уверенностью сказать, почему Шейла пришла. В то время как его причины были известны и низменны.

– Не говорите никому, – попросила она.

– Не скажу.

– И не радуйтесь слишком сильно.

– Почему же?

– Вы понятия не имеете, во что ввязываетесь.

– Могу сказать то же самое о вас.

– Зачем вам это?

– Сколько вам лет?

– А вам?

– Сорок.

– Мне двадцать семь. – Если она и приуменьшила, то несильно. Тридцать – еще не возраст. Морщинок вокруг глаз у нее не было.

Они вернулись к столику, когда Эдди уже заканчивал уминать стейк. Они заранее договорились, что Скотт угощает, и число пустых стаканов и рюмок на столе его удручало. Радость снова могла смениться расстройством.

Еда, как и обещал Боги, была превосходна, хотя никто не ел особенно плотно. Скотт и Шейла заказали десерт и кофе, снова танцевали. Эдди стеснял их, как ребенок, скучающий при разговоре взрослых. Скотту хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался, но приличия ради они решили уйти после еще одного медленного танца. Скотт двигался с закрытыми глазами, боясь, что все это сон, как тот, который временами он видел: будто он идет по весеннему Сент-Полу и находит на дороге горсти серебряных монет. Может, он вот-вот проснется в собственной постели, один… но нет, вот она, перед ним, напевает что-то ему на ухо. Обещание увидеться во вторник смягчало страдания Скотта при мысли, что этот танец последний, и, когда песня стихла, он с благодарностью похлопал музыкантам.

На улице стояла тихая ночь, пропитанная запахом эвкалипта. «Роллс» уже уехал, и Скотт представил себе его хозяина, какого-нибудь продюсера, который возвращается в темный особняк и никак не может выбросить из головы образ пленительной англичанки из клуба. Она напоминает ему покойную жену, звезду немого кино, умершую от изнурительной болезни. Этот образ машинально перенес Скотта в полуизведанный мир, где будущее по кусочкам складывается из прошлого. Позже он вспомнит страстное желание одновременно и убежать от себя, и открыть себя заново в этом человеке, у которого было все, хотя не было ничего, ныне полной противоположности Скотта, – все благодаря Шейле.

Машина поднималась на холмы над бульваром Сансет, свет фар выхватывал окна и изгороди. В темноте Скотт не узнал место, и Шейле пришлось ему подсказать, указав на стоящий у дороги почтовый ящик. После полудюжины двойных порций Эдди уже не годился на роль компаньонки. Скотт и Шейла оставили его посапывать на заднем сиденье и, не торопясь, пошли навстречу желтому свету фонарей.

Скотт подождал, пока Шейла не нашла в сумочке ключи. Она открыла дверь и вошла в дом прежде, чем обернуться к нему. Взяв ее за руку, Скотт почувствовал ее кольцо, а Шейла наверняка почувствовала его кольцо.

– Могу я открыть вам секрет? – спросил Скотт.

– Конечно.

– Вы нравитесь мне больше Хемингуэя.

– Могу я открыть вам секрет? – сказала она. – Вы тоже нравитесь мне больше Хемингуэя.

– Не хотел бы он это услышать.

– Как жаль. Хорошо, что Эдди пришел.

– Да, он молодец, – сказал Скотт, придвигаясь ближе в надежде на поцелуй, лихорадочно думая, что бы почувствовал в этот момент его воображаемый продюсер.

Шейла его отстранила.

– Во вторник.

– Во вторник, – кивнул он, решив, что его герой тоже был бы терпелив и ненавязчив, и махнул на прощание, когда она закрывала дверь.

Сначала он был для Эдди шофером, потом в «Садах» – слугой, который помог добраться до дома и уложил в постель. В окнах Боги и Мэйо горел свет, а у бассейна в центре всеобщей кутерьмы веселился Бенчли. Чтобы не развеять чары вечера, Скотт поднялся к себе и запер дверь. Не помогало даже снотворное, и он, пересев к окну, стал разглядывать балкон главного здания, представляя, что его герой смотрит на огни города и грезит о девушке, как будто эта запоздалая, обреченная любовь могла вдохнуть жизнь в безвозвратно ушедшее прошлое.

На следующее утро он поднялся в пять и сел писать.

Самый сладкий
Пирожок на свете

Семья Фицджеральдов никогда не жила на одном месте дольше нескольких лет, и больше всего Скотт сожалел теперь о том, что у дочери не было родного дома. С тех пор как Скотти уехала в школу, на каникулы она приезжала к Оберам в Скарсдейл, а летом ездила то в лагерь, то к матери в больницу, то к бабушке Сейр в Монтгомери, то к нему, куда бы его ни занесло.

С родственниками с юга он никогда особенно не ладил, а болезнь Зельды только больше натянула отношения. Ее отец был раньше судьей, а попытки договориться о чем-либо с матерью больше походили на судебную тяжбу. На любое предложение приехать у нее находилось множество возражений, как будто у старой дамы были дела кроме посещения бридж-клуба раз в неделю. Скотти тоже не нравилось в Монтгомери из-за душного воздуха и устоев времен Гражданской войны. Но из уважения к Зельде и известным семейным традициям Скотт дипломатично соблюдал перемирие, и сейчас условились, что перед тем, как приехать на месяц в Голливуд, Скотти проведет две недели в Монтгомери.

У Скотта не было второй кровати, пришлось договориться со старыми друзьями по Бродвею, Хелен Хейс и Чарли Макартуром[61]61
  Хелен Хейс (1900–1993) – американская актриса, дважды удостоена премии «Оскар», жена сценариста и драматурга Чарльза Макартура (в браке 1928–1956 гг.).


[Закрыть], что Скотти, которую они знали еще совсем ребенком, поживет у них в отеле «Беверли-Хиллз». Девочка должна была прибыть поездом в воскресенье, однако телеграмму с известием о том, что все поменялось, по ошибке доставили в главное здание «Садов», и она пролежала там два дня, прежде чем ее обнаружил Дон Стюарт. Мать Зельды упала и сломала запястье, поэтому Скотти приезжала во вторник утром. По расчетам отца, она уже ехала.

Когда он позвонил Шейле, чтобы отменить свидание, та сначала решила, что Скотт хочет от нее отделаться.

– Буду рада с ней познакомиться, – сказала она. – Почему бы нам не поужинать втроем?

У Скотта были весомые и ясные причины считать эту идею неудачной, но он слышал в голосе Шейлы недовольство, и, понимая, как будет потом жалеть, позвонил в «Трокадеро»[62]62
  «Трокадеро» – дорогой ночной клуб в Лос-Анджелесе, популярный среди голливудских звезд.


[Закрыть] и изменил бронь. Вместо тихого столика в глубине ресторана заказал стол у окна.

Во вторник он отпросился с работы, чтобы встретить Скотти на вокзале. Поезд опаздывал, и, стоя в ожидании среди собирающейся толпы, Скотт рисовал в уме свой кабинет и знойный бульвар за окном. Он в очередной раз переписывал «Янки в Оксфорде». Эдди сказал, что доволен, как Скотт поработал над героиней, но все-таки хотел вывести сюжетную линию соперничества на первый план, ведь вокруг нее строилась последняя треть фильма. Если уж на то пошло, Скотта подмывало заявить, что ничего хорошего из него все равно не выйдет. Прежде всего раз героиня британка, то нельзя делать основной упор на ревность. Может, сделать ее сестрой? Но это уж слишком избито. Скотт так привык, что у него всегда находилось решение, что теперь, когда в голову ничего не приходило, не на шутку разволновался. И чем больше он работал, тем безнадежнее казалось дело. Чтобы вышло хорошо, нужно было самому переписать сценарий, а не подправить диалоги. А пока все, что он сделал, это добавил сцену с фехтованием.

На вокзале озарения так и не случилось, а весь оставшийся день он занимался Скотти. Какой бы некрасивой ни была мысль, приезжала она очень не вовремя – дела были в раздрае. Стой Скотт на ногах покрепче, он бы не дал дочке скучать, хотя так же оправдывался и в Трайоне, и в Эшвилле, и во всех остальных местах его скитаний. С тех пор как Зельда попала в больницу, он изо всех сил старался обеспечить Скотти подобие нормального детства, даже если для этого приходилось надолго с ней разлучаться, оберегая от кочевой жизни. Успех только больше осложнял отношения. Несмотря на то что он изловчился устроить ее в хорошую школу, его роль больше сводилась к финансовому обеспечению – отец-добытчик, которого никогда не было рядом. Скотт перенял это у своего отца, банкрота и пьяницы, которого семья жены вытащила из неприятностей, но потом всю жизнь этим попрекала. Скотт вспоминал, как играл с друзьями в бейсбол на заднем дворе дома, снятого в Сент-Поле, и отец, от которого после бара несло перегаром, брал биту у кого-нибудь из мальчишек и, со свистом рассекая воздух, отбивал все подачи сына, пока не надоедало.

– Давай, попробуй-ка еще разок, – дразнил он сына со смехом. И Скотт, которому было еще не больше десяти, мечтал зарядить ему по роже. Когда родилась Скотти, он обещал себе, что не повторит ошибок отца, но иногда боялся, что все же делал их. Когда девочке было девять, они вдвоем снова поехали в Гстаад целыми днями кататься на лыжах. По вечерам она писала матери в больницу, а он пил джин. Рассказав сказку на ночь, Скотт отчаянно напивался, а наутро просыпался среди битых бутылок и со сбитыми костяшками пальцев. Их выселили из прежнего шале, потом и из отеля, так что пришлось осесть в пансионе, наводненном студентами и проститутками. Сезон подходил к концу, и Скотти захотела уехать.

– И куда бы тебе хотелось? – спросил ее отец, поскольку срок аренды парижского дома вышел, а Зельда еще не поправилась. С решения вернуться домой начались их скитания.

Будто чувствуя приближение поезда, команда носильщиков выкатила на платформу дребезжащие тележки. Голуби, гнездившиеся на столбах, с шумом закружили над ротондой вокзала, рельсы запели, как колесо для заточки ножей, и станция наполнилась шумом. Пульмановские вагоны скрежетали один за другим, замедляя скорость. Скотт вглядывался в окна, ощетинившиеся веселыми лицами и машущими руками пассажиров, потерявших терпение от долгой задержки. Поезд затормозил уже достаточно, чтобы проводники могли спрыгнуть и просто шагать рядом, на ходу приветствуя носильщиков, как старых друзей. Скотт боялся, что проглядел дочь, но нет, вот она показалась в окне самого последнего вагона. В отличие от большинства других пассажиров, она спокойно сидела, не глядя в окно и опустив подбородок, и явно была чем-то увлечена. Присмотревшись, Скотт догадался, что она читает.

Дочь не отличалась красотой, что расстраивало Скотта, будто в этом была его вина. От матери она унаследовала рыжие волосы, а от отца – рассеянный ирландский взгляд, острый нос, ямочку на подбородке, ставшую еще заметнее, когда сошла детская полнота. Лет в пять или шесть, если ей самой того хотелось, Скотти бывала очаровательной, однако к пятнадцати годам она не успела сформироваться. Ее отличали пухлые веснушчатые щечки, любовь ко всем животным без разбору и, как и самого Скотта в ее возрасте, умение легко сочинять забавные стишки. Отец смотрел на нее с обожанием, стремясь защитить от любых жизненных невзгод, включая и собственные. Пока выходило плоховато. Тут Скотти подняла голову и улыбнулась ему, и в который раз он пообещал себе, что станет лучшим отцом.

Она соскочила с подножки и повисла на нем, как ребенок.

– Папа!

– Как дела, Пирожок?

– Устала.

Книжкой в ее руках оказались «Персы» Эсхила.

– Надеюсь, это не мне!

– Задали на лето. Нужно прочесть по одному произведению великих греков.

– Уже читала Еврипида?

– «Медею».

– Я бы посоветовал «Ореста». Интересно, как используется хор в противопоставление действию.

– Поздно!

– Все равно прочти. Думаю, мой экземпляр на складе.

– Ну его, – сказала она, прищелкнув пальцами.

Пока они ехали в машине, Скотт решил не затрагивать неудобные темы и начал расспросы с Монтгомери. Бабушка Сейр пыталась перешагнуть через, как она думала, спящего пса. Тот ее почуял, поднял голову и ухватил за ногу, от чего бабушка упала вместе с конфетницей. Правое запястье было сломано. Пришлось носить гипс и перевязь, зато можно было усесться в кресло-качалку, а самой давать указания тетушке Саре. Скотти пыталась помогать, но все делала не так. И она терпеть не могла, когда, отчитывая за что-то, бабушка называла ее «юной леди».

– Как поживает мама? Наверное, была тебе очень рада!

– Сам знаешь. У нее был первый хороший день. Мы катались на велосипедах, играли в бадминтон. Она была в порядке. Спрашивала про лагерь. И на второй день было неплохо. А потом опять началось.

– Мне жаль. Спасибо, что навестила ее.

– Ты знаешь кого-нибудь по имени Рейнольдс?

– Вроде нет.

– Мы устроили пикник на лужайке, и она вдруг надолго замолчала, как с ней это бывает. А потом ни с того ни с сего заговорила про Рейнольдса и то, что он ей якобы рассказывал. Какую-то ерунду о планетах, и Солнечной системе, и музыке из другой вселенной. – Скотти затрясла головой, заскрежетала зубами и округлила глаза, изображая ужас.

– Наверное, просто очередная галлюцинация.

– А по-моему, довольно интересно. Она сказала, что Рейнольдс живет внутри солнца и путешествует на его лучах. Я даже подумываю сделать из этого рассказ.

– Лучше не надо. Ты доктору Кэрроллу сказала?

– Да.

– Хорошо. Чтобы помочь, им нужно знать обо всем.

– Не похоже, что ей лучше.

– А похоже, что хуже?

– Нет, так же.

– Думаешь, она готова вернуться домой?

Дочь была единственным человеком на свете, с которым Скотт мог говорить о Зельде начистоту.

– Нет, – ответила девочка.

Скотт дал ей время пояснить мысль, сосредоточившись на дороге, но она замолчала.

У входа в «Беверли-Хиллз» стоял ландолет-«Штуц», как первый намек на скрывающуюся за дверьми роскошь. Хелен, сама элегантность, ждала их в холле. Стройная, большеглазая, раньше она блистала на Бродвее, теперь стала звездой «Парамаунт Пикчерс», известной своим чистым и невинным образом, который она сохранила со времен обучения в католической школе. Скотти утверждала, что помнит ее, хотя, наверное, ей так только казалось благодаря экранным ролям Хелен.

– Мы ласково называли тебя Скотти, – сказала Хелен, беря ее за руку, как тетя.

– Мы и сейчас ее так зовем, – улыбнулся Скотт.

По пути в комнату Хелен и Чарли они миновали бассейн, окруженный искусственным пляжем с ослепительно-белым песком, и джунгли банановых пальм. Как и многое в городе, все это было декорациями, своего рода открытой киноплощадкой, но заметно было, что Скотти впечатлена. Скотт желал одного: чтобы дочери было хорошо, и все же впервые за несколько лет ему хотелось, чтобы она понимала, кто дарит ей это волшебство.

Решено было, что Скотти устроится на новом месте и, возможно, немного поспит.

– Сегодня мы обедаем втроем, – предупредил ее отец, будто желая подготовить. Однако удивляться пришлось ему самому, когда через несколько часов Скотти позвонила и сказала, что в городе двое ее знакомых из Хотчкисса[63]63
  Хотчкисс – элитная закрытая школа для мальчиков. Несколько раз упоминается в романе Фицджеральда «По эту сторону рая».


[Закрыть]. Нельзя ли им присоединиться?

– Но, Пирожок…

– Пожалуйста, пап!

– Конечно, – согласился он.

По телефону Шейла проявила понимание, да и в ресторане, похоже, не была особенно против незваных гостей. Она оделась не для Скотта, а для его дочери: простое черное платье, украшения из мелкого жемчуга и серебристые босоножки для танцев. Но каким бы скромным ни был наряд, фигуру было не скрыть. Внешностью она не уступала звездам, в кругу которых вращалась, и юноши, вместо того чтобы соперничать за внимание Скотти, не отрывали глаз от Шейлы.

Фитч и Недди. Наверное, Скотт их уже встречал, и даже недавно – в Балтиморе, куда он ездил к Скотти на Рождество; впрочем, тогда он был навеселе и совершенно их не помнил. Высокие, светловолосые, загорелые от походов к острову Санта-Каталины на дядиной яхте, для Скотта они были на одно лицо: нахальные пустозвоны, весь ужин рассказывавшие байки о том, как в Лос-Анджелесе не любят море. Оба приехали из Чикаго, и Скотт представлял их дома́: особняки в самом дорогом районе города с садами, террасами, спускающимися прямо к озеру Мичиган в подражание лучшим домам Ньюпорта[64]64
  В начале XX века в Ньюпорте строили дома богатейшие семьи Америки: Вандербильты, Асторы и др.


[Закрыть], ждущие в доках сверкающие парусные и прогулочные лодки, купленные на деньги скотозаводчиков и мясных королей. После Хотчкисса их, конечно, отправят в университеты, не лучшие в стране, но лишь немного им уступающие: Корнелльский, Дартмутский или Брауновский. Затем ребятки вольются в семейный бизнес, будут вести счета, ничем не интересуясь и сохраняя праздный оптимизм спортсменов. У Скотта было несколько приятелей по Принстону, которые обыкновенно проводили лето в Уайт-Бэр-Лейк и Харбор-Спрингс[65]65
  Уайт-Бэр-Лейк, Харбор-Спрингс – модные в то время курортные города.


[Закрыть], хотя после Краха их семьям пришлось продать дома там. Но и тогда у самих приятелей не было заботы большей, чем решить, кого из девчонок пригласить на танец.

Музыканты заиграли Lovely to Look at[66]66
  Песня Lovely to Look at (англ.) пользовалась огромной популярностью, после того как прозвучала в мюзикле «Роберта» (1933 г.) и одноименном фильме (1935 г.), удостоена номинации на «Оскар». В 1952 г. Мервин Лерой переснял фильм, дав ему уже название песни.


[Закрыть].

– Мисс Грэм? – Молодые люди в один голос пригласили Шейлу танцевать на глазах у Скотти. Недди уступил Фитчу.

– Мисс Грэм, окажете мне честь?

– Боюсь, первый танец я уже обещала, – сказала она, беря Скотта за руку.

На мгновение молодые люди растерялись, но делать было нечего, и только потом, вспомнив, кто их сюда пригласил, Недди повернулся к Скотти.

– Теперь решили побороться за меня?

– Не горячись, – постарался смягчить ее Скотт. Дочь метнула на него злой взгляд.

– Неловко получилось, – сказала Шейла во время танца.

– Не стоит. Она уже большая девочка.

– Она просто ребенок.

– Очаровательный ребенок, – сказал Скотт, глядя, как на другом конце зала дочь рассмешила Недди. И улыбнулась им из-за плеча кавалера насмешливой натянутой улыбкой.

– Не знаю, почему она так себя ведет, – извинился Скотт.

– Кажется, я ей не нравлюсь.

– Почему?

– Не знаю, просто чувствую.

– Легкая ревность – это нормально, но грубость я оправдывать не собираюсь.

– Я не хочу, чтобы она ревновала.

– Вы не виноваты в том, что мальчики на вас засмотрелись, иначе и быть не могло.

– Я имела в виду, что я с вами.

– Так вы со мной?

На ее руке все еще была та побрякушка.

– Я не против вас.

Скотт притянул Шейлу к себе.

– Вот теперь – нет.

«Приятно посмотреть, нежность облака…»

– Вы меня смущаете.

– Я? Это вы помолвлены с герцогом.

– А вы женаты.

– И все же мы здесь.

– И все же да, – согласилась Шейла.

Скотти и Недди нашли их в толпе. Недди слегка поклонился, как принято в Принстоне, прося разрешения потанцевать с дамой. Скотт был джентльменом и не мог отказать, так что пришлось отпустить Шейлу и встать в пару со Скотти. И новые пары разошлись.

– Она его выше, – с удовольствием заметила Скотти.

– Тебе нравится он или Фитч?

– Ни тот, ни другой, они просто друзья. А вот она тебе нравится.

Обвинение было подано так буднично, что Скотт был даже польщен:

– Мисс Грэм очень привлекательна.

– Это бросается в глаза.

– Мне особенно нравится в ней, что ее настоящие таланты в глаза как раз не бросаются. Ей пришлось немало потрудиться, чтобы добиться успеха на суровом поприще.

– Кажется, что-то такое я уже слышала.

– Тогда ты понимаешь, почему я ею восхищаюсь.

– О да, восхищаешься, – кивнула Скотти.

– Целеустремленность восхищает меня во всех молодых людях, – пояснил Скотт.

– А еще у нее акцент.

– Очень милый.

– Жаль, что она такая красивая. Мне не следует так дурно думать, да?

– Ах, Пирожок… – мягко сказал Скотт, потрепав ее по плечу.

Добавить было нечего, так что эту тему оставили, будто она была исчерпана, и заговорили о том, как неудачно оформили стены ресторана, расписав их видами Парижа. Триумфальная арка, Эйфелева башня и собор Парижской Богоматери были изображены на панелях, бегущих по всему залу, как набор дешевых открыток. Скотти они поражали безвкусицей. Девочка была в настоящем Трокадеро и потому видела это заведение таким, каким оно на самом деле было: ночным клубом с завышенными ценами, где каждая гардеробщица метила в актрисы.

– Помнишь, как ты первый раз ела улиток?

– Ты говорил, что их ловят прямо в саду Тюильри.

– С тех пор ты все высматривала их на клумбах.

Кончилась композиция, началась следующая. «Почему я страдаю? Почему мне есть дело?» Фитч занял место Недда, и тот галантно вернулся к Скотти. Из-за нечетного числа один из них всегда оставался без пары, а Скотт терпеть не мог быть лишним. Но как у пригласившего остальных, выбора у него не было. Сидя со стаканом колы в одиночестве, он вглядывался в даль поверх Голлливуда и темнеющего города, через который бежали ряды уличных фонарей, будто взлетные полосы громадного аэропорта, а за ними чернело море. Где-то там стояли на якоре «Рекс» и прошлое Скотта. Ночь постепенно уходила на запад, забирая с собой звезды; ей на пятки наступало завтра. В больнице была полночь, Зельда спала – хоть какое-то облегчение. Скотт снова представил страдающего бессонницей продюсера, который садится на ночной рейс, летит с востока над бескрайней пустыней и, преодолев последние коварные зубцы горной короны, видит перед собой Калифорнию. Под ним веселый и беспокойный, как на вывеске кинотеатра, карнавал огней в Глендейле, и где-то внизу ждет та, в чьих силах его спасти. После аэропортного одиночества – вот она, жизнь! В эти несколько свободных часов над землей он разбирал чужие сценарии, препарировал наивные мечты и гордился тем, как ловко играл грезами спящей внизу страны.

Оркестр объявил перерыв, и танцоры вернулись к столу.

– Ведете записи? – улыбнулась Шейла, садясь рядом.

– Как всегда, – сказала Скотти. – Не болтайте при нем лишнего!

– Если не запишу, забуду. Проклятье, потерял мысль!

– Мне жаль, – сказала Шейла.

– На днях вы рассказывали мне об отшельнике с голливудских холмов.

– Он выстроил себе лачугу за одной из исполинских букв. Говорят, раньше работал осветителем у Гриффита.

– И сошел с ума, – предположила Скотти.

– Не знаю. Не исключено.

– Он там круглый год живет? – спросил Скотт.

– Не такой уж он и отшельник. Его все знают. Можем пойти посмотреть на него, если хотите.

– Не надо, – сказал Скотт. В действительности идея была не такой уж заманчивой, а сцена, в которой к бродяге приходит продюсер, показалась убогой и слишком символичной. Он писал не житие.

Ужин тянулся медленно, после каждой смены блюд следовал танец. Скотти и ее друзья заказали кофе и десерт, растянув вечер еще на двадцать минут и пять долларов. Скотт без особой причины был в плохом настроении, а когда его благодарили за ужин, он почему-то с сожалением подумал о деньгах, которые сегодня истратил на ресторан.

– Вечер был просто волшебный, – ободрила его Шейла, и возражать было невежливо. Скотт уже забыл, каково быть семейным человеком.

Юноши собирались поехать на трамвае, но Скотт предложил подбросить их в Марина-дель-Рей на машине.

– Спасибо, пап, – сказала сидевшая сзади Скотти, когда они вышли.

– Не за что, Пирожок.

– И вам спасибо, Шейла.

– Нет нужды благодарить меня, дорогая.

– Я сказала папе, что вы слишком красивая. Теперь мне кажется, что вы слишком хорошая.

– Восприму это как комплимент.

– Так и есть, – сказал Скотт, хотя, зная дочь, мог бы добавить ложку дегтя для честности.

У «Беверли-Хиллз» все еще стоял «Штуц», только теперь он казался не приветственным знаком, а аляповатым украшением. Скотт извинился перед Шейлой и пошел проводить дочь через пески и джунгли отеля. Завтра Хелен возьмет ее с собой на студию, где Скотти ждал сюрприз – встреча с ее кумиром Фредом Астером[67]67
  Фред Астер (1899–1987) – знаменитый танцор, актер, певец, удостоен многочисленных наград и премий, в том числе «Оскара». Играл в т. ч. в фильме «Роберта» (1935 г.).


[Закрыть]. Скотт специально устроил это, чтобы поразить ее, показав хоть остатки былой славы. Почему ему было так важно покрасоваться именно перед Скотти, если она как никто знала обо всех его неудачах? Или он из кожи лез, именно чтобы оправдаться в ее глазах? Если так, то сегодня не получилось.

Он постучал в дверь.

– Тебе понравилось? – спросил он Скотти.

– Да, спасибо.

– Кажется, твои приятели славные ребята.

– Так и есть.

– Ты очень понравилась Шейле.

– Она мне тоже, – ответила Скотти уклончиво, поскольку Хелен уже открыла дверь.

Чарли тоже был дома. Выглядел он отлично – раньше много пил, но недавно прошел курс лечения и приветствовал вошедших с радостью новообращенного. Чарли вернулся к работе на «Юниверсал» и теперь переделывал в сценарий свою последнюю пьесу. Для Скотта это было все равно что медленно травить собственного ребенка. Перед приходом Фицджеральдов они с Хелен читали. Книги ждали на подлокотниках одинаковых кресел, стоявших по бокам от похожего на собор радиоприемника «Филко», из которого негромко доносился Брамс. Если Скотту не с кем было оставить дочь, не было выбора достойнее этой четы. И все же их отвоеванное счастье только больше оттеняло его собственное положение, и хотя Скотт должен был увидеть дочь уже на следующий день, да и встречаться с ней по утрам весь месяц, ему казалось, что он бросает ее и всегда бросал одну во всем мире. Он думал об этом всю дорогу через джунгли, бассейн и коридор и к Шейле вернулся в подавленном расположении духа.

– Спасибо. Вы были так милы с ними.

– Это было нетрудно. Скотти такая сознательная девушка!

– Может, когда хочет.

– Признаться, мне стало немного не по себе, когда она делала заказ.

– Скотти говорит по-французски даже лучше меня, потому что все время практикуется. Язык нужен ей для поступления в Вассар[68]68
  Колледж Вассара – частный гуманитарный колледж в Нью-Йорке со смешанным обучением. В то время – один из семи наиболее престижных женских колледжей.


[Закрыть].

– Должно быть, вы ею очень гордитесь.

Скотт и правда гордился дочерью, и не просто так. Несмотря на их перепалки из-за оценок, курения и карманных расходов, он восхищался ее характером. Зельды не было рядом, и они стали друг другу опорой, несмотря на расстояния. Отсутствие матери не только заставило Скотти рано повзрослеть, но и привило ей ответственность и понимание жизни, которого у Скотта в ее возрасте не было, о чем он сейчас жалел.

– Почему? – спросила Шейла. – Каким вы были в ее возрасте?

– Я был дураком. Им и остался.

– Бьюсь об заклад, девчонки вам проходу не давали.

– И это делало меня еще большим дураком. Я был очень эгоистичным ребенком, хотя, наверное, все дети такие. По правде говоря, я не слишком изменился.

– Неправда. По-моему, вы самый заботливый человек, которого я знаю.

– Не говорите так.

– Почему?

– Потому что тогда придется оправдывать ваши слова. Я женат, и я пью, а когда я пью, характер у меня скверный.