Текст книги "Семь смертей Эвелины Хардкасл"

– Отнюдь нет, лорд Рейвенкорт. – Она снова переводит взгляд на шахматную доску. – Сегодня мне и без вас хватает неприятностей.

Сдавленный смех превращает мою кровь в прах, внутри все переворачивается.

– Прошу вас, Эвелина…

– Для вас – мисс Хардкасл, лорд Рейвенкорт, – холодно произносит она. – О человеке судят по его манерам, а не по его банковскому счету.

У меня внутри все сжимается от унижения. Вот чего больше всего боится Рейвенкорт. Стою посреди комнаты под десятками любопытных взглядов и чувствую себя христианином, которого вот-вот побьют камнями.

Эвелина задумчиво смотрит на меня. Я трепещу, обливаюсь потом. Она чуть щурится, сверкает глазами:

– Знаете что, а давайте-ка сыграем. – Она постукивает пальцем по шахматной доске. – Если выиграете вы, то мы с вами побеседуем; если выиграю я, то вы оставите меня в покое. Вас устраивает?

Я чувствую подвох, но иного выбора у меня нет. Утираю пот со лба, втискиваюсь в крошечное креслице за столиком, на радость присутствующим дамам. Пожалуй, гильотина и та удобнее. Мои телеса свисают с краев кресла, низкая спинка такая хлипкая, что я дрожу от напряжения, стараясь на нее не опираться.

Эвелина, не снисходя к моим мучениям, протягивает руку к доске и передвигает пешку. Я делаю ход ладьей, вспоминаю комбинации миттельшпиля. Мы примерно равны в силах, но мне неловко и неудобно, я не могу сосредоточиться, допускаю тактические промахи. Понимая, что выиграть не смогу, изо всех сил стараюсь затянуть партию. Впрочем, после получаса разнообразных, но безуспешных маневров я не выдерживаю и говорю:

– Ваша жизнь в опасности.

Пальцы Эвелины касаются пешки и едва заметно вздрагивают, но для меня это громче колокольного звона. Она пристально смотрит на меня, переводит взгляд на дам у нас за спиной, проверяет, не слышал ли кто моих слов. Дамы озабочены лишь тем, чтобы поскорее забыть увиденное.

«Ей это уже известно».

– Помнится, лорд Рейвенкорт, мы с вами уговаривались совсем иначе, – резко обрывает она меня.

– Но…

– Вы предпочитаете, чтобы я удалилась? – Она гневным взглядом пресекает мои дальнейшие попытки заговорить.

Я продолжаю делать ходы, но так ошеломлен ее поведением, что совсем не думаю об игре. Судя по всему, Эвелине известно, что именно произойдет сегодня вечером, вот только она почему-то боится, что об этом узнает еще кто-нибудь. Я совершенно не понимаю, в чем дело. Очевидно, она не намерена довериться Рейвенкорту. Он ей противен, а значит, спасти ее я смогу либо в обличье человека, который ей приятен, либо придется обойтись без посторонней помощи. Такого поворота событий я не ожидал и теперь отчаянно пытаюсь как-нибудь иначе предупредить Эвелину об опасности, но тут в оранжерею входит Себастьян Белл, и у меня возникает чрезвычайно странное ощущение. Спору нет, этот человек – я, но, глядя, как он опасливо, будто мышь по плинтусу, семенит по комнате, я не могу в это поверить. Он сутулится, прижимает руки к бокам, то и дело боязливо озирается, не поднимая головы, будто вокруг него – одни острые углы.

– Моя бабушка Хизер Хардкасл, – произносит Эвелина, заметив, что он разглядывает картину на стене. – Портрет ей не льстит, она презирала лесть во всех ее проявлениях.

– Простите, я не… – лепечет Белл.

Их разговор проходит точно так же, как вчера; ее интерес к этому убогому созданию вызывает у меня мимолетный приступ ревности, но дело совсем не в этом. Белл в точности повторяет мой день, однако же, как и я, считает, что действует по своей воле. А значит, я сейчас безвольно следую плану, разработанному Даниелем, что делает меня… Чем – отзвуком, воспоминанием или щепкой, плывущей по течению?

«Скиньте шахматную доску со стола, измените ход развития событий. Докажите свою неповторимость».

Протягиваю руку к доске, но мысли о презрении Эвелины и о смехе присутствующих дам просто невыносимы. Сгорая от унижения, резко отдергиваю руку. Ничего страшного, возможность наверняка еще представится, и тогда я ее не упущу.

Огорченный неминуемым поражением, я рассеянно делаю несколько последних ходов, с непристойной поспешностью подставляю короля под карающий меч и торопливо покидаю оранжерею. Голос Себастьяна Белла затихает у меня за спиной.

15

Как было велено, Каннингем дожидается меня в библиотеке. Он сидит на краешке кресла, в руке зажат чуть подрагивающий лист бумаги – написанное мной послание. Завидев меня, он встает. Торопясь уйти из оранжереи, я переоценил силу своих легких и теперь задыхаюсь; воздух с хриплым свистом вырывается из натруженной груди.

Камердинер не бросается мне на помощь.

– Как вы узнали, что́ произойдет в гостиной? – спрашивает он.

Я пытаюсь ответить, но горло пропускает либо слова, либо воздух, но не то и другое одновременно. Выбираю воздух, глотаю его полной грудью, с жадностью, как все, что делает Рейвенкорт, и смотрю в приоткрытую дверь кабинета. Я надеялся увидеть, как Чумной Лекарь беседует с Беллом, но безуспешная попытка предупредить Эвелину о грозящей ей опасности отняла слишком много времени.

Что ж, удивляться не приходится.

Еще по дороге в деревню я сообразил, что Чумному Лекарю заранее известно, где и когда со мной можно встретиться наедине, поэтому он наверняка появляется лишь там, где я не смогу застать его врасплох.

– Все случилось именно так, как вы описали, – продолжает Каннингем, изумленно глядя на листок бумаги. – Тед Стэнуин грубо обошелся со служанкой, а Даниель Кольридж его отчитал. Именно теми словами, которые вы привели. В точности теми же словами.

Я пока ничего не объясняю – он еще не прочел самую невероятную часть письма. Доковыляв до кресла, я неуклюже опускаюсь на подушки. Ноги благодарно ноют и жалобно подрагивают.

– Тут какой-то подвох, – говорит камердинер.

– Никакого подвоха.

– Даже в последней строке? Там, где вы утверждаете, что…

– Совершенно верно.

– …что вы не лорд Рейвенкорт?

– Я не лорд Рейвенкорт.

– А кто же?

– Я не лорд Рейвенкорт. А что это вы так побледнели? Вам плохо? Налейте себе чего-нибудь.

Он покорно исполняет мое распоряжение, – очевидно, привычка повиноваться слишком сильна. Берет бокал, садится, подносит его к губам, не отводя глаз от меня. Плечи никнут, колени плотно сжаты.

Я рассказываю ему все с самого начала – от убийства в лесу и моего первого дня в обличье Белла до бесконечной дороги и недавнего разговора с Даниелем. Всякий раз, как камердинера терзают сомнения, он недоверчиво смотрит на послание. Мне почти жаль Каннингема.

– Выпейте еще, – предлагаю я, кивая на его полупустой бокал.

– Если вы не лорд Рейвенкорт, то где же он?

– Не знаю.

– Он жив? – спрашивает камердинер, боясь взглянуть на меня.

– А вам этого не хочется?

– Лорд Рейвенкорт меня не обижает, – сердито говорит он.

«Это не ответ на заданный вопрос».

Я снова смотрю на Каннингема. Потупленные глаза, перепачканные чернилами пальцы, выцветшая татуировка из темного прошлого. Меня поражает внезапная догадка: он боится, но не того, что я ему рассказал. Он боится того, что может быть известно человеку, который уже прожил этот день. Он что-то скрывает, в этом я уверен.

– Каннингем, мне нужна ваша помощь, – говорю я. – Дел очень много, но в обличье Рейвенкорта я не в состоянии выполнить все необходимое.

Он одним глотком опустошает бокал, встает. От выпитого на щеках вспыхивают пятна румянца, а в голосе неожиданно прорезается смелость.

– Сейчас я вас покину, до завтра, когда лорд Рейвенкорт… – он умолкает, подыскивая слово, – вернется.

С коротким поклоном он направляется к двери.

– По-вашему, он не откажет вам от места, когда узнает, что́ вы хотите от него утаить? – резко спрашиваю я; неожиданная мысль будоражит мне ум, как камень, брошенный в пруд. Если я прав и Каннингем действительно скрывает что-то постыдное, это можно и нужно обратить себе на пользу.

Он останавливается у кресла, сжимает кулаки, спрашивает, глядя поверх меня:

– О чем вы?

– Проверьте сиденье вашего кресла, – говорю я, стараясь не выказать волнения. Я действую, опираясь на вполне логичные предположения, но это еще не означает, что они оправдаются.

Он смотрит на кресло, оборачивается ко мне, безмолвно приподнимает подушку кресла, находит под ней белый конверт. Я кривлю губы в торжествующей улыбке. Он распечатывает конверт, читает записку, понуро опускает плечи.

– Откуда вы узнали? – хрипло произносит он.

– Пока мне ничего не известно, но в своем следующем облике я твердо намерен разузнать ваш секрет. А потом вернусь в библиотеку и спрячу записку с этими сведениями там, где вы ее и нашли. Если наша беседа завершится неудовлетворительно, то конверт будет спрятан там, где его обнаружат другие.

Он фыркает с таким презрением, будто собирается дать мне пощечину:

– Может быть, вы и не Рейвенкорт, но рассуждаете вы совсем как он.

Осмыслив это заявление, я на миг умолкаю. До сих пор я считал, что моя личность – какая ни на есть – перемещается в новое обличье, как горсть мелочи в карман. А что, если это не так?

В предыдущих воплощениях мне бы не пришло в голову ни угрожать Каннингему шантажом, ни тем более привести угрозу в исполнение. В поведении Себастьяна Белла, Роджера Коллинза, Дональда Дэвиса и Рейвенкорта нет ничего общего. Может быть, я не подчиняю их своей воле, а, наоборот, подчиняюсь их желаниям? В таком случае мне надо действовать с превеликой осторожностью. Одно дело – занимать тела этих людей, и совсем другое – повиноваться любой их прихоти.

Каннингем, сбивая меня с мысли, подносит огонек зажигалки к листу бумаги.

– Что вам от меня нужно? – резко спрашивает он, швыряя горящую записку на каминную решетку.

– Покамест у меня для вас есть четыре поручения. – Я начинаю загибать пухлые пальцы. – Во-первых, у дороги в деревню есть старый колодец. В расщелину каменной кладки вложена записка. Прочтите ее, но оставьте на месте, а по возвращении перескажете мне содержание. Это надо сделать быстро, потому что через час записки уже не будет. Во-вторых, необходимо отыскать маскарадный костюм чумного лекаря. В-третьих, общаясь с обитателями Блэкхита, словно бы невзначай упоминайте имя Анна. Дайте понять, что ее разыскивает лорд Рейвенкорт. И в-четвертых, познакомьтесь с Себастьяном Беллом.

– С доктором Себастьяном Беллом?

– Да, с ним.

– Для чего?

– Я помню, как был Себастьяном Беллом, но не помню, что встречался с вами, – поясняю я. – Если это можно изменить, значит сегодня можно изменить и кое-что еще.

– Гибель Эвелины Хардкасл?

– Совершенно верно.

Каннингем тяжело вздыхает и оборачивается ко мне. Он выглядит каким-то изможденным, будто не беседовал со мной, а целую неделю скитался по пустыне.

– Если я все это исполню, то содержание вашей записки останется в тайне? – спрашивает он с отчаянной надеждой в голосе.

– Да, даю вам слово. – Я протягиваю ему липкую от пота ладонь.

– Тогда у меня нет выбора. – Он твердо, почти без брезгливости, пожимает мне руку и уходит – торопливо, словно убегая от дальнейших поручений.

Влажный воздух обволакивает меня, пропитывает одежду, просачивается до мозга костей. В библиотеке веет унынием, и я, тяжело опираясь на трость, встаю с кресла.

Выхожу в кабинет и оттуда отправляюсь в апартаменты Рейвенкорта, чтобы подготовиться к встрече с Хеленой Хардкасл. Если она собирается убить Эвелину, то, Бог мне свидетель, я у нее это выпытаю.

В доме тихо, мужчины ушли на охоту, женщины собрались в оранжерее. Даже слуги исчезли где-то в подсобных помещениях, готовят все необходимое для сегодняшнего бала. Безмолвие нарушает только дождь – он стучится в окна, требует, чтобы его впустили в дом. Беллу не хватало шума, но Рейвенкорт всегда замечает пороки окружающих, и тишина его успокаивает. Освежает, как свежий воздух, ворвавшийся в затхлую комнату.

Мои размышления прерывает звук шагов, медленных и решительных. Я пока добрел только до обеденного зала, где по стенам над длинным дубовым столом красуются древние охотничьи трофеи – пыльные звериные головы с выцветшим мехом. Эхо шагов разносится по пустой комнате, издевательски подражая моей шаркающей походке.

Обливаясь потом, я замираю.

Шаги смолкают.

Утираю испарину со лба, нервно озираюсь, жалея, что у меня нет хотя бы ножа для бумаги. Неповоротливое тело Рейвенкорта тянет меня ко дну, как огромный якорь. Я не могу ни убежать, ни дать отпор – а даже если и мог бы, то дрался бы с воздухом. Обеденный зал пуст.

Помедлив, снова трогаюсь с места, опять слышу за спиной призрачные шаги. Резко останавливаюсь – и шаги утихают. Из-за стены доносится зловещий смешок. Сердце колотится, по коже бегут мурашки. Объятый ужасом, я неуклюже бросаюсь к двери в гостиную, через которую виден вестибюль. Шаги больше не подражают моей походке, они приплясывают, смех раздается со всех сторон.

Я ковыляю к дверям, задыхаясь от страха, едва не спотыкаясь о трость. Пот заливает глаза. Добираюсь до вестибюля. Смех обрывается, вслед мне несется шепот:

– До скорой встречи, кролик!

16

Шепот давно стих, но десять минут спустя меня все еще не отпускает ужас. Пугают не сами слова, а звучащее в них зловещее удовольствие, обещание крови и боли. Только глупец усомнится в том, что это проделки лакея.

Поднимаю руку, проверяя, дрожит ли она, решаю, что несколько успокоился, и бреду дальше, в свои апартаменты. Через пару шагов слышу тихие всхлипы где-то в темном коридоре, в глубине вестибюля. Почти минуту вглядываюсь и вслушиваюсь в темноту, опасаясь подвоха. Нет, на лакея не похоже – вряд ли он способен исторгнуть такие жалобные, печальные стоны.

Движимый сочувствием, делаю робкий шажок вперед, попадаю в узкую галерею, где по стенам развешаны портреты семейства Хардкасл. Представители давно ушедших поколений чахнут в глубине галереи, у самых дверей красуются изображения нынешних владельцев. Леди Хелена Хардкасл величественно восседает в кресле, рядом стоит ее супруг, оба темноволосые, темноглазые, оба донельзя надменные. Бок о бок с ними – портреты детей. Эвелина у окна теребит краешек занавески, кого-то ждет. Майкл сидит в кресле, закинув ногу на подлокотник, на полу валяется книга; ему скучно читать, его переполняет юношеский задор. В углу каждого портрета виднеется размашистая подпись: «Грегори Голд». Я слишком хорошо помню, как художник избивал дворецкого; до боли сжимаю набалдашник трости, ощущаю вкус крови во рту. По словам Эвелины, Голда пригласили в Блэкхит отреставрировать какие-то портреты, и теперь я понимаю почему – этот безумец очень талантлив.

Из дальнего угла доносится очередной всхлип.

В галерее нет окон, ее освещают только тусклые керосиновые лампы. Я щурюсь, вглядываюсь в полумрак, наконец замечаю среди теней служанку. Она корчится в уголке, рыдает в мокрый платочек. Подойти к ней беззвучно я не в состоянии – туша Рейвенкорта для этого не приспособлена. Трость стучит по полу, шумное дыхание издалека объявляет о моем приближении. Завидев меня, служанка вскакивает, чепец слетает с рыжих кудрей.

Я ее сразу узнаю: Люси Харпер, та самая, с которой за обедом так грубо обошелся Тед Стэнуин. Та самая, которая помогла мне спуститься на кухню, когда я проснулся в теле дворецкого. Память о ее участии вызывает во мне сочувственный отклик, и я говорю:

– Прошу прощения, Люси, я не собирался тебя пугать.

– Что вы, сэр, я не… Вам не следует… – лепечет она, все больше и больше смущаясь таким явным нарушением этикета.

– Я услышал, что ты плачешь… – Я пытаюсь изобразить ободрительную улыбку, но чужие губы плохо слушаются, толстые щеки не поддаются.

– Нет-нет, сэр… Я сама виновата. За обедом промашка вышла… – шепчет она, утирая слезы.

– Тед Стэнуин очень дурно с тобой обошелся, – говорю я и с изумлением замечаю, что она испуганно смотрит на меня.

– Нет-нет, сэр, не говорите так, – протестует она, едва не срываясь на визг. – Тед, то есть мистер Стэнуин, он к слугам завсегда хорошо относится. Просто… он ведь теперь тоже вроде как из господ, джентльмен, не дело, чтобы с ним… – сбивчиво объясняет она, чуть не плача.

– Понятно, – торопливо говорю я. – Не следует, чтобы остальные гости обращались с ним как с прислугой.

По ее лицу расползается улыбка.

– Ваша правда, сэр. То-то и оно, что без Теда Чарли Карвера так и не поймали бы. А гости все одно считают его за прислужника. Хотя вот лорд Хардкасл всегда обращается к нему «мистер Стэнуин», уважительно, и все такое.

– Ты только не плачь, – говорю я, удивленный гордостью, звучащей в ее словах.

– А я и не плачу, сэр, – отвечает она и, переборов робость, поднимает чепец с пола. – Ой, мне пора, сэр, меня уж, наверное, хватились.

Она делает шаг к выходу, но я останавливаю ее вопросом:

– Люси, ты не знаешь такую Анну? По-моему, она из слуг.

– Анну? – Она напряженно задумывается, вкладывая все силы в работу мысли. – Нет, сэр, не знаю.

– А как себя слуги ведут? Ты ничего странного не заметила?

– Ой, сэр, вот вы не поверите, а меня уже три раза сегодня об этом спрашивали! – отвечает она, теребя рыжий локон.

– Три раза?

– Да, сэр. Час назад на кухню пришла миссис Дарби, ровно то же самое спросила. Так нас всех перепугала. Представляете, высокородная леди на кухне? Да такого в жизни не бывало!

Я сжимаю набалдашник трости. Неведомая миссис Дарби сама ведет себя странно и задает те же вопросы, что и я. Может быть, она – моя соперница?

«Или еще одно воплощение».

При мысли об этом я краснею. Знакомство Рейвенкорта с женщинами ограничивается признанием их права на существование. Вообразить, что он может очутиться в женском теле, для него так же невозможно, как дышать водой.

– А что это за миссис Дарби?

– Ну такая пожилая дама. Языкатая, – отвечает Люси. – Но справедливая. А еще лакей приходил, следом за миссис Дарби, тоже спрашивал, как себя слуги ведут.

Я еще сильнее стискиваю набалдашник, прикусываю язык, чтобы не выругаться вслух.

– Лакей? А какой он из себя?

– Такой высокий, светловолосый, но… – Она взволнованно оглядывается. – Ну, чванливый, прям сил нет. Видно, у благородных служит, заносчивых манер нахватался. А, и еще нос у него разбит, прям весь синий, как слива. Вроде как подрался, и совсем недавно. Наверное, еще кому-то не по нраву пришелся.

– И что ты ему сказала?

– С ним миссис Драдж разговаривала, кухарка. Вот она ему сказала то же самое, что и миссис Дарби, мол, со слугами все в порядке, это господа не… – Она мучительно краснеет. – Ой, прошу прощения, сэр, я не хотела…

– Ничего страшного, Люси, я и сам невысокого мнения о гостях. И что же они такого странного вытворяют?

Она улыбается, застенчиво отводит глаза, а потом говорит тихо-тихо, так, что слышно, как поскрипывают половицы:

– Сегодня утром мисс Хардкасл ходила гулять в лес со своей камеристкой. Она вся такая француженка, только и слыхать от нее кель то, кель сё. Так вот, неподалеку от хижины Чарли Карвера на них кто-то напал. Видать, один из гостей, только ни мисс Хардкасл, ни камеристка не признаются, кто именно.

– Вот прямо так и напали? – Я вспоминаю, как глазами Белла видел беглянку в лесу; тогда я решил, что это Анна, но, может быть, это не так? Может быть, это всего лишь очередное неверное предположение с моей стороны?

– Ну, они так говорят, – лепечет Люси, смущенная моей настойчивостью.

– Да, пожалуй, мне стоит побеседовать с этой камеристкой. Как ее зовут?

– Мадлен Обэр. Только прошу вас, сэр, не говорите ей, что это я вам рассказала. Потому что это вроде как секрет.

Мадлен Обэр, та самая камеристка, которая передала Беллу записку за ужином. В суматохе недавних происшествий я совсем забыл о ранах на руке Белла.

– Я никому не скажу ни слова, Люси, – киваю я. – Мне обязательно нужно поговорить с этой француженкой. Передай ей, что я хочу ее видеть. Не объясняй почему, но, если она придет ко мне в апартаменты, я вас обеих щедро награжу.

После недолгого замешательства она соглашается, а затем убегает, пока я не потребовал от нее еще каких-нибудь обещаний.

Из коридора я выхожу чуть ли не вприпрыжку – впрочем Рейвенкорт на это не способен. Хотя Эвелина и питает к нему непонятную неприязнь, она мой друг, и я хочу ее спасти. Тот, кто утром напал на нее в лесу, скорее всего, примет непосредственное участие в убийстве. Надо сделать все возможное, чтобы этого не допустить. Надеюсь, Мадлен Обэр мне в этом поможет. Кто знает, может, завтра мне станет известно имя злодея. Если Чумной Лекарь сдержит свое обещание, я смогу покинуть Блэкхит и больше не менять обличий.

Чем дальше я удаляюсь от ярко освещенного вестибюля, тем быстрее улетучивается приподнятое настроение, я даже перестаю насвистывать какой-то веселый мотивчик. Присутствие лакея преображает Блэкхит, мое воображение населяет тени по углам и сумрачные тупики сотнями образов ужасной кончины от руки злодея. Сердце замирает от малейшего шороха. Наконец я вхожу в апартаменты; пот льется ручьями, грудь сдавило.

Плотно захлопываю дверь, глубоко, прерывисто вздыхаю. Если так будет продолжаться и дальше, то я умру от разрыва сердца прежде, чем до меня доберется лакей.

Гостиная в моих апартаментах роскошно, со вкусом, обставлена: под люстрой, сверкающей отраженным светом огня в камине, стоит диван и кресло. На серванте выстроились бутылки с напитками всех сортов, тарелки с нарезанными фруктами и ведерко подтаявшего льда. Рядом на блюде высится гора сэндвичей с ростбифом, истекающих горчицей. Брюхо требует еды, но тело не слушается.

Мне нужно отдохнуть.

Кресло протестующе стонет под моим весом, ножки гнутся от тяжести. Дождь стучит в окна, небо мрачно лиловеет, как синяк. Интересно, это те же самые капли из тех же самых туч, что и вчера? Роют ли кролики те же самые норы, вспугивают тех же самых насекомых? Летают ли те же самые птицы, бьются в те же самые стекла? Если все это – западня, то на какого зверя?

– Да, выпить сейчас не помешает, – бормочу я, потирая ноющие виски.

– Вот, пожалуйста, – произносит женский голос у меня за спиной; худая рука с костлявыми огрубелыми пальцами протягивает мне бокал из-за плеча.

Пытаюсь повернуться, но Рейвенкорта слишком много, а кресла слишком мало.

Женщина нетерпеливо покачивает бокал, в нем тонко звенят льдинки.

– Пейте скорее, пока лед не растаял, – говорит она.

– Надеюсь, вы извините мою излишнюю недоверчивость, но не в моих привычках принимать угощение от незнакомцев, – замечаю я.

Она наклоняется к моему уху, обдает его теплым дыханием.

– А мы с вами знакомы, – шепчет она. – Я была в повозке вместе с дворецким. Меня зовут Анна.

– Анна! – восклицаю я, пробую привстать.

Ее рука, тяжелая, как наковальня, давит мне на плечо, вталкивает в кресло.

– Не утруждайте себя понапрасну, я здесь ненадолго, – говорит она. – Мы с вами скоро встретимся, а пока, прошу вас, не ищите меня.

– Но почему?

– Потому что меня ищете не вы один, – объясняет она, отступив на шаг. – Лакей тоже меня разыскивает. Ему известно о нашем сотрудничестве. Если вы продолжите поиски, то выведете его на мой след. Пока меня не обнаружат, я в относительной безопасности. Так что отзовите ваших ищеек.

Легкими шагами она медленно отходит к дальней двери.

– Погодите! – прошу я. – Вы знаете, кто я? Почему мы здесь оказались? Вам же наверняка хоть что-то известно.

Она молчит, обдумывает услышанное.

– После пробуждения моя память сохранила одно-единственное имя, – наконец произносит она. – По-моему, оно ваше.

Я стискиваю подлокотники кресла:

– Какое имя?

– Айден Слоун, – говорит она. – Вот, я выполнила вашу просьбу. Выполните же и вы мою. Не ищите меня больше.