Текст книги "Семь смертей Эвелины Хардкасл"

9

День второй

Я подскакиваю в кровати от оглушительного грохота, зажимаю уши руками. Морщусь, озираюсь в поисках источника шума и понимаю, что ночью меня куда-то переселили. Вместо просторной спальни с ванной и камином я оказался в тесной комнатушке с белеными стенами и узкой железной кроватью; в оконце струится тусклый свет. У противоположной стены стоит комод, с крючка на двери свисает ветхий бурый шлафрок.

Я сажусь на кровати, ноги касаются холодного каменного пола, по спине пробегает озноб. Очевидно, лакею мало было дохлого кролика, и он решил подстроить мне еще какую-то пакость. Непрекращающийся грохот мешает думать.

Я накидываю на плечи шлафрок, от которого тошнотворно разит дешевым одеколоном, и выглядываю в коридор. Пол покрыт растрескавшейся плиткой, штукатурка на стенах отсырела, вздулась пузырями. Окон нет, только лампы отбрасывают дрожащие пятна тусклого желтого света. Здесь громыхание слышно намного громче. Закрыв уши, иду на звук, дохожу до хлипкой деревянной лестницы, которая ведет наверх, в господский дом. Доска на стене увешана большими жестяными колокольчиками, под каждым табличка с названием комнат и помещений. Колокольчик входной двери дергается так яростно, что чуть ли не сотрясает фундамент особняка.

Не отрывая рук от ушей, смотрю на колокольчик, но прекратить трезвон можно, только сорвав его со стены – или открыв входную дверь. Потуже завязываю пояс шлафрока, взбегаю по ступенькам и оказываюсь в дальнем конце вестибюля. Здесь намного тише, слуги с охапками цветов и прочими украшениями чинной вереницей пересекают вестибюль. Все заняты уборкой зала после вчерашнего ужина и вряд ли слышат звон.

Раздраженно встряхиваю головой, открываю дверь. Передо мной стоит доктор Себастьян Белл.

С безумно вытаращенными глазами, промокший до нитки и дрожащий от холода.

– Ох, бога ради, помогите, – испуганно восклицает он.

Мой мир исчезает.

– У вас есть телефон? – продолжает он; в глазах плещется отчаяние. – Надо позвонить в полицию.

Не может быть.

– Да не стойте же столбом! – кричит он, трясет меня за плечи, и холод его замерзших пальцев пробирает меня даже через пижаму.

Не дожидаясь ответа, он протискивается мимо меня в вестибюль и лихорадочно оглядывается.

Я пытаюсь осознать, что происходит.

Это я.

Это я вчера.

Со мной заговаривают, дергают за рукав, но я не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме самозванца, с которого вода ручьями льется на пол.

На верхней площадке лестницы появляется Даниель Кольридж.

– Себастьян? – Он кладет руку на перила.

Я смотрю на него, ожидая какой-то подвох, притворство или шутку, но он, как и вчера, легко, чуть ли не вприпрыжку сбегает по ступенькам, такой же самоуверенный, такой же всеобщий любимец.

Меня снова дергают за рукав. Передо мной стоит служанка, озабоченно глядит на меня, шевелит губами.

Я сконфуженно моргаю и перевожу взгляд на нее, вслушиваюсь в ее слова:

– …мистер Коллинз, что с вами, мистер Коллинз?

Ее лицо мне знакомо, но я не могу понять откуда.

Смотрю поверх ее головы на лестницу, по которой Даниель уже ведет Белла в спальню. Все происходит в точности как вчера.

Отшатнувшись от служанки, бросаюсь к зеркалу на стене. Глаза б мои не глядели… Обожженное лицо, складки и пятна шрамов, кожа загрубелая, как шкурка плода, провяленного жарким солнцем. Я знаю, кто это. Каким-то образом я проснулся дворецким.

С бешено колотящимся сердцем я поворачиваюсь к служанке.

– Что со мной? – хриплю я, сжимаю горло, из которого рвется грубый говор северянина.

– Сэр?

– Как это…

Нет, ее бесполезно расспрашивать. Ответ, заляпанный грязью, поднимается по лестнице к спальне Даниеля.

Я подхватываю полы шлафрока и направляюсь к лестнице, следуя цепочке палых листьев и грязных лужиц дождевой воды. Служанка меня окликает. Поднимаюсь до половины лестничного пролета, но тут она подбегает ко мне и преграждает дорогу, упирая мне в грудь раскрытые ладони.

– Вам туда нельзя, мистер Коллинз, – говорит она. – Вот увидит леди Хелена, как вы в одном исподнем гуляете по господской половине, так вам не поздоровится.

Я пытаюсь ее обойти, но она делает шаг в сторону, снова перекрывая путь.

– Прочь с дороги, девчонка! – восклицаю я, внутренне содрогаясь от того, как резко и требовательно это звучит; так я никогда не разговариваю.

– Мистер Коллинз, ничего страшного, у вас опять приступ, – говорит она. – Пойдемте на кухню, я напою вас чаем.

Голубые серьезные глаза служанки глядят куда-то мне за спину. Я оборачиваюсь, замечаю слуг, собравшихся у лестницы в вестибюле. Они смотрят на нас, сжимая охапки цветов.

– Приступ? – спрашиваю я; сомнение разевает пасть и глотает меня целиком.

– Ну, который из-за ожогов, мистер Коллинз, – тихонько напоминает она. – Вам же иногда чудится всякое. А как выпьете чаю, так и успокаиваетесь, и все хорошо.

Ее теплое участие давит на меня тяжелым грузом. Вспоминаю, как вчера Даниель меня уговаривал, как деликатно подбирал слова, словно я такой хрупкий, что разобьюсь, если на меня надавить. Так же как и эта служанка, он думал, что у меня помутился рассудок. Хотя если со мной такое происходит, если мне кажется, что это со мной происходит, то вполне возможно, что они и правы.

Я беспомощно смотрю на нее. Она берет меня за руку, помогает спуститься по ступенькам. Слуги расступаются перед нами.

– Выпьете чайку, мистер Коллинз, – подбадривает она, – и все будет хорошо.

Она ведет меня за руку, будто потерявшегося малыша, мягкое пожатие загрубевшей, мозолистой ладони успокаивает так же, как ласковый девичий голос. Мы выходим из вестибюля, спускаемся по черной лестнице и сумрачным коридором возвращаемся в кухню.

Лоб покрывается испариной. Духовки и плиты пышут жаром, в кастрюлях на огне кипит и булькает какое-то варево. Пахнет подливой, жареным мясом, пирожными, сахаром и потом. Слишком много гостей, слишком мало духовок. Ужин приходится готовить с раннего утра, чтобы успеть в срок.

Откуда я все это знаю?

Нет, я совершенно уверен, что все так и есть, но знать об этом я могу только в том случае, если я и есть дворецкий.

Служанки торопливо несут серебряные подносы с завтраком: яичница-болтунья, копченая селедка. Широкобедрая краснощекая старуха стоит у плиты, громко отдает какие-то распоряжения; обсыпанный мукой передник похож на генеральский мундир, увешанный наградами. Она каким-то чудом замечает нас в кухонной суете, пронзает стальным взглядом сначала служанку, потом меня.

Вытирает руки о передник и шагает к нам.

– Люси, тебя дела заждались, – сурово говорит она.

Служанка мешкает, раздумывая, стоит ли возражать.

– Да, миссис Драдж.

Разжимает ладонь, выпускает мою руку, пальцы оставляют на ней заплатку пустоты. Служанка участливо улыбается и уходит, затерявшись среди шума.

– Садитесь, Роджер, – говорит миссис Драдж почти ласково. У нее разбита губа, у рта наливается синяк. Похоже, ее кто-то ударил. Шевеля губами, она морщится.

На середине кухни стоит деревянный стол, уставленный блюдами с ветчиной, языком и жареными курами. Запыхавшиеся поварята, румяные, будто их тоже запекли в печи, добавляют все новые и новые блюда к супам и жарким, к подносам лаково блестящих овощей.

Я отодвигаю стул, сажусь.

Миссис Драдж вытаскивает из духовки противень сдобных плюшек, перекладывает одну на тарелку, добавляет завиток сливочного масла. Ставит тарелку передо мной, касается меня рукой, твердой и загрубелой, как старая кожа.

Долго смотрит на меня, участие сквозит во взгляде, колком, как чертополох. Она отворачивается, прикрикивает на поварят.

Плюшка очень вкусная, растопленное масло течет по пальцам. Прожевывая первый кусок, я снова замечаю Люси и наконец вспоминаю, где ее видел. Это служанка, которая в обед будет убирать посуду в гостиной, потом ее грубо отругает Тед Стэнуин, а Даниель Кольридж защитит. Она очень хорошенькая, веснушчатая, голубоглазая, рыжие пряди выбиваются из-под чепчика. Она пытается открыть банку варенья, морщит личико от напряжения.

«Ее передник был перепачкан вареньем».

Все происходит словно бы замедленно, банка выскальзывает из рук, падает на пол, осколки разлетаются по всей кухне, варенье заляпывает передник.

– Да чтоб тебя, Люси Харпер! – раздраженно кричит кто-то.

Опрокинув стул, я выбегаю из кухни, мчусь к лестнице, выскакиваю на первый этаж, сворачиваю за угол в гостевой коридор и сталкиваюсь с худощавым типом в белой рубашке, покрытой угольными разводами; растрепанные черные кудри лезут в глаза. Я извиняюсь, гляжу ему в лицо. Передо мной Грегори Голд, облаченный в ярость, как в костюм. Глаза сверкают безумием, сам он дрожит от гнева, и я слишком поздно вспоминаю, что последует дальше и как выглядел дворецкий после того, как над ним надругалось это чудовище.

Я пячусь, но он длинными пальцами хватает меня за шлафрок:

– Не стоит…

В глазах темнеет, мир превращается в разноцветный мазок, потом во вспышку боли. Я ударяюсь о стену, падаю на пол. Из разбитой головы льется кровь. Он стоит надо мной, сжимая в руке кочергу.

– Умоляю… – шепчу я, стараясь отползти в сторону. – Я не…

Он пинает меня в бок, вышибает воздух из груди.

Бессильно тяну к нему руку, пытаюсь что-то сказать, но он свирепеет еще больше, осыпает меня пинками. Я беспомощно сворачиваюсь в клубок, а он продолжает изливать на меня свой гнев.

Я едва дышу, ничего не вижу. Рыдаю, погребенный в боли.

И теряю сознание.

10

День третий

Темно, тюль на окне трепещет от дыхания безлунной ночи. Простыни мягкие, кровать удобная, под балдахином.

Я сжимаю пуховое одеяло, улыбаюсь.

Мне приснился кошмар, только и всего.

Медленно, удар за ударом, сердце успокаивается. Вкус крови во рту исчезает вместе с остатками сна. Пару секунд я вспоминаю, где нахожусь, еще через пару секунд замечаю смутные очертания человека в углу комнаты.

Дыхание перехватывает.

Высовываю руку из-под одеяла, тянусь к прикроватной тумбочке за спичками, но коробок ускользает из пальцев.

– Кто здесь? – спрашиваю темноту, не в силах сдержать дрожь в голосе.

– Друг.

Голос мужской, глухой и глубокий.

– Друзья в темноте по углам не прячутся, – возражаю я.

– А я не говорил, что я ваш друг, мистер Дэвис.

Вслепую шарю по тумбочке, едва не сбиваю на пол керосиновую лампу. Неловко придерживаю ее и нащупываю спичечный коробок, который прячется за лампой.

– Не зажигайте свет, – вещает темнота. – Он вам не поможет.

Дрожащими пальцами сжимаю спичку, подношу огонек к лампе. За стеклом вспыхивает пламя, разгоняет тени по углам, освещает моего ночного гостя. Того самого незнакомца в наряде чумного лекаря, с которым я уже встречался. Он кутается в тяжелый обтрепанный плащ; цилиндр и фарфоровая маска с длинным клювом скрывают лицо, оставляя на виду одни глаза. Руки в перчатках сжимают черную трость с инкрустированной серебром надписью по всей длине; шрифт слишком мелкий, издали не разобрать.

– Хорошо, что вы наблюдательны, – замечает Чумной Лекарь.

Где-то в доме слышны шаги; у меня мелькает мысль, что даже разыгравшееся воображение вряд ли способно создать такой замысловатый сон.

– Какого черта вы забрались ко мне в спальню? – возмущенно спрашиваю я и сам удивляюсь своей неожиданной храбрости.

Человек в клювастой маске перестает разглядывать комнату, снова обращает взор на меня.

– У нас много дел, – говорит он. – Есть загадка, которая требует решения.

– По-моему, вы меня с кем-то путаете, – сердито заявляю я. – Я врач.

– Вы были врачом, – кивает он. – Потом дворецким. Сейчас вы – богатый бездельник, а завтра будете банкиром. Но никто из них не имеет отношения к вашему истинному облику, к вашей индивидуальности. Как только вы приехали в Блэкхит, вас лишили и лица, и личности. Впрочем, когда вы покинете имение, вам их вернут. – Он достает из кармана зеркальце, швыряет его на кровать. – Вот, убедитесь сами.

Зеркало, дрожащее в моей руке, отражает молодого человека с ярко-голубыми глазами, в которых нет ни одной мысли. Лицо в зеркале – не Себастьян Белл и не обожженный дворецкий.

– Его зовут Дональд Дэвис, – объясняет Чумной Лекарь. – У него есть сестра Грейс и лучший друг Джим. А еще он не любит арахиса. Этот день вы проведете в облике Дэвиса, а завтра, когда проснетесь, станете кем-то еще. Вот так все и устроено.

Значит, это был не сон. Все произошло на самом деле. Я дважды прожил один и тот же день в телах двух разных людей. Я сам с собой разговаривал, укорял и глядел на себя чужими глазами.

– Я схожу с ума? – спрашиваю я, глядя на незнакомца поверх зеркала.

– Нет, конечно, – отвечает Чумной Лекарь надтреснутым, чуть дрожащим голосом. – Безумие стало бы избавлением, но в Блэкхите заслужить избавление можно только одним способом. Поэтому я и здесь. Хочу вам кое-что предложить.

– С какой стати вы так со мной обращаетесь? – возмущаюсь я.

– Мне льстит подобное предположение, но то, что происходит с вами, – не моих рук дело. И то, что происходит в Блэкхите, – тоже.

– А чьих же тогда?

– Тех, с кем вам не стоит встречаться, да и надобности в том нет. – Он пренебрежительно взмахивает рукой, словно отметая саму мысль об этом. – Так вот, возвращаясь к тому, что я хочу вам предложить…

– Мне нужно объясниться, – говорю я.

– С кем?

– С тем, кто доставил меня сюда. С тем, кто сможет меня освободить, – цежу я сквозь зубы, стараясь не дать воли гневу.

– Ну, первого уже давно нет, а второй – перед вами, – говорит он, обеими руками ударяя себя в грудь; маскарадный костюм придает жесту некую театральность, заученность.

Внезапно я ощущаю себя актером в пьесе, где все, кроме меня, знают текст своих ролей.

– Только я знаю, как вы сможете покинуть Блэкхит, – произносит он.

– Это связано с тем, что вы хотите мне предложить? – недоверчиво уточняю я.

– Совершенно верно. Это даже не предложение, а загадка. – Он вытаскивает из кармана часы, смотрит на циферблат. – Сегодня на балу кого-то убьют. Убийство будет подстроено как несчастный случай, поэтому убийцу искать не станут. Восстановите справедливость, и я объясню, как вам отсюда выбраться.

Я напряженно стискиваю простыню.

– Если в вашей власти меня освободить, то почему вы этого сразу не сделаете, черт бы вас побрал! – восклицаю я. – Зачем все эти игры?

– Затем, что вечность – скучная штука, – отвечает он. – Или потому, что в игре главное – игра. Поразмышляйте над этим на досуге, только не затягивайте, мистер Дэвис. Сегодняшний день повторится восемь раз, и вы проживете его в обличье восьми разных людей. Белл – ваше первое обличье, дворецкий – второе, мистер Дэвис – третье. Вам осталось еще пятеро. На вашем месте я бы поторопился. Когда найдете ответ и доказательства, приходите к озеру в одиннадцать часов вечера. Я буду ждать.

– Не желаю играть в дурацкие игры ради вашего удовольствия! – рычу я, наклоняясь к нему.

– Ну и не играйте, только знайте одно: если к концу дня пребывания в последнем, восьмом обличье вы не отыщете разгадки, вас лишат памяти, вернут в облик доктора Белла, и все начнется сначала. – Он снова смотрит на часы, кладет их в карман, сокрушенно цокает языком. – Надо же, как летит время. Если вы готовы к совместной работе, то в нашу следующую встречу я отвечу вам еще на несколько вопросов.

В окно врывается порыв ветра, гасит лампу, обволакивает нас темнотой. Я снова нахожу спички, зажигаю лампу, но Чумного Лекаря уже нет.

Напуганный и недоумевающий, я как ужаленный спрыгиваю с кровати, распахиваю дверь и выглядываю в холодный коридор. За дверью темнота. Может быть, незнакомец стоит в пяти шагах от меня, только я его не вижу.

Захлопываю дверь, подбегаю к шкафу, поспешно натягиваю на себя что попадается под руку. Тот, в чьем обличье я сейчас нахожусь, – человек невысокого роста, стройный и предпочитает одежду ярких цветов. Поэтому в итоге мой наряд выглядит так: лиловые брюки, оранжевая сорочка и желтый жилет. Из глубины шкафа достаю пальто и шарф, надеваю, выхожу из спальни. Утром убийство, вечером маскарад, загадочные записки и обожженные дворецкие – что бы здесь ни происходило, я не намерен быть чьей-то марионеткой.

Мне надо отсюда сбежать.

На лестничной площадке обе стрелки на циферблате укоризненно тикающих напольных часов устало тычутся чуть ниже цифры 3. Семнадцать минут четвертого. Жаль, что придется будить конюха в такую рань, но другого выхода у меня нет. Иначе я отсюда не уеду. Сбегаю по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, спотыкаюсь на ходу – у этого расфуфыренного павлина до смешного крошечные ступни.

Ни в Белле, ни в дворецком я ничего подобного не ощущал, а в этом теле мне тесно, я распираю его изнутри, оно трещит по швам. Двигаюсь неуклюже, будто пьяный.

Открываю парадную дверь. В вестибюль залетают палые листья. Дует сильный ветер, льет дождь, лес качается и скрипит. Мерзкая ночь цвета взбаламученной сажи. Мне нужен какой-нибудь фонарь, иначе я упаду по дороге и сверну себе шею.

Возвращаюсь, иду к черной лестнице в дальнем конце вестибюля. Перила шершавые, ступени шаткие. К счастью, лампы все еще струят прогорклый свет, крошечные огоньки возмущенно трепещут. Коридор длиннее, чем мне помнится, беленые стены сочатся влагой, сквозь штукатурку прорывается запах земли. Все отсырело, прогнило. Я и раньше замечал запущенные уголки Блэкхита, но здесь просто какая-то целеустремленная разруха. Удивительно, что в особняке еще остались слуги, ведь хозяева о них совершенно не заботятся.

На кухне я лихорадочно обыскиваю полки, нахожу керосиновый фонарь и спичечный коробок. Дважды чиркаю спичкой, зажигаю фонарь и, взбежав по лестнице, выхожу из вестибюля в грозу.

Свет фонаря когтем царапает тьму, дождь жалит глаза.

С подъездной аллеи сворачиваю на мощеную дорожку, ведущую к конюшне; вокруг тяжело вздыхает лес. Оскальзываясь на неровной брусчатке, щурю глаза, озираюсь в поисках домика конюха, но яркий свет фонаря не столько освещает, сколько скрывает округу. Как и прежде, во дворе теснятся экипажи, накрытые брезентовыми полотнищами, хлопающими на ветру. В стойлах появились лошади, всхрапывают во сне.

Отряхиваю с ботинок навоз, подбегаю к дому, колочу по притолоке дверным молотком. Спустя несколько минут в окне вспыхивает огонек, дверь чуть приоткрывается, в щелочку выглядывает заспанное старческое лицо. На пороге стоит конюх, в рубахе и кальсонах.

– Мне надо уехать, – говорю я.

– Прямо сейчас, сэр? – недоуменно спрашивает он, трет глаза, смотрит в черное небо. – В такую непогоду только за смертью посылать.

– Дело срочное.

Он вздыхает, глядит на меня и, распахнув дверь, приглашает войти. Надевает штаны, вздергивает подтяжки на плечи, движется медленно, будто в полудреме, как тот, кого неожиданно оторвали ото сна. Берет куртку с гвоздя и выходит, делая мне знак остаться.

Честно говоря, я и сам рад остаться. В домике тепло и уютно, приятно пахнет кожей и мылом. Мне очень хочется проверить расписание работ, посмотреть, есть ли там записка от Анны, но, как только я протягиваю руку к листку бумаги, раздается страшный шум, и глаза слепит резкий свет за окном. Выхожу под дождь. Старый конюх сидит в зеленом автомобиле, который чихает и трясется, будто больной в горячке.

– Вот, сэр, – говорит конюх, выходя из авто. – Я для вас мотор завел.

– Но…

Я растерянно гляжу на хитроумную штуковину.

– А обычного экипажа нет? – спрашиваю я.

– Есть, но лошади боятся грома, сэр. – Конюх лезет под рубаху, почесывает подмышку. – Как понесут, не приведи господь, можно и не справиться.

– Я не справлюсь с этой тарахтелкой, – с ужасом бормочу я, рассматривая жуткое механическое чудовище. Капли звонко стучат по металлическому корпусу, ветровое стекло превращается в лужу.

– Легче легкого, сэр, – говорит конюх. – Беретесь за руль, направляете, куда вам надо, и вжимаете ножную педаль в пол. Вот и вся наука.

Его уверенность, будто чья-то рука, вталкивает меня в авто, дверца с тихим щелчком закрывается.

– Доедете до конца по мощеной дороге, там будет левый поворот на грунтовку, – объясняет он, указывая куда-то в темноту. – Она вас выведет к самой деревне. Дорога длинная и прямая, только с колдобинами. Минут за сорок доберетесь, а может, и за час, если ехать осторожно. И не волнуйтесь, мимо деревни не проедете, сэр. А там просто оставьте автомобиль на приметном месте, я утром за ним кого-нибудь пришлю.

С этими словами он уходит в дом, со стуком захлопывает дверь.

Вцепившись в руль, я разглядываю рычаги и циферблаты, пытаясь отыскать в них какое-то подобие логики. Легонько жму на педаль, проклятая штуковина дергается вперед. Надавливаю посильнее. Автомобиль послушно проезжает под аркой и, подпрыгивая на булыжниках, катит по мощеной дороге до левого поворота на грунтовку, о котором говорил конюх.

Дождь застит ветровое стекло, то и дело приходится выглядывать в окно, проверять, куда я еду. Фары освещают грунтовую дорогу, усыпанную жухлыми листьями и сорванными ветвями; по ней струятся потоки воды. Невзирая на опасность, я жму на педаль акселератора, робость сменяется возбуждением. Наконец-то я покинул Блэкхит и с каждой пройденной милей удаляюсь все дальше и дальше от царящего там безумия.

Занимается заря, серым мазком не столько освещает, сколько пятнает окрестности; к счастью, дождь прекращается. Дорога убегает вперед, лес бесконечен. Где-то в чаще Белл приходит в сознание и видит убийство девушки. Убийца оставит его в живых и вручит ему серебряный компас, указывающий на место, в котором происходит нечто необъяснимое, а Белл, как дурак, решит, что чудом спасся. Но как можно одновременно быть и в чаще, и в автомобиле – а в промежутке еще и дворецким? Руки сильнее сжимают руль. Если вчера я, будучи Себастьяном Беллом, беседовал с дворецким, значит тот, кем я буду завтра, уже находится в Блэкхите. Может быть, я с ним даже встречался. И не только завтра, но и послезавтра, и послепослезавтра. Но в таком случае кто я? Или они? Осколки одной и той же души, виноватые в грехах друг друга, или совершенно разные люди, бледные копии какого-то давно забытого оригинала?

Стрелка топливного бака приближается к красной черте; из-за деревьев на дорогу выползает густой туман. Недавнее триумфальное возбуждение рассеивается. Я давным-давно должен был бы приехать в деревню, но вдали не видно дыма из труб, да и лес все не кончается.

Автомобиль вздрагивает, с лязгом и скрежетом испускает последний вздох и останавливается в нескольких шагах от Чумного Лекаря, черный плащ которого четко вырисовывается в белом тумане. У меня затекли ноги, спина ноет, но ярость выталкивает меня из авто.

– Не надоело еще валять дурака? – спрашивает Чумной Лекарь, обеими руками опираясь на трость. – Вместо того чтобы добиться в этом обличье кое-чего полезного, вы попусту теряете время на бесплодные попытки уехать. Блэкхит вас не отпустит, как бы вы ни рвались с поводка. А между тем ваши соперники без устали занимаются расследованием.

– Значит, у меня есть соперники? – презрительно спрашиваю я. – Судя по всему, у вас в запасе еще много всяких фокусов. Сначала выясняется, что сбежать отсюда нельзя, а теперь оказывается, что за право освободиться устроено целое соревнование. – Я подступаю к нему, собираясь силой выбить из него свободу. – Вам все еще непонятно? Меня не интересуют правила вашей игры, потому что я не намерен принимать в ней участие. Если меня не выпустят, то вы об этом горько пожалеете.

Мне остается два шага до незнакомца, и тут он наставляет на меня трость. Ее конец зависает в дюйме от моей груди, и это почему-то выглядит ужаснее, чем дуло заряженной пушки. Серебристая вязь слов ритмично мерцает, сама трость испускает слабое сияние, испепеляющее туман. Тело обдает жаром. Я совершенно уверен, что, захоти он этого, трость прожжет меня насквозь.

– Дональд Дэвис всегда ведет себя как мальчишка, – укоризненно замечает незнакомец, глядя, как я поспешно отступаю на шаг. – У вас нет времени потакать его капризам. Кроме вас, в особняке есть еще два узника. Они, как и вы, тоже принимают обличье гостей либо слуг. Покинуть Блэкхит может только один из вас, и это будет тот, кто первым сообщит мне ответ. Теперь-то вам ясно? К освобождению ведет не грунтовая дорога, а я. Если вам невмоготу, попробуйте сбежать, бегите, пока ноги не отнимутся. И пока будете раз за разом просыпаться в Блэкхите, затвердите крепко-накрепко, что здесь нет ничего случайного, ничего произвольного. Вы останетесь здесь до тех пор, пока я не соблаговолю вас отпустить. – Он опускает трость, вытаскивает карманные часы, смотрит на циферблат. – А с вами мы еще побеседуем, когда вы успокоитесь. Мой вам совет: используйте обличья с умом. Ваши соперники очень ловки, они не разбрасываются отведенным им временем.

Мне очень хочется налететь на него с кулаками, но теперь, когда красная пелена перед глазами рассеялась, я осознаю, что это глупая затея. Несмотря на просторное одеяние незнакомца, понятно, что он достаточно крепок и запросто со мной справится. Поэтому я огибаю его – он шествует в Блэкхит – и устремляюсь вперед, в туманную дымку. Может быть, дорога и впрямь бесконечна, а никакой деревни и вовсе нет, но я должен в этом убедиться сам.

По своей воле я не намерен участвовать в игре безумца.