Текст книги "Рассвет языка. Путь от обезьяньей болтовни к человеческому слову. История о том, как мы начали говорить"

* * *

Археологи обнаружили оставшиеся с каменного века следы огня и того, что можно считать простейшими очагами, во многих местах обитания Homo erectus. При этом остается спорным, до какой степени они владели огнем. Похоже, «эректусы» не умели его зажигать, потому что на стоянках следов огня не обнаружено. Зато могли использовать природный огонь и поддерживать его некоторое время. Возможно, хотя тому нет прямых доказательств, они использовали огонь для обработки пищи.

Британский исследователь Ричард Рэнгем выдвинул тезис, что приготовление пищи – ключ к эволюции человеческого рода. Лишь открыв для себя искусство приготовления пищи на огне, люди смогли развить такой большой мозг и исключительные ментальные и языковые способности. Предположение Рэнгема основывается на том, что, с одной стороны, мозг большого объема потребляет много энергии, с другой – из приготовленной на огне пищи мы можем извлечь гораздо больше энергии, чем из сырой.

Сырые овощи – довольно популярная диета для тех, кто хочет сбросить вес, так как позволяют достичь чувства насыщения минимальным количеством калорий. Но после термической обработки те же овощи не рекомендуется есть тем, кто хочет похудеть. Во всяком случае слишком много.

Предположение Рэнгема в общем и целом логично, но мы слишком мало знаем о том, когда люди начали использовать огонь в кулинарных целях. Лучшим подтверждением идеи Рэнгема было бы умение Homo erectus термически обрабатывать пищу, но с этим согласны далеко не все ученые.

Homo erectus был на удивление успешен в эволюционном смысле. Он распространился по большей территории, чем кто-либо из приматов до него, выжил как вид на протяжении более миллиона лет, дав на этом долгом пути жизнь многим новым видам. Около полумиллиона лет тому назад разделение этого вида шло полным ходом – пестрота образовавшегося человеческого многообразия впечатляет.

Одних мы знаем довольно хорошо, о других почти ничего не известно. Самый загадочный из потомков «эректуса» официально назывался Homo floresiensis, но более известен как «хоббит», в честь низкорослых героев книг Толкиена.

Это прозвище floresiensis получил из-за маленького роста, примерно в половину человеческого. Обитал он на острове Флорес в Индонезии, куда задолго до того морем добрался Homo erectus. Вопрос о том, что представляли собой «хоббиты» и как они эволюционировали, очень спорный. Согласно наиболее правдоподобной гипотезе, они являются потомками «эректуса», чья эволюция на маленьком, изолированном острове шла, в частности, и в направлении уменьшения размеров тела. Интересно, что их мозг при этом тоже уменьшился, до размеров мозга австралопитека. Развитие человеческого вида совсем необязательно связано с увеличением мозга.

«Хоббиты» прожили на Флоресе довольно долго и предположительно были там, когда около 50 тысяч лет назад на острове появились люди современного типа. Об их отношениях с карликовыми аборигенами история умалчивает.

Денисова пещера, Алтай

Денисовский человек – еще один потомок «эректуса», о котором известно еще меньше, чем о «хоббитах». Несколько зубов и фрагмент кости – вот все окаменелости, которые у нас есть. Их нашли в Денисовой пещере в Центральной Азии[39]39
  Кроме находок из Денисовой пещеры на основании анализа белка коллагена к денисовскому человеку отнесена челюсть из пещеры Байшья, расположенной на северо-востоке Тибета. Принадлежность к денисовскому человеку ряда других находок из Восточной Азии в настоящий момент дискутируется. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], и эти «остатки» ничего не могут нам сказать, кроме того, что, вероятно, принадлежат существу человеческого рода, потому что выглядят в точности как человеческие. По счастью, ученым удалось извлечь из фрагмента кости и зубов ДНК, анализ которой и выявил принадлежность денисовцев к отдельному виду рода Homo.

Также известно, что денисовцы от случая к случаю имели довольно близкие контакты с людьми современного типа. Люди, чьи потомки считаются коренным населением Австралии и Новой Гвинеи, должны были встречаться с денисовцами на дорогах Азии: аборигены этих земель до сих пор несут «денисовские» варианты генов. Более того, этот факт подтверждает, что денисовцы существовали менее 100 тысяч лет тому назад, причем уже в то время они были людьми в достаточной степени, чтобы иметь потомство от связей с будущими австралийцами.

Кроме того, денисовцы скрещивались с неандертальцами. Кость ребенка от такого «смешанного брака» исследовали в 2018 году. Неандертальцы и современные люди тоже потомки «эректуса». Кроме них существовал еще один или даже несколько промежуточных видов вроде Homo heidelbergensis – гейдельбергского человека. Такое название получили окаменелости «промежуточного существа» между «эректусом» и нами. Ученые до сих пор не пришли к единому мнению о количестве и объеме этих видов.

Так или иначе, в Африке «эректус» постепенно эволюционировал в человека современного типа, а в Европе – в неандертальца. И в том и в другом случае мы говорим о процессе, начавшемся около полумиллиона и завершившемся около 200 тысяч лет назад. Было еще много промежуточных ответвлений. В распоряжении ученых имеются окаменелости со смешанными свойствами, которые затруднительно отнести к той или иной группе, но в общем и целом история ясна.

Возникновение языка затерялось где-то в этом промежутке. Ничто не указывает на наличие языка у хабилинов около двух миллионов лет назад. Зато потомки «эректуса» около полумиллиона лет назад говорили, и в этом нам скоро предстоит убедиться.

Но прежде, чем заняться происхождением языка вплотную, нам нужно будет затронуть еще несколько смежных вопросов.

Язык и биологический вид

Почему у слона такой длинный хобот, а у жирафа – шея? Почему в шведском языке так много слов? Почему вообще в языках так много слов?

Когда мы хотим что-нибудь объяснить, ищем ответ на вопрос «почему». Мы хотим знать причину того, что явления и вещи такие, какие они есть. Но простота словечка «почему» обманчива: его можно истолковать множеством способов.

Древнегреческий философ Аристотель выделил четыре причины, четыре «почему», на каждое из которых существует свой ответ.

1. Материальная причина – как из некоего материального «сырья» получилось то, о чем идет речь.

2. Формальная причина – разъясняет причину вещи, то есть ее «план», по сути – что есть данная вещь.

3. Творящая, или производящая, причина – это о внешней силе, которая создала что-то.

4. Конечная, или целевая, причина – определяется целью, ради которой что-то создано.

Голландский ученый Нико Тинберген в 1963 году применил идею Аристотеля к теории эволюции. Эта работа имела серьезные последствия[40]40
  Tinbergen, Niko. 1963: ”On aims and methods in ethology” i Zeitschrift für Tierpsychologie 20, 410–433.


[Закрыть].

Чтобы объяснить, почему то или иное существо ведет себя так, а не иначе и обладает теми или иными свойствами, следует для начала прояснить четыре вопроса.

1. Непосредственная причина – каков механизм, создающий подобное поведение? (Какие нейронные цепи в мозгу задействованы и что вообще там происходит?)

2. Онтогенез – как этот механизм развивается у конкретного индивида?

3. Адаптация – какие преимущества дало подобное поведение индивиду в естественном отборе так, что предрасположенность к нему распространилась и закрепилась в популяции?

4. История – каково историческое происхождение этой модели поведения и как выглядит его эволюционная история? Что представляют собой промежуточные формы?

Способность к языку развилась в ходе человеческой эволюции от наших обезьяноподобных предков. Следовательно, модель Тинбергена вполне применима и к языковым способностям.

1. Непосредственная причина – как функционируют области мозга, отвечающие за язык, как работают наши речевые органы и т. п.

2. Онтогенез – как учатся языку дети, как развиваются у младенцев области мозга, которые потом задействуются в овладевании языком?

3. Адаптация – какое эволюционное преимущество дает каждому человеку способность к языку, каким образом она помогает выживать и воспроизводиться?

4. История – когда именно в ходе нашей истории появляется язык? Каково эволюционное происхождение органов речи и всего того, что задействуется, когда мы используем язык? Существовали ли промежуточные стадии на пути формирования полноценного человеческого языка или чего-то вроде праязыка – предварительной стадии?

Исчерпывающее объяснение того, почему у людей есть язык, предполагает ответы на все четыре вопроса. Все они будут затронуты в последующих разделах этой книги, при том что последним двум будет уделено больше внимания, чем двум первым. Наши языковые способности не единственное, что эволюционировало в связи с возникновением языка. Сам язык тоже развивался.

«Изучение происхождения различных языков и биологических видов обнаруживает, что и то и другое – результат непрерывного прогресса» (Ч. Дарвин. Происхождение человека и половой отбор, 1871).

* * *

В детстве у меня было много мелков разных цветов: красный, зеленый, синий, фиолетовый, розовый, огненно-желтый и так далее. Кассандра и Фарамир – старшие сестра и брат Аины, с которой вы уже встречались на страницах этой книги, тоже очень любят рисовать мелками. Но у них нет огненно-желтого, вместо него есть оранжевый, хотя это тот самый цвет, который был и в моем наборе[41]41
  Слово оранжевый (шв. orange) стало употребительным в шведском языке только в последние несколько десятилетий, до того этот цвет назывался «огненно-желтым». Изменилось и название розового цвета, здесь слово «skär» заменилось на более распространенное в последнее время «rosa». Притом, что оба слова остались в шведском языке и являются синонимами, за последнее время второе стало более привычным.


[Закрыть].

* * *

За какое-то поколение в шведском языке изменились названия цветов. Даже тот, который я назвал фиолетовым, появился только в XX веке. Эльза Бесков[42]42
  Эльза Бесков – детская шведская писательница.


[Закрыть] писала о тетушке Коричневке, тетушке Зелене и тетушке Фиолет. Язык постоянно меняется. Одни слова появляются и распространяются, другие – исчезают. Но почему так происходит? От чего зависит, «выживет» ли слово или «умрет»?

Здесь я предлагаю убрать кавычки, в которые заключены «выживет» и «умрет», и рассматривать слова как существа, живущие в языке. Слово рождается, когда кто-то начинает его использовать. Живет, когда его перенимает все больше людей. И умирает, когда его не используют или забывают. То есть изменения в языке – эволюционный процесс. Слова, которые люди заимствуют друг у друга, выживают и становятся привычными, между тем как другие не выдерживают конкуренции и исчезают.

Человеческие идеи подвержены тому же эволюционному процессу, называемому в этом контексте еще «культурной эволюцией». Она работает по тому же принципу, что и биологическая, но здесь важно не перегнуть палку, потому что имеются и довольно существенные различия, но в последнюю очередь касающиеся того, как наследуются и распространяются отдельные признаки.

Иногда новое слово возникает вместе с появлением в нашей жизни нового понятия. Так, уже на моей памяти, появились существительные «СМС» и «микроволновка»: в нашей жизни появилась соответствующая аппаратура. Лет пятьдесят назад, когда ее не было, не существовало и связанных с ней понятий и слов. В то же время много слов вышло из употребления: из нашей жизни исчезло то, что они обозначали.

Но слова могут рождаться и умирать и по другой причине. Языки воздействуют друг на друга, и процесс заимствования никогда не прекращается. «Пополнение» шведского языка происходило наплывами, в зависимости от того, какая страна оказывалась наиболее влиятельной в нашем окружении. В Средние века мы многое заимствовали из немецкого, в XVIII веке – из французского, в XX – из английского. Есть у нас и более экзотические заимствования. К примеру, слово «амок»[43]43
  От малайск. amoq – впасть в слепую ярость и убивать. Этноспецифический синдром, свойственный жителям Малайзии, Филиппин и близлежащих регионов; характеризуется двигательным возбуждением, агрессией и т. д. Также широко используется в значении неконтролируемой, слепой агрессии вне зависимости от этнической принадлежности. – Прим. ред.


[Закрыть] пришло в шведский и некоторые другие европейские языки из малайского, а «томаты» и «шоколад» – из языка науатль, на котором говорили ацтеки в Центральной Америке.

Но иногда изменения в лексике языка нельзя объяснить иначе как случайностью или капризами моды. Название цвета, который получается при смешении красной и синей краски, в шведском языке менялось трижды без каких-либо видимых уважительных причин[44]44
  Шведские слова «lila», «violett» и «gredelin», обозначающие один и тот же цвет – фиолетовый.


[Закрыть].

До сих пор речь шла о словах и изменениях на уровне лексики, но ведь другие аспекты языка тоже не стоят на месте. Меняется и звуковой состав, и грамматика, и все остальное. Так, в шведском языке за последние полвека существенно упростилась система глагольных форм, исчезли ранее существовавшие формы множественного числа и рода. С другой стороны, форма множественного числа некоторых существительных теперь образуется при помощи окончания – s, как в английском.

Все эти процессы имеют очевидные биологические соответствия. Столкнувшись с чем-то новым в своем окружении, животные могут биологически адаптироваться к изменениям. Свойства и способности, которые больше не нужны, могут исчезнуть, как, к примеру, у большинства обитателей пещер, которые утратили как зрение, так и пигментацию.

Среди бактерий передавать друг другу гены – такое же обычное дело, как у нас заимствовать слова из другого языка. Именно поэтому устойчивость к антибиотикам и распространяется так быстро. В биологической эволюции многое может зависеть от случайности, биологи называют это генетическим дрейфом.

В исторической перспективе язык во многих отношениях ведет себя как биологический вид, чья естественная среда обитания – человеческий мозг и человеческое сообщество. Подобно кишечной флоре с разными видами бактерий, которые живут у меня в кишечнике, в моем языке существует «языковая флора»: со шведским, английским и некоторыми другими языками. Бактерии помогают мне переваривать пищу, языки – общаться.

Что бактерии из всего этого выгадывают? Еду и защиту, а также возможность распространяться дальше с испражнениями и колонизировать новые кишечники. Языки получают, в общем, то же самое – безопасную среду, плюс возможность распространяться. Когда мои дети Кассандра и Фарамир стали учиться у меня шведскому, они стали новыми носителями «особей» шведского языка, потомков «особи», обитающей у меня в голове. Одновременно головы Кассандры и Фарамира колонизировал родной язык их матери себуанский – язык австронезийской семьи, на котором говорят около 20 миллионов человек на Филиппинах.

Получается, что на сегодняшний день в головах Кассандры и Фарамира обитает по два языковых индивида: шведский и себуанский, и в голове Аины тоже начинают расти «языковые дети».

Таким образом, «языковая особь» живет в голове конкретного человека и размножается, когда этот человек обучает языку другого. Все шведские «языковые особи» во всех шведскоговорящих головах образуют языковой «шведский вид», по аналогии с биологическим видом.

Но, как мы уже в этом убедились, языки меняются со временем. «Шведская особь», обитающая у меня в голове, становится немного другой, когда я усваиваю новые слова или новый стиль разговорной речи. И шведский моих детей тоже несколько отличается от моего.

Шведский как «языковой вид» меняется постепенно, как сумма всех меняющихся «шведских особей» (обитающих, напоминаю, в шведскоговорящих головах). Сегодня наш язык заметно отличается от того, на котором говорили во времена Густава Вазы[45]45
  Регент шведского королевства (1496–1560). – Прим. ред.


[Закрыть]. Если постараться, то я могу понять шведский перевод Библии 1541 года, но это будет не так просто, и я совсем не уверен, что смогу справиться с этим полностью, не обращаясь к современной шведской Библии.

Углубившись еще дальше в историю, мы и вовсе не узнаем язык. «Хроники Эрика»[46]46
  Древнейший памятник шведской литературы, в основе которого лежит история династии шведских конунгов; датируется 1325 годом. – Прим. ред.


[Закрыть] семисотлетней давности непонятны для неспециалиста. И это при том, что они переписаны буквами современного алфавита. Напомню, что изначально этот текст был изложен буквами рунического алфавита на камне Рёкстен в Эстергётланде и даже исследователям неочевидно, насколько правильно называть этот язык шведским.

Иногда о нем говорят, как о «шведском руническом», иногда как о древнескандинавском (включавшем в себя и датский рунический). Как бы то ни было, в то время язык был более или менее один во всех странах Северной Европы и явного разделения на отдельные «виды», то есть языки, не наблюдалось.

С тех пор как без малого тысячу лет тому назад скандинавские языки разошлись, каждый стал развиваться в своем направлении, согласно описанным выше принципам. Рассуждая в понятиях теории эволюции: образовались новые «языковые виды», отделившиеся от родового ствола. И подобное, насколько мы можем проследить, происходило со всеми языками. Романские языки – итальянский, французский, испанский и так далее – мы возводим к латыни, опираясь на письменные источники. Древние манускрипты и надписи на рунических камнях выполняют функцию окаменелостей, если продолжать биологическую аналогию. Они показывают нам, что представляли собой более ранние стадии развития языка.

Специалисты по исторической лингвистике разработали методы, позволяющие проследить эволюцию языков в обратной перспективе еще дальше в глубь времен – до появления письменных источников. Благодаря работе лингвистов мы знаем, что шведский, равно как и романские языки, вместе с большинством других языков в Европе и Южной Азии – персидским, хинди, пушту и их «родственниками» – принадлежит к индоевропейской семье. Их общий предок – протоиндоевропейский язык, на котором, как принято считать, говорили 5–6 тысяч лет назад где-то на границе Европы и Азии. На сегодняшний день этот язык полностью вымер, не оставив ни одного письменного источника. Тем не менее ученым удалось реконструировать его в значительной степени, во всяком случае, достаточно для того, чтобы составлять короткие тексты.

Вот пример текста на протоиндоевропейском языке:

h2áu̯ ei̯ h1i̯osméi̯ h2u̯ l̥h1náh2 né h1ést, só h1éḱu̯ oms derḱt. só gwr̥hxúm

u̯ óǵhom u̯ eǵhed; só méǵh2m̥ bhórom; só dhǵhémonm̥ h2ṓḱu bhered. h2óu̯ is

h1ékwoi̯bhi̯os u̯ eu̯ ked: ”dhǵhémonm̥ spéḱi̯oh2 h1éḱu̯oms-kwe h2áǵeti, ḱḗr

moi̯ aghnutor”. h1éḱu̯ ōs tu u̯ eu̯ kond: ”ḱludhí, h2ou̯ ei̯! tód spéḱi̯omes,

n̥sméi̯ aghnutór ḱḗr: dhǵhémō, pótis, sē h2áu̯ i̯es h2u̯ l̥h1náh2 gwhérmom

u̯ éstrom u̯ ept, h2áu̯ ibhi̯os tu h2u̯ l̥h1náh2 né h1esti. tód ḱeḱluu̯ ṓs h2óu̯ is

h2aǵróm bhuged.

В переводе на современный шведский это означает примерно следующее:

«Овца без шерсти увидела лошадь, запряженную в тяжелую повозку, другую лошадь, навьюченную тяжелым грузом, и третью, которая неслась вскачь с всадником на спине. Овца сказала лошадям: „Мне больно смотреть, как человек погоняет вас“. Лошади сказали в ответ: „Послушай, овца, нам больно видеть, как хозяин состригает шерсть с овец себе на теплую одежду, а овца ходит голой“.

Услышав это, овца убежала в степь».

Итак, шведский язык – эволюционировавший потомок протоиндоевропейского. Несмотря на это, мне крайне сложно отыскать в протоиндоевропейском тексте хоть что-то знакомое. Он совершенно непонятен неспециалисту.

Если же говорить о более далеком прошлом, здесь лингвисты вообще отказываются что-либо реконструировать. Неопределенность становится слишком великой. Языки изменились так, что делать выводы о том, что они собой представляли, слишком рискованно.

Но 5 тысяч лет – ничтожный отрезок в лингвистической истории человечества. Нам удалось реконструировать лишь ближайшую к нам часть совокупной жизни человеческого языка. По-видимому, мы никогда не узнаем, как звучала первая разговорная речь.

То же касается и грамматики языков, бытовавших сотни тысяч лет тому назад. Можно предположить, что эти языки отвечали универсалиям из списка Хоккета, который мы обсуждали выше. Обратившись к источникам, мы можем убедиться в том, как изменилась грамматика шведского языка всего за одно тысячелетие.

Исследователи пытались проследить историю языков более чем на 5 тысяч лет назад, но результаты не получили широкого признания среди лингвистов.

Кое-кто из ученых попробовал соединить индоевропейские языки с другими языковыми семьями. Чаще всего в группе, называемой ностратическими языками. Ностратические языки, кроме индоевропейских, включают уральскую семью (финский, саамский и их родственники), алтайскую семью (турецкий, узбекский и многие другие), афроазиатскую семью (арабский, иврит, сомали, хауса и др.), дравидийскую семью (тамильский и многие другие), а также некоторые менее крупные языковые семейства.

На всех этих языках вместе взятых говорит большая часть населения земного шара. Они распространены практически по всей Европе, западной части Азии и северной Африке. Ностратическую гипотезу пристально изучали, но лингвистам так и не удалось прийти к единому мнению о ее состоятельности. Возможно, 10–15 тысяч лет назад и существовал ностратический язык, давший жизнь всем этим языковым семьям, но этот вопрос до сих пор вызывает споры в ученом мире.

Еще более неоднозначной выглядит гипотеза американского лингвиста Мерритта Рулена о том, что можно реконструировать язык, являющийся предком всех существующих в мире языков. Метод Рулена принципиально отличается от тех, что до сих пор применялись в исторической лингвистике. Вместо детального сличения языковых пар и объединения их на основе повторяющихся шаблонов в звуковой (фонетической) и лексической системах, то есть построения «языковых родословных» снизу, Рулен предпочитает работать статистически, то есть широким фронтом, и искать шаблоны в лексике, фонетике и т. п. во множестве языков одновременно. Такую методику массовых сравнений отвергает большинство лингвистов.

Тем не менее Рулену удалось отыскать кое-какие универсальные шаблоны. Он выявил ряд слов, существующих, согласно его утверждениям, в схожих формах во множестве языковых семейств по всему миру.

Так, слово «вода» в большинстве языков похоже на «аква» – от латыни до языков американских индейцев. А название женских половых органов – что-то вроде «пут» или «бут» в языках самых разных семейств.

Противники метода Рулена утверждают, что за его моделями стоят случайные совпадения либо склонность автора выдавать желаемое за действительное.

Что бы там ни было с методом Рулена, предположение, что все современные языки образовались от общего «предка», существовавшего около 100 тысяч лет тому назад, вполне разумно. Другое дело, что «предка» вряд ли удастся реконструировать.

Язык, который Рулен пытался «воскресить», – прото-сапиенс, прамировой язык, как его еще иногда называют, – не первый язык человечества. Скорее последний, из которого в конечном счете образовались все современные языки. Вне сомнения, на Земле существовало много других языков, как одновременно с протосапиенсом, так и до него. Но все они вымерли, когда начали распространяться современные языковые семьи, и не оставили потомства. Последнее вовсе не означает, что они оказались лингвистически несостоятельны. Их смерть могла быть следствием случайности. Или же носители протосапиенса оказались более агрессивны и одержимы жаждой завоеваний, чем остальные. А может, сыграли роль какие-то другие более или менее лингвистические факторы. Как бы то ни было, эти языки бесследно исчезли, и я не думаю, что о них можно узнать что-либо конкретное без машины времени.

Еще один вопрос, который поднимается время от времени, – в какую сторону меняется язык? В худшую – обычный ответ. Считается, что раньше языки были лучше – чем раньше, тем лучше, – а нынешняя молодежь выражается односложно. Подобные жалобы высказывал следующему поколению еще Сократ за 400 с лишним лет до н. э., а ведь «молодежью» его времени были такие мастера слова, как Платон и Аристофан.

Наблюдая за тем, как ведет себя язык на протяжении длительных периодов времени, мы видим, что он постоянно меняется. При этом точность и выразительность в принципе остаются на одном уровне. То, что можно сказать по-латыни, получится выразить и по-французски, разве что несколько на иной лад. Одно и то же достигается в разных языках при помощи различных механизмов. Если в грамматических изменениях и наблюдаются какие-либо долгосрочные тенденции, то они цикличны.

К примеру, ученые заметили тенденцию к ослаблению и исчезновению грамматических окончаний. В разговорном шведском языке суффиксы прошедшего времени почти не произносятся, и это типичное явление. Следует ожидать, что суффикс – de прошедшего времени со временем просто отпадет. С временными формами произойдет то же самое, что когда-то с формами множественного числа, и далее наступит следующая фаза цикла. Поскольку формы настоящего и прошедшего времени больше не будут различаться, возникнет необходимость в каких-либо других грамматических маркерах для действий, совершенных в прошлом или в настоящем. Можно ожидать, к примеру, что в прошедшем времени нужно будет обязательно добавлять наречие «раньше»: «Мы говорить раньше друг с другом».

Следующая стадия – слияние обязательного временного маркера с глаголом. Если одно и то же слово постоянно следует за глаголом, когда речь идет о действии в прошлом, постепенно оно будет произноситься с ним как одно целое, то есть станет частью глагола и вместе с ним образует новую форму для обозначения действий в прошлом. «Мы говораньше друг с другом» – примерно так.

И вот – цикл завершился.

Будет это происходить так или иначе, мы увидим в свое время, пока нам остается только догадываться. Но отмеченные процессы – реальность, и мы можем наблюдать их в развитии других языков.

Так, несколько романских языков прошли полный цикл в образовании форм будущего времени.

В классической латыни существовало окончание, которое выражало действия в будущем: portō («я несу») и portābō (я буду нести). Постепенно оно исчезло, и, в частности, в диалекте, который позже дал жизнь французскому языку, использовался вспомогательный глагол для выражения будущего времени: Je portare habeo (я буду нести).

Со временем он слился с основным глаголом и образовал окончание, которое используется в современном французском, чтобы образовывать формы будущего времени: Je porterai. Но это больше письменная форма. В разговорном окончание, как это обычно бывает, пропадает и вместо него используется вспомогательный глагол, но не тот, который был в начале цикла: je vais porter – «я буду (собираюсь) нести».

Можно ожидать, что через тысячу лет современное окончание исчезнет и новый вспомогательный глагол возьмет на себя его функции.

Если попытаться увидеть те же самые процессы с перспективы отдельного слова, того самого, которое постепенно становится вспомогательным глаголом и окончанием, то увидим, что речь идет об изначально самостоятельном слове с полноценным лексическим значением.

Французский глагол, который стал маркером будущего времени, изначально означал «идти» или «ехать». Он и сейчас употребляется как полноценный глагол для обозначения действия передвижения, именно это и сделало его вспомогательным глаголом форм будущего времени.

Ведь когда мы говорим, что идем, чтобы сделать что-то, указываем тем самым, что это «что-то» наше будущее. В шведском языке та же история произошла с глаголом komma – «приходить», который служит для обозначения формы будущего времени и используется, когда мы хотим сказать, что идем (приходим, приближаемся к чему-либо), чтобы сделать то-то и то-то.

Но и в том и в другом случае глаголы «приходить» и «идти» в качестве вспомогательных постепенно теряют свое исходное значение, то есть семантически «выцветают». Тем больше, чем чаще некогда полноценные слова используются в качестве грамматических маркеров. Когда же со временем вспомогательный глагол станет окончанием или другой частью слова, его семантическое «выцветание» завершится. Ни у кого не возникнет и тени сомнения, что окончание было когда-то полнозначащим словом. Самостоятельное слово полностью редуцировалось (то есть сократилось) до грамматического маркера.

Все это называется грамматизацией. Обычно это однонаправленный процесс. До сих пор не наблюдалось случаев, когда окончание восстанавливало утраченное лексическое значение. Место «деградировавшего» слова, как правило, занимает новое, и все идет по второму, третьему, четвертому и т. д. кругу.

Вспомогательные слова и части слова, служащие для образования новых форм, во всех языках, насколько мы можем проследить их историю, образовывались примерно таким способом. Когда люди вводят в язык новое слово, оно всегда полнозначное, самостоятельное. Было бы чрезвычайно необычно придумывать окончание или вспомогательный глагол. Грамматические маркеры образуются из старых полноценных слов в результате постепенной грамматизации.

И это тоже эволюция. Правда, здесь мы видим, что эволюция языков и биологическая эволюция кое в чем непохожи. Биологическая эволюция – линейный процесс, а не циклический. Есть и другие различия между эволюцией слов и животных. Одно из них заключается в том, что в мире природы практически все мутации происходят случайно. Виды меняются не по плану, а как получится, когда последствия мутации вдруг каким-то образом проявляются внешне. Но «мутации» в языке почти всегда намеренны, особенно когда дело касается новых слов. Обычно бывает так, что люди просто вводят новое слово, крайне редко оно появляется в языке само.

Далее происходит внутривидовая борьба, почти по Дарвину, вследствие которой слово закрепляется и распространяется в языке.

История помнит случаи, когда люди пытались контролировать развитие языка «сверху». Академии и тому подобные авторитетные учреждения с переменным успехом стремились диктовать, как должен или не должен меняться язык. Но язык меняется в той среде, где активно используется, не иначе. И чтобы диктат «сверху» был эффективным, необходимо, чтобы люди действительно соблюдали предписания академиков, что бывает далеко не всегда.

Еще одно различие состоит в том, что перенос генетического материала между особями разных видов в биологии куда более редкое явление, нежели лексические заимствования из неродственных языков. Языки делятся друг с другом не только словами, но и звуками и грамматическими моделями, хотя последнее и происходит гораздо реже.

Время от времени даже случается, что языки совершенно разных «эволюционных линий» вдруг сливаются и образуют новый язык, корни которого прослеживаются во всех «родительских линиях». Подобное случается, к примеру, когда колонизируемые или каким-то другим образом угнетенные народы изобретают новый язык для общения друг с другом и колонизаторами. Именно так появился креольский язык, заимствовавший большую часть словарного состава из языка «господ», между тем как система звуков более соответствует изначальному языку угнетенной части социума.

Что касается грамматики, то в подобных случаях она, как правило, создается заново и совсем необязательно воспроизводит модели какого-либо из исходных языков.

В мире языков гибридные образования вроде креольского – обычное явление. Их сотни, их история разворачивается буквально на наших глазах, потому что возникли они относительно недавно. Случаи гибридизации известны и в живой природе, но только между близкородственными видами. А вот «родители» креольского языка находятся друг от друга дальше некуда. В живой природе случаи подобной гибридизации – редчайшие исключения.

Таким образом, лингвистическая и биологическая эволюции в чем-то схожи, а в чем-то и различны. Принцип естественного отбора работает и в лингвистическом мире, и в целом теория Дарвина плодотворна, когда речь идет об историческом развитии языков. Но не будем слишком растягивать эту аналогию.