Текст книги "Папарацци"

Глава третья

Когда мы с Иркой подходили к своему подъезду, у меня родилась идея.

– Ирк, давай поднимемся на второй этаж и навестим фотографа в его жилище, – озвучила я мысль подруге.

– Да его там наверняка нет, – отмахнулась Ирка.

– Ну и что, – не отставала я, – попробовать-то можно.

С этими словами я направилась по лестничному маршу на второй этаж.

– Вот, черт. Сдался он тебе, – устало произнесла Ирка, но все-таки пошла вслед за мной.

Остановившись у квартиры номер 5, я коротко позвонила. Подождала несколько секунд, потом повторила попытку. За дверью царила тишина.

– Ну, что? Убедилась? Пошли домой, – сказала Ирка и подошла к лифту с намерением его вызвать. Я на всякий случай еще раз нажала на кнопку звонка и в некотором раздражении слегка ткнула ногой дверь.

К моему и Иркиному удивлению, дверь оказалась не заперта, а лишь плотно прикрыта. От моего пинка она медленно распахнулась, издав омерзительный, протяжный скрип, который оборвал лишь тупой удар створки о стену прихожей.

Перед нами открылся коридор обычной однокомнатной квартиры. Голые обшарпанные стены, старенькая, видавшая виды дверь санузла. В общем, ничего особенного. Однако меня охватила какая-то странная нервная дрожь. Нечто подобное, видимо, происходило с моей подругой. Она немигающим взглядом уставилась в открытую дверь.

Я решила воспользоваться случаем, пока Ирка не спохватилась и не запричитала, что пора домой, и переступила порог квартиры. Ирка машинально и, слава богу, молча последовала за мной.

Я закрыла за нами дверь и прошла в комнату. Это была обычная комната, сдаваемая в аренду жильцам. Минимум мебели, минимум уюта. Обои не менялись уже лет десять, с потолка кусками осыпалась побелка. Но даже то небольшое количество мебели и вещей, которое присутствовало в комнате, было буквально перевернуто вверх дном. Матрас, подушка и одеяло, скинутые с кровати, валялись на полу, причем матрас был вспорот. Из старого комода вытряхнули все имеющиеся в нем ящики, двери пустого шкафа были распахнуты настежь. Посреди комнаты валялся перевернутый стул, рядом с которым лежал кусок бечевки.

Любой дилетант в криминальных делах, попавший в подобную обстановку, без труда сделал бы вывод, что в этой комнате происходили борьба, обыск, захват заложника. Располагая дополнительным объемом информации, я могла сделать вывод, что, видимо, бечевкой фотограф был связан, но ему удалось каким-то образом освободиться и бежать. Причем последнее было неожиданностью для его стражей, поскольку фора, имевшаяся у беглеца перед преследователями, была значительной.

Что искали бандиты в квартире фотографа – мне было ясно, поскольку волею случая искомое находилось теперь у меня. Однако я забыла о немаловажной вещи: были ведь негативы, с которых делались снимки. О них я вспомнила, когда осматривала ванную комнату, на полу которой валялись несколько проявленных и высушенных фотопленок. Я просмотрела все их, но той, с которой были сделаны имеющиеся у меня фотографии, среди них не было. Или эту пленку унес с собой фотограф, или ее забрали бандиты.

В ванной комнате на тумбочке стояла уже знакомая мне кожаная сумка фотографа. Она была раскрыта. Осмотрев ее содержимое, я пришла к выводу, что все вооружение фотографа на месте, по крайней мере, с моей непрофессиональной точки зрения. Фотоаппарат был не заряжен, задняя крышка открыта. В специальных гнездах покоились фотовспышка и аккумуляторные батареи. Тут же находился сменный фотообъектив для дальней съемки. Вся аппаратура была дорогой. Почему же фотограф за ней не явился ни вчера, ни сегодня, хотя никакой засады в квартире не было?

С моей точки зрения, это означало лишь одно: убежать фотографу не удалось. Его или убили, скрыв тело, или снова взяли в плен.

Тут наконец опомнилась молча ходившая за мной по пятам Ирка.

– Оль, – взяла она меня за локоть, – пошли отсюда.

– Да, – согласилась я, – пожалуй, можно уже уходить. Все, что можно было узнать от посещения этой берлоги, я уже узнала.

Мы молча двинулись к выходу.

Выйдя вслед за Иркой на лестничную клетку, я аккуратно прикрыла дверь, и мы поднялись пешком на свой пятый этаж. Когда за нами закрылась дверь, Ирка, видимо, почувствовав себя на своей территории, вновь осмелела.

– Ну, и скажи мне на милость, какого хрена мы поперлись в эту конуру на втором этаже?

– Мы узнали очень важную вещь, – буркнула я в ответ, снимая туфли, и, сунув ноги в тапочки, сразу же отправилась в свою комнату. Настроение у меня было далеко не самое лучшее, и мне хотелось побыть одной. Но Ирка не собиралась оставлять меня в одиночестве.

Уже через минуту она появилась в моей комнате, застегивая на ходу халат.

– Ну, позволь узнать, какую же важную информацию ты получила, роясь в сумке этого, как его, Канарейкина?

Я молча натянула домашние шорты и, сняв лифчик, надела легкую футболку. Убрав вещи в шкаф, я решила, что довольно тянуть паузу, и ответила уже начавшей терять терпение подруге.

– Он в плену или убит, – коротко и категорично констатировала я.

– С чего это вдруг ты делаешь такие выводы? – несколько опешила Ирка.

– С того, что будь он на свободе или жив, он вернулся бы за своей аппаратурой.

– Но ведь тела не обнаружили, – парировала Ирка, – сама говорила.

– Тело могли скрыть, но давай думать, что он жив. По крайней мере, мне так комфортнее, – сказала я.

– А зачем ему возвращаться из-за какой-то аппаратуры? – не унималась Ирка. – Здесь же могла быть засада!

– Он мог прийти сюда вместе с ментами, наврав им что-нибудь. А аппаратура, насколько я понимаю, у него дорогая. Один фотоаппарат «Nikon» несколько тысяч стоит.

– Откуда это ты все знаешь? – недоверчиво спросила Ирка.

– В школе фотографией увлекалась, даже в фотокружок ходила в восьмом-девятом классах.

Ирка несколько секунд размышляла над моими словами, после чего круто сменила тему:

– В общем, так: я устала от этих бесконечных базаров о фотографе. Я есть хочу, а сегодня, между прочим, твоя очередь готовить.

Вечером мы ужинали в зале за просмотром какого-то скучного детектива. На ужин я пожарила картошки и вскрыла последнюю банку маминых малосольных огурцов. Мать, зная о моей любви к соленьям, постоянно тащила с собой эти тяжелые банки, когда приезжала навестить меня. Я пыталась протестовать, просила маму больше не надрываться, но в душе всегда была очень рада этим подаркам.

Ирка же, равнодушная к соленому, налегала больше на картошку. Поэтому я, не стесняясь, съела и ее порцию малосольных огурчиков.

Фильм был абсолютно неинтересным. А может быть, выдуманная интрига не могла конкурировать с реальной, в которой я волей случая оказалась задействована. Мысли мои постоянно возвращались к бедолаге фотографу с такой смешной фамилией – Канарейкин, влипшему, отчасти из-за меня, по самые уши. Хотя для этого было не так уж много оснований, я все же переживала.

Ведь если предположить, что его поймали и требуют фотографий, бедняга понятия не имеет, где их искать. А от этого, может, зависит его жизнь.

Фильм закончился. Я так и не поняла чем, так как почти не смотрела его. Иринка встала, собрала посуду с остатками пищи и отправилась на кухню мыть ее. Я осталась сидеть у телевизора, медленно дожевывая последний огурец. И вдруг, неожиданно для самой себя, перестала жевать и переключила все свое внимание от невеселых мыслей, бродящих у меня в голове, на экран телевизора.

На экране после очередного рекламного ролика появился солидный мужчина возраста лет пятидесяти в сером твидовом костюме и дорогом, модном галстуке с золотой заколкой. Остатки седых волос были тщательно уложены, взгляд темных глаз излучал спокойствие и уверенность в себе. Под стать ему был и голос: ровный, с легкой хрипотцой.

Мужчина сидел в рабочем кабинете за обширным столом, удобно расположившись в большом кожаном кресле. До меня словно из далека донеслись его слова.

– Уважаемые избиратели! – говорил он своим ровным баритоном. – Я не сомневаюсь, что вы сделаете достойный выбор из предложенных вам кандидатур. Некоторые из кандидатов в депутаты, повинуясь законам предвыборной борьбы, стараются приукрасить в речах, на митингах и встречах с избирателями свои заслуги и щедро раздают обещания. Ничем подобным я заниматься не буду – заявляю это со всей ответственностью! Я не собираюсь скрывать свои доходы и менять образ жизни, который эти доходы позволяют мне вести. Я не собираюсь также сулить вам золотые горы и райские кущи. Не собираюсь и морочить вам голову, уверять, что, став депутатом, буду участвовать в принятии каких-либо законов, которые якобы улучшат вашу жизнь где-нибудь и когда-нибудь. – Мужчина выдержал театральную паузу и продолжал: – Моя программа четкая и реалистичная: все ее пункты – это конкретные мероприятия, связанные с вложением денег, которые я имею. Если эти пункты будут выполнены – а они обязательно будут выполнены в случае моего избрания, – округ, в котором я баллотируюсь, получит реальную пользу, выраженную материально: новый водопровод взамен изношенного, отремонтированную автодорогу, новый детский садик с льготами для детей малоимущих родителей и прочее по пунктам программы, которые изложены в моих листовках. Выбор за вами, господа избиратели! Или поддаться уговорам кликуш и лгунов, или получить в свое пользование конкретные материальные ценности! Не ошибитесь, господа! Спасибо за внимание, до свидания.

Картинка с мужиком исчезла, на экране появилась заставка, и голос диктора за кадром сообщил, что перед зрителями видеоканала «Солнечный» выступил кандидат в депутаты областной Думы по третьему избирательному округу Борисевич Семен Михайлович, президент банка «Агрессия».

– С ума сойти! – проговорила я вслух. – Кто бы мог подумать! Вот уж неожиданность – узнать в этом солидном и «конкретном» мужике, кандидате в депутаты и президенте банка, того старого, толстого и волосатого поклонника банного секса. Круто!

– О чем ты? – спросила меня входящая в комнату Ирка.

В этот момент на экране появился золотой пляж, омываемый лазурным морем – ролик с рекламой отдыха на Кипре. Ирка подумала, что речь идет о нем, и сказала:

– Да, действительно, красиво, – и поставила передо мной чашку с чаем.

Я не ответила ей, сидела молча, переваривая увиденное.

– Неплохо бы к следующему лету скопить деньжат и поехать куда-нибудь. Ну хотя бы в Анталию или на Кипр…

Я встала, не дослушав до конца Иркин мечтательный монолог, и отправилась в свою комнату.

– Куда это ты? – спросила Ирка, удивленная напавшим на меня приступом молчания и моим внезапным уходом. – Сейчас фильм будет эротический…

Через несколько секунд я вернулась и бросила на кровать рядом с Иркой черный конверт с фотографиями.

– У меня есть кое-что поинтереснее, причем на ту же тему.

Ирка недоуменно уставилась на конверт, лежащий на ее кровати, потом на меня и спросила:

– Что это?

– Порнуха, – коротко ответила я.

– Да-а, – изумленно протянула Ирина и быстро стала вынимать содержимое из конверта.

Как только Ирка увидела первые снимки, глаза ее заблестели, и она стала активно перебирать фотографии, то и дело охая и ахая.

Однако, когда Ирка пошла проглядывать снимки по второму кругу, восторгов резко поуменьшилось.

– Слушай, – сказала она наконец, уже машинально тасуя колоду фотокарточек. – Это, конечно, порнография, но какая-то не такая. Тетки – еще куда ни шло, есть на что посмотреть, а мужики какие-то старые, рыхловатые, никакого кайфа. И вообще похоже на любительскую съемку, когда по пьяни друг друга трахают и фотографируют. Откуда они у тебя?

– Это не любительская съемка, – ответила я ей. – Снимал профессиональный фотограф, но скрытой камерой. Отсюда такие неудачные ракурсы. И это на самом деле не порнография – это компромат на тех мужиков, которые здесь запечатлены. Ты хоть знаешь, что такое компромат?

Я взяла у Ирки фотографию.

– Теперь самый главный вопрос – откуда они у меня? Хотя могла бы и сама догадаться, – я многозначительно посмотрела на Ирку, та ответила мне непонимающим взглядом. – Эти фотографии, – продолжала я, – нес с собой фотограф, тот самый Канарейкин, убегая от своих преследователей. Когда он налетел на меня, конверт с фотографиями случайно выпал у него из кармана куртки. Он этого не заметил и побежал дальше. После чего его скорее всего поймали. Теперь ты понимаешь наконец, почем я так переживаю? Если его поймали и требуют с него фотографии – а как требуют бандиты, ты себе представить можешь, – так ведь он даже не знает, где эти фотографии. Он не может отдать их мучителям, а что он их потерял, все равно никто не поверит.

– А кто эти люди, изображенные на снимке, и зачем твой Канарейкин их фотографировал? – поинтересовалась Ирка.

– Зачем он их фотографировал – я точно не знаю. Могу только предполагать. Но все снимки были сделаны скорее всего ради одного человека – вот этого волосатого пузана, – я показала Ирке один из снимков. – Он банкир. Его зовут – Борисевич Семен Михайлович. Возглавляет банк «Агрессия».

– А это ты откуда знаешь?

– Оттуда, – я указала на телевизионный экран. – Этот толстый сексуальный гигант – кандидат в депутаты по третьему избирательному округу. Он только что выступал по телевизору со своей предвыборной программой.

– Банкир – это серьезно, – задумчиво произнесла Ирка, – и зачем этому Канарейкину понадобилось связываться с ним? Он что, дурак, что ли?

Мне стало жалко несчастного фотографа, попавшего в беду.

– Как ты можешь так говорить? – вступилась я за него. – Может, он проводил журналистское расследование, хотел показать истинное лицо этого будущего народного избранника, который на поверку оказался распутником и бабником!

– Ну и что? – спокойно пожала плечами Ирка. – Что же его теперь из-за этого избрать нельзя? Лично я его за это только уважаю. Нормальный мужик, любит выпить и погулять. А от депутатов все равно никакого толку.

– Ну знаешь, я тебя не понимаю, – произнесла я, но тут же осеклась, сообразив, что в чем в чем, а в этом Ирку мне не переубедить. – Хорошо, черт с ним, пусть избирается куда хочет, – зашла я с другой стороны, – но речь-то идет о конкретном человеке, который попал из-за меня в беду. (Тьфу ты, теперь и ко мне привязалось это дурацкое слово «конкретный»!) И это меня очень тревожит.

– И что же ты предлагаешь? – спросила Ирка. – Как спасти этого Канарейкина?

– Надо его обменять, – решительно заявила я.

– На кого – на тебя, что ли? – усмехнулась Ирка.

– На фотографии, дура, – отрезала я.

– Каким образом? – спросила она.

– Очень просто. Мы позвоним Борисевичу, назначим встречу, поставим условие, чтобы явился с Канарейкиным. Мы отдадим ему фотографии – он нам фотографа.

– На черта он сдался, – буркнула Ирка, – тоже мне подарок.

Она задумалась на несколько секунд, потом спросила:

– Как же мы все это будем делать?

– Честно говоря, не знаю, – сказала я. – Надо вспомнить, как в кино обменивают разведчиков друг на друга… Что-нибудь придумаем. Но это надо сделать как можно скорей. Завтра же позвонить Борисевичу и назначить встречу. Ведь они в любой момент могут его прикончить!

– Знаешь что, – сказала Ирка, – я в этих делах ничего не понимаю.

– Ладно, я сама все придумаю, – категорично заявила я, укладывая фотографии в конверт, – но одной мне, пожалуй, не справиться. Ты мне поможешь?

– Если это не очень опасно, – неуверенно протянула Ирка.

– Договорились, – сказала я и отправилась в свою комнату.

Уединившись в ней, я приступила к разработке плана дальнейших действий, хотя опыта в делах вызволения заложников у меня не было никакого. Но, как это часто бывает в жизни, подспорьем мне стала детективная литература.

Хитом сезона в этом году была писательница Марина Серова, чьими многочисленными повестями я зачитывалась. Героиня этой писательницы – молодая девушка Таня Иванова, частный детектив, с честью выходившая из самых опасных ситуаций, в которые по роду своей деятельности попадала. Я попыталась поставить себя на место Тани Ивановой: как бы она решила данную проблему?

У меня получилось следующее. Встреча обязательно должна была состояться в ресторане: во-первых, потому что героиня Марины Серовой вообще частенько любила посидеть в этих заведениях, а во-вторых, ресторан был самым подходящим местом для такой операции: это людное место, но не настолько, чтобы там можно было потеряться, все посетители на виду, наверняка имеются запасные выходы на случай экстренного отхода. Выйти же на Борисевича я решила через штаб его избирательной кампании. Далее я приступила к разработке самой важной части плана – процедуры обмена Канарейкина на пачку фотографий, сделанных им же. В результате долгих размышлений я представляла себе ее следующим образом. В назначенное время я буду сидеть в ресторане, попивая кофе, и наблюдать за всеми входящими. Как только появится Борисевич со своим пленником, я, не означая себя, через официанта передаю ему записку, в которой сообщаю, что я в зале и что пленника можно отпускать. После того как фотограф уходит, я, также через официанта, отсылаю конверт с фотографиями. Идея казалась простой и изящной, и я не сомневалась, что все произойдет, как задумано – как это, собственно, и бывает в детективах. Знала бы я тогда, что это на бумаге все легко и просто, а в жизни…

Чтобы не смущать свою подругу ночными разговорами, я сообщила ей о своем плане лишь утром, за завтраком. Ирке план тоже понравился.

– А в каком ресторане назначим встречу? – спросила она, кладя в рот кусок яичницы.

– Но это тебе решать, ты же у нас три года в Тарасове живешь. Судя по твоим словам, ты все крупные кабаки города изучила, как свои пять пальцев.

Ирка замешкалась и слегка смутилась.

– Я не то имела в виду. Мы в основном по пивбарам ходили, а в ресторане я была только в одном, в «Олимпе», на пересечении Кирова и Большой Литовской.

– Ну и как там – приличное место? – поинтересовалась я.

– Да так себе – нормально, – неопределенно сказала Ирка.

– Большой ли зал, – продолжала я расспросы, – как расположен вход, есть ли бар?

– Ну ты спросила, – возмутилась Ирка, – откуда ж я помню? Если честно, я в этом ресторане почти и не была.

– Как это? – удивилась я.

– Мы туда ради туалета зашли с пацанами. Поздно уже было, все закрыто, а вот ресторан работал. И пока там пацаны у стойки бара тусовались, цены спрашивали, то да се, я быстренько посетила туалет. А потом мы ушли оттуда – денег у нас все равно не было.

– Не густо, – сказала я, – в плане информации. Но хоть что-то знаем, что там есть бар и где находится туалет.

– Да, туалет-то я хорошо помню – он очень чистый был. Прямо по коридору, мимо входа в зал, а потом налево.

– Ну и хорошо, – сказала я, вставая, – встречу назначаем на сегодня. Я пошла звонить Борисевичу.

Ирка как-то вся внутренне напряглась и спросила неуверенно:

– Может, подождать немножко?

– Чего ждать, – спросила я, – пока они Канарейкина прикончат?.. Нет, как говорил вождь, промедление смерти подобно, – решительно подвела я итог разговора и, встав из-за стола, пошла одеваться.

Телефон штаба Борисевича мне долго искать не пришлось: на остановке автобуса висела свеженаклеенная листовка с его портретом и программой. В самом конце текста был указан контактный телефон, по которому можно было связаться с его избирательным штабом. Я добрела до ближайшего телефона-автомата и набрала указанный в листовке номер телефона.

Трубку немедленно взяли, и какая-то женщина мелодичной скороговоркой протараторила, в чей избирательный штаб я попала. Я сообщила ей, что хочу поговорить с Борисевичем.

– По какому вопросу? – спросила меня секретарша.

– По личному, – ответила я.

Похоже, личными вопросами господина Борисевича в этой конторе занимались особи мужского пола и старшие по званию, поскольку секретарша холодным тоном проговорила «минуточку», после чего трубку взял какой-то мужчина, представившийся доверенным лицом кандидата в депутаты.

– Что вы хотите передать господину Борисевичу? – спросил он.

Я подумала и не нашла ничего лучше, как ляпнуть:

– Информацию о бане и бабах.

– Не понял, – холодно сообщило мне доверенное лицо, – вы, наверное, не туда попали. Здесь избирательный штаб, а не психдиспансер.

– Это я прекрасно понимаю, – ответила я, – но вы все же передайте мои слова господину Борисевичу, он, в отличие от вас, проявит больше понятливости.

– Минуточку, – стандартно заявило доверенное лицо, и включился музыкальный проигрыш.

Мне уже стало надоедать пиликанье Моцарта в телефонной обработке, когда музыка наконец прервалась и в трубке послышался хорошо поставленный, чуть-чуть с хрипотцой, голос:

– Борисевич слушает.

Я сразу узнала в нем голос человека, выступавшего по телевизору, и почему-то растерялась. Несколько секунд я молчала, пока снова не услышала голос Борисевича:

– Алло! Я вас слушаю.

– Алло… Я… Я звоню по поводу фотографий, тех, что были сделаны в бане с вашим участием. Они сейчас у меня.

– Кто вы и что вы хотите? – спросил Борисевич.

– Я хочу, – сказала я, проигнорировав первый вопрос, – чтобы вы отпустили захваченного вами Канарейкина. Взамен вы получите фотографии.

– Где и когда я смогу их получить? – произнес он после паузы.

– Сегодня вечером, – сказала я, – о месте я сообщу вам чуть позже. На встречу вы прибудете вместе с Канарейкиным. Как только я буду уверена, что он свободен и его уходу ничто не препятствует, я передам вам фотографии.

– Хорошо, – глухим голосом ответил мне Борисевич, – когда вы позвоните?

– Около шести вечера, – сказала я и повесила трубку.