Текст книги "Хит сезона (сборник)"

– Хозяин? – переспросила я. – Ну да, – сказал Рома. – Толстый такой мужик с золотой цепью, как садовник говорит. Он клялся и божился, что не знает убитую женщину и не понимает, как она попала к нему в дом.

– В библиотеке что нашли? – спросила я.

Ромка кивнул головой.

– На второй этаж, говорит, их пригласили и продемонстрировали какую-то дыру в полу, через которую видно все, что в спальне делается. А хозяин страшно удивился и сказал, что понятия не имеет, откуда взялась эта дыра и кто ее сделал. Он, мол, квартиру купил недавно, перед ним в ней еще кто-то жил, наверное, это от прошлых хозяев осталось…

– Вот как… – только и сказала я. – Убитую милиция опознала?

– Конечно, – кивнул Ромка, – она, если верить садовнику, тоже артистка.

Я заметила, что Виктор в кресле шевельнулся.

– Что, Витя? – спросила я.

– Ельницкая Анастасия, – сказал Виктор. – Солистка театра оперы и балета. В губернских новостях сообщили. Утром. Задушена.

– Так у него жена была балериной? – спросила я, вспомнив хрупкую фигуру женщины, лежащей на кровати, и совершенно забыв о том, что у жены Салько было другое имя – Евгения.

Виктор покачал головой.

– Что, неужели певицей? – спросила я с сомнением.

– Нет, – сказал Виктор. – Не его жена. Муж – Ельницкий Михаил Анатольевич. Директор завода. Станкостроительного.

Я упала головой на подушку и закрыла глаза.

– При чем тогда тут Салько?!!

Виктор хмыкнул. Он тоже ничего не понимал. Я поднялась опять и посмотрела на Рому. Он выглядел немного испуганным и глупым.

– Ладно, – сказала я устало. – Оставим на потом. Как, впрочем, и все остальное. У нас все на потом остается. Я не могу найти ответа ни на один вопрос!.. Извини, Рома… Рассказывай, если, конечно, у тебя есть еще что сказать.

– В дом с кариатидами меня вообще не пустили, – сообщил Рома. – Там два мента в подъезде стоят. Я только остановился, чтобы старух получше рассмотреть… Я имею в виду – каменных… А они меня от подъезда шуганули… Я имею в виду – менты, а не старухи… Я сразу понял, что туда ходить не нужно…

– Ясно, – сказала я. – У Маринки меня ждут. Значит, дома – тоже. Вопрос – почему? Если Салько тут ни при чем и это не его жена, зачем он на меня настучал и рассказал о том, что я была в квартире в момент убийства? И откуда вообще там взялась эта Ельницкая?

– Любовница, – подал голос Виктор. – Арнольда.

Это была еще одна сногсшибательная новость. Но, к сожалению, она ничего не объясняла, а лишь еще сильнее все запутала.

– Ну и что? – спросила я. – Почему ее убили? И кто ее убил? Сам Салько, что ли? А зачем? Он же говорил, что там его жена будет, а оказалась – любовница?..

Виктор пожал плечами. Я вздохнула. Это, похоже, единственная пока реакция на происходящее, которая ему доступна. Впрочем, и для меня тоже.

– Так, – сказала я и посмотрела на Ромку. – Купил, что я просила?

Ромка покачал головой и показал на Виктора.

– У него есть все, что нужно, – сказал он.

– Ну так давай, что сидеть-то! – разозлилась я, хотя и понимала, что злиться не на кого. Разве что на саму себя – за то, что ввязалась в эту историю. – У меня есть несколько очень интересных кадров. Нужно их срочно проявить. Может быть, хоть что-то они нам помогут понять.

Мы с Виктором отправились в ванную, проявлять пленку. Ромка смотрел на меня умоляюще, но я его с собой не взяла – что ему там делать, ничего интересного в этом процессе нет, это же не печать.

– Слушай-ка, – сообразила я. – У тебя есть проектор какой-нибудь?

– Есть, – обрадовался Ромка, что он опять может сделать для меня что-нибудь полезное.

– Приготовь, – приказала я. – Сейчас пленку проявим, смотреть будем.

Минут через двадцать пленка была проявлена и даже высушена феном Ромкиной мамы. Я вырезала из нее кадры, которые сделала вчера в той непонятно чьей квартире, и вставила один из них в проектор. На белой крашеной стене появилось увеличенное негативное изображение одного из кадров первой серии моих вчерашних снимков.

Сначала вообще трудно было что-то разобрать в мешанине теней и слабых отблесков, падающих откуда-то сбоку. Виктор сопел разочарованно, а Ромка даже широко открыл рот от удивления – перед ним была снятая мною картина убийства. Такое он раньше только в кино видел.

– Там окно! – заявил он вдруг, показывая рукой в правую сторону кадра.

– Точно! – тоже сообразила я. – Значит, это – в центре кадра – кровать. Вон, видите, чуть сбоку и вверх, ноги женщины можно различить. А рук видно быть не должно, ими она, похоже, упирается в грудь тому, кто сидит на ней сверху.

– Его очень плохо видно, – с сожалением сказал Ромка. – Он вперед, кажется, наклонился, и в кадр попали только плечи и затылок…

Виктор продолжал разочарованно сопеть. Я и сама была расстроена тем, что ничего существенного нам этот кадр не дал. Даже то, что мужчина на кадре душит женщину, читалось не очень отчетливо. Квартиру можно, наверное, было узнать. Например, по форме кровати и расположению ее относительно окна. Но ни лица мужчины, ни особенностей его фигуры видно не было. Да и женщину тоже было не узнать, поскольку ее закрывала спина мужчины, видны фактически только ноги и то – весьма смутно. Короче, этот кадр никак не мог служить доказательством чего бы то ни было. Ни моей невиновности, ни моей вины. Меня могли обвинить в том, что я заранее приготовила этот снимок, чтобы отвести от себя подозрения – ведь, кто на нем, установить практически невозможно.

Я поставила кадр из второй серии и чуть не вскрикнула от радости.

Лицо мужчины было задрано кверху – он в этот момент смотрел на потолок после моего крика. И то ли свет из окна падал чуть ярче, то ли этот кусок пленки оказался чуть чувствительнее, но я ясно различила характерные черты очень знакомой мне маски Мефистофеля – обведенные кругами выразительные глаза, острые торчащие вверх уши, маленькие, как у козленка, рожки надо лбом. Можно было даже разглядеть щетину на левой половине лица, там, где не наложен грим.

– Красивая, наверное… – прошептал Рома, и я тут только обратила внимание, что хорошо видно и лицо женщины.

Оно, как ни странно, не казалось – несмотря на то что смотрели мы негативное изображение – таким страшным, как тогда, когда я подошла к ней проверить, жива ли она. Лицо, конечно, было искажено предсмертными судорогами и удушьем, но сохраняло какую-то особенную красоту, которая просвечивала и через страдания.

«Молодец, Ромка! – подумала я. – Не каждый сумел бы по этому негативу понять, что она была красивой женщиной».

Что-то в лице мужчины было необычным. Конечно, лицо убийцы обычным вообще не назовешь. Мы однажды чуть не поссорились с Маринкой из-за теории Ломброзо, когда я неосторожно заявила, что в убийцах есть какая-то ненормальность – в их психике, я имею в виду. Маринка тогда, присоединив меня к знаменитому, но заблуждавшемуся итальянцу, разнесла нас обоих в пух и прах. Но я и сейчас продолжаю считать, что в лицах убийц есть что-то, по чему их можно узнать еще до совершения убийства. Впрочем, когда я начинаю об этом думать, то прихожу к выводу, что половину людей, которые тысячами встречаются мне за день на улицах Тарасова, запросто можно причислить к потенциальным убийцам, настолько их лица обезображены сегодняшней жизнью в России.

Но в чертах лица этого Мефистофеля было что-то другое – не нарочито злодейское выражение (какое же еще может быть у маски Мефистофеля!), а что-то, чего я никак не могла уловить…

Помог Виктор.

– Цвет? – спросил он.

– Что? – не поняла я.

– Пленка – цветная? – пояснил он свой вопрос.

– Точно! – воскликнула я. – Цвет! Молодец, Витька! Конечно, пленка цветная! Разве ты сам не видишь? Впрочем, снимок темный, и трудно понять, что изображение цветное. Но ты прав! Именно – цвет! Вот я и смотрю – что же меня смущает в этом Мефистофеле?

– А ну-ка скажи, какой цвет волос у Арнольда Салько, который играл вчера Мефистофеля? – спросила я Ромку. – Ты же видел его вчера на сцене!

– Темный… – неуверенно произнес Рома. – Кажется, черный.

– Эх ты! «Кажется»! – передразнила я мальчишку, который опять-таки покраснел. – Ну а ты что скажешь?

Я посмотрела на Виктора.

– Какие волосы у Митрофанова-Салько, который приходил к нам в редакцию?

– Куда? – тут же переспросил Ромка, но я только отмахнулась от него рукой.

– Брюнет! – сказал Виктор твердо, еще бы не твердо – бывший афганский разведчик!

– Конечно, брюнет! – воскликнула я. – А на снимке что?

Мы все втроем уставились на изображение на стене. На негативе голова мужчины была темной!

– Я не понял, – сказал Рома. – Ну и что?

– Не-га-тив! – по слогам сказала я ему. – У брюнета волосы были бы здесь светлыми!

– Так, значит, тогда это не Салько! – сделал вывод Рома.

– Гениально! – оценила я. – Но вопрос в том – кто же это тогда?

Я толкнула Виктора в бок.

– Спорим, не угадаешь, – сказала я, – какого цвета у него волосы.

– Блондин, – сказал Виктор. – Светло-желтый. Как пшеница.

– Рыжий! – воскликнула я и подставила ему руку. – Спорим? Шампанское на всех!

Виктор молча шлепнул меня по руке – поспорили! Я была уверена, что шампанское купит Виктор.

– Осталось только отпечатать, и узнаем, кто из нас прав, – сказала я. – Давай, Витя, распечатай этот негативчик. И еще одна к тебе просьба…

Виктор посмотрел на меня вопросительно.

– Раз уж это не жена Салько, узнай, что там с его женой. Тебя учить не надо, как я поняла, профессию свою не забыл, надеюсь? А, взвод разведки?

Виктор промолчал, но мне показалось, он недоволен, что я в присутствии посторонних говорю о том, что он доверил только мне одной.

– И еще, попроси Кряжимского зайти в морг, пусть посмотрит на убиенного дядю Васю, на лицо пусть взглянет, прикинет, много ли он пил? Не могло ли убийство в театре быть обычной пьяной дракой? И еще мне сказали, что он дружил с Арнольдом Салько, может быть, ему удастся поговорить с кем-то, кто хорошо знал этого дядю Васю.

Виктор кивнул головой – понял, мол, сделаю.

– И выясни, пожалуйста, что там с Маринкой? – попросила я, видя, что он собирается идти. – Связь будешь держать с ним… – Я показала пальцем на Ромку. – Он будет сидеть на телефоне.

Виктор вопросительно посмотрел на меня.

– Да, да, знаю, что меня объявили в розыск! – воскликнула я. – Но не могу же я сидеть здесь сутками! Я с ума так сойду!.. Да не волнуйся ты, не полезу я на рожон…

Выпроводив Виктора, я повернулась к Ромке и сказала:

– Ну, давай показывай, где тут у твоей мамы хранится косметика…

Мне тоже пора было загримироваться. Но, уж конечно, не под Мефистофеля, к внешности которого у меня теперь было стойкое отвращение.

Глава 4

Я сидела перед зеркалом и занималась тем, что уродовала свое лицо косметикой до полной неузнаваемости. Ромка стоял рядом и смотрел на меня с ужасом. Для него, наверное, было открытием, что женщины могут менять внешность. Прямо на глазах у мужчин.

– Рот закрой, котенок! – сказала я ему. – Лучше сделай еще одно одолжение. Возьми у меня в сумке сто долларов и сбегай купи мне, пожалуйста, джинсы. На твой вкус, я тебе доверяю.

Ромка обрадовался и тут же исчез, а я продолжила свои гримерные эксперименты, чувствуя себя варваром, малярной кистью уродующим полотно мастера.

Когда я открыла дверь на его звонок, он просто остолбенел от смущения. Он меня явно не узнавал, и это меня очень радовало. Осталось только спрятать мои длинные ноги в джинсы – и на оперативный простор!

– Так, Ромик! – заявила я ему. – Теперь ты остаешься здесь дежурить. Хватит мне дома сидеть. Я даже позвонить отсюда не могу, чтобы не засветиться.

– Почему? – спросил он.

– Потому, что люди, которым я собираюсь звонить, – объяснила я, – обязательно начнут вычислять номер телефона, с которого я звоню. А делают они это в течение двух-трех минут. Так что стоит позвонить – и в скором времени жди гостей! А я к их приему еще не готова. Все, привет! А теперь – пожелай-ка мне удачи!

– Удачи… – пробормотал он, смутившись.

– Эх ты! – воскликнула я. – Женщину на прощание целовать нужно!

И я чмокнула его в щеку, чем смутила окончательно. Он даже, кажется, рад был, что я ушла.

Не могу сказать, чтобы у меня была четкая цель.

Я в самом деле собиралась позвонить одному из генералов: либо Свиридову, в городское управление милиции, либо Синицкому, в областное управление ФСБ. И к тому, и к другому мне уже приходилось обращаться, профессия журналиста открывает немалые возможности для общения с людьми, занимающими большие должности. А кроме того, мне уже доводилось попадать в весьма сложные, с правовой точки зрения, ситуации. Сложные – для меня. Я всегда ввязывалась в эти истории исключительно по собственной инициативе и тем сильно раздражала обоих генералов – и начальника горуправления МВД Свиридова, и начальника тарасовского управления Федеральной службы безопасности Синицкого.

Я долго выбирала, кому из них позвонить, но так никому и не позвонила. Смутное решение зрело у меня в голове. Сформулировать его я еще не могла, но по крайней мере я уже точно знала, что перед разговором с ними мне необходимо понять, что произошло в театре. Нужно дождаться Кряжимского.

А раз так, то пора возвращаться к Роме. Вот удача, так удача, знакомство с этим мальчишкой! Мне он очень нравится. Именно такого сына я и хотела бы, если бы имела возможность выбирать…

Нет, хватит об этом!

Когда я пришла домой к Роме, меня там уже ждал Виктор.

Я сразу же заставила его отчитываться. Но Виктора нашего разговорить – это легче до Венеры долететь!

Он молча протянул мне лист бумаги, исписанный знакомыми каракулями Сергея Ивановича Кряжимского.

– Ну и что это? – спросила я, беря у него листок.

– Досье, – пожал он плечами.

Я знала, что у Сергея Ивановича в голове есть досье почти на всех известных в Тарасове людей, особенно политиков, чиновников и бизнесменов. Ну, возможно, еще на верхушку криминалитета. Но неужели он знает о каждом жителе Тарасова столько, что может исписать машинописный лист с обеих сторон своим размашистым почерком?

– Эх, Витя! – вздохнула я. – Теперь часа два будем эту криптограмму расшифровывать! Ты же знаешь, какой у него почерк.

– Оля, дайте я попробую? – вылез со своей помощью Ромка.

– Я же говорила тебе, чтобы обращался ко мне на «ты»! – разозлилась я на него ни с того ни с сего.

Впрочем, я тут же поняла с чего. Не на него я разозлилась, а на Сергея Ивановича, который пишет, совершенно не заботясь о том, как кто-то другой будет читать его «шифровки». Он свой почерк понимает, и этого, считает он, вполне достаточно. И на Витьку тоже разозлилась, потому что его просили принести информацию, а он что принес?

А Ромка просто под руку попался. Мне стало неудобно перед ним за свою резкость, и я протянула ему лист бумаги.

– На, попробуй! – сказала я. – Но больше на «вы» ко мне не обращайся, мне это неприятно.

Ромка посмотрел на меня и уткнулся в листок. Я решила подождать немного, а потом приняться за дело самой. Неудобно же сразу отбирать у него эту бумажку, обидится ведь… Ох, вечно я придумаю какую-нибудь заботу на свою голову!

– Митрофанова Евгения Сергеевна, – начал вдруг читать Ромка довольно уверенно. – Муж – Митрофанов Алексей Васильевич, сценический псевдоним – Арнольд Салько, заслуженный артист России, ведущий артист тарасовского академического театра драмы…

Ромка держал лист бумаги на вытянутой руке и читал довольно быстро.

Я с удивлением заглянула в листок издалека и увидела, что почерк Сергея Ивановича читается легко, если бумагу не подносить к глазам на обычное расстояние, а держать чуть дальше.

– Детей нет, – прочитал Рома. – Директор коммерческой фирмы «Голд», торговля золотыми изделиями, бриллиантами, ювелирными украшениями. Неофициальные интересы фирмы «Голд» составляют проституция, нефтяная и химическая промышленность.

– Что это значит – «химическая промышленность»? – не утерпела я. – Он что, не мог пояснее, что ли, написать?

– Фирме «Голд» принадлежит второй по величине пакет акций акционерного общества «Тарасовхимия».

Я даже присвистнула от удивления. Ничего себе! Второй раз на моем пути встречается эта тарасовская «химия» и опять она имеет какое-то отношение к убийству.

– Есть основания предполагать, – продолжал читать Рома составленное Кряжимским досье, – что Митрофанова в «Голд» – лицо подставное, а настоящим хозяином фирмы является арестованный сейчас Василий Ермолаев, в недавнем прошлом один из крупнейших в Тарасове финансовых воротил. Позвольте вам напомнить, милейшая Ольга Юрьевна, что арестован он был с вашей подачи…

– Что? – воскликнула я. – Что ты читаешь!

– Тут так написано! – пожал плечами Ромка. – Позвольте вам напом…

– Не надо повторять! – рявкнула я на него. – Читай дальше.

– Вас должен, без сомнения, заинтересовать следующий факт: Евгения Сергеевна Митрофанова – любовница Василия Ермолаева. Именно в связи с этим фигура она в Тарасове довольно известная и в определенных кругах – влиятельная. На службе у нее состоят пятеро охранников, состав которых время от времени меняется вследствие естественной убыли. По сведениям, старший из охранников, который работает у нее уже третий год, также является ее постоянным любовником. Его кличка – Рыжий.

– Все? – спросила я Ромку с нетерпением.

– Все, – пожал он плечами и протянул мне прочитанный листок.

– Давай фотографию! – сказала я Витьке. – О которой мы с тобой поспорили.

Вместо ответа Витька вытащил из своего необъятного кофра одну за другой три бутылки шампанского.

– Так он – рыжий! – воскликнула я.

Витька протянул мне фотографию. На ней отчетливо был виден рыжий цвет волос устремившего глаза к потолку Мефистофеля. Если бы не эта рыжина, его не отличить было бы от самого Салько в этой роли!

– Кое-что начинает проясняться! – воскликнула я. – Любовницу Салько убил этот самый Рыжий, но он был, без всякого сомнения, только исполнителем. Послала его, конечно же, супруга Салько, госпожа Евгения Митрофанова. Что это было? Месть с ее стороны? При сложившихся между супругами Митрофановыми отношениях мне что-то не верится, что это могла быть месть удачливой сопернице.

– А что, если она хотела избавиться не от любовницы мужа, а от самого Салько, от своего мужа то есть? – спросил вдруг Рома. – Ну и подставила его под убийство его же любовницы. И ей отомстила, и от мужа избавилась.

Я посмотрела на него с искренним уважением, хотя к нему и была примешана самая маленькая капелька иронии, не без того.

– Ты делаешь успехи, Ромик! – похвалила я его. – Версия интересная, ничего не скажешь, но как она объясняет мое присутствие в этой квартире? Да и вообще – чья это квартира?

– Ты в ней была, ты и объясняй! – огрызнулся вдруг Рома, чрезвычайно меня этим обрадовав: не вечно же он будет смотреть на меня, открыв рот!

Я дала ему щелчок в лоб и сказала:

– Будешь хамить, я тебя отправлю на кухню варить кофе!

Ромка надул губы и в самом деле отправился на кухню. По своей, правда, инициативе.

Дождавшись, когда он выйдет, Виктор тронул меня за руку и сказал:

– С Мариной говорил. Быстро. За ней следят. Я «хвост» сбросил по дороге. Чисто.

Маринка – это была любимая тема Виктора, и он становился необычайно разговорчивым. Вот как сейчас.

– Ну что там у нее? – спросила я.

– Марина передала, – продолжал Виктор. – Надо звонить.

– Кому? – спросила я, заранее запасшись терпением: когда говоришь с нашим молчуном Виктором, это совершенно необходимо.

– Свиридову, – сказал Виктор. – Он просил.

– Свиридов просил меня позвонить? – недоверчиво переспросила я. – Ты не ошибся?

Виктор глянул на меня искоса, и я еще не раз напомнила себе, что он в Афгане служил во взводе разведки.

– Извини, – сказала я. – Просто подозрительная что-то просьба. Не верю я в его расположенность ко мне… Маринку он мог обмануть, она у нас доверчивая и наивная.

Виктор нахмурился.

– Несмотря на это, я ее все равно люблю, – поспешила добавить я. – А может быть, даже благодаря этому.

Наш мимолетный инцидент с Виктором был таким образом исчерпан.

– Ладно, – сказала я. – Я поняла. Я и сама ему звонить хотела. У меня тоже к нему разговор есть.

Виктор кивнул одобряюще. Я вообще заметила, что в последнее время наша тихоня и скромница Марина приобрела очень большое влияние на него.

– Чувствую, что без Эдика и его команды мы опять не обойдемся, – сказала я. – Передай ему мою просьбу – пусть попасут эту Митрофанову. Только предупреди, чтобы никаких пока силовых методов, никаких признаний под дулом пистолета. Я прежде хочу разобраться в ситуации сама. Мне кажется, это будет вернее и безопаснее. И пусть Эдик даже не пытается давить на Митрофанову. С женщинами этот вариант не проходит. Так и скажи. Сдохнет она, а ни в чем не признается. Я ее, конечно, не знаю, но тип характера, по-моему, уловила.

Выслушав меня, Виктор кивнул головой.

Он уже собрался уходить, как вдруг раздался звонок в дверь, и удивленный Ромка пошел открывать.

На пороге стоял Сергей Иванович Кряжимский, губы его были недовольно поджаты.

Он хотел сразу мне что-то заявить, но я его опередила.

– Прежде всего – как вы сюда попали? – спросила я.

– Так ведь мне Виктор дал этот адрес, – сказал Кряжимский. – Но ты, Оля, меня не сбивай. Я не понимаю, я журналист или патологоанатом? Что за странные задания ты мне даешь!

– Вы были в морге? – поняла я. – Рассказывайте!

– Рассказывать кратко не имеет смысла, – сказал Сергей Иванович, который любил поговорить. – А если подробно, это займет некоторое время.

– Нет уж! – сказала я. – На этот раз давайте подробно.

– Ну что ж! – сказал Кряжимский, очень довольный. – Начнем, пожалуй. А начну я с того, что, пока шел к моргу, долго размышлял о том, какие странные иной раз завязываются дружеские отношения! Вот, например, случай, о котором ты мне сказала: заслуженный артист и какой-то заурядный пожарник.

Не совсем обычная дружба, не правда ли? Хотя, конечно, всякое в жизни случается. Сходятся иногда люди совершенно разные и по своему социальному положению, и по уровню развития. Как бы дополняют друг друга такой вот дружбой.

Справедливо полагая, что труп убитого дяди Васи отправят в городской морг, я отправился в университетский учебный городок, на территории которого находится и мединститут, в незапамятные времена бывший просто медицинским факультетом университета, но давно уже получивший независимость и отколовшийся от университета. Морг располагается там же, в корпусе мединститута, с обратной стороны здания от главного входа.

Никаких препятствий для проникновения в «зал ожидания», где покойники ждали своей очереди на вскрытие, не существовало.

Дверь в эту огромную комнату, где всегда очень холодно, так как покойники лежат прямо на столах, а не в холодильных камерах, не запиралась. Хотя бы потому, что желающих ее открыть было чрезвычайно мало – только родственники умерших – посеревшие от переживаний тоскливые люди, ожидающие прозектора или заведующего моргом, чтобы получить справки о смерти. Мне приходилось не раз бывать в морге по журналистским делам, собирая информацию для рубрики «Хроника дня», когда я работал в областной газете, и я хорошо помнил расположение служебных помещений и ориентировался в облезлых коридорах морга вполне уверенно.

Как гласило объявление на двери, справки сегодня не выдавались, и народу у дверей каморки, которая служила заведующему кабинетом, не было. Лишь в сторонке сидела пожилая женщина и смотрела в одну точку на мраморных плитах пола. Наверное, сильно переживала, потеряв кого-то из близких. Момент для проникновения в зал был чрезвычайно благоприятный. Я понаблюдал за женщиной, убедился, что она вообще ни разу не посмотрела в мою сторону, и тихо прошел в «зал ожидания».

Здесь, как всегда, было прохладно. Покойники лежали на каменных столах, облицованных кафелем или на высоких, вровень со столами, носилках на колесах.

«Это скорее уж «возилки», а не «носилки», – попробовал я пошутить, но мне было совсем не смешно. Я заметил, что на полу тоже лежат покойники, и сразу же прикинул, что в «зале ожидания» сейчас находится десятка два трупов. Все они были с головами накрыты или грязными простынями, или серым брезентом. Только ноги торчали, чаще всего – наружу.

Я вдруг сообразил, что прозектор должен как-то отличать их, чтобы не перепутать, кто у него где.

Внимательно осмотрев торчащие из-под простыни ноги ближайшего ко мне покойника, я убедился, что к левой его ноге привязан леской кусок замызганного картона, на котором можно разобрать фамилию и инициалы.

И тут же опять расстроился. Ни фамилии, ни отчества этого самого дяди Васи я не знал, и узнать мне пока было не у кого.

Как ни было это неприятно, мне пришлось начать общий осмотр, то есть снимать простыни со всех подряд покойников и гадать, не это ли дядя Вася из театра. Я знал, что узнаю его по красному пиджаку. Виктор сообщил мне твои слова о том, как он был одет в момент убийства.

Не буду описывать ощущения, испытанные мною во время этого осмотра, в них нет совершенно ничего интересного, уверяю вас. Если же кто-то мне не верит и подозревает, что можно в морге испытать целую гамму острых ощущений, советую проверить, так ли это на самом деле.

Я уже внимательно осмотрел восемь трупов, когда вдруг, приоткрыв до половины очередного покойника, увидел красный пиджак. Это был совершенно неизвестный мне, чужой человек, но какое-то странное чувство овладело мной. Что-то в нем было очень знакомое…

Цвет лица его, пожалуй, был несколько странноват. Но это, так сказать, естественно для покойников, лежащих в морге… Вернее, для них это свойственно – менять цвет не только лица, но и вообще – кожи. Может быть, именно это как-то меня и смущает, подумал я?

Задумавшись, я смотрел на покойника, пытаясь отгадать загадку возникшего во мне странного чувства.

Вдруг чья-то рука легла мне на плечо.

Я чуть не подскочил, честное слово! Передо мной стояла та самая женщина, что сидела в коридоре. Она успокаивающе протянула ко мне руку и сказала:

«Не бойтесь! Вася был очень добрым человеком. Он и теперь никого не станет обижать…»

«Вы его знали?» – спросил я, сам не веря своей удаче. Вот он, человек, которого мне нужно было найти!

Женщина молча покивала головой, не отрывая глаз от лица покойника.

«Вы его жена?» – догадался я.

Она грустно улыбнулась.

«Так мы и не расписались, – вздохнула она, – а пятнадцать лет с ним прожили…»

«Кто же мог его… убить? – спросил я. – У вас есть какие-то предположения?»

Но она покачала головой.

«Никто не мог… – сказала она. – Вася добрый был. Мечтал всю жизнь артистом стать. А стал пожарником… Зато в театре. – Она вздохнула. – Он говорил мне: видишь, Ань… – меня Анной зовут, Анной Ивановной… – видишь, говорит, Ань, я все равно каждый день на сцене, хоть и за кулисами. А вот заболеет кто-нибудь из актеров, меня помочь попросят, глядишь, и на публику выйду… Всю жизнь этого ждал. И только вот удалось ему в настоящем спектакле сыграть, тут же и убили его. Видно, Бог покарал, что против его запрета пошел. Я думаю, это ему Бог не разрешил артистом стать…»

«Так он все же вышел на сцену, да? – удивился я. – Как же это случилось?»

«Да уж и не знаю я, как это случилось, – вздохнула опять Анна Ивановна. – И не знаю, как сказать – вышел или не вышел. Только лучше бы не выходил он. Остался бы жив!.. Звонит мне вчера из театра, уж спектакль начался, по моим часам если. Срочно беги, говорит, в театр! Мечта моей жизни сбылась! На сцене меня увидишь. Я его и спрашиваю – заболел, что ль, артист какой? А он: некогда, говорит, объяснять, мне еще загримироваться нужно. Беги скорей! И трубку бросил. Я – в театр! Живем мы рядом, за пять минут добежала. Меня там все знают, я там уборщицей работаю, вчера просто не моя смена была…»

Я слушал ее, не прерывая. И чувствовал, что она скажет что-то важное.

«В зал это я вышла, в проходе постояла, потом в первом ряду место свободное увидела, прошла, села… Вчера «Фауста» давали. Он уж лет десять идет. Редко ставят, но народ все ходит. Наверное, хороший спектакль, но мне не нравится… Вот и вчера я как в зал-то вошла, так и похолодела от какого-то нехорошего предчувствия. Ой, зря ты, думаю, Вася, все это затеял. Сидел бы у своего пожарного щита и не рвался в артисты!.. Ну вот… Только это я так подумала, начинается эта самая сцена, где Вася… Сцена-то повернулась, и я его сразу и увидела! Я как глянула, так и обомлела вся от страха. Господи, думаю, пощади ты его неразумного! Ведь не знает, что творит! Прости его, Господи! Так всю сцену и промолилась. Думала я тогда – обошлось, отмолила я Васю. Ан нет, видишь ты, как все получилось, он его за кулисами и настиг!»

«Кто настиг?» – спросил я.

«Гнев Господень! – сказала женщина. – Не сумела я его грех отмолить, сама, видно, грешница…»

«Так в чем он согрешил-то, ваш Вася? – спросил я. – Вы же говорите – он добрый был, никого никогда не обижал!»

«Как на сцене я его увидела, – сказала Анна Ивановна, – так и поняла – вот он, грех его! Если сразу его на месте не покарает, отмаливать будем вдвоем. Уж больно тяжкий грех-то. Он же, милый мой, чертом вырядился!»

«Постойте, постойте! Каким чертом? – воскликнул я, забыв, что я в морге, а вокруг покойники, предпочитающие покой. – Там только один черт должен быть – Мефистофель!»

«Я, право, не знаю, что там быть должно, – ответила женщина. – У нас этот спектакль в новой постановке идет, так я вообще ничего не понимаю. И актеры ничего не понимают, мне Вася говорил, а ему Арнольд рассказывал…»

Я понял, что мне необходимо разобраться с вопросом о появлении дяди Васи на сцене. Я не мог поверить, что он смог заменить Салько в одной из сцен спектакля и сыграть вместо него Мефистофеля. Это слишком было похоже на театральную байку, на анекдот…

– Рассказывайте, рассказывайте, Сергей Иванович! – воскликнула я. – Это действительно очень важно. Я сама слышала голос Салько вчера, и это было довольно далеко от театра, в котором, как я уже выяснила, шла в это время сцена в кабачке Ауэрбаха. В этом есть противоречие, которое я не могу объяснить. А кроме того, в этом заключалось железное алиби для Салько – его просто невозможно заподозрить в убийстве, совершенном в это время в театре.

– Прости, Оля! – воскликнул Сергей Иванович. – Но допустить, что в одной из сцен спектакля вместо известного ведущего артиста театра сыграл пожарный и это не стало поводом для скандала, я тоже не могу. Это противоречит общепринятым представлениям о границах между реальностью и фантастикой. Пожарники тушат пожары, артисты играют в спектаклях, и… смешивать два эти ремесла…

Излив свое негодование, Кряжимский продолжил свой рассказ:

– Решив разобраться с появлением на сцене пожарника, я вновь спросил эту женщину:

«Извините, Анна Ивановна, но я просто вынужден выяснить подробнее о том, как все это происходило. Вы утверждаете, что Салько не играл вчера в том эпизоде, о котором вы мне только что говорили, в сцене в кабачке Ауэрбаха?»