Текст книги "Когда круг замкнулся"

– Зачем тебе понадобились деньги? – поинтересовался он.

Сразу не отказал – уже хорошо.

– Я расту, папа, – скромно опустив глаза, доложила я. – Нужно приобретать специальные предметы для ухода за собой.

– Это какие же? – недоуменно вскинул брови отец.

– Ну, как тебе объяснить… Если бы я была мальчиком, то попросила бы денег на бритву и все такое прочее.

– А-а, «бабочки»! Надеюсь, ты не собираешься покупать краску и пачкать себе лицо.

– Не собираюсь. Речь идет о предметах гигиены, а не о косметике.

– Кто вас разберет, – махнул рукой отец.

Но денег стал давать все-таки больше. А я подвергла соседку допросу с пристрастием, узнала, что подобная заморочка будет продолжаться до старости и означает, что я готова к рождению детей. Между прочим, организм будет сигналить об этом каждый месяц. Вот удовольствие, действительно! Тут я сама пожалела, что не родилась мальчишкой: им такие напасти неведомы.

Моя безмятежная жизнь оборвалась довольно резко: на одном из учений, которые проводились все реже и реже из-за сокращения материальных возможностей, какой-то мальчишка новобранец случайно выдернул из гранаты чеку. По рассказам свидетелей, стоявший рядом мой отец успел вырвать у него гранату, оттолкнуть в сторону и примять гранату к земле собой. Шансов выжить у него, естественно, не было, да и хоронить то, что осталось, пришлось в закрытом гробу.

Мне только исполнилось шестнадцать лет и до окончания школы и поступления в институт оставался год. Командование поступило со мной в высшей степени гуманно: оставило в покое и даже приказало выплачивать мне ежемесячное пособие в размере половины отцовского оклада. Комнату за мной тоже сохранили – пока. Впрочем, ходили упорные слухи, что нашу часть скоро расформируют, а военный городок станет обычным поселком городского типа.

Оставалось продержаться год – до поступления в институт. Я уже знала, что буду поступать на юридический факультет, потому что отец несколько раз высказывал желание видеть меня следователем. Не адвокатом, которых он почему-то недолюбливал, не правозащитником, а именно следователем.

– Профессия нужная, почти как военная, – говорил он. – Армию сейчас разваливают, смотреть больно, хуже – растаскивают по мелочам, да и по-крупному тоже. Кто-то должен выводить этих деятелей на чистую воду. Иначе будем жить в стране воров и мошенников.

При всей своей прагматичности отец оказался неплохим пророком. Первый раз я столкнулась с тем, что он предвещал, где-то через полгода после его гибели, когда меня вызвали в соответствующую инстанцию и объявили, что мой отец причастен к хищению со складов и продаже какого-то невероятного количества вооружения. Мне предлагалось добровольно выдать полученные за это деньги. Если не выдам – произведут обыск и, возможно, даже заведут уголовное дело – за пособничество.

– Обыскивайте, – пожала я плечами. – Но только по всем правилам, будьте любезны. Понятые – настоящие, а не из ваших сотрудников, и так далее по протоколу.

Высокий военный чин вытаращил на меня глаза. Несмотря на гадость и боль момента, мне стало смешно.

– Я готовлюсь поступать на юридический, читаю необходимую литературу. О каких-либо служебных злоупотреблениях моего покойного отца не знаю, готова только сказать, что он их совершить не мог.

– Почему? – гаденько усмехнулся высокий чин. – Потому что он – ваш папенька?

– Потому, что он советский офицер и коммунист, – отчеканила я. – Знаю, что мы живем в другой стране, а слово «коммунист» стало чуть ли не ругательным. Но я пользуюсь этими понятиями, потому что он по ним жил. И погиб, как герой, между прочим. Как-то не очень вяжется: вор спасает мальчишку ценой собственной жизни. Вам так не кажется?

Чину вообще ничего не казалось, ему было ясно одно: такая красивая была версия – все списать на покойника, – может не пройти из-за упрямой, чересчур начитанной и идейной девчонки. И довольно прозрачно намекнул, что мое субъективное мнение никого не интересует, а квартиру можно отобрать легко и непринужденно.

Мне стало совершенно ясно, что в Тюмени мне будет нелегко, даже поступление в институт может оказаться проблематичным, если я начну бороться за справедливость и устанавливать советскую власть. Я проявила слабоволие и за справедливость бороться не стала, но зато кое-как дотянула до конца школы, не отправившись на оставшееся время в детдом. А, получив аттестат зрелости, отправилась сдавать экзамены в Свердловск, который только что перекрестили в Екатеринбург. Поступила без проблем, получила место в общежитии и стипендию.

Комнату оставила на попечение Ксении Станиславовны, хотя была не слишком уверена, что вернусь. Вторая моя близкая соседка – Нина Филипповна – уже уехала к детям в другой город и больше просить присмотреть за жилплощадью было некого. В том, что ее отберут, я, мягко говоря, сомневалась: военный городок вымирал на глазах и никому не был нужен. Меня хотели напугать – меня напугали. После чего о моем существовании вообще забыли, против чего я никоим образом не возражала.

Чувство ностальгии для меня было понятием относительным. Хотя отец и прослужил на одном месте чуть ли не пятнадцать лет подряд, военный городок меня не держал. Последние события начисто отбили охоту встречаться с людьми, которые попытались оболгать моего уже покойного отца.

Да, обвинение было выдвинуто где-то наверху, но ведь готовятся такие вещи не начальниками, а подчиненными…

Я решительно встряхиваю головой, отгоняя воспоминания. Обвинение… Мне сейчас нужно думать о том, кто и зачем убил эту несчастную девицу в салоне красоты. Для начала попытаться хотя бы определить, кому была выгодна эта смерть. А совсем для начала еще раз внимательно просмотреть журнал записи клиентов: при беглом пролистывании мне показалось, что загадочная «Нат. Георгиевна» мелькала там достаточно регулярно.

Да, а для начала нужно позвонить судмедэксперту, Валере, который занимался вскрытием трупа несчастной Лолы еще вчера. Интересно, что он там открыл, точнее, вскрыл? То, что девушка убита, а не погибла естественной смертью, лично мне было ясно даже до вскрытия: темно-синее пятнышко около шеи – это не засос, это то самое рассчитанное нажатие на точку, которое вырубает человека, как минимум, на пятнадцать минут.

Или убивает… Я помню, как сэнсэй показывал мне этот прием. Значит, кто-то еще его прекрасно знает и хорошо использует, только опять же – не для самообороны.

Лолу сначала отключили. А потом? Или перестарались? Или вполне сознательно отключили навсегда? Скоро узнаем, но пока очевидно, что преступник – мужчина. Женщины обычно пользуются другими приемами и методами.

Мне повезло: Валера у себя и уже заканчивает оформление отчета о вскрытии. Поэтому настроение у него еще не подпорченное, жарой он пока не измучен и общение с ним не должно вызвать никаких эксцессов. Эксперт у нас Валера классный, но характер… Неизвестно, когда и чего ожидать: блистательного раскрытия или элементарного хамства.

– Значит так, мать, – басит Валера, не тратя время на вежливые слова, типа «доброе утро» или «здравствуй». – Трупик интересный. В легких нет следов яда, но в организме есть некоторые признаки отравления. Впрочем…

– Что – впрочем?

– Есть яды, испаряющиеся моментально, есть признаки удушения, совпадающие с признаками отравления. В данном случае через сутки вообще бы никаких следов не было.

– Обычно так не бывает! – искренне удивляюсь я. – Ведь иногда даже эксгумацию проводят через очень долгое время. И что-то обнаруживают.

– Ну, не знаю, как там обычно, а тут – тридцать три загадки. И в центр послать невозможно – не доедет, все симптомы исчезнут. Похоже, кто-то заставил ее вдохнуть смертельную пакость, причем этого-то она и испугалась.

– То есть понимала, что ее убивают бесповоротно? – уточняю я.

– Вот именно. Она прекрасно понимала, что именно происходит, значит, с ядом была знакома или хотя бы видела емкость с ним и слышала о его действии. А в остальном здоровье – хоть в космонавты. Жила бы себе девушка и жила до глубокой старости…

– А синее пятнышко на шее?

– Мать, это вульгарный засос. Мы же еще вчера это поняли. Девчушка-то не в монахинях служила, сечешь?

– Секу, – обреченно вздыхаю я. – Только если в это место пальчиком правильно нажать, человек теряет сознание, причем надолго. Так что я полагаю, сначала она увидела убийцу с ядом, а потом этот самый убийца ее отключил. Чтобы не мучилась.

– Что-то сложно у тебя получается. Может, он ее сначала просто вырубил…

– И бездыханное тело послушно вдохнуло смертоносное снадобье? Которого, на самом деле, могло и не быть?

– Это, мать, еще сложнее, хотя, не спорю, красиво. Но – для боевика, а не для реальной жизни.

– Придумай проще. Ладно, Валера, спасибо тебе. Пойду сейчас разбираться с порядками в салоне красоты. Хочу как следует с журналом поработать, не нравится мне эта Нат. Григорьевна, она там несколько раз мелькала, причем, кажется, в одно и то же время. И никто ничего о ней не знает.

– Пойди, пойди. Может, тебе там заодно бесплатно маникюр сделают.

– Ага. Или брови выщиплют, – в тон ему добавляю я. – Спасибо за информацию, дальнейших тебе успехов в труде.

– Сглазишь ведь! – орет Валера. – Мой труд и успехи… Да ну тебя, в самом деле.

– Ну прости, даже не знаю, что пожелать. Не удачной же охоты или «не пуха ни пера, ни хвоста ни чешуи»? Больше разрезов хороших и разных?

– Остроумица – бурчит Валера. – Покоя мне пожелай, а главное – кондиционер и пару холодного пива. Это именно то, чего мне не хватает для счастья.

– Не много же тебе нужно, – поддеваю его я. – Ну, желаю море пива с косяками воблы и все стены в кондиционерах. Пока.

– Арривидерчи, – бросает Валера и отключается.

Кондиционер, кондиционер… Штука, конечно, классная, и в салоне-то она точно есть. А вот в моем кабинете в прокуратуре… Минуточку! Я знаю еще одно место, где должны быть кондиционеры и куда мне тоже нужно заглянуть.

Или Игоря, оперативника, послать? Лариса-то у нас в больнице, администратор высшего класса, в курсе всех дел салона. Ладно, решу по ходу дела. Тем более, сегодня с утра Игорь должен коллектив салона опрашивать, на предмет личных отношений или неприязни. Обещал позвонить, когда закончит, только еще рано. Салон открывается в десять, сейчас еще девяти нет, значит, начинать рабочий день нужно будет именно с этой точки отсчета, пока туда клиентки не набежали.

Я быстро убираю остатки своего завтрака, споласкиваю чашку и пепельницу, надеваю легкий, почти невесомый, костюм, поскольку жара продолжала держаться, и готова отправиться совершать подвиги. Четкого плана у меня в голове пока еще нет, но я знаю: он появится вместе с первой зацепкой. Так что теперь нужно эту зацепку найти и вцепиться в нее намертво.

Зеркало в ванной показывает мне привычное до оскомины зрелище: рыжеволосое смуглое создание, которому давно не мешало бы сделать модную стрижку и привести в порядок руки и лицо. Но я как всегда ограничиваюсь тем, что закалываю свою рыжую гриву в узел и небрежно провожу по лицу пуховкой. Как говорила Ксения Станиславовна: «ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца», что всегда приводило отца в тихую ярость.

Но я действительно совершенно не похожа ни на голубоглазую блондинку – мою маму, ни на кареглазого шатена – отца. Их портрет – единственное, что я везде вожу с собой, – самое яркое тому доказательство. Но характер-то папин, и уж это ни в каких доказательствах не нуждается. Чистота и аккуратность – да, при любых условиях. Всякие там финтифлюшки – ну, нет!

Подкрашивать глаза, губы, ресницы… увольте! Я и Мишу-то не слишком часто балую таким зрелищем, а уж стараться неизвестно для кого – вообще глупо. Потерпевшие, что ли, будут моим макияжем любоваться?

А может быть, все-таки взять себя в руки и попытаться поухаживать за собой, любимой? В бассейн записаться, он здесь классный, и народу никогда много не бывает… Ага, а заодно сделать в квартире ремонт, хоть бы и косметический, сменить хронически текущий бачок, треснувшую раковину, отчистить темно-желтую от местной воды ванную…

Обои наклеить повеселее, занавесочки какие-нибудь повесить: от грядущей темноты отгораживаться. Надо же чем-то заниматься, кроме работы и бесконечных ночных размышлений в кухне с сигаретой. Так и умом недолго тронуться. Решено: буквально с сегодняшнего вечера…

В этот момент звонит телефон и голос дежурного по городу сообщает мне, что в своей квартире, в двух кварталах от моего дома, обнаружен труп молодой женщины. Соседи обратили внимание на то, что дверь в ее квартиру не заперта, а лишь прикрыта.

Специалисты уже оповещены, подтягиваются к новому месту действия, мне также надлежит быстренько подскочить на место преступления. Самостоятельно. Машина ушла с Игорем в гостиницу. А я – вот она, – живу, можно сказать, на соседней улице.

– Других следователей нет? – не могу удержаться от ехидного вопроса.

– Как всегда, Викуся, – басит дежурный. – Один в отгулах, другого вчера прострел настиг, еще с полудня. Ну что ты, не понимаешь, что ли?

Я понимаю. Понимаю, что мне выпала не самая светлая полоса в профессиональной деятельности. Именно мне, потому что больше действительно некому. Конечно, вместе со мной в прокуратуре трудятся еще два следователя, которым до пенсии осталось – всего ничего, и которые сразу, как только я появилась на работе, радостно свалили на меня практически все текущие дела, оставив себе только руководящие функции. «Молодым везде у нас дорога».

Но если до вчерашнего дня все происшествия действительно ограничивались пьяными потасовками и мелкими кражами, то на сегодняшний день мы имеем уже два трупа. Причем оба принадлежат молодым женщинам. Интересно, кто обнаружил очередной? И кто эта, вторая жертва пока неизвестно чья: тоже залетная путана или местная?

Честно сказать, я даже для себя не могла решить, какой вариант хуже.

Где-то в России тридцать лет тому назад

В интернате девочка старалась «быть как все», но окружающие чувствовали, что она – другая. Ее не интересовали нехитрые детдомовские радости: стащить с кухни кусочек какой-нибудь, покурить втихомолку в подвале, пустить по кругу невесть откуда взявшуюся бутылку дешевого пойла. Ну, и секс, конечно: не по возрасту развитые воспитанники детского дома считали, что это – один из непременных атрибутов «красивой жизни». Покурить, выпить, потрахаться… Чего еще-то для счастья надо?

Ей же для счастья было нужно совсем другое. Отмучиться в этой полу тюрьме, полу казарме, вернуться в свою комнату в бараке, постараться поступить в институт. Если не получится в очный, то хотя бы в вечерний. Правда, в их городке высших учебных заведений не было, но ведь можно получить место в общежитии. Стать математиком, она любила точные науки и с удовольствием ими занималась. А потом – пойти преподавать в какую-нибудь школу в своем городке, где у нее жилье…

К тому же, на свою беду, она из гадкого рыжего утенка постепенно стала превращаться в красавицу. Ее не уродовали ни стандартная детдомовская стрижка, ни жуткое форменное платье, ни ботинки, больше всего напоминавшие опорки. Достаточно ей было слегка улыбнуться и поднять на собеседника свои, унаследованные от матери, невероятной притягательности глаза, как вся убогая рамка вокруг точно исчезала.

Мальчишки проявляли к ней интерес и преследовали, зло и изощренно, за то, что она этим интересом явно пренебрегала. Девчонки, обладавшие куда более выигрышной наружностью, интуитивно чувствовали в ней какой-то внутренний аристократизм (хотя откуда бы ему взяться?) и безумно завидовали нежно белой коже, тонким пальцам и густой шапке волос цвета спелого меда. И тоже преследовали, еще более изощренно и гадко, чем представители сильного пола. А уж когда выяснилось, что она, несмотря на все сложности и подвохи – лучшая ученица класса, чуть ли не вундеркинд по детдомовским меркам – всеобщая ненависть была ей гарантирована.

И директор интерната, мужчина средних лет и апоплексического телосложения сразу выделил ее из числа других воспитанников. Тихая, скромная, учится блестяще, ни в каких глупостях не замечена, да еще и прехорошенькая. И молчаливая, жаловаться не склонна, все стерпит и не проболтается. Просто сокровище, изумруд среди битых стекляшек. Правда, сама своей прелести не понимает, совсем еще глупенькая, но у него глаз наметанный, именно из таких вырастают настоящие красавицы. Пообтесать бы ее…

Интерес директора к новенькой не укрылся от глаз окружающих. Многие пытались открыть ей глаза на отеческие улыбочки директора, на его манеру класть ей руку на плечо, гладить по голове, приобнять за талию. Но она пропускала все эти намеки мимо ушей. Сами в грязи вывалялись, так и других такими же считают. Да, директор ее хвалит, поощряет. Но ведь это потому, что она – лучшая ученица не только класса, но и школы.

Другие открыто подталкивали ее на скользкую дорожку. Стать подругой фаворитки директора – это многое значило для детдомовских воспитанниц. А для воспитательниц возможность покровительствовать такой девочке, стать ее крестной матерью, наставницей и благодетельницей – значило еще больше. Ловушек и намеков девочка не замечала с доводящей до белого каления наивностью, упрямо придерживаясь своего видения вещей.

Прозрение пришло внезапно и было горьким. Как-то под вечер директор вызвал девочку к себе в кабинет, запер дверь на ключ и… От ужаса и боли девочка даже кричать не могла, не то, чтобы сопротивляться. А директор, получив свое, предложил ей отметить вступление «во взрослую жизнь»: налил ей и себе по стакану водки. Вот уж этого ему лучше было не делать: кошмарное видение пьяного отца и всего с этим связанного, вспыхнуло в памяти девочки так ярко, что она потеряла сознание. И на две недели попала в больницу: при интернате своей санчасти не было.

«Ярко выраженное изнасилование с лишением девственности, – значилось в первоначальном диагнозе. – Потерпевшая В. четырнадцати с половиной лет находится в психологическом шоке, отягощенном алкогольным отравлением, и самостоятельно пояснить суть произошедшего не может».

«Тяжелое протекание месячных на фоне алкогольного отравления, – значилось уже при выписке. – Больная получила необходимое лечение и выписана в удовлетворительном состоянии. Спиртные напитки категорически противопоказаны по крайней мере до совершеннолетия».

Про то, что случилось, девочка не рассказала никому, даже врачам. Она боялась, что вся эта грязь, в которой ее искупали, прилипнет к ней намертво, тогда интернатовские мальчишки (да и девчонки тоже) втянут ее в свои недетские забавы. А жаловаться на директора ей в голову не пришло, он сам ее предупредил:

– Расскажешь кому-нибудь, скажу, что ты сама ко мне приставала, да еще деньги за это требовала. Переспала с кем-то из пацанов, да не с одним, а винить меня будешь? Не получится, милая, даже не старайся. Только в другой интернат переведут – для малолетних правонарушителей.

Конечно, врачи, проводившие первичный осмотр, сразу догадались и о причине травмы, и о том, что «алкогольное отравление» вряд ли было добровольным. Но портить отношения с директором детского дома, депутатом районного совета, от которого в немалой степени зависело материальное благополучие больницы… Да даже просто присылка бесконечных комиссий с проверками может изрядно подергать нервы персоналу, а организовать такие проверки депутату ровно ничего не стоит. Так что себе дороже выйдет.

Все время, проведенное в больнице, девушка думала о том, что жаловаться она никому не будет, но директору отомстит обязательно. Как – она еще не знала, знала только, что жить он не будет. В больнице наслушалась рассказов о том, как горькие пьяницы по ошибке выпивают вместо водки всякую пакость и умирают в страшных мучениях. О том, как доведенные до отчаяния жены кое-что добавляют в «веселящий напиток», но не всегда правильно рассчитывают дозу. О том, что если алкоголик «зашит» или «закодирован», его вполне можно убить просто уговорив выпить рюмочку-другую спиртного. И так далее и тому подобное…

Но ведь это дома можно одну бутылку на полке другой заменить и алкашу подсунуть. Или подсыпать что-нибудь в излюбленный напиток. А в интернате? Девочка ведь даже не знала, где он выпивку держит, знала только (да и все вокруг знали), что без спиртного он дня не живет.

Да-да, помимо страсти к хорошеньким девушкам, у директора была еще одна большая любовь – бутылка. Пил он часто, много и со вкусом, хотя врачи неоднократно предупреждали его о пагубности такой привычки.

Законная жена пробовала все способы отвадить мужа от пьянства – не помогало. Ни таблетки, ни травы, ни бабки. Да и он лечиться не слишком стремился, утверждал, что свою меру знает и может в любой момент прекратить выпивать. Впрочем, так утверждают все алкоголики, особенно те, которые бросить пить уже никак не могут.

Один раз в больнице девочка услышала рассказ о лекарстве под названием «клофелин», которое, если добавить его в водку, способно убить человека, причем никаких следов не останется. Название она запомнила, равно как и то, что в шкафчике для лекарств у дежурной сестры в их отделении очень часто оставался торчать ключ в скважине. И в шкафчике этом, помимо всего прочего, был этот самый клофелин. Два флакончика ей удалось стащить и спрятать в любовно оборудованный в женском туалете тайник. Громкого скандала не было, правда, ключ в шкафчике больше никогда не торчал.

Когда девочку выписали из больницы, она первым делом занялась слежкой за тем, откуда директор берет водку и где ее хранит. Впрочем, «хранит» – это сильно сказано, в кабинете иногда оставалась лишь пустая бутылка, а то и две. Она нашла пустую бутылку – точь-в-точь такую, какую предпочитал директор.

Водку, как выяснилось, директор покупал по дороге на работу, но не в магазине, а где-то еще. Девочка нашла и это место – маленькое и грязное кафе, где выпивку можно было получить в любое время суток. Оставался пустяк: раздобыть денег на покупку бутылки. Но где их взять? За красивые глаза ей никто копейки не даст, просить на какие-то важные и нужные дела не у кого, да и не дадут. А потом совершенно не обязательно кому-то знать о ее нужде в деньгах. Сама справится.

Она справилась. Выбрала время, когда раздевалка персонала осталась открытой и в несколько минут обшарила карманы всей висевшей там одежды. Набралось около двадцати пяти рублей – совершенно запредельная по ее понятиям сумма. Бутылка в маленьком кафе стоила пять рублей.

Поэтому десять рублей она оставила себе, а остальные разбросала по полу в той же раздевалке. Пусть ломают головы, что бы все это могло значить. То ли была попытка ограбления, то ли просто кто-то схулиганил, то ли еще что-нибудь эдакое.

И между собой разбираются, у кого сколько денег было и сколько пропало. Этого развлечения им надолго хватит. Воспитанников потрясут, конечно, не без этого. Но на нее вряд ли кто-нибудь подумает: уж в чем-чем, а в кражах, столь распространенных в интернате, девочка замечена никогда не была.

Через несколько дней она снова ускользнула днем из интерната и возле кафе нашла вполне подходящего для нее помощника: профессионального алкоголика. Договорилась с ним, что он купит две бутылки, одну ей, девочке, а другую – себе, за хлопоты. Потому что водка нужна буквально позарез: делать компрессы больной мамочке, а сама она – несовершеннолетняя, ей нигде не продадут. За халявную бутылку любимого напитка мужик уже через пять минут вручил ей поллитровку со знакомой этикеткой.

Самым сложным оказалось – подменить бутылки. Но и тут план был продуман до мелочей. Как только директор появился на работе и зашел в свой кабинет, в противоположном конце здания, в подсобке, ни с того ни с сего начался пожар: загорелась какая-то давным-давно валявшаяся там ветошь.

Пока все метались в попытках сбить огонь, пока вызывали пожарную команду, девочка успела проскользнуть в незапертый впопыхах кабинет директора и заменить принесенную им с собой бутылку на другую, совершенно такую же. Отличалась одна бутылка от другой только тем, что в одну из них было высыпано содержимое двух флакончиков клофелина…

Труп директора обнаружили только на следующее утро, когда его встревоженная супруга примчалась в интернат. Директор лежал на диване, рядом валялась пустая бутылка. Врачи определили, что смерть произошла от остановки сердца во сне, и никто этому диагнозу не удивился. Естественно, что и уголовное дело никто не заводил, и бутылку на экспертизу не посылал. Зачем, когда и так все ясно?

Заодно замяли и дело с поджогом: пожарные точно определили, что кто-то щедро окропил ветошь и старые газеты керосином. Хулиганство обыкновенное, никакой выгоды это действие ровным счетом никому не принесло. А уж связать одно событие с другим – пожар со скоропостижной смертью директора – вообще никому не пришло в голову: где имение, а где – вода?

Девочка же запомнила еще одну истину: если все делать продуманно, аккуратно, не торопясь и не оставляя следов, которые можно потом идентифицировать, а главное, никому ни о чем не говорить и ни с кем проблемами не делиться, то все получается просто замечательно. Даже убийство.

Преступницей она себя не чувствовала. Угрызения совести? Она вообще не знала, что это такое, настолько несправедливо и жестоко относился к ней окружающий мир. Ни ее отец, ни директор, не имели права на жизнь, поскольку были тупыми, развратными и больными тварями. Нужно освобождать мир от подобных особей.

Вот она и освободила. Врачи же, которые побоялись конфликта с директором, пусть со своей совестью сами разбираются, а заодно и с пропажей дефицитных лекарств. Девочка ничуть не удивилась, когда до нее дошли слухи, что дежурившую в ту ночь медсестру в конце концов уволили и чуть ли не отдали под суд. Видно, не первый это был случай в ее практике. Значит, получила по заслугам, только и всего, а то, что девочка взяла клофелин, лишь ускорило развитие дела.

А новым директором интерната назначили женщину, при которой установилась хоть какая-то видимость порядка и заботы о воспитанниках. Так что все – к лучшему.