Текст книги "История России в лицах. Книга вторая"

Кремлевская деспина

– Высокородная принцесса! Всемилостивейшая деспина! Скажи хоть слово, ведь грех-то какой…

Принцесса Зоя Палеолог («деспина» по-гречески означало «правительница») подняла на папского легата свои бездонные черные очи, и преподобный Антонио Бонумбре онемел: таким откровенным холодом повеяло от этого взгляда. И как же просчитались в Ватикане, думая, что эта дурнушка-бесприданница, каким-то чудом ставшая невестой князя варваров – Ивана Московского – понесет в еретическую Россию свет истиной веры!

Вот только что у него, полномочного представителя святейшего Папы Римского, отобрали святой крест, под сенью которого он намеревался въехать в Москву, а деспина Зоя… то есть теперь уже княжна Софья, похоже, осталась к этому совершенно равнодушна.

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, – только и проронила она. – Впредь не докучайте мне мелочами.

Вот тут-то папский легат понял, что стать католическим епископом всея Руси ему вряд ли придется. Да и с распространением истиной веры среди еретиков придется повременить.

Как выяснилось совсем скоро, католичеству путь на Русь был заказан…

Детство она помнила так отчетливо, как если бы это происходило вчера. Дочь деспота Морейского Фомы Палеолога, родная племянница византийского императора Константина XII Багрянородного, принцесса Зоя, любимица родителей, предназначалась в жены какому-нибудь знатному иностранному принцу, а то и королю. С ней и обращались соответственно, как с будущей королевой, да и старшая сестра, Елена, уже была выдана за короля Венгрии. Зоя уже мечтала об еще более блестящей короне, но…

Но Византия уже погибала… Зоя с ужасом наблюдала за тем, как орды турецкого султана Махмуда II захватили Константинополь и убили императора, как затем пала родная Морея и ее правителям пришлось спасться бегством на остров Корфу. Оттуда Фома Палеолог отправился в Рим и… фактически в его лице православная церковь рухнула на колени перед католической. Ведь Византия, надеясь получить от Европы военную помощь в борьбе с турками, подписала в 1439 году Флорентийскую унию об объединении Церквей, и теперь ее правители могли просить себе убежище у папского престола. Фома Палеолог смог вывезти величайшие святыни христианского мира, в том числе и главу святого апостола Андрея Первозванного. Немудрено, что сам Папа взял семью Палеологов под свое личное покровительство.

Зое было пятнадцать лет, когда она осталась круглой сиротой. Ее образование взял на себя Ватикан, точнее, поручил эту деликатную миссию кардиналу Виссариону Никейскому. Грек по происхождению, бывший архиепископ Никейский, он был ревностным сторонником подписания Флорентийской унии, после чего стал кардиналом в Риме. Он воспитал Зою Палеолог в европейских католических традициях и особенно поучал, чтобы она во всем смиренно следовала принципам Католицизма, называя ее «возлюбленной дочерью Римской Церкви». Только в этом случае, внушал он воспитаннице, судьба одарит тебя всем. Однако сложилось все совсем наоборот.

Высокородная бесприданница не заинтересовала ни одного из предполагаемых женихов. Король французский и герцог Миланский даже не соизволили принять посланца Папы, ограничившись чтением послания понтифика. Кипрский король Яков только плечами пожал и даже захудалые итальянские князья, к которым, умерив притязания, направляли послов, пренебрежительно фыркали:

– Если бы ваша принцесса была хотя бы хороша собой! А эта толстая коротышка…

Да, природа не наделила Зою изящными формами и высоким ростом. Хороши были только огромные черные глаза, да нежная белая кожа. Но этого, казалось, никто не замечал, а принцесс без государства в Европе и без нее хватало. Зоя смертельно боялась, что в конце концов попадет в монастырь. Она мечтала быть невестой, но отнюдь не невестой Христовой, да еще в католическом монастыре.

И этот страх однажды заставил ее вспомнить те молитвы, которые она читала в детстве, надоумил просить Господа о том, чтобы послал ей мужа. Пусть не короля, но такого, который сумел бы по достоинству оценить ее высокородность. И ее молитвы на сей раз были услышаны…

Отчаявшись выдать свою воспитанницу замуж за доброго католика, Рим обратил взоры на Восток, на таинственную и далекую Московию, где неожиданно (хотя и весьма кстати) остался вдовцом великий князь Иван двадцати восьми лет от роду.

Иван Васильевич пятнадцать лет прожил в спокойно-счастливом браке с княжной Марией Тверской, у них был девятилетний сын, нареченный тоже Иваном, и вдруг княгиня умерла, проболев всего лишь несколько часов. Поговаривали, что скончалась Мария Борисовна из-за слишком большой доверчивости: страстно желая иметь еще детей, княгиня, по совету бабки-ворожейки, надела на себя пропитанный неким зельем пояс. Зловредную бабку так и не нашли – точно в воду канула, а великий князь овдовел. После чего и оказался весьма и весьма завидным женихом, хотя и не католиком.

Выждав приличествующий срок, Рим отправил к безутешному вдовцу посольство, состоявшее почти сплошь из православных греков – бывших подданных Византии.

Посольство, предложившее заключение брака, было принято с почестями. Укреплявший великокняжескую власть Иван III понимал, что такой брак поможет Московии повысить международный престиж, заметно пошатнувшийся за два столетия ордынского ига, и повысит авторитет великокняжеской власти внутри страны. Но с окончательным ответом не спешил и, в свою очередь, отправил в Рим собственного посла – Ивана Фрязина – «дабы невесту видети».

Смущало государя и то, что многие верховные бояре резко выступали против приезда на Русь «грекини», да еще воспитанной при папском дворе. Особенно непримиримую позицию занял митрополит Филипп, а его мнение было достаточно весомым. Переговоры по этому поводу, начавшиеся в 1469 году, затянулись на три года…

Тем временем Фрязин писал великому князю, что Зоя невысока ростом, полная, с красивыми большими глазами и с необыкновенной белизны кожей (чистота кожи как признак здоровья высоко ценилась в Московии) и неглупая девица. А, вернувшись из Рима, Фрязин привез портрет невесты в виде парсуны (изображения реального лица как святого, летописец сообщает, что Зоя была «на иконе писана») и со скромным торжеством предъявил портрет своему государю.

Великий князь мгновенно забыл и свою безвременно почившую супругу, и недовольство бояр во главе с митрополитом. Ему в жены предлагали настоящую царь-девицу: белолицую, темнобровую, с огненными очами, черными косами и пышными формами. То, что вызывало у утонченных европейцев насмешки, восточного «варвара» привело почти в экстаз: полнота издавна считалась на Руси мерилом женской красоты. Да и дружба с Римом… Иван Васильевич, правитель острого ума, мгновенно просчитал все выгоды, которые сулил ему этот брак, и сватовство плавно покатилось к счастливому итогу.

В начале 1472 года послы Ивана III выехали в Рим за невестой. В июне того же года Зоя Палеолог в сопровождении большой свиты отправилась в долгий путь на Русь, в Московию. Из Рима выехала Зоя – до Москвы добралась уже Софья: в пути греческая принцесса официально приняла православие, а на самом деле – вернулась к своей вере и вере своих родителей. Под другим именем.

Вместе с ней в Россию приехало ее «приданое», включавшее (помимо одежды и украшений) легендарную «либерию» – библиотеку, привезенную будто бы на 70 подводах (именно она вошла в историю под названием «библиотека Ивана Грозного»). Либерия включала в себя греческие пергаменты, латинские хронографы, древневосточные манускрипты, среди которых были неизвестные нам поэмы Гомера, сочинения Аристотеля и Платона и даже уцелевшие книги из знаменитой Александрийской библиотеки. То, чем пренебрегла Европа, было с радостью и благодарностью принято «варварской» Русью.

По преданию, Софья привезла с собой в подарок будущему мужу еще и знаменитый «костяной трон»: его деревянный остов весь был покрыт пластинами из слоновой и моржовой кости с вырезанными на них сюжетами на библейские темы. Этот трон, известный опять же как «трон Ивана Грозного», и ныне– самый древний в кремлевском собрании.

Обоз невесты Ивана III пересек всю Европу с юга на север, направляясь в немецкий порт Любек. Во время остановок высокой гостьи в городах в ее честь устраивались пышные приемы и рыцарские турниры. Власти городов преподносили воспитаннице папского престола подарки – серебряную посуду, вина, а горожанки Нюрнберга вручили ей целых двадцать коробок конфет.

10 сентября 1472 года корабль с путешественниками взял курс на Колывань – так называли тогда русские источники современный город Таллинн, но прибыл туда лишь через одиннадцать суток: на Балтике в те дни стояла штормовая погода. Затем через Юрьев (ныне город Тарту), Псков и Новгород процессия отправилась в Москву.

Однако заключительный переход был несколько омрачен. Дело в том, что папский представитель Антонио Бонумбре вез в голове обоза большой католический крест. Весть об этом дошла до Москвы, что вызвало небывалый скандал. Митрополит Филипп заявил, что если крест ввезут в город, то он немедленно покинет его. Попытка открытой демонстрации символа католической веры не могла не беспокоить и великого князя.

Русские летописи, которые умели при описании щекотливых ситуаций находить обтекаемые формулировки, на этот раз были единодушно откровенны. Они отметили, что посланец Ивана III, боярин Федор Давыдович Хромой, исполняя поручение князя, просто-напросто силой отнял «крыж» у папского священника, встретив обоз невесты за 15 верст от Москвы. Как видим, жесткая позиция главы русской церкви в отстаивании чистоты веры тогда оказалась сильнее традиций дипломатии и законов гостеприимства. Но государева невеста пренебрегла обидой католиков: православный престол манил ее все сильнее.

Более того, принцесса повела себя, как и пристало будущей правительнице Руси. Вступив на псковскую землю, она первым делом посетила православный храм, где приложилась к иконам. Папскому легату и здесь пришлось повиноваться: последовать за ней в церковь, а там и поклониться святым иконам и приложиться к образу Богоматери по приказу деспины. А потом Софья пообещала восхищенным псковичам свою защиту перед великим князем.

Иван III, разумеется, не намеревался ни воевать за «наследство» с турками, ни тем более принимать Флорентийскую унию. И Софья вовсе не собиралась окатоличивать Русь. Напротив, она явила себя деятельной православной. И дело было не в том, что Софье было безразлично, какую веру исповедовать, наоборот. Софья, воспитанная в детстве афонскими старцами, противниками Флорентийской унии, в глубине души была глубоко православной. Она умело скрывала свою веру от могущественных римских «покровителей», которые не оказали помощи ее родине, предав ее иноверцам на разорение и гибель, но с радостью вернулась к православию, вступив на земли своего жениха.

Так или иначе, этот брак только усилил Московию, способствуя ее грядущему обращению в великий «Третий Рим». Первым сигналом стало то, что после венчания Иван III принял в герб византийского двуглавого орла – символ царской власти, поместив его и на своей печати. Две головы орла обращены на Запад и Восток, Европу и Азию, символизируя их единство, а также единство («симфонию») духовной и светской власти. С тех пор двуглавый орел неразрывно ассоциировался с крепнущей Россией.

Софья привезла с собой и несколько православных икон, в том числе редкую икону Божией Матери «Благодатное Небо». Икона находилась в местном чине иконостаса кремлевского Архангельского собора. По традиции москвичи приносили к образу Божией Матери «Благодатное Небо» воду и лампадное масло, которые исполнялись лечебными свойствами, поскольку эта икона обладала особой, чудодейственной целительной силой. И еще после свадьбы Ивана III в Архангельском соборе появилось изображение византийского императора Михаила III, родоначальника династии Палеолог, с которой породнились московские правители. Так утверждалась преемственность Москвы Византийской империи, а московские государи представали наследниками византийских императоров.

Ранним утром 12 ноября 1472 года Софья Палеолог прибыла в Москву, где все было готово к свадебному торжеству, приуроченному к именинам великого князя – дню памяти святого Иоанна Златоуста. В тот же день в Кремле во временной деревянной церкви, поставленной около строящегося Успенского собора, чтобы не прекращать богослужений, государь обвенчался с ней.

Византийская принцесса впервые тогда увидела своего супруга. Великий князь был молод – всего 32 года, хорош собой, высок и статен. Особенно замечательными были его глаза, «грозные очи»: когда он гневался, женщины падали в обморок от его страшного взгляда. Но на невесту он смотрел с восхищением. И она, видевшая в Риме очень мало светловолосых и светлоглазых мужчин, вопреки всем приличиям, не могла отвести от жениха зачарованного взора. Любовь с первого взгляда? Да, такое случается и при династических браках, хотя значительно реже, чем хотелось бы.

Венчание в деревянной церквушке произвело сильное впечатление на Софью Палеолог. Византийская принцесса, воспитанная в Европе, многим отличалась от русских женщин. Софья принесла с собой свои представления о дворе и могуществе власти, и многие московские порядки пришлись ей не по сердцу. Ей не нравилось, что ее державный муж остается данником татарского хана, что боярское окружение ведет себя слишком вольно со своим государем. Что русская столица, построенная сплошь из дерева, стоит с залатанными крепостными стенами и с обветшавшими каменными храмами. Что даже государевы хоромы в Кремле деревянные и что русские женщины глядят на мир из окошечка светелок.

И манера поведения супруга ей не нравилась: слишком прост для государя. Чуть ли не с первой ночи Софья начала нашептывать мужу о том, что он – прямой наследник трона византийских императоров, что не пристало великому государю выслушивать боярские попреки, да терпеть их склоки, что он должен… должен… должен…

И прежде Иван Васильевич отличался крутым характером, а теперь, породнившись с византийскими монархами, превратился в грозного и властного государя. Софья могла быть довольна: супруг оказался прилежным и понятливым учеником.

После свадьбы и сам Иван III почувствовал необходимость перестроить Кремль в могущественную и неприступную цитадель. Все началось с катастрофы 1474 года, когда Успенский собор, возводимый псковскими мастерами, рухнул. В народе тотчас поползли слухи, что беда стряслась из-за «грекини», прежде пребывавшей в «латинстве». На самом деле, виной всему был плохо обожженный кирпич.

Пока выяснили причины обрушения, Софья посоветовала мужу пригласить итальянских архитекторов, которые тогда были лучшими мастерами в Европе. Их творения могли сделать Москву равной по красоте и величественности европейским столицам и поддержать престиж московского государя, а также подчеркнуть преемственность Москвы не только Второму, но и Первому Риму.

Ученые подметили, что итальянцы ехали в неведомую Московию без страха, ибо деспина могла дать им защиту и помощь. Именно Софья подсказала мужу мысль пригласить знаменитого Аристотеля Фиораванти, о котором она могла слышать в Италии или даже знать его лично, ведь он был на родине знаменит как «новый Архимед».

В Москве его ждал особый, секретный заказ. Фиораванти составил генеральный план нового Кремля, возводимого его соотечественниками. Есть предположение, что неприступную крепость соорудили и для защиты либерии. В Успенском соборе зодчий сделал глубокий подземный склеп, куда сложили бесценную библиотеку…

Этот-то тайник и обнаружил случайно великий князь Василий III спустя много лет после смерти родителей. По его приглашению в 1518 году в Москву для перевода этих книг приехал Максим Грек, который будто бы успел рассказать о них перед смертью Ивану Грозному, сыну Василия III.

Где оказалась эта библиотека во времена Грозного, до сих пор неизвестно. Ее искали и в Кремле, и в Коломенском, и в Александровской слободе, и на месте Опричного дворца на Моховой. А теперь появилось предположение, что либерия покоится под дном Москвы-реки, в подземельях, прорытых от палат Малюты Скуратова.

Москва отстраивалась в камне и хорошела, а вот семейная жизнь Софьи протекала не слишком гладко. Нет, муж любил ее без памяти, и дня не мог прожить без своей «грекини», но… Но через год с небольшим после свадьбы Софья родила первую (быстро умершую) дочь Анну, затем еще одну дочь (также умершую столь быстро, что ее не успели окрестить), потом еще одну… Великий князь не слишком горевал по этому поводу – у него уже был законный и прямой наследник, сын от первой супруги князь Иван Младой. Но Софья-то прекрасно понимала, что люто ненавидевший ее пасынок мгновенно отправит мачеху в монастырь, случись что с великим князем. Вот если бы и у нее родился сын…

И тут одна из сенных девок великой княгини вдруг рассказала, что объявилась на Москве знатная ворожея, которая помогает зачать младенца только мужского пола. И не было-де случая, чтобы после ее ворожбы рождались девки. Софья сперва загорелась мыслью встретиться с этой ворожеей и… Даже попросила сенную девку устроить эту встречу. А потом все-таки решила с мужем посоветоваться: все-таки она не просто горожанка, а супруга великого князя. Как бы впросак не попасть в чужой-то стране, не зная обычаев. И чуть не умерла от страха, когда, не дослушав ее, супруг яростно закричал:

– Да я тебя в темницу заточу, дуру непроходимую, в подземелье сгною, окаянную, плетьми велю на площади выстебать прилюдно, своими руками придушу, если ты с какой-нибудь ворожейкой свяжешься!

Софья от страха разрыдалась. А слез жены великий князь спокойно видеть не мог. Поцеловал, приласкал и уже спокойно объяснил, отчего так разгневался. Тут-то Софья и узнала, от чего скончалась первая супруга ее мужа. А узнав, перепугалась еще больше. Тогда-то, может, злого умысла и не было, а теперь точно кто-то хочет извести «грекиню», воспользовавшись ее мечтой родить сына.

Страх смерти воскресил в ней воспоминания о византийских тайнах и хитростях, среди которых прошло ее детство. Не отдала она сенную девку на расправу палачам, как сперва хотела, а ласково вызнала, откуда та узнала про ворожею. Впрочем, об ответе она и сама могла бы догадаться: от слуги князя Ивана Младого. И снова Софья сдержала себя, не кинулась к мужу с жалобой на пасынка, а лишь стала еще осторожней. Береглась, как могла: ввела в штат своих придворных особых отведывателей пищи (вещь доселе на Руси неслыханная, но совершенно обыденная при византийских дворах). Окружила себя гречанками и итальянками, сделав исключение только для русских жен своих греческих приближенных.

И… улыбалась. Улыбалась всем и каждому, так, что казалось: эта улыбка намертво приклеена к лику великой княгини. А уж с мужем и подавно всегда была кротка и весела, но как-то сумела сделать так, что супруг постепенно стал советоваться с нею в принятии любых государственных решений. С детства усвоенные византийские дипломатические приемы отлично прижились на благодатной российской почве, да и влияние великой княгини на супруга было огромным. Бояре попритихли. А через семь лет после свадьбы, 25 марта 1479 Софья родила, наконец, сына, будущего князя Василия III Ивановича.

И поняла, что вся ее борьба не только за власть, но и за выживание еще впереди. Иван Младой, сам к тому времени женившийся и ставший отцом, по-прежнему мечтал извести ненавистную мачеху.

Пасынка же ее вечная улыбочка бесила. На каждом углу ворчал, что в Кремле проходу не стало от иностранцев. И доворчался. Софья ласково объяснила своему супругу, что старые кремлевские покои и впрямь тесны и неудобны, что надобно строиться заново – в камне, на века!

И в Кремле закипела перестройка, которой руководили те же итальянцы. А кому, как не им? Успенский собор Фьораванти возвел так, что он стал знаком преображения и возвышения Руси. Отныне только здесь венчали на царство, сочетали браком высоких особ, проводили самые важные богослужения.

В 1491 году была сооружена Грановитая палата, попасть в которую можно было только через роскошное Красное крыльцо. Перестраивались в камне и остальные кремлевские сооружения, возводились заново стены и башни вокруг самого Кремля. Был построен Архангельский собор. Но – и это было, пожалуй главным, – незаметно, исподволь менялся сам уклад жизни при царском дворе. Кремлевская деспина мечтала возродить на Руси пышность и сложность византийских дворцовых церемоний. Что ж, ей это вполне удалось.

Удалось прежде всего потому, что Софья внушила не только своему мужу, но и всем боярам основную мысль: она, византийская принцесса, через брак делает московских государей прямыми преемниками византийских императоров – со всеми интересами православного Востока, каких придержались за этих императоров. Именно отсюда идет пословица – «Москва – Третий Рим». Потому-то Софью все-таки ценили и уважали в Москве, потому-то она и сама гордилась не столько тем, что стала великой княгиней московской, сколько тем, что была урождена принцессой византийской.

В Троицком Сергиевом монастыре до сих пор хранится шелковая пелена, шитая руками этой великой княгини, когда она уже прожила в замужестве больше четверти века – в 1498 году. Софье, кажется, пора уже было забыть и про свое девичество, и про прежний титул, но в подписи на пелене она все еще величает себя «царевною царегородскою», а не великой княгиней московской.

Это не просто родовая гордость – это еще и большая политика. Софья, как царевна, пользовалась в Москве правом принимать иноземные посольства – дело на Руси неслыханное. Но ведь она была урожденной Палеолог, о чем никому и никогда не позволяла забыть. И браком с великим князем московским подчеркивала, что, как наследница павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву – новый Царьград – где и разделяет их со своим супругом.

Супруг же действительно почувствовал себя преемником и наследником византийского трона. При московском дворе постепенно стал заводиться тот сложный и строгий церемониал, который и придал в конце концов невероятную чопорность и натянутость придворной московской жизни. Мало того: и во внешней политике князь Иван Васильевич почувствовал себя несравненно более великим и могучим, особенно после того, как чудесным образом, само собою, без бою рухнуло ордынское иго, тяготевшее над северо-восточной Русью два с половиной столетия.

В московских правительственных, особенно дипломатических, бумагах с той поры является новый, более торжественный язык, складывается пышная терминология, незнакомая московским дьякам прежних лет. Между прочим, для едва воспринятых политических понятий и тенденций не замедлили подыскать подходящее выражение в новых титулах, какие появляются в актах при имени московского государя. Много исконно русских земель еще оставалось за Литвой и Польшей, но Иван III впервые отважился показать европейскому политическому миру помпезный титул «Государь всея Руси». И – опять же впервые – в дипломатических бумагах появляется слово «царь» – сокращенная южнославянская и русская форма латинского слова цесарь, или кесарь. Это – славянский перевод византийского императорского титула.

Брак с Софьей позволял Ивану III считать себя единственным оставшимся в мире православным и независимым государем, какими были византийские императоры, и верховным властителем Руси, бывшей под властью ордынских ханов. Усвоив эти новые пышные титулы, Иван нашел, что теперь ему «не пригоже» называться в правительственных актах просто по-русски Иваном, государем великим князем, а начал писаться в церковной книжной форме: «Иоанн, божиею милостью государь всея Руси».

Но московским политикам начала XVI века мало было брачного родства с Византией: хотелось породниться и по крови, притом с самым корнем или мировым образцом верховной власти – с самим Римом. В московской летописи того века появляется новое родословие русских князей, ведущее их род прямо от… императора римского. Составилось сказание, будто Август, кесарь римский, обладатель всей вселенной, когда стал изнемогать, разделил вселенную между братьями и сродниками своими и брата своего Пруса посадил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, что и доныне по имени его зовется Прусской землей, «а от Пруса четырнадцатое колено – великий государь Рюрик».

Вот так и пишется история, так и создаются легенды о знатнейшем происхождении того или иного рода. Цари в этом плане – не исключение, и человеческое тщеславие им свойственно не меньше, чем любому простому смертному из числа их подданных.

Какое-то время Софья Палеолог поддерживала связи со своей семьей. Дважды в Москву с посольствами приезжал ее брат Андреас, или Андрей, как называют его русские летописи. Приводило его сюда прежде всего желание поправить свое материальное положение. И в 1480 году ему это в какой-то мере удалось: он выдал замуж свою дочь Марию за князя Василия Верейского, родного племянника Ивана III. Но этот брак едва не стал причиной опалы для самой Софьи.

Ее пасынок, Иван Младой, женился на дочери Стефана Великого, господаря Валахии (Молдавии), который был старинным другом и союзником Великого князя Московского. Так что Елену Волошанку приняли при дворе с распростертыми объятиями, осыпали милостями и подарками, а уж когда она через девять месяцев после свадьбы родила сына, гордости и радости Ивана Васильевича не было предела. Специальным указом он повелел считать Ивана Младого единственным и законным наследником, «а буде он скончает живот свой, то быть после него великим князем сыну его Димитрию…»

Конечно, такой порядок престолонаследия был спасительным для Софьи: ни ей, ни ее сыновьям (а всего она родила пятерых, дочери – не в счет) уже не угрожала физическая расправа. Но расстаться с мечтами о троне для своего первенца Софья не могла, да и не хотела. И тут, как нарочно, грянула буря: в честь рождения внука Иван Васильевич преподнес своей невестке драгоценное ожерелье (так называемое «саженье»), принадлежавшее его первой супруге. То есть объявил, что жалует любезную ему сноху этой драгоценностью, но… Но ожерелья в царской казне уже не было: Софья Фоминишна подарила его своей племяннице, молодой княгине Верейской.

«…Восхоте князь великий дарити сноху первой своей великой княгини саженьем, и просил у той второй княгини великой римлянки. Она же не даст, понеже много истеряла казны великого князя; брату давала, кое племяннице давала, и много…», – так, не без злорадства, описали многие летописные своды это событие.

Разгневанный Иван III потребовал от Василия Верейского вернуть сокровище и после того, как последний отказался сделать это, хотел заключить его в тюрьму. Князю Василию ничего не оставалось, как вместе с женой Марией бежать в Литву; при этом они едва ушли от посланной за ними погони.

Софья Палеолог допустила очень серьезный промах. Великокняжеская казна была предметом особых забот не одного поколения московских государей, которые старались приумножать фамильные сокровища. Летописи и в дальнейшем допускали не очень доброжелательные отзывы в адрес великой княгини Софьи. Видимо, иноземке было трудно постигать законы новой для нее страны, страны со сложной исторической судьбой, со своими традициями. А великая княгиня, следуя византийским традициям, тратила немалые средства на подкуп бояр, дабы обеспечить поддержку себе и своим детям.

Об этом ее супруг, к счастью, не дознался. Тогда Софья отделалась, что называется, легким испугом. Но второй случай был куда серьезнее. Внезапно и тяжело заболел старший сын Ивана Васильевича, Иван Младой. Софья же приглашала из Италии не только зодчих, но и врачей для семьи великого князя. А занятие врачеванием было тогда очень опасным для иностранцев, особенно когда дело касалось лечения первого лица государства. Требовалось полное выздоровление высочайшего пациента, в случае же смерти больного у самого врача отнималась жизнь.

Так, лекарь Леон, выписанный Софьей из Венеции, поручился головой, что вылечит князя Ивана Малого, у которого на ногах невыносимо болели гноящиеся, кровоточащие язвы. Однако лечение не помогло: наследник умер, а лекаря, в соответствии с его собственным самонадеянным желанием, казнили. Но народ обвинил в смерти молодого князя Софью: ей особенно могла быть выгодна смерть наследника.

Над головой Софьи нависли грозовые тучи: начались распри по поводу наследника престола. У Ивана III от старшего сына остался внук Дмитрий, Софья же мечтала о троне для своего старшего сына Василия. Кому из них должен был достаться престол? Эта неопределенность стала причиной борьбы между двумя придворными партиями – сторонниками Дмитрия и его матери Елены Волошанки и сторонниками Василия и Софьи Палеолог.

К моменту начала спора о наследнике престола Елена Волошанка была великой княгиней тверской, личностью с немалыми политическими амбициями: она желала видеть своего сына на троне и не гнушалась ради этого никакими средствами, в том числе, и не слишком чистыми.

«Грекиню» обвинили в нарушении законного престолонаследия. В 1497 году недруги наговорили великому князю, будто Софья хочет отравить его внука, чтобы посадить на престол собственного сына, что ее тайно посещают ворожеи, готовящие ядовитое зелье, и что сам Василий участвует в этом заговоре. Иван III принял сторону внука, арестовал Василия, ворожей велел утопить в Москве-реке, а жену от себя удалил, демонстративно казнив нескольких членов ее «думы». Уже в 1498 году он венчал в Успенском соборе Дмитрия как наследника престола.

Ученые считают, что именно тогда зародилось знаменитое «Сказание о князьях Владимирских» – литературный памятник конца XV – начала XVI веков, где повествуется о шапке Мономаха, которую византийский император Константин Мономах будто бы прислал с регалиями своему внуку – киевскому князю Владимиру Мономаху. Таким образом доказывалось, что русские князья породнились с византийскими правителями еще во времена Киевской Руси и что потомок старшей ветви, то есть Дмитрий, обладает законным правом на престол.

Однако способность плести придворные интриги была у Софьи в крови. Она сумела добиться падения Елены Волошанки, обвинив ее в приверженности ереси. Масла в огонь добавил сам царевич Дмитрий, который весьма самоуверенно называл себя «царем» и уже приказывал чеканить собственные монеты с изображением двуглавого орла и весьма мало считался с мнением деда, не скрывая, что ждет не дождется его кончины.