Текст книги "История России в лицах. Книга вторая"

Его долгие хлопоты не сразу, но увенчались успехом. В 1753 году Ломоносову удалось получить крупный заказ от императрицы Елизаветы. Ему поручено было украсить восемью мозаичными картинами многосложный и роскошный памятник Петру Великому; монумент предполагалось поставить в Петропавловском соборе.

Одна из картин, изображавшая Полтавский бой, была закончена и сдана. Но дальнейшая ее судьба, увы, неизвестна. Исчезла и вторая, незаконченная из-за смерти Ломоносова мозаика, изображавшая взятие Азова. Да и предполагаемый памятник Петру так и не был возведен – времена изменились.

В январе 1762 года скончалась императрица Елизавета, и на престол взошел ее племянник – Петр Третий, бывший герцог Карл-Петр-Ульрих Голштейн-Готторпский, до 11 лет воспитывавшийся своим отцом, супругом старшей дочери Петра Великого Анны, как законный наследник шведского престола. Елизавета забрала сироту-племянника, перекрестила его в православие и объявила цесаревичем наследником. А через три года нашла ему невесту – принцессу из захудалого немецкого Ангальт-Цербстского княжества Софию Фредерику Августу, во святом крещении – Екатерину Алексеевну.

Император Петр правил 186 дней и даже не успел короноваться. Военный переворот, наподобие того, который возвел на престол его ныне покойную тетку, сделал императрицей его супругу – в будущем Екатерину Великую. Перемены в государстве Российском были столь велики и значительны, что о памятниках, мозаике и науках вообще временно забыли.

Ломоносов напомнил о себе традиционной Одой, в которой сравнивал новую императрицу с Елизаветой, выражал надежду, что Екатерина II «златой наукам век восставит и от презрения избавит возлюбленный Российский род» и приветствовал начинания Екатерины в пользу русского просвещения и воспитания. В данном случае он не ошибся: новая императрица впервые после смерти Петра Великого занялась государственными делами во имя и во благо России. Екатерина могла бы поддержать многие начинания Ломоносова и собиралась это сделать. Но судьба распорядилась иначе.

С 1763 года Михаил Васильевич стал прихварывать и все реже выходил из дома. В июне 1764 года императрица, узнав о болезни Ломоносова, без предварительного оповещения и без доклада отправилась к нему домой в сопровождении княгини Дашковой и некоторых придворных. Ломоносов, не ожидавший никаких гостей, сидел в своем кабинете.

Императрица сразу увидела, что силы великого человека иссякают, и постаралась ободрить его: обещала всяческое содействие, приглашала «запросто» приезжать во дворец и обращаться со всеми просьбами непосредственно к ней. Ломоносов отблагодарил государыню за ее визит восторженными стихами, но для всего остального было уже слишком поздно.

Даже полученное известие о том, что он избран почетным членом Стокгольмской и Болонской академий наук, не смогло возродить в ученом ни сил, ни интереса к жизни. В апреле 1765 года, на второй день Пасхи, около пяти часов пополудни, Ломоносова не стало.

Он встретил смерть со спокойствием истинного философа. За несколько дней до нее сказал одному из своих друзей:

– Я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть; жалею только о том, что не мог совершить всего того, что предпринял для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии, и теперь, при конце жизни моей, должен видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною.

Похороны Ломоносова прошли с большою торжественностью, при огромном стечении народа, сенаторов и вельмож. Михаил Васильевич был погребен 8 апреля на кладбище Александро-Невского монастыря. Через год на могиле был поставлен памятник из каррарского мрамора с надписью на русском и латинском языках.

«Въ память славному мужу Михаилу Ломоносову родившемуся въ Колмогорахъ въ 1711 году бывшему статскому советнику Съ.-Петербургской Академiи наукъ профессору Стокголмской и Болонской члену разумом и науками превосходному знатнымъ украшениемъ отечеству послужившему красноречiя стихотворства и гистории россiйской учителю первому въ Россiи безъ руководства изобретателю преждевременною смертiю отъ музъ и отечества на дняхъ святые пасхи 1765 году похищенному».

***

Грустно и парадоксально, что для своих современников Ломоносов был прежде всего поэтом. Хотя следует признать, что в сфере русской поэзии он был чисто формальным реформатором: преобразователем литературного языка и стиха, который отчетливо осознавал, что литература не может идти вперед без формальной правильности в языке и стихе, без литературных форм. Но кто читал его академические статьи по этим вопросам? Лишь единицы образованных и заинтересованных в них россиян.

И тем не менее, новейшая орфография тех времен в наиболее существенных чертах создана именно Ломоносовым. Его «Русская Грамматика», его «Рассуждение о пользе книг церковных», «Письмо о правилах российского стихотворства», вместе с практическим осуществлением этих правил в собственном «стихотворстве» Ломоносова, раз и навсегда решили вопрос самого существования русской литературы. То есть сделали то, что в итальянской литературе произошло еще в XIV веке, во французской – в XV – XVI веках, в английской и немецкой – в XVI веке. Это следует помнить тем, кто упрекает Ломоносова в выспренности и холодности его собственной поэзии – для Михаила Васильевича рифмование как таковое имело крайне малое значение.

Впрочем, Ломоносов доказал, что русский язык позволяет писать стихи не только хореем и ямбом, но и анапестом, дактилем и сочетаниями этих размеров, что русский язык позволяет применять не только женские рифмы, но также и мужские и дактилические, позволяет чередовать их в самой различной последовательности. К своему письму о стихосложении он приложил «Оду на взятие Хотина», написанную еще в 1739 году. Впечатление от оды было подобно грому среди ясного неба – она поражала невиданной доселе гармонией, заставляла трепетать сердца, увлекала в выси…

В 1756 году Ломоносов отстаивал – увы, безуспешно! – права низшего русского сословия на образование в гимназии и университете. В 1759 году он составил устав для новых гимназий и Университета, причем опять всеми силами отстаивает права низших сословий на образование.

«Ученые люди, — доказывал Ломоносов, – нужны для Сибири, для горных дел, фабрик, сохранения народа, архитектуры, правосудия, исправления нравов, купечества, единства чистые веры, земледельства и предзнания погод, военного дела, хода севером и сообщения с ориентом».

Бывший рыбацкий сын, сам рыбак и мореход, знал, о чем так радел. Увы, как хорошо известно, нет пророка в своем отечестве. Считанные единицы сумели в какой-то степени повторить путь «архангельского мужика». Который, как писал Некрасов, «по своей и Божьей воле стал разумен и велик». Поэт, правда, не добавил, сколько высоких персон противилось этой самой воле…

И после смерти нашлись «доброжелатели». Поэт Александр Сумароков, довольно знаменитый в то время, изрек:

– Угомонился дурак и не будет более шуметь!

Наследник престола и будущий император Павел высказался еще категоричнее с «государственной», как ему казалось, точки зрения:

– Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал…

Не правда ли, в России мало что изменилось с тех времен? Об умерших великих людях по-прежнему можно услышать немало гадостей, хотя это – отнюдь не по-христиански. Но на это мало кто обращает внимание.

А с царем-преобразователем Петром Ломоносова сближает отнюдь не родство по крови, а неистовая любознательность, жажда «объять мыслью необъятное», настоящий, а не показной патриотизм.

Нет, не зря Московский университет назван именем Ломоносова. Великий помор и сам был, можно сказать, первым русским университетом.

По месту и честь.

Победителей не судят

Кто такой «генералиссимус»? Это высшее военное звание, которое обычно присваивалось полководцам, командовавшим на театре войны несколькими армиями. Впервые это звание появилось во Франции. Французский король Карл IX удостоил звания генералиссимуса своего брата, впоследствии короля Генриха III. А кто был первым российским генералиссимусом. Когда заходит речь о звании генералиссимуса, то сразу говорят об Александре Васильевиче Суворове. Однако он был совсем не первым полководцем, получившим это звание. История этого звания в России началась за двадцать один год до того, как оно было учреждено «Уставом воинским» 1716 года. Первым русским генералиссимусом стал в 1695 году князь Федор Юрьевич Ромодановский, потом, в 1696 году, полководец Алексей Семенович Шеин, который участвовал в Азовском походе, осаждал Азов, командуя сухопутными силами русских войск. Интересно, что когда 30 сентября 1696 года русские войска как победители входили в Москву, то в раззолоченных каретах впереди войска ехали два командующих – генералиссимус Шеин и адмирал Франц Лефорт, а за ними шел в пешем строю капитан Алексеев – царь Петр I. После официального учреждения звания генералиссимуса его носил Александр Данилович Меншиков, которому это звание пожаловал, как ни странно, не сам Петр I, а его внук – малолетний Петр II. Но все эти люди отличились ратными подвигами. А вот кому это звание было присвоено незаслуженно, так это герцогу Антону Ульриху, который был мужем Анны Леопольдовны, регентши при младенце-императоре Иване Антоновиче, и никаких сражений не выиграл. Зато следующим генералиссимусом был великий полководец Суворов.

Величайший русский военачальник Александр Васильевич Суворов (впоследствии князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус русской армии и генерал-фельдмаршал армии австрийской) родился в 1730 году в аристократической семье генерал-аншефа и сенатора Василия Ивановича Суворова, начинавшего, впрочем, свою службу денщиком у Петра I.

«Фамилия Суворовых, – отмечала Екатерина Великая в своих „Записках“, – давным-давно дворянская, спокон веков русская… Его отец был человеком неподкупной честности, весьма образованным…»

Екатерина, возможно, запамятовала, что «весьма образованный человек неподкупной честности» в царствование императрицы Анны Иоанновны, будучи прокурором полевых войск, был командирован вместе с капитаном Ушаковым («великим российским инквизитором», – по отзывам современников) в Сибирь для производства следствия над находившимся в березовской ссылке семейством Долгоруких.

Следствие привело к тому, что князь Иван Долгорукий был четвертован, его младшие братья – заточены в крепость, а сестра Екатерина, «порушенная государыня», обрученная в свое время с императором Петром II, – насильственно пострижена в монахини. Василий Иванович Суворов за служебное рвение был удостоен повышения: назначен сенатором и генерал-губернатором завоеванной к тому времени части Пруссии.

Когда на трон взошел племянник императрицы Елизаветы, Петр III, Василий Иванович получил назначение в Сибирь губернатором. По каким-то одному ему известным причинам он туда не поехал, а принял самое активное участие в свержении Петра и возведении на трон Екатерины. А она, как известно, нс забывала тех, кому была хоть чем-то обязана.

Его сын Александр, нареченный в честь Александра Невского, родился 13 ноября 1730 года. Хилое телосложение единственного сына и наследника несколько огорчило Василия Ивановича, и он уже приготовился отправить Александра служить «по гражданской части». Но мальчика неотвратимо влекло к себе военное поприще. С детских лет Суворов проявил тягу к военному делу, пользуясь богатейшей отцовской библиотекой, изучал артиллерию, фортификацию, военную историю. Большое влияние на судьбу Александра оказал друг семьи Суворовых, генерал Ганнибал, прадед Пушкина, который, заметив тягу мальчика к военному делу и образованность, повлиял на его отца, чтобы тот избрал для сына военную карьеру.

Для того чтобы его заветная мечта – стать солдатом – исполнилась, Александр придумал и неукоснительно выполнял целую систему тяжелейших физических упражнений, а также старался закалить свое тело, сделать его невосприимчивым ко всякого рода воздействиям. Ему это удалось, хотя ни высокого роста, ни атлетического телосложения будущий великий полководец не обрел. Зато мог сутки напролет шагать с тяжелым ранцем, забираться чуть ли не на отвесные стены, спать на голой земле и питаться самой простой пищей. Впоследствии это стало поводом для анекдотов, но так было на самом деле.

Самое удивительное заключалось в том, что Александр к тому же стал человеком не просто образованным – высококультурным. Сам он обмолвился однажды, что ежели бы не был военным, то стал бы писателем – настолько хорошо владел он пером. Писал в основном на великолепном русском языке, хотя в совершенстве знал латынь, польский, турецкий, свободно объяснялся по-французски и по-немецки. Сохранилось более двух тысяч его писем, и считается, что примерно столько же утрачено.

Вот, например, его суждение о том, каков должен быть военачальник:

«Смел без запальчивости, быстр без опрометчивости, деятелен без суетности, подчиняется без низости, начальствует без фанфаронства, побеждает без гордости».

Полная программа – и почти вся воплощена в жизнь самим ее автором.

Двенадцати лет от роду Александр был зачислен солдатом в лейб-гвардии Семеновский полк. Жить продолжал дома – таковы были дворянские традиции тех времен. Через пять лет, еще до явки в полк, получил звание капрала – и после этого началась его действительная служба. Ему исполнилось двадцать четыре года, когда он получил свои первый офицерский чин: по меркам того времени – очень поздно.

Возможно, это объяснялось тем, что Суворов слишком отличался от остальных офицеров: не околачивался без толку при дворе, не искал покровителей, не цеплялся за женские юбки. Зато солдаты его любили: никаких несправедливостей, а тем более унижении он не допускал, и если чего-то требовал, то сам же и подавал пример исполнительности.

В 1762 году, после нескольких побед над прусской армией Суворов был назначен командиром Астраханского пехотного полка. На следующий год – командиром Суздальского пехотного полка, который блестяще использовал опыт, накопленный Суворовым в боях против Фридриха Великого, и внес немалый вклад в разгром и первый раздел Польши.

По возвращении в Санкт-Петербург в 1773 году Суворов был произведен в генерал-майоры и отправлен на войну с турками в армию фельдмаршала Румянцева. Именно там произошли первые встречи будущего генералиссимуса с Григорием Потемкиным – будущим князем Таврическим. Два великих человека не испытали взаимной симпатии.

Роскошно-ленивый великан Потемкин и юркий, сухощавый, насмешливый Суворов могли прекрасно дополнять друг друга, но сблизиться никак не могли. Эта невозможность впоследствии стоила России нескольких лишних месяцев осады турецкой крепости Очаков: Потемкин, тогда уже всемогущий фаворит Екатерины, просто-напросто удалил Суворова с поля боевых действий, а сам добиться быстрой победы не смог. Этого, кстати, он тоже Суворову не простил и не забыл.

Вообще у Суворова был необычайный талант – допекать вышестоящее начальство. Когда он считал приказы сверху глупыми, то преспокойно пренебрегал ими и доводил начатое до конца, причем всегда успешно. На гневный вопрос того же Потемкина, чем он изволит заниматься, насмешливо ответил:

«Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу».

Однако жалобы на Суворова императрица, не слишком любя его сама, ни от кого не принимала. «Победителей не судят», – начертала она на одном из донесений об очередной выходке строптивого генерал-майора, и на том дело было закрыто.

Опоздал он к победе только один-единственный раз, но и это опоздание оказалось весьма кстати. После окончания первой турецкой кампании Суворов был направлен на Волгу, для усмирения пугачевского бунта, но поспел, что называется, «к шапочному разбору»: Пугачева уже схватили и отправили в Москву, мятеж дотлевал.

После этого Суворов не без гордости говорил, что нигде, кроме как на войне, не пролил ни капли человеческой крови. При подавлении отголосков пугачевского бунта «не чинил ни малейшей казни, кроме гражданской, но усмирял «человеколюбивой ласковостью…».

Ослушаться он не смел только своего отца и, когда тот приказал сорокалетнему уже сыну жениться и озаботиться наследниками, безропотно обвенчался с избранной родителями невестой – княжной Варварой Ивановной Прозоровской, «Варютой». Жену, в общем, даже любил, потому что… «жена человеку Богом дается как не любить?».

Та, правда, придерживалась несколько иных взглядов на семейную жизнь. После пяти лет относительного мира и согласия, за которые жена подарила ему сына Аркадия и дочь Наталью – любимицу, в супружеской жизни стали появляться трещины. По-видимому. Варвара Ивановна иначе представляла себе жизнь генеральши и богатой помещицы: сопровождать мужа в походах и делить с ним все «прелести» бивуачной жизни ей никак не улыбалось. Куда больше прельщало порхание по светским гостиным и… молодые любовники.

Суворов мог понять нелюбовь супруги к бытовым неудобствам, но измены дражайшей половины его, человека невероятно вспыльчивого, настолько вывели из себя, что он даже обратился в консисторию с прошением о разводе. Развода ему не дали, наоборот, стали навязывать примирение. Императрица не слишком стремилась поощрять супружеские добродетели, ибо сама в ту пору меняла фаворитов чуть ли не ежегодно.

Через несколько лет Суворов вновь подал прошение уже непосредственно в Синод, обвиняя жену в недозволенной связи с секунд-майором Сырохнеевым, причем обещал предоставить соответствующие доказательства. И снова ему было отказано, причем ни он, ни Варвара Ивановна оттого счастливы не были. Она – женщина безусловно светская – совершенно не подходила к роли жены «вечного солдата». Он плохо представлял себе супружескую жизнь врозь, а о его нахождении при дворе и речи быть не могло.

Разрыв Александр Васильевич переживал тяжело и после расставания с женой вообще не глядел на женщин. Хотя, по другой версии, он добивался развода потому, что хотел жениться на дочери одного из своих полковых командиров, которая сопровождала отца во всех походах, переодевшись в мужской костюм. Никаких подтверждений этoму, правда, не существует – слухи и только.

Зато доподлинно известно, что Александр Васильевич обожал свою дочь – «Суворочку», которую устроил в Смольный институт пансионеркой и безмерно о ней тосковал. Большую часть своего немалого состояния он завещал именно ей, остальное – сыну Аркадию, рано и трагически погибшему в одной из военных кампании. Жена по завещанию не получала ничего, хотя всю жизнь Суворов содержал ее достаточно щедро.

А завещать было что. Суворовы считались богатыми помещиками, причем не выжимали из своих крепостных все соки, а. наоборот, всячески им покровительствовали. Сохранились письма, рассказывающие о его отношениях с крестьянами. В одном из них Суворов пишет:

«У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михайлу Иванову дожить до одной коровы! Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег… Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у которых много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль».

Богатый человек, Суворов, тем не менее, презирал излишества в быту и не умел жить в роскоши и праздности. Не умел он жить и вне боевых действий. Оказавшись при императоре Павле в изгнании, сильно томился духом, искал утешения в молитвах, но милости просить не желал ни при каких обстоятельствах. Вспыльчивый по характеру, Александр Васильевич тем не менее умел себя сдерживать, когда надо, и по пустякам, как сейчас сказали бы, «не заводился». Но если задевали его принципы – пощады никому не было. Так, будучи главнокомандующим, Суворов вопреки всем правилам дипломатии сделал строгое внушение командующему австрийскими войсками:

«До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги… Большой говорун, который жалуется на службу, будет отрешен от должности… Ни в какой армии нельзя терпеть таких!»

Суворов никогда не жалел о своем выборе жизненного пути, считая военную службу святым и естественным долгом дворянства. Уже в преклонном возрасте и больших чинах он осуждал закон, освобождавший дворян от обязательной службы. считая, что замещение офицерских вакансий иностранцами снижает боевые качества и моральный дух русской армии. Для него самого забота о благе Отечества и боеспособности армии была главной.

«Я заключал доброе имя мое в славе моего отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропереходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей», – писал он одному из своих друзей незадолго до смерти.

Суворов провел более шестидесяти боев и сражений и ни одного не проиграл. Когда завистники пытались это объяснить просто везением, Александр Васильевич беззлобно и благодушно отмахивался:

– Раз – везение, два – везение, на третий-то раз, помилуй Бог, может, и умение?

До 1779 года Суворов командовал войсками на Кубани и в Крыму, превосходно организовав оборону Таврического полуострова (Крыма). После присоединения Крыма к России в 1783 году ему было приказано привести к покорности ногайских татар, что и было исполнено, несмотря на немалые трудности. В 1786 году Суворов получил звание генерала-аншефа, а с началом новой турецкой кампании в 1788 году командовал обороной Черноморскою побережья от устья Буга до Перекопа. В 1789 году, командуя дивизией в армии князя Репнина, Сувоpoв наголову разбил турок при Фокшанах и Рымнике, за что получил орден святого Георгия 1 степени и титул графа Рымникского, а от австрийского императора – титул графа Священной Римской империи.

И это, пожалуй, был единственный случай, когда Суворову послали по его заслугам: за блестяще проведенное им взятие Измаила он – не без интриг светлейшего князя Потемкина – вместо ожидаемого фельдмаршальского жезла получил лишь звание подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Правда, полковником в этом полку числилась сама императрица Екатерина, но тем не менее…

Чин генерала-фельдмаршала Суворов все-таки получил, но лишь в 1794 году, после взятия Праги. Два года спустя его назначили начальником российских военных сил в южных и юго-западных губерниях, и здесь он довел до совершенства свою систему обучения и воспитания войск, а также дал окончательную редакцию своему блистательному военному катехизису «Наука побеждать».

Казалось, что для Суворова наступило время пожинать лавры, но… Скоропостижно скончалась императрица Екатерина, на престол взошел ее сын Павел, ярый поклонник всего прусского, и Александр Васильевич со свойственной ему резкостью выступил против нелепых нововведений и «усовершенствований» в столь любимой им русской армии.

Реакция последовала мгновенно: в 1797 году Суворов высочайшим повелением был отставлен от службы и сослан в свое имение под надзор полиции. Корреспонденция Суворова перлюстрировалась, ему не разрешено было выезжать дальше 10 км от села, обо всех его посетителях докладывалось. Историк Петрушевский писал:

«Из донесения видна домашняя жизнь Суворова. Он вставал за 2 часа до света, пил чай, обливался водою, на рассвете шёл в церковь, где стоял заутреню и обедню, причём сам читал и пел. Обед подавался в 7 часов, после обеда Суворов спал, потом обмывался, в своё время шёл к вечерне, после того обмывался раза три и ложился спать. Скоромного он не ел, был весь день один и разговаривал лишь со своими людьми, несколькими отставными солдатами. Носил он обыкновенно канифасный камзольчик, одна нога в сапоге, другая (раненая) в туфле; по воскресеньям и другим праздникам надевал егерскую куртку и каску; в высокоторжественные дни куртку заменял фельдмаршальским мундиром без шитья, но с орденами. Свой простой ежедневный костюм Суворов впрочем ещё упрощал до минимума: ходил без рубашки, в одном нижнем белье, как делывал обыкновенно в лагерное время»

В селе здоровье Суворова ухудшилось, усилилась скука и раздражительность, и он принял решение удалиться в монастырь, о чем написал прошение императору Павлу. Вместо ответа приехал флигель-адъютант Толбухин и привёз Суворову письмо императора:

«Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии…».

Авторитет и слава Суворова были столь велики, что даже император Павел оказался перед ними бессилен, к тому же на императора оказывали сильное давление союзники. По требованию коалиции европейских держав император был вынужден отозвать Суворова из ссылки и возложить на него командование союзными войсками в Северной Италии.

В итальянском, а затем и швейцарском походах Суворов немало добавил к славе своего отечества. Его швейцарский поход считается самым выдающимся из всех совершенных до этого альпийских переходов (вспомните знаменитую картину «Переход Суворова через Альпы»! ), хотя неутомимому полководцу было в то время без малого семьдесят лет.

За этот поход император Павел пожаловал ему титул князя Италийского и звание генералиссимуса, а также приказал поставить памятник в Санкт-Петербурге, что, к сожалению, так и не было исполнено.

Как ни странно, Павел оказался куда более справедливым к Суворову, нежели его мать, императрица Екатерина, хотя Александр Васильевич выкидывал иной раз штучки, крайне обидные для императора. Как-то с визитом к Суворову приехал любимец Павла, бывший его брадобрей Кутайсов, только что получивший графское достоинство. Суворов выбежал ему навстречу, кланялся в пояс и суетился:

– Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека? Прошка, стул, другой, третий!

И при помощи лакея Прошки Суворов ставил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше:

– Туда, туда, батюшка… а уж свалишься – не моя вина.

В другой раз, приехав в Санкт-Петербург, Суворов хотел видеть самого императора, но так как сил ехать во дворец уже не было, он попросил, чтобы Павел удостоил его посещением. Павел, однако, послал вместо себя все того же графа Кутайсова. Когда тот вошел в комнату в красном мальтийском мундире с голубой лентой через плечо, Суворов приподнялся в постели и закричал все тому же Прошке:

– Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри на этого господина в красном кафтане. Он был такой же холоп, как и ты, да видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян и толку из тебя не будет.

Забыл, видно, Александр Васильевич, что ею собственный батюшка начинал карьеру денщиком у императора. Или не забыл, а искренне считал, что дворянское происхождение автоматически ставит его выше любого, рожденного в ином сословии. Вольнодумство Суворова имело свои пределы.

Сказались эти пределы и тогда, когда друзья попытались склонить его к участию в заговоре против императора Павла. Суворов аж подпрыгнул и в ужасе перекрестил говорящему рот:

– Молчи, молчи, не могу! Кровь сограждан – помилуй Бог!

Ни опала, ни ссылка не оправдывали в его глазах участия в смуте, способной привести к кровопролитию.

Многие известные люди того времени оставили воспоминания о том впечатлении, которое на них производила незаурядная личность Суворова. Так, французский король Людовик Восемнадцатый писал:

«Этот полудикий герой соединял в себе с весьма невзрачной наружностью такие причуды, которые можно было бы счесть за выходки помешательства, если б они не исходили из расчётов ума тонкого и дальновидного. То был человек маленького роста, тощий, тщедушный, дурно-сложенный, с обезьяньею физиономией, с живыми, лукавыми глазками и ухватками до того странными и уморительно-забавными, что нельзя было видеть его без смеха или сожаления; но под этою оригинальною оболочкой таились дарования великого военного гения. Суворов умел заставить солдат боготворить себя и бояться. Он был меч России, бич Турок и гроза Поляков. Жестокий порывами, бесстрашный по натуре, он мог невозмутимо-спокойно видеть потоки крови, пожарища разгромленных городов, запустение истребленных нив. Это была копия Аттилы, с его суеверием, верою в колдовство, в предвещания, в таинственное влияние светил. Словом, Суворов имел в себе все слабости народа и высокие качества героев».

«…Суворов обедает утром, ужинает днём, спит вечером, часть ночи поёт, а на заре гуляет почти голый или катается в траве, что, по его мнению, очень полезно для его здоровья…», – писал герцог Арман де Ришелье.

Посол Франции в России граф де Сегюр, также оставил пространные воспоминания о личности великого полководца:

«Генерал Суворов в другом отношении возбуждал моё любопытство. Своей отчаянной храбростью, ловкостью и усердием, которое он возбуждал в солдатах, он умел отличиться и выслужиться, хотя был небогат, не знатного рода, и не имел связей. Он брал чины саблею. Где предстояло опасное дело, трудный или отважный подвиг, начальники посылали Суворова. Но так как с первых шагов на пути славы он встретил соперников завистливых и сильных настолько, что они могли загородить ему дорогу, то и решился прикрывать свои дарования под личиной странности. Его подвиги были блистательны, мысли глубоки, действия быстры. Но в частной жизни, в обществе, в своих движениях, обращении и разговоре он являлся таким чудаком, даже можно сказать сумасбродом, что честолюбцы перестали бояться его, видели в нём полезное орудие для исполнения своих замыслов и не считали его способным вредить и мешать им пользоваться почестями, весом и могуществом».

Не слишком удачливый в личной жизни, Суворов находил утешение только у любимой дочери, шутливо прозванной им «Суворочкой». Наталья Александровна вышла замуж за очень богатого и доброго человека – Дмитрия Хвостова, который имел только одну слабость: мнил себя поэтом. Суворов полушутя, полусерьёзно жаловался друзьям, что зятю удастся то, что не удалось турецким ядрам: до времени свести его в могилу:

– Бубнит и бубнит, и все в рифму, и рифму… Помилуй Бог, с ума спятить недолго! Знаю, что не по злому умыслу, а то ей-eй, пришиб бы.

Насчет турецких ядер Александр Васильевич несколько преувеличивал, ибо сам любил говорить, что за всю жизнь им было получено семь ран: две – на войне, а пять – при дворе. И уж совершенно точно, что эти пять ран были куда более боле болезненны и опасны для здоровья, нежели первые две.