Текст книги "Царская внучка"

Глава восьмая. Москва златоглавая

Москва встретила нас колокольным звоном и буйным цветением сирени. Я волновалась в дороге, как девушка перед первым свиданием: все-таки возвращалась в родной город, который была вынуждена так внезапно и странно покинуть. Конечно, мой дом еще не построен, да и район, который в мое время считался практически центральным сейчас, скорее всего, глушь лесная с редкими деревеньками. Или нет?

В бывшей-будущей жизни я читала, что слово Пресня – видоизменение слова «приездня». В Москву, в годы правления князей, приезжали гости из Новгорода, Смоленска, немцы и свейские, т. е. шведские, люди. Им не давали места для стоянки до тех пор, пока не обусловливалось, как и где им остановиться гостевать. Без разрешения духовенства и княжеского чужестранцы и иногородние не въезжали в Москву. Для приезжих гостей была съездная Приездная слобода Здесь спрашивали у заезжающего гостя зачем, с какой целью он прибыл. Затем с большим трудом гость попадал на встречу к Московскому Великому князю и получал либо разрешение, либо отказ на пребывание в Москве.

Впоследствии, уже при Петре I, приездная была отдана на жительство грузинским царственным особам, бежавшим от войн и распрей с Кавказа. Центральная улица в районе – Красная Пресня, преобразованная за многие века из части древней Волоцкой дороги, ведущей к одному из шести стариннейших московских поселений – Кудрину. Я приказала въехать в Москву именно через этот район, а не по Тверскому такту, как было принято.

Супруг мой удивился, конечно, но просьбу уважил. Так что я воочию увидела – не лесную чащу, а множество деревенек, живописно раскинувшихся по берегам речки и четырех прудов, вырытых еще в прошлом веке. Красотища – неописуемая, даже уродливо-помпезный дом в селе Грузины не портил общего вида. Впрочем, это вполне можно было поправить.

– А вот тут, сударь мой, хорошо бы выстроить летний дворец, – сообщила я супругу. – Измайловский-то всем хорош, да боюсь, пока мы оттуда тараканов да клопов повыведем, у нас уже и внуки появятся.

– Как прикажете, сударыня, – галантно поклонился мой супруг. – Препятствий к сему особых не вижу, большая часть земель тут принадлежит Нарышкиным, да Салтыковым…

– Родственникам, значит, – усмехнулась я. – Будем договариваться по-родственному.

– Сударыня, да вам стоит только пожелать, вам все в дар поднесут и за счастье великое почитать будут. Тут речка такая чистая, что за водой из Москвы приезжают…

– Какая речка? – неподдельно изумилась я. – Москва-река?

– Да нет же, Пресня. Речушка маленькая, а вода в ней – чистый хрусталь.

Ну да, могла бы и сама сообразить, что Горбатый мост, который в мое еще не наступившее время стал просто декоративным сооружением, раньше был через что-то перекинут.

– А вот и Вознесенский храм, царицей Натальей Кирилловной построенный…

Н-да, практически ничего общего с тем, в котором венчался Пушкин. Наверное, был перестроен в будущем, причем неоднократно. И ни единого знакомого дома рядом, даже бульваров, похоже, еще нет. А ведь отсюда до Кремля – рукой подать, домишки-то по сторонам улицы небедные стоят. И монастырь какой-то по правую руку… не помню я ничего похожего, хотя на этом самом месте в скверике частенько сиживала после занятий в университете. Блин, и университета еще не построили!

– Что это за монастырь, сударь? – осведомилась я.

– Никитский женский, сударыня, дедом царя Михаила Федоровича, боярином Никитой Романовичем основанный при церкви великомученика Никиты.

Двойку вам, сударыня, за знание истории родного города! Хотя, как ее изучать, эту историю-то, если все десять раз сносилось под корень или в пожарах гибло. В Санкт-Петербурге, небось, как что построят – так уж точно на века. Нет, прекращу я в Москве это безобразие, сохраню все, что только можно. Кому, скажите на милость, этот монастырь помешал? Теперь я вспомнила, на этом месте стояло какое-то неописуемо уродливое здание почти без окон. То ли телефонная подстанция, то ли еще что-то в этом же роде.

– А вот и Кремль, сударыня, – прервал мои мысли супруг. – Приехали.

Ну, слава Богу, хотя бы Боровицкие ворота остались в неприкосновенности! Я невольно залюбовалась этой самой древней башней Кремля с ее основанием в итальянском стиле и тремя каменными резными гербами. Так засмотрелась, что не сразу поняла: ворота-то совсем в другом месте находятся! В Кремль мы въехали – точно из-под земли на гору поднимались, лошади с трудом тащили карету по крутому склону.

Но на вершине холма я была вознаграждена видом первого знакомого мне здания – Арсенала, сооруженного, оказывается, по приказу аж самого Петра Первого после пожара, уничтожившего половину Кремля. Царь-реформатор тогда повелел «от Никольских ворот до Троицких всякое по правую сторону строение ломать до подопш, и на том месте строить вновь Оружейный дом, именуемый Цейхоуз», по собственноручно вычерченному им плану.

Правда, полюбоваться готовым зданием Петр Алексеевич не успел: долгострой на Руси тогда уже существовал. Впрочем, частично в этом был виноват и сам автор проекта, который несколькими годами позже запретил строительство каменных зданий в любом городе, кроме Санкт-Петербурга. Чем он при этом руководствовался – одному ему ведомо, ну да я всегда считала Петю с большим приветом.

В результате возводили Арсенал целых 34 года, и завершили лет пять тому назад. Но дело того стоило: простое и монументальное здание Арсенала прекрасно сочеталось с древним Кремлем. Я вспомнила монстра из стекла и бетона, взбухшего посреди Кремля в оставленном мною времени, и невольно передернулась. А тут было не здание, а произведение искусства: нижний этаж расписан так, что казался сложенным из каменных глыб, а гладкие стены на огромном протяжении фасада были прорезаны лишь редко постановленными спаренными окнами, подчеркивающими мощь стен.

Кстати, к наполнению этого музея доблести русского народа и силе его оружия приложил руку и близкий родственник моего супруга – смоленский воевода Петр Салтыков. Петр Алексеевич не поленился лично написать ему:

«В Смоленске мозжеры (мортиры) и пушки медные и железные и всякие воинские сенжаку (знаки) осмотреть и описать и буде явятся которые под гербами окрестных государей, а именно Салтанов Турских и королей Польскаго и Свейскаго, взятые на боях, где воинским случаем, и те все собрав взять к Москве и для памяти на вечную славу поставить в новопостроенном Цейхгаузе».

Все было исполнено в точности – впоследствии я имела возможность убедиться в этом лично.

А напротив Арсенала располагалось одноэтажное здание на облицованном белом камнем фундаменте. Довольно большое и красивое, между прочим. Это еще что такое? Карета наша явно направлялась именно ко входу в это архитектурное сооружение.

– Что это, сударь мой? – осведомилась я у супруга.

– Сударыня, это зимний Аннегоф, – с некоторым удивлением ответил он. – Дворец, выстроенный иностранным зодчим Растрелли по приказу вашей августейшей тётушки.

Ё-мое! Растрелли, оказывается, построил целый царский дворец в Кремле, а кто об этом потом вспомнил? Ну, тем лучше: не придется тратиться на постройку кремлевской резиденции, обойдемся тем, что имеется. Надеюсь, в этом дворце достаточно места для нас с супругом и для моего небольшого двора. Зимний Аннегоф, значит. Тогда по идее должен быть и летний. Кажется, мне придется на ходу пересматривать мои планы обустройства в Первопрестольной.

Мы торжественно вступили во дворец и я на какое-то время буквально потеряла дар речи. Парадные апартаменты составляли аж четырнадцать покоев, а к ним примыкали еще восемь покоев обер-камергера (то есть милейшего герцога Бирона, оставшегося при тётушке в Санкт-Петербурге) и множество комнат для придворных. Как я потом выяснила, в этом «маленьком дворце» было больше ста тридцати помещений. Что и говорить, начинала дорогая тётушка свое обустройство в Москве скромнейше. А историки, точно сговорившись, усиленно расписывали обветшавший дворец в Измайлове. Н-да.

Парадные залы блистали прихотливой золоченой резьбой или орнаментами, ее имитировавшими, наложенными на беленый холст. В главном зале и соседствующих с ним помещениях были еще колонны и скульптуры. Но и это, как выяснилось, были только цветочки. Ягодки ожидали меня в личных покоях императрицы: спальне, будуаре и кабинете. Спальня была украшена гирляндами резных цветов и плодов, обшита панелями орехового дерева и увенчана расписным плафоном, где какая-то дебелая барышня, пренебрегая законами гравитации, резвилась с ангелами среди облаков.

Напротив роскошной постели с балдахином (куда же без него?!) красовался камин изумительной работы, а над ним висело огромное венецианское зеркало в золоченой раме. Но главное богатство находилось в прямом смысле слова у меня под ногами: дубовый штучный паркет, модное и дорогущее новшество. Да, у тетушки в быту явно были спартанские замашки…

Кстати, в покоях, предназначенных для герцога и его семейства, полы были дощатые, а стены отделаны куда более скромно – оштукатурены, покрашены и расписаны не слишком умелой кистью явно крепостного художника. Остальные помещения были еще скромнее. То ли денег не хватило, то ли императрица посчитала, что ее фрейлины и статс-дамы обойдутся обычными комнатами, кстати, с простыми русскими печами, даже не выложенными изразцовой плиткой.

– Какие покои, сударь мой, вы хотели бы занять? – осведомилась я у супруга. – Опочивальня, конечно, у нас будет общая…

– Да мне, сударыня, довольно будет и пары каморок для кабинета и для моего секретаря.

– Каморки тут вряд ли предусмотрены, – заметила я, – разве что для прислуги. Впрочем, думаю, мы с вами сумеем устроиться поудобнее. И на строительство нового дворца не надо тратиться.

– Как вам будет угодно, сударыня. У вас ведь еще один дворец есть…

– Измайловский? – скорчила я гримаску.

– Нет, летний Аннегоф. В Лефортово. Ее императорское величество его всем остальным дворцам в Москве предпочитать изволила.

– А кто строил? – заинтересовалась я.

– Да тот же итальянец… Раст.. Рас…

– Растрелли?!

– Ну да, – несколько изумился моей реакции супруг. – Государыня-императрица изволила ему в помощь целую бригаду мастеров из Франции вызвать. Дворец-то поболее этого будет – двухэтажный, двести с лишним помещений…

Нет, придется забыть все то, что я читала в исторических романах. Ледяной Дом не описал только неграмотный, а про два чудесных дворца работы гениального архитектора хотя бы пару строк кто-нибудь написал! Разберусь с продолжением рода, сяду писать историю Москвы и повелю издать ее самым большим тиражом, какой только возможен. Правда, для этого неплохо было бы собственную типографию завести.

– Завтра поедем смотреть этот дворец, – объявила я. – Верхом поскачем, а то у меня от сидения в карете уже все одеревенело.

– На завтра, сударыня, мы приглашены на парадный обед в вашу честь. В доме моих родителей.

– Обязательно поедем, – обещала я. – Только обед не с утра начнется, а по утренней прохладе мы с вами, сударь успеем в Лефортово съездить и назад вернуться.

– Тогда я прикажу конвою быть готовому.

– Какому еще конвою? – обалдела я.

– Тётушка ваша в несказанной милости своей изволила откомандировать в Москву целый полк. Пока, правда, без названия, да и неполный он, нужно будет в Москве рекрутов добрать.

– Полк назовем Кремлевским, – объявила я. – А служить в нем будут исключительно дворяне, независимо от достатка. Ежели изволите помнить историю Рима, то должны знать про преторианцев.

Может быть, и должен был, но точно – не знал. Или уже забыл за ненадобностью, что еще во время республики в Риме был создан отборный отряд для охраны главнокомандующего. Затем уже императоры превратили этот отряд в девять когорт по пятьсот человек в каждой. В эти войска зачисляли только уроженцев Италии, платили им двойное по сравнению с обычными легионерами жалование, зато срок службы у них был, соответственно, в два раза… меньше.

Так, это мы еще успеем обсудить с моим супругом: открыто светиться в интересе к армии мне не хотелось. Но в моем Кремлевском полку будут только русские, причем обязанные мне абсолютно всем. Пока тётушка сообразит, что в Москве образовалось фактически независимое военное подразделение… Впрочем, если поставить во главе этого полка генерала Румянцева, то многие вопросы отпадут сами собой.

Значит, завтра мне предстоит знакомство с моим свекром. Если судить о нем по тому, что я читала в оставленном мною времени – тот еще фрукт. Дядюшка нашей обожаемой государыни-императрицы, стремящийся исполнить любой ее каприз. Впрочем, возможно, историки опять выдавали свое желаемое за чужое действительное. Между прочим, женат на родственнице Артемия Петровича Волынского.

И у моего супруга имеется еще старший братец – Пётр. Пётр Семенович Салтыков, генерал, прославившийся в царствование Елизаветы. Может, и в моё прославиться, хотя я с Пруссией воевать как-то не собираюсь. Ну, человек предполагает, а Бог располагает. И женат неплохо – на урожденной княжне Трубецкой. Похоже, за родню мужа мне краснеть не придется, главное, чтобы не мешала.

Кстати… зачем мне Румянцев, ежели имеется собственный, можно сказать, профессиональный военный, которого вполне можно поставить во главе Кремлевского полка. И тётушка дражайшая понапрасну нервничать не будет: семейное дело, никаких посягательств на ее власть. Пусть у нее будут Миних с Румянцевым, а я и Салтыковым прекрасно обойдусь.

Ну, это все завтра, а сегодня-то что делать? Не багаж же распаковывать. И до обеда еще – глаза вытаращишь.

– Не угодно ли вам, сударыня, променад небольшой совершить? – точно подслушал мои мысли супруг.

– Пешком?

– Да, здесь в Кремле немало диковинок всяких. Да и старый дворец неплохо посмотреть, узнать, как ваши деды и прадеды жили.

Отличная идея, черт возьми! Почему мне самой это в голову не пришло?

– Согласна, сударь, – отозвалась я. – Вот только переоденусь, да кофе выпью. Завтракали-то давно, когда Одинцово проезжали.

– Воля ваша, сударыня, – учтиво поклонился мне супруг. – Соблаговолите послать за мной, когда будете готовы.

С этим он и удалился – устраиваться в своих новых апартаментах, надо полагать. Я, в свою очередь, принялась осматриваться в своих покоях. Обе мои фрейлины уже хлопотали, давая распоряжения многочисленной прислуге. Слишком многочисленной, на мой взгляд.

На тот же взгляд княгиня Долгорукая выглядела, мягко говоря, неважно. Я почувствовала угрызения совести за то, что чуть ли не на другой день после родов потащила ее в нелегкое путешествие по окаянным российским дорогам.

– Княгиня Наталья Борисовна, – позвала я.

– Да, государыня-царевна? – мгновенно отозвалась та.

– Ехала бы ты, голубушка, домой, к мужу да к деткам. Тебе недельку хотя бы отдохнуть надо. А мы тут с княжной Марьей сами управимся, я чай.

– Но, государыня…

– Знаю, знаю, через силу будешь свой долг исполнять. Но ты мне нужна здоровая и сильная. Бог даст, зачреватею, тогда мне без помощи верных людей никак не обойтись.

– Как прикажете, государыня-царевна, – тихо ответила княгиня, но на лице у нее явственно выразилось облегчение. – Позвольте только одно слово сказать…

– Говори.

– Князь, супруг мой, письмо слезное получил от сестрицы своей младшей, Алёны.

– Почему слезное? Их же из ссылки высвободили.

– Так-то оно так, да Аннушку с Алёной в монастырь постригать собираются, а княжну Екатерину силком повенчали с простым матросом.

– Почему с простым? – изумилась я. – Повенчать ее должны были с полюбовником ее, лейтенантом флотским Дмитрием Овцыным.

– Я, государыня-царевна, в военных званиях не сильно разбираюсь. Сестрица пишет…

– Голубушка, Наталья Борисовна, – мягко сказала я, – мне и тебя-то с супругом и детками с превеликим трудом удалось из острога вызволить. Кабы не моя свадьба, навряд ли бы тётушка смилостивилась. Смирись, княгиня, и молись: братья-то супруга твоего офицерские чины получили и к армии отправлены. Сама, небось, ведаешь: заговор-то был немалый, и свекор твой, князь Алексей Григорьевич покойный, злоумышлял против государыни нашей. Легчайше отделался: Бог его к себе забрал. А вот дети его за дурь отцовскую пострадали. Не в моей воле княжну Катерину от супружеских уз освободить, а сестер младших – от монашеского клобука.

– Слушаюсь, государыня-царевна.

– Усадьбу родовую супруга твоего вам вернули?

– Благодарствую, государыня-царевна. Виновата, толком не осмотрелась еще, не знаю, что там и как. А до свадьбы побывать – не довелось, Долгорукие-то все больше в Горенках жили…

– И Горенки вам вернут, я позабочусь. Где в Москве-то обретаться будешь, что-то я запамятовала.

Ничего я не запамятовала, просто понятия не имела, где семейное гнездо в Москве у князей Долгоруких было. И так и села, когда княгиня Наталья Борисовна тихо молвила:

– В начале Никитской улицы, государыня-царевна, почти на выезде из Москвы…

Черт побери, это же «дом Ростовых», много раз перестроенный к оставленному мною будущему! Значит, Долгорукие обитали там, где позже обоснуются «инженеры человеческих душ»? Почти рядом с тем местом, откуда меня катапультировало сюда, в прошлое… Действительно, Москва – большая деревня, не мною первой подмечено.

– Ну, езжай с Богом, – закончила я разговор. – Призову, когда понадобишься.

Долгорукая сделала реверанс и удалилась. А я обнаружила, что пока беседовала с одной из своих фрейлин, вторая, княжна Кантемир, уже распорядилась приготовить мне все для мытья и платье попроще – для променада с супругом. Хватка у нее была, должна признать, отменная, прислуга уже ходила на цыпочках и заглядывала ей в рот.

– Благодарствуй, княжна, – сказала я, с наслаждением вытягиваясь в огромной лохани с горячей водой. – Пропала бы я без тебя.

– Вы просто устали, государыня-царевна, – откликнулась княжна Марья. – Я приказала кофию сварить, да к нему какю-никакую выпечку подать. А обед уже готовится.

– Себе-то комнату выбрала? – поинтересовалась я.

– Успеется, – равнодушно отмахнулась княжна. – Мне любая сгодится.

Везет мне, однако, на праведниц-спартанок!

– Не знаешь, графиня Ягужинская в Москве сейчас?

– Коли желаете, вмиг узнаю.

– Ежели в Москве, известите, что сегодня к обеду видеть ее желаю. Вместе с дочерью.

– С которой, государыня-царевна?

– С единственной – Анастасией, – недоуменно ответила я.

– Государыня-цесаревна, у Анны Гавриловны, коя сейчас во вдовстве пребывает, четверо детей: сынок Сергей, да дочери Анастасия, Мария и Анна, все трое – отроковицы еще, старшей едва одиннадцать лет исполнилось…

Та-а-к. Доизучалась историю по художественным фильмам? Не исключено, окажется, что и гардемаринов-то писатели и режиссеры выдумали. А вот про сына графини Ягужинской все напрочь запамятовали, да и про двух младших дочек тоже. Упростили, стало быть, сюжет для достижения романтического эффекта.

– Тогда пусть графиня одна к обеду пожалует. А с детьми ее потом разберемся. Коли надобность возникнет.

Княжна Марья только молча наклонила голову.

Я переоделась, сменила туфли, с наслаждением выпила кофе с какой-то плюшкой – еще горячей, и попросила передать моему супругу, что готова отправиться на ознакомительную экскурсию по Кремлю.

Ивановская площадь, слава Богу, оказалась на месте, как и колокольня Ивана Великого – пока еще самое высокое сооружение в Первопрестольной. А вот привычного каменного постамента с огромным колоколом – не было. Вместо него стояли какие-то строительные леса, по форме напоминавшие беседку.

– А это что такое? – осведомилась я.

– А это, сударыня, Царь-колокол, отлитый по приказу государыни нашей Анны Иоанновны…

– Не вижу никакого колокола.

– Так он в литейной яме, сударыня. После пожара последнего от колокола изрядный кусок откололся и в таком виде водружать его на колокольню никак невозможно. Да и извлечь сложно.

Интересно! Извлекли же потом каким-то образом. И не надо мне никаких ссылок на технологии – в Древнем Египте и не таких колоссов вручную воздвигали.

– Прикажите, сударь мой, сыскать мастеров изрядных, да рабочих поболее, дабы колокол из ямы извлечь и на особый постамент из камня возле колокольни поставить. Для звона колоколов в Москве, я чаю, хватает, пусть этот просто памятником будет во славу мастерам российским.

– Так вам, сударыня, ведомо, что не иностранцы сей колокол лили? – с изумлением спросил мой супруг.

– Где же иностранцам такое осилить? – с пренебрежением отмахнулась я. – Сие только русским по плечу.

– На колоколе литье высокохудожественное – запечатлена государыня-императрица в парадных робах…

– Тем более – поднять, – пожала я плечами. – Что ж это у вас государыня, аки преступница какая, в яме заточена?

Подобная трактовка ситуации моему благоверному явно не приходила в голову, и он заметно побледнел.

– С нами в Москву архитектор Еропкин приехал, – сжалилась я. – Потолкуйте с ним да мастеров сыщите, пока я архитектора на других прожектах не заняла.

Ответом мне был поклон. Сделают, все сделают, куда они денутся. У тётушки недаром было прозвище «царица престрашного зраку», придворные ее боялись, как огня, да и родня, похоже, побаивалась.

Да и вообще задачка не слишком сложная: предшественник этого колокола весил немного меньше, а его не просто из литейной ямы извлекли, а еще и подняли на деревянную звонницу. Правда, звонили с таким усердием, что колокол не выдержал – разбился. Пришлось новый лить, еще тяжелее, да с изображениями царя Алексея Михайловича, царицы, патриарха Никона и херувимов. Тоже на звонницу подняли – смогли ведь. Этот грохнулся и разбился во время Великого пожара Москвы где-то в начале царствования Петра Первого.

Потом не до колоколов было, а вот тётушка моя решила выпендриться и отлить самый тяжелый колокол в мире. Ну, не ей же работать было, а приказы отдавать и я умею. И опять пожар – уже совсем недавно… Результат – уникальный колокол с отбитым краем все еще в яме, а бешеные деньги и каторжный труд людей – псу под хвост. Эх, Россия-матушка, размахивается широко а результаты…

Больше Кремль меня ничем не удивил, разве что убогостью уцелевших дворцовых помещений. Богато расписанные своды старинных палат нависали над головой, в крохотные окошки с трудом пробивался дневной свет. Да и пахло неважно – пылью, мышами и еще чем-то непонятным. Хорошо, что тётушка выстроила в Кремле собственный дворец – в царских палатах жить было бы… ну, скажем так, не слишком комфортно.

Пришлось еще отстоять обедню в Успенском соборе: нельзя же было просто пройти мимо, когда звонят к службе. И вот тут я впервые столкнулась с народом, причем не петербургскими мастеровыми и моряками, а с московским православным людом, невесть какими путями прознавшим о приезде в город «государыни-царевны» и ломанувшимся по этому поводу в Кремль. Собор был набит битком, а когда после службы мы вышли на паперть, то меня ожидало настоящее нервное потрясение: народ на площади повалился на колени. Я даже вцепилась в руку супруга – для обретения физического и душевного равновесия, ибо многоголосая здравица меня чуть не сшибла с ног. В прямом и переносном смысле этого слова.

– Любит вас народ, сударыня моя, – заметил супруг с улыбкой. – Слуги сказывали, вся Москва радуется, что государыня-царевна изволила по обычаю предков в прежней столице поселиться.

– Так ведь и я Москву люблю, – искренне ответила я. – Мила она мне более Санкт-Петербурга парадного. Хотя и не столица более…

Не столица, не столица… Если это будет зависеть от меня, то столичный статус будет возвращен Москве при первой же возможности. Кому нравится – пусть селится на Неве и ее болотах, любуется белыми ночами и зимой зажигает свечи в три часа дня, чтобы погасить их ближе к полудню. Нафиг, нафиг эти окна в Европу: пусть иностранцы сделают несколько шагов и чинно войдут в дверь.

Опять же взять Америку: Нью-Йорк стоит прямо на берегу океана и ждет цунами, которое рано или поздно на него таки обрушится. А столица – в пристойном удалении от побережья, чинно и благородно. Будем догонять и перегонять Америку уже сейчас, не дожидаясь наступления двадцатого века.

После прогулки я успела побеседовать с Еропкиным и озадачить его, как говорили в оставленном мной будущем, глобальными задачами: вытащить из ямы и водрузить на постамент Царь-колокол, создать в моих дворцах (для начала) систему центрального отопления и канализации, а не позже чем через три месяца представить мне Генеральный план застройки и развития Москвы. Все возражения были мною отметены с порога ссылками на древние культуры.

– В древнеримские термы, господин архитектор, рабы воду ведрами не носили, еще тогда водопровод был создан. Да и не верю я, чтобы русские умельцы с такой простой задачей не справились: фонтаны-то делать уже навострились. С колоколом сами разберетесь, а вот план мы отдельно потом обсудим. Не желаю я больше московские пожары видеть, спроектируйте мне такую столицу, чтобы горела, как европейские города: пара домов пострадала – и все.

– Как прикажете, ваше высочество, – покорно отозвался архитектор. – Все силы приложу, дабы вам угодить.

– Новую Москву отстроить – это не мне угождать, а собственное имя для потомков увековечить, – проинформировала я его. – Желаю, чтобы русский город русские архитекторы создали и украсили. А Растрелли пусть Санкт-Петербург осчастливит.

Не знаю уж, вдохновила Еропкина перспектива переплюнуть итальянского зодчего или у него и до этого были нешуточные амбиции, но ушел он почти окрыленный. А я еще раз переменила платье – к обеду и приказала сообщить моему супругу, что готова.

Тут-то и доложили о приезде графини Ягужинской.

Я ожидала увидеть роковую красавицу, что-то вроде Натальи Лопухиной, только брюнетку. А передо мной предстала моложавая и миловидная дама, которую, впрочем, портило отмеченное оспинами лицо. Зато Анна Гавриловна была стройна, грациозна и, как выяснилось, не только умна, но и остроумна – редкое для русской дамы качество.

– Рада видеть вас, графиня, в Москве, сказала я, протягивая ей руку для поцелуя. – Соболезную вашей утрате, она и для всей России велика.

– Благодарю, ваше высочество.

– Что от света прячетесь, затворницею живете? Еще молоды, рано себя хоронить.

– Да где ж молода, ваше высочество, коли четвертый десяток пошел? И деток растить надобно.

– Одно другому не мешает. Я бы хотела видеть вас в числе своих фрейлин. Знаю, что при тётушке моей вы в статс-дамах состояли, да после того, как овдовели, придворную службу оставили.

– Оставила, ваше высочество. Виновата, впала в грех уныния.

– Ну так перестаньте грешить, – улыбнулась я. – Я вас еще замуж выдам.

Анна Гавриловна искренне расхохоталась:

– Да кто ж меня возьмет с таким приданным?

– Найдутся охотники, – загадочно посулила я. – Я ведь немного ясновидящая, иногда будущее прозреваю. Так вот вижу, что не только вы, но и супруг ваш новый самыми близкими помощниками мне станете.

– Как прикажете, ваше высочество, – присела в реверансе графиня, явно гадая, в своем ли уме царевна.

– Знаю, как много вы сделали и для императора Петра Алексеевича, и для воцарения тётушки моей дражайшей. Женщины министрами не бывают, но ежели выйти за министра замуж…

Глаза Ягужинской блеснули странным огоньком.

– Сейчас на обеде у меня будет граф Михаил Бестужев-Рюмин. Знакомы ли вы с ним?

– Встречались иногда на ассамблеях, – тихо ответила графиня и слегка зарумянилась.

Хм. Историки, однако, не все врут. Иногда пишут чистую правду. Жаль, не всегда.