Текст книги "Царская внучка"

Глава девятая. Дела семейные

Я проснулась от того, что мне… ну, скажем так, приспичило. Накануне было выпито за обедом несколько бокалов шампанского, а уже заполночь, когда мы с супругом после весьма приятного времяпрепровождения собрались заснуть, я ополовинила кувшин с оранжадом, предусмотрительно поставленный прислугой у изголовья кровати. Так что ничего удивительного в причине моего пробуждения не было, но само оно сопровождалось доселе не случавшимися заморочками.

Дело в том, что я намерилась встать со своей скромной тахты и, нашарив ногами тапочки, практически вслепую сделать несколько шагов по направлению к совмещенным санудобствам. То есть мне померещилось, что я нахожусь в своей московской квартирке в соответствующем времени – двадцать первом веке. Но тахта все никак не кончалась, мне пришлось с неохотой разлепить глаза, а когда это произошло, с меня слетел весь сон.

Ни тахты, ни привычной обстановки… Стены комнаты терялись в далекой перспективе, огромная пышная кровать под балдахином хранила на шелковых простынях и наволочках с роскошными кружевами еще теплый отпечаток другого тела рядом с моим. Обратного перемещения не произошло, но ощущение того, что я все-таки побывала в оставленном мною времени было очень четким. Интересно, к чему это?

Раззолоченные часы на каминной полке показывали седьмой час утра. Впрочем, на часы можно было и не смотреть: супруг мой поднимался в шесть часов всегда, как бы поздно мы ни легли накануне. Очень соблазнительно было поспать еще пару-тройку часиков, но тут я вспомнила о вчерашнем обеде и сонливость как рукой сняло. Мне, кажется, удалось привлечь на свою сторону князя Михаила Бестужева-Рюмина, который и сам был неплохим дипломатом, и брата старшего – Алексея – имел.

А граф Алексей, как мне было известно из истории, был одним из умнейших людей своего времени. Во всяком случае, Елизавета свет Петровна, царствие ей небесное, без него вряд ли бы проводила внешнюю политику столь успешно. Хотя сплошь и рядом пренебрегала его советами, предпочитая действовать по указке фаворитов. Ну что было взять с сексуально озабоченной дуры, месяцами мурыжившей важнейшие государственные бумаги? Надеюсь, со мной России повезет больше, чем с дщерью Петровой.

Если мне удастся заручиться поддержкой братьев Бестужевых, то с учетом моих родственных связей, положение складывалось достаточно благоприятное. К тому же можно было не опасаться возмущения старинных родов: Долгорукие и Голицыны были потихоньку мною выведены из списка Тайной Канцелярии, а то, что пара-тройка их родичей все еще томилась в застенках – вопрос времени. Судя по всему, это понимала не только я, но и вся московская аристократия, которую вчера на обеде представляли графиня Ягужинская и граф Бестужев-Рюмин. Которые, кстати, очень друг дружке глянулись. Ну, да Анна Гавриловна, как я успела заметить, при желании могла вскружить голову любому мужчине, особенно умному.

А сегодня… сегодня первый семейный обед. И до него нужно продумать, так сказать, линию поведения: невестка должна относиться к родне мужа как минимум с почтением. Но не будет же царевна земные поклоны перед своими подданными бить? Эх, поспешила я отослать княгиню Долгорукую, она бы мне точно что-нибудь дельное присоветовала. Ладно, Бог не выдаст: хамить я новым родственникам не собираюсь, дело, почитай, для каждого уже приготовлено… разберемся.

Я позвонила и приказала подать кофе и приготовить мне амазонку. Заодно послала спросить у супруга, не передумал ли он со мною ехать Летний Анненгоф осматривать, да не пожалует ли на завтрак перед поездкой. Ответ пришел почти мгновенно: Великий князь благодарит и просит не беспокоиться, он уже откушал, что Бог послал и сейчас отправляется на конюшни осматривать лошадей.

За проведенные в Санкт-Петербурге годы я выучилась очень неплохо ездить верхом. Кстати, сколько себя помню, в оставленном мною времени это было одной из хрустальных и, увы, нереализованных мечт: скакать на коне по полям и лесам, подставляя лицо свежему ветру. Но для этого нужно было, как минимум, вступить в соответствующий клуб, куда не слишком охотно принимали тетенек постбальзаковского возраста, да еще с весьма средним достатком. А все остальные варианты требовали либо удачного замужества, либо быстрого обогащения. Оставалось только одно: тупо брать уроки верховой езды в закрытом помещении, а это, согласитесь, было просто скучно.

Зато здесь и сейчас я могла дать полную волю своим романтическим наклонностям. Несколько лет тому назад Артемий Петрович Волынский, большой знаток и любитель лошадей, преподнес мне дивный подарок – белоснежную андалузскую кобылу, резвую, но послушную и ласковую. Я окрестила ее Изабеллой – ну, естественно! – и просто обожала. Разумеется, Белочка отправилась вместе со мной в Первопрестольную и сегодня должна была первые «выйти в люди» на новом месте. Никаких сюрпризов я не опасалась, моя лошадка была умнее иной собаки.

Так что, с удовольствием и неторопливо вкусив утренний кофе, я облачилась в амазонку и вышла на крыльцо. Там меня уже дожидался супруг, гарцующий на вороном арабском скакуне, и свита из десяти кавалергардов, почтительно замершая в отдалении.

Не могу сказать, что поездка по Москве доставила мне особое удовольствие: слишком много народа буквально лезло под копыта нашей кавалькады, желая выразить свои верноподданнические чувства. Даже моя умница Изабелла слегка занервничала, а темпераментный араб так и норовил укусить или лягнуть кого-нибудь из особо настырных. Но за заставою дело пошло веселее, мы взяли в галоп и через четверть часа были уже в Лефортово возле дворца. Тут я испытала очередное приятное потрясение.

Передо мной возник двухэтажный дворец, причем в его архитектуре – раннем барокко – явственно прослеживалось влияние древнерусского зодчества. Вот откуда начинались все пышные здания, сооруженные господином Растрелли впоследствии! А перед дворцом – пышный парк с бассейнами, фонтанами и цветниками. Так, похоже, жилищем в Москве моя семья полностью обеспечена, нечего над этим голову ломать и что-то там новое строить.

Осмотр внутренних помещений только утвердил меня в этой мысли. Двести с лишним комнат, включая роскошный бальный зал, везде – дубовый штучный паркет и совершенно роскошные интерьеры. На мой вкус, был многовато лепнины и позолоты, но придется привыкать – не делать же тут евроремонт! А вот запечатлеть эту красоту для потомства было бы очень неплохо.

– Сударь мой, – обратилась я к супругу, – а сколько типографий на сей день в Москве имеется?

Похоже, князь Владимир уже начал привыкать к непредсказуемым поворотам моей мысли, поэтому даже не удивился.

– Да, кажись, одна всего и есть, сударыня, при Патриархии. Об остальных мне неведомо. Прикажете узнать?

– Сделайте, милость, сударь мой, разузнайте все досконально. Думаю, придется мне собственную типографию на Москве заводить, а к ней – мастеров добрых. Да и граверы понадобятся.

– Да к чему вам сие, сударыня? – все-таки изумился супруг.

– Хочу, чтобы такие вот здания, как этот дворец, были досконально описаны и в единую книгу собраны, с рисунками внятными. Не приведи Бог, случится что-нибудь, так потомки и знать не будут, какая красота в Москве была. Да и парки чудесные описать было бы неплохо. Хоть бы и этот.

– А этот парк действительно чудесный, сударыня, – усмехнулся князь Владимир. – Ведь когда дворец построили и государыня-императрица изволили приехать его лицезреть, то перед зданием огромная поляна была, без единого кустика.

– И – как же…? – неподдельно заинтересовалась я.

– А так, что государыня сей поляной осталась недовольна, она, как вам ведомо, сады пышные весьма любит. Тогда придворные в великой тайне разделили между собою на участки всю поляну и заранее заготовили для посадки на ней деревья, которые из разных концов, в сопровождении множества рабочих, свезены были сюда и в одну ночь рассажены большими аллеями.

– Вот это да! – искренне восхитилась я.

– Утром государыня к окну подошла – а перед очами ее светлыми роскошный парк возник. При этом каждый из вельмож, создавших этот грандиозный сюрприз, на своем участке, на дереве вырезал свою фамилию. Чтобы знали, кто именно то дерево посадил.

Ну ведь могут же, когда захотят! Но что-то мне не доводилось читать ничего путного ни о дворцах, кои моя августейшая тетушка возводила, ни о садах, парках и оранжереях, которые, к примеру, здесь, в Лефортово, просто поражали своей роскошью. Я увидела апельсиновые и лимонные деревья, персиковые, абрикосовые… Даже ананасы тут выращивали, а уж про вишню-черешню-клубнику и прочую малину даже говорить смешно.

– Пусть мне ежедневно отсюда корзину с фруктажом разным присылают, – приказала я. – Для организма сие весьма полезно. Да еще велю подготовить дворец к нашему в нем летнему пребыванию. К одному из бассейнов горячую воду подвести и беседку над ним воздвигнуть, дабы могла я в жару купаться невозбранно.

Хм, а жизнь-то, похоже, налаживалась…

Единственное, что омрачило это прекрасное утро и нашу прогулку было то, что я как-то очень устала. И это было странно: в Санкт-Петербурге мои конные прогулки продолжались часами – и только аппетит улучшался. А тут было такое впечатление, что я неделю не слезала с седла. Пришлось призвать Лестока, которого я, естественно, притащила с собой в Москву, уломав тётушку, которая неожиданно быстро стала доверять только этому врачу.

Осмотрев меня, Лесток только головой покачал:

– Не вижу я никакой хвори в вашем организме, ваше высочество. Может быть, смена воды… иной воздух… Да и дорога сюда была достаточно утомительной.

– Возможно, государыня-царевна, скоро обычное недомогание придет, – негромко заметила княжна Кантемир, тихонько возившаяся с чем-то в моей опочивальне.

Я так и подскочила. Черт побери, совсем из головы вон. Ведь это самое недомогание должно было начаться еще в Санкт-Петербурге, ну, в крайнем случае, по дороге в Москву. А оно задерживается на десять дней, как минимум. Неужели…?

Лесток в ответ на мой прямой вопрос только плечами пожал.

– Ваше высочество, на таком сроке что-то точно сказать может только ясновидящий. Придется выждать месяц или полтора. Но… от верховой езды пока настоятельно рекомендую отказаться. Сие в вашем положении не слишком полезно.

Тут я очень кстати вспомнила о том, что императрица Екатерина Вторая, будучи еще Великой княгиней, дважды скидывала плод именно из-за пристрастия к верховой езде. Похоже, Изабелле не скоро теперь придется красоваться перед восхищенными москвичами.

Кстати, и мне, наверное, придется слегка поменять образ жизни. Перестать предаваться без меры радостям супружеской жизни, вскакивать ни свет ни заря, дабы тут же, иногда и кофию не отпив, заняться неотложными делами. Да и меню нужно кардинально пересмотреть: алкоголь исключить даже в символических дозах, любимый утренний (и не только утренний) напиток потреблять исключительно со сливками и только на завтрак… ну и так далее.

Главное: успеть родить наследника до того, как моя дражайшая тётушка преставиться, иначе я соскучусь разбираться с заморочками относительно престола. Пока-то права у меня – птичьи из-за дурацкой идеи императрицы передать скипетр «чрез мое чрево». Хотела бы я знать, кто ее надоумил: сама-то она вряд ли бы додумалась до такой изысканной комбинации. Хотя особенно напрягаться было ни к чему: кроме Остермана никому подобная пакость русскому престолу и в голову бы не пришла. Но бывший всесильный канцлер давно уже томиться в крепости, да и замуж я вышла не за австрийско-немецкого принца, а за русского вельможу.

Это во-первых, а во-вторых, я шла, так сказать, «с опережением графика». Исторически Анна Леопольдовна забеременела через полгода после свадьбы, поскольку относилась к своему супругу, мягко говоря, прохладно, а если точно – с отвращением. Я же, напротив, обрела в лице законного супруга желанного любовника, и последствия этого не заставили себя ждать. Похоже я залетела не просто в медовый месяц, а в «медовую неделю», так что младенчика следовало ожидать уже к Пасхе.

Здоровье же императрицы, благодаря моим усилиям, помноженным на профессионализм Лестока, было много лучше, чем могло бы быть в описанный историками период. Нет, от привычки жрать жирное и острое и запивать все это внушительными дозами вина Анна свет Иоанновна не отказалась. Но поклялась мне всеми святыми, что будет регулярно пить травяной настой «от почек» и хотя бы раз в неделю устраивать себе разгрузочные дни. Следить за этим я приставила Наталью Лопухину, сопроводив это поручение недвусмысленным условием:

– Покуда здоровье моей дражайшей тетушки, государыни нашей будет всем нам на радость крепким, можешь радоваться на своего Левенвольде, сколько душеньке твоей угодно. Но ежели проглядишь что…

Главное ведь грамотно связать причину со следствием. А еще главнее сделать так, чтобы статс-дама моей тетушки была кровно заинтересована в благополучии своей повелительницы. Никакие посулы бриллиантов и денег не могли бы заставить красавицу Лопухину так бдеть над императрицей, причем – совершенно искренне и бескорыстно, да еще по моему прямому указанию.

Усадьба моего свекра располагалась неподалеку от Лефортова, что я для себя расценила как несомненный плюс: близко от избранной мною летней резиденции, значит, и общаться будет легко. Богатый дом в роскошном парке, чем-то смутно мне знакомом. Я напрягла память: конечно же, парк неподалеку от станции метро «Бауманская»! Бывала я там в оставленном мною прошлом, даже свидания назначала. Но вот дома – хотя бы и в виде руин, не помнила. Исчез. Еще один повод заняться описанием наиболее красивых московских строений.

Вышедшему меня встречать на крыльцо свекру, графу Семену Андреевичу было уже хорошо за шестьдесят, хотя он и пытался выглядеть молодцом и бравым воином. Когда-то по приказу неугомонного Петра I был отправлен в Англию и Голландию для изучения морского дела, но не осилил и, вернувшись из-за границы, усердно служил в сухопутных войсках, дослужившись до генерал-лейтенента, да еще сделавшись сенатором. Император Петр II к нему весьма благоволил и даже доверил отвезти попавшему в опалу Меншикову указ с объявлением ареста и лишением чинов и орденов.

Понятно, что при восшествии на престол моей дражайшей тётушки, Семён Андреевич принял сторону новой императрицы, тем паче, что ее противники изо всех сил старались держать родственников Анны Иоанновны подальше от престола. Тётушка оценила рвение Семёна Андреевича по достоинству и приказала гвардии повиноваться исключительно только генералу Салтыкову.

Высочайшим указом в 1733 году был возведен «за многую его службу» в графское достоинство с потомством. Немного подпортило отношения с августейшей родственницей то, что женат Семён Андреевич был на близкой родственнице Артёмия Петровича Волынского и неоднократно за оного заступался – правда, без особого толка. Старшего же сына женил на княжне Прасковье Юрьевне Трубецкой, сестре нынешнего генерал-прокурора. Но не это, а мой выбор графа Владимира Семеновича в супруги вновь вознес семейство Салтыковых на великие верха, за что меня, естественно, непрестанно поминали в молитвах и возлюбили как родную дочь. В чем я не замедлила убедиться.

Через супруга я еще загодя предупредила свою новую родню, чтобы не вздумали передо мною на колени падать и прочие чрезмерные знаки внимания оказывать. Посему свекор мой – не без смущения, правда, – заключил меня в объятия и расцеловал. Я же присела перед ним в неглубоком реверансе:

– Здравствуйте, батюшка, счастлива лично с вами познакомиться. Буду вам дочерью послушной и любящей, коли то вам любезно.

Старик прослезился от умиления и не нашел подобающих слов для ответа. Следующим ко мне подошел старший брат моего супруга, князь Пётр Семенович. Не так хорош собою, как его братец, но с военной выправкой и приятным лицом.

– Добро пожаловать в родительский дом, государыня-сестрица.

– Благодарствуйте, сударь-братец, мне, сироте, весьма усладительно любящих родственников обрести.

– Позвольте представить вам супругу мою, графиню Прасковью…

Золовка была постарше меня на несколько лет, но выглядела уже весьма солидной и слегка расплывшейся дамой. Немудрено: за пять лет брака трое детей. Опаньки, а ее-то я фрейлиной сделать и позабыла! Придется наверстывать упущенное и немедленно.

– Рада знакомству, сударыня-сестрица, и прошу вас быть моею фрейлиной, коли батюшка ваш и супруг сему противиться не станут.

Родственники враз загомонили, что какое там противиться… за честь почтут… и вообще милости царевны им – как благодать небесная… и пойдемте в дом, что ж на крыльце-то стоять… обед давно ждет.

Обед был, прямо скажу, роскошный. Уж на что я пообвыклась за тётушкиным столом видеть и вкушать всякие деликатесы, но родственники расстарались по полной программе старорусского гостеприимства. Даже жареного лебедя изготовили, сугубо царское блюдо, между прочим. Но мне как-то больше холодная телятинка глянулась, да огурчики малосольные, на которые я и налегла. Уж очень вкусные оказались.

– Сами изволили солить, сударыня-сестрица? – обратилась я к золовке.

Графиня Прасковья зарумянилась и залепетала, что не то, чтобы собственноручно, но под ее личным приглядом, да по фамильным рецептам, да с собственных огородов…

– Вы должны мне рецепт дать, сударыня-сестрица. Уж больно хороши огурчики-то.

Мой супруг решительно вмешался в беседу:

– Батюшка, государыня-царевна изволила для своего летнего пребывания Анненгоф в Лефортово избрать. Просьбишка у меня к вам: помогите людишками какими-никакими. У нас-то прислуги полно, да все дворцовой выучки, а Анна Алексеевна, как и я, к простой жизни склонность имеет.

Мой свекор расцвел так, словно ему сообщили о присвоении очередного звания.

– Похвально сие и истинно по-русски. Ибо роскошь излишняя…

– Пристала лишь особам коронованным, – ангельским голосом вставила я, – а мы с супругом моим любезным лишь верные слуги ее императорского величества.

Лицо деверя, Петра Семёновича, заметно просветлело. Соображал он быстрее своего батюшки, это факт. И уже просек, что никаких заговоров, смут и прочих безобразий племянница императрицы не замысливает, хотя наполовину и немка окаянная.

– Не изволь беспокоиться, сударыня, – продолжил свекор с того места, но котором я его перебила. – Нынче же прикажу отобрать девок попроворнее, да парней посмышленее. И челядь в Анненгофе лично проинспектирую, лодырей – в солдаты либо на скотный двор, а остальным для острастки порку учиню.

Вот только этого не хватало! С солдатами мы попозже разберемся, а поротая прислуга мне без надобности. Точно знаю: пори русского человека не пори, все едино будет свою выгоду блюсти, где только возможно. Надо как-то по-другому. А как?

– Пороть-то погодите, батюшка, – попросила я, – пока, вроде, сильно ни в чем не провинились. Нужно назначить управляющего дельного, дабы лентяям спуску не давал, вот тут я на вас и уповаю. Посоветуйте, кого на сие место поставить, я ведь пока в Москве, почитай, никого и не знаю. А как буду писать тётушке, так про вашу милость ко мне непременно сообщу, дабы благосклонна к вам была и прежние недоразумения забыла.

Я имела в виду нешуточный тётушкин гнев, когда Семён Андреевич, оставленный на Москве главнокомандующим, дабы «иметь тщательное наблюдение за всеми административными учреждениями и начальствующими лицами чтоб во всем надлежащий добрый порядок содержать, и всякие непорядки, конфузии и замешания по крайней возможности предостережены и отвращены были», как-то оплошал, прохлопал донос на самого себя и получил от императрицы выговор в довольно резкой форме. И если бы я не выбрала его сына себе в спутники жизни, пребывать бы графу Салтыкову до конца жизни в опале.

– Да уж отпишите, сударыня, императрице нашей, что я есть верный раб ее, и все повеления исполню неукоснительно. А пока ваш дворец в такой порядок приведу, чтобы в нем и саму государыню не зазорно принять было, коли надумает на Москву приехать.

– На все воля Божия, – туманно ответила я.

А про себя подумала, что если и впрямь уже нахожусь в интересном положении (огурчики-то малосольные тому еще одно подтверждение!), то рожать в Санкт-Петербург не поеду ни за какие коврижки. По раскисшим весенним дорогам, в промозглый и когда еще прогреющийся город… нафиг, нафиг! Так что приедет тётушка, как миленькая, никуда не денется.

Обед, несомненно удался, а после него, когда в гостиную подали кофе, я выразительно посмотрела на своего супруга. Несколько дней мы с ним во всех деталях обсуждали организацию задуманного мною Кремлевского полка и теперь было самое время привлечь к реализации наших планов братца Петра.

– Разговор к тебе есть серьезный, брат, – тут же начал Владимир Семенович. – Считай, что говорит с тобою супруга моя, государыня-царевна. Но есть вещи, в которых женщины и вовсе не разбираются…

Молодую графиню Салтыкову из гостиной тотчас же как ветром сдуло. Похоже, родственнички решили, что затевается маленький комплот против императрицы. То-то свекор мой на всякий случай нахмурился, готовясь сказать. Что он в сем деле – не участник и не помощник.

– Слушаю тебя, брат, – осторожно откликнулся Пётр Семенович.

– Ты у нас воин опытный и командир отменный. А супруга моя, государыня-царевна, желала бы на Москве особый полк создать. Для охраны ее персоны и высокой персоны государыни-императрицы, ежели ее милость будет сюда пожаловать. Гарнизон-то московский достаточен, а вот гвардейских полков ни единого нету, все – в Санкт-Петербурге…

– Так на то была высочайшая воля, – уклончиво ответил братец.

Правда, и он, и старик-граф заметно успокоились. Не о заговоре речь идет – во всяком случае пока, и не о каких-то вещах крамольных. Желает царевна создать гвардейский полк в Москве – почему бы и нет? Если только…

– Государыня-императрица, тётушка моя августейшая, сей прожект апробировать изволила, – как бы невзначай произнесла я. – В детали не вникала, на меня, а более на моего супруга дражайшего и родню свою уповая. Так что дело семейное…

И напряжение с лиц родственников ушло окончательно, уступив место любопытству. Полк – дело серьезное, а гвардейский полк – куда как почетно. И ясно, что сам Владимир Семенович полком сим командовать не будет – невместно сие супругу цесаревны, да генерал-губернатору московскому. Значит…

– Так что желает государыня-царевна тебя, брат, полковником Кремлевского полка назначить и патент нужный выдать. А в полк этот, числом тысячу человек, нужно набирать только дворян, а не холопов-рекрутов. Да к тому же дворян здоровых, к службе усердных, семьями пока не обремененных. И срок службы им десять лет, а ежели кто дальше служить будет намерен, то тебе, брат, заботиться о производстве таковых в следующий чин и о повышении жалования. Но все едино: пять лет после службы надлежит гвардейцам быть готовыми по призыву государыни вновь под ружье встать. И на всем этом должны они будут крест целовать, присягая законной государыне.

После слов «законной государыне» все окончательно расслабились и перешли к обсуждению подробностей: откуда набрать столько дворян, да где их селить, да кого подполковником ставить, а кого – батальонами командовать. Тут мой супруг еще раз удивил своих родственников:

– И чтобы ни единого иноземца в сем полку не было, ни на командных должностях, ни рядовыми. Токмо те, кто российское подданство имеет и по-русски говорит и думает, имеют право в Кремлевском полку служить.

Я с безмятежным видом потягивала уже остывший кофе. Да-да, хватит уже немчуры, которая по-русски слова сказать не может, зато командовать рвется – только так. Обойдемся. Даже если иноземец какой российское подданство примет, то лишь дети его получат право в такой вот элитный полк вступить и в нем служить. Ничего, обойдемся своими силами, чай в далеком пока еще будущем и пруссаков, и Наполеона русские фельдмаршалы били. А из моего полка…

Моего полка? Однако, меня уже, кажется, заносит. Впрочем, не очень: когда говорилось о присяге «законной государыне», то, пожалуй, только я из всех присутствовавших загадывала наперед – какой государыне. Ну, может, тётушка и поживет еще лет пять сверх тех, которые ей в прежней истории были отпущены, а дальше – вряд ли. Мочекаменная болезнь без хирургического вмешательства это, знаете ли, штука серьезная. А до операций пока еще никто не то что в России – в Европе не додумался.

Кстати, мне самой не мешает поберечься. Тело мне, правда, досталось вполне здоровое, его прежняя обладательница скончалась от слишком частых родов без надлежавшей помощи в холмогорском остроге. Но я-то не собираюсь котиться каждый год, как кошка худая, да и доктор у меня хороший, чтобы не сказать больше. Но вот за рационом надо бы последить внимательнее: тут мои гипотетические холециститы, гастриты и прочие подобные пакости никто лечить не станет, ибо – не умеют опять же пока. Только разве травы…

И я мысленно сделала себе зарубку: поручить княгине Долгорукой собрать добрых бабок-травниц сколько сможет, да при их помощи создать царевнину аптеку, где любую траву от любого недуга сыскать можно было бы. Начать с Москвы, а там – подхватят, здоровыми-то, я чай, все быть желают.

Мужчины увлеченно обсуждали подробности предстоящего серьезного дела и, разумеется, зависли на форме. Как будто от этого зависит боеспособность! Я плохо разбираюсь в военном деле, но совершенно точно знаю: чем ярче мундир, тем легче попасть в его носителя. Да и об удобствах солдат следовало подумать: пресловутые лосины, в принципе, могла постоянно носить только женщина, стремящаяся утянуть излишнюю плоть. А гвардейцам на что утягиваться? Да еще в штаны белого цвета – это же ни сесть, ни лечь, ни к стенке прислониться.

Кто там у нас в истории первым о солдате позаботился? Я порылась в памяти – да Потемкин же, светлейший князь Таврический! Только сделать он это должен еще лет эдак через пятьдесят от сегодняшнего дня. К тому же совершенно неизвестно, будет ли в России такой князь: ежели я произведу на свет сына, то вряд ли соглашусь, чтобы жена его с престола скинула, а потом приказала по-тихому умертвить.

Я тряхнула головой, отгоняя преждевременные мысли и вслушалась в беседу: мужчины все еще выбирали цвета. Супруг мой ратовал за ярко-алые с золотом – Кремлевский же полк! – а его брату почему-то по душе пришелся небесно-голубой цвет с серебром. Н-да, пора вмешиваться.

– Вы простите, судари мои любезные, что с бабьими глупостями в умный мужской разговор встреваю, но мнится мне, новый полк по-новому и обмундировать надобно.

Воцарилось молчание. До этой минуты никто и не помышлял о чем-то новом, а напрасно. Вроде все – военные, на себе тяготы службы испытали, хоть и не в полной мере.

– О чем изволишь толковать, государыня-царевна? – с любопытством спросил свекор.

– А о том, батюшка мой, что всякие немецкие глупости – косички, букли, пудру надобно забыть и забросить. У солдат камердинеров нету – завивать их да пудрить.

– Так сами же, сударыня, изволили предложить, чтобы полк только дворянским был…

– Значит, к каждому гвардейцу еще и личного слугу приставить? Это в казармах-то? Да кормить всю эту ораву дармоедов? Нет уж, пусть господа гвардейцы сами о своем туалете пекутся. Головы чаще моют, а не к грязным патлам косы пришпиливают, да еще сверху пудрой обсыпают. На что воину пудра да букли? Не фрейлины. Туалет солдата должен быть таков – что встал, то и готов!

– Ну, это ты хватила, государыня-царевна, – снисходительно произнес мой свекор. – Ладно, букли напудренные да напомаженные и сам не больно люблю, только сооружения сии хоть как-то голову от холодов защищают, а то ведь шляпы немецкие не больно греют…

– Так долой и шляпы эти дурацкие, перекроить их в треух, дабы уши от морозов защищал. Ведь гвардейцам в карауле ночами стоять придется, а ночи на Москве зимой, сами ведаете, морозные. Потому и лосины с мундиром отринем, а вместо них – шаровары, куртку, а на зимнее время – шинель…

Тут пришлось прерваться и наглядно, на листке бумаге, изобразить шинель, поскольку мои собеседники о таком предмете гардероба, похоже, понятия не имели. Заодно я посоветовала вместо тесных и узких ботфорт ввести легкие теплые полусапожки. Тут уж мои оппоненты не выдержали.

– Это не гвардеец будет, а солдат невзрачный, на турка смахивающий! Парадности никакой нету.

– Для парадности можно и парадную форму пошить, и лосины с ботфортами оставить, и плащ вместо шинели. Для парадов, для дежурства во дворцах. Алую, с золотым позументом, как мой супруг любезный предлагает. Но только для офицеров. Рядовые же призваны воинский долг исполнять, а не на паркетах красоваться.

……………………………………………………………………………………….

В тот раз мы к консенсусу так и не пришли. Но месяца два спустя мой супруг явился ко мне вместе с братом и предъявил рисунки новой формы. Шаровары не прошли, вместо них предлагали суконные брюки, в полусапожки заправляемые. А вот куртки и шинели меня порадовали: именно такие мне и хотелось видеть на своих гвардейцах, ежели придется в поход выступить.

– Какой цвет, государыня-царевна, изберешь? – осведомился у меня деверь.

Он уже был обряжен в парадную форму Кремлевского полка: алый мундир с золотым шитьем, белоснежные лосины, треуголка на сгибе локтя. Картинка, да и только, хоть пиши с него парадный портрет.

– Зеленый, – ответила я. ни на секунду не задумываясь. – Такой, какою трава на лугах бывает. И глазу приятно, и на природе не так заметно. А чтобы не роптал никто, шефом этого полка тётушка изволила меня назначить – по традиции романовской. Я уже и платье велела изготовить для сего случая.

И продемонстрировала им образчик портновского искусства: амазонка без дурацкого шлейфа, с высокой талией, дабы живот не перетягивался, и с золотым шитьем на рукавах и манжетах. Ко всему этому полагалась еще и шляпа с белым страусовым пером.

Должна сказать, что зеленый цвет мне всегда шел. Так что война войною, а туалет шефини элитного полка должен быть ей к лицу. Дабы солдаты восхищались, а их боевой дух поднимался.