Текст книги "Во имя отца и сына"

Полицейские и военные окружили мастерские со всех сторон, оставив единственную лазейку, по которой ещё можно было унести ноги.

На требование властей сдаться, реакции не последовало. Рабочие отстреливались из окон, как могли, имеющимся у них арсеналом. Иван бросил в противника пару гранат, разметав тем самым обложивших завод солдат, и продырявил с десяток казённых шинелей. Рядом уже сложили головы его товарищи. Многие были ранены. Со стороны противника застрочил пулемёт, и силы противоборствующих стали не равны.

– Уходить надо! – крикнул Якунин, ткнув наганом в люк канализации.

– Согласен! – отозвался Иван – Полезайте, я вас прикрою!

Люди потихоньку начали спускаться вниз. Шальные пули продолжали лететь россыпью, и одна из них всё же достигла цели.

– Чтоб тебя! – выругался Иван, и, схватившись за раненое плечо, снова прицелился.

Истратив последний патрон, он приготовил финальный аккорд.

– Получайте, сволочи! – метнул он гранату в сторону служивых и, увидев, как двое упали на землю, с чувством удовлетворения покинул цех.

Соображая, посвящать отца в свои дела или нет, Иван всё же начал:

– Митинговали мы, восстание планировали. Власти узнали о том. Была перестрелка. Несколько человек погибло. Теперь нас разыскивают. Схорониться мне надо, пока всё не улеглось. А Тасю девать некуда.

В воздухе повисла гробовая тишина.

– А вот и я – вернулась Матрёна с ворохом одежды – Я тебе вещички тёплые принесла. Давай раздевайся. Греться будем – вновь обратилась она к Таисье.

Девушка сняла своё тоненькое пальтецо.

– Батюшки, да ты никак на сносях! Вот радость-то какая! – всплеснула руками Мотя – Сколь ходить то ишо осталося?

– Месяцев пять – ответила Тася.

– Ну и хорошо. Это с первым долгонько, а далее и времечко замечать не будешь – засмеялась Матрёна, лукаво посмотрев на мужа.

И тот улыбнулся супруге в ответ, а после снова взлянул на Тимофея.

Что в этот момент творилось в душе у отца, знал только Костя. Ругать Ивана? Да разве ж он мог? Тимофей давно доверял сыну, тот уж столь годов самостоятельно живёт. Ну уж, а если бунтовать затеял со товарищами, значится, припекло их.

Оставалось только переживать.

– Ну что ж! На том и сойдёмси – крякнул, наконец, хозяин дома, стукнув ладонью по столу – Тася покась остаётся у нас. Здесь ей худо не будет, сам знашь – посмотрел Тимофей на Ивана. – Ну, уж а ты побереги себя, сынок, мать за христа ради пожалей – прослезился отец.

И Иван ушёл в ночь.

***

Они сидели рядком на лавке перед непрошенными гостями.

От керосиновой лампы в комнате было светло. Мерно тикали на стене часы-ходики. В русской печке покойно потрескивали берёзовые дровишки.

Тимофей, поднявшись с места, подошёл к очагу. Взял в руки кочергу, всю в саже и стал не торопясь разбивать ею в топке тлеющие угольки, которые нет, нет, да и вываливались наружу.

– Ети её мать – заметал он их веником в савок и отправлял обратно в огонь.

Закончив дела, хозяин дома вернулся на место.

– Ты, Тимофей, сынка то не прячь. Найдут, ведь хужее вам будет – продолжил наговаривать отцу староста Миронов, неприятный, склизкий, как слизняк, полноватый мужичонка средних лет с редкой рыжей бородою, которая и не росла у него вовсе, но гладил он её при каждом, так сказать, удобном случае.

– Ну что ты к нему причепилси, Трифон Протасыч, – подскочила тут с лавки Мотя – говорят вам, почитай уж год как Ивана не видели – соврала, не моргнув глазом, она.

– А ты, баба, не лезь – осёк её полицейский, что-то записывающий в свой блокнот. – Не тебя спрашивают.

– Тебя, не тебя, не было Ивана тута – заворчала Матрёна.

– А я видал девка у вас появилася. Она тебе хто? – сощурился на отца староста.

– Сестры Агриппины дочерь это. В гости приехала.

– А пузо у ей откель?

– Откель, откель, а я ведаю? Сестрица прописала, шта схороводил её купчишка залётный. Вот она от срамоты и сослала её к нам.

– А письмецо где ж?

– Утёрся я им в тувалете.

Полицейские нагрянули в деревню в канун Рождества, вскоре после бегства Ивана. Всё вынюхивали, высматривали, людишек разных расспрашивали. Пришлось, Тасю с матерью у брата отца в подполе спрятать.

– А где ж сама молодуха?

– В Уфу поехала с бабой моёй, одёжу мальцу покупать.

– Дык каке ж обновы в праздник Христов? – не унимался Миронов. – Да и ночь на дворе…

– Оне вечерить тама в церкви будут…

– Ну, смотри, Тимоха, ежели что! – погрозил на прощание пальцем всем домочадцам староста.

И незваные гости, несолона нахлебавшись, натянув полушубки, да шапки тёплые, ушли по выпавшему ещё с утра снежку.

– Слава тебе господи! – подскочила с места Тонька и перекрестилась на образа.

Их с Егоршей тоже призвали к ответу, чему последний, к слову сказать, был совершенно не рад.

– Тять, зачем ты к себе взял энту Таську? Иван наделал делов, а мы расхлёбывай – вдруг высказал своё недовольство Егор.

– Цыц, заноза, тебя не спросил – ответил ему отец разгневанно – Ивана судить он удумал. Ты б лучшее водки меньше лакал, да хозяйство вёл как следовает. А Тася нам чать не чужая. У нёй акромя нас и нет никого. Куды она с пузом за мужем то побегёт?

Тимофей помолчал.

– А ты, Константин, – повернулся отец к младшему сыну – ступай за бабами нашими. Пущай домой возвертаются…

***

Сегодня деревню всю завалило снегом под самые крыши, так, что селяне чуть успевали лопатами да мётлами подходы к домам расчищать. Но белый сумасброд, и не думая останавливаться, всё сыпал и сыпал снова, приводя в неописуемый восторг лишь местных ребятишек.

Савелий вновь подловил её. В коротеньком шушуне, белых валеночках и цветастой шали она с трудом пробиралась по снегу к колодцу.

– Ты мне, Лукерья, ответ ноне дай! Пойдёшь за меня, али нет? – свёл брови на переносице парень – Сколь ишо в девках бегать думашь?

Лукерья Емельянова, младшая сестрица Лизаветы, была девушкой спокойной, рассудительной, к тому же красавицей каких поискать. Светлые длинные косы, карие глаза, как угольки и лебединая стать. А потому рядом с невысоким, кряжистым кавалером назойливым, с вечно взъерошенной рыжей шевелюрою, выглядела просто царицей.

– Отстань, Савка! – гнала она шалопутного жениха коромыслом – Уж сколь разов тебе говаривала, не пойду за тебя! – продолжила следовать своей дорогой девушка.

Савелий, обогнав её, встал перед нею столбом.

– Значится, всё ж таки Мишку любишь?! – вспылил он как всегда на друга – Ну, я ему покажу паразиту! – подхватился Савка и пустился на противоположную окраину деревни – Миха, отворяй! – стал кричать он, подбежав к низкой избе разлучника ближе – Отворяй, говорю!

Ворота открылись не скоро. Михаил вышел с укутанным детём на руках.

– Ну, чё тебе? – спросил он спокойно.

– Потолковать надоть – прошёл Савелий без приглашения мимо крупносложённого темноволосого красавца.

Гость уселся на лавку под образами и принялся нервно тарабанить пальцами по столу. Курносый, с круглыми синими глазками, немного всегда удивлёнными, он выглядел забавно даже тогда, когда сердился.

– Ты мне вот что, дружок мой сердешный, скаж – обратился, наконец, Савка к хозяину – На кой тебе Лукерья непутёвому?

Михаил, подойдя к люльке, хотел было положить ребёнка туда, но дитя, почувствовав это, запищало. Молодой отец стал баюкать маленького сына, как заправская нянька.

– Жениться на нёй хочу – сказал он тихо и положил, наконец то, уснувшего мальчика в зыбку. – По любви у нас с ей всё…

– По любви, говоришь?! – вновь вспылив, вскочил с места Савелий – А детё у тебя вдовца, энто как ж? Ты ж ей всю судьбинушку спортишь?

– Она сказала, мамкой ему будет – улыбнулся Михаил, глядя на спящего мальца – Говорит, навродь, всегда меня любила…

– Любила, значится? – хмыкнул недовольный Савка – Я за ей сколь годов ходю, а она вона как стало быть?!

– Ты, Савелий, на нас не серчай – ответил хозяин. – Не со зла мы энто…

– Не со зла! – заворчал, надувшись, как голубь в морозы, Савка – А я куды ж теперя?

Михаил посмотрел на друга жалеючи.

– А Степанида? – спросил он Савелия – Она ж как любит то тебя, да и девка, навродь, ничё.

Стешка Горшкова была девицей видной, большою во всех отношениях. Как о таких в деревне сказывали: «Быка соплёй зашибёт»

Гость глянул на друга испуганно.

– Смерти моёй хошь? Ну, уж нет, увольтя!

– Да, ты ж за Степанидой, как у Христа за пазухой будешь – стал переубеждать друга Миха.

– Да? А то, шта она истовый генерал в юбке? Энто как ж? – сощурился Савелий – И стану я всю жисть в рядовых у нёй шагивать…

Михаил замолчал, почесав маковку.

– Тогды, гляди, Савка, гляди. Тебе решать – он снова помолчал – А уж к нам на свадебку с Лукерьей, милости просим…

Савелий, чуть не плача, посмотрел на крошечное оконце, в котором из-за узора зимнего ничего не было видно, и подумал о том, что неплохо было бы ему и вправду жениться. Ну, уж, а коли всех девок пригожих в деревне давно разобрали, и остались одни кривые, косые, да горбатые, Степанида про меж них самый что ни на есть подходящий вариант.

– Ну, что ж – сказал он вслух сам себе. – Степанида, так Степанида…

***

Февраль в этом году выдался суровым. Недолгая оттепель сменилась трескучими морозами, да ветром лихим. Вот и сейчас он завывал в печной трубе громко, протяжно, делая обстановку в доме ещё более тревожной.

Константин прислонил озябшие руки к шестку. Тот уже совсем остыл после утренней топки, и был еле тёплым.

– Как он? – озабоченно спросил Костя, посмотрев на жену.

Матрёна не находила себе места. Шестые сутки она не ела, не спала, сидя у кровати больного сына, который со вчерашнего дня уже начал бредить.

– Васенька, миленький, – гладила она его мокрые волосы – я рядом, я с тобою!

Мотя вытерла испарину со лба ребёнка и, глянув на супруга, заплакала.

– Кость, чтой делать то?

Никогда ещё Константин не был так растерян, так как сейчас. Земский доктор, отвергнув все подозрения на скарлатину, дифтерит, пневмонию и другие известные ему заболевания, развёл руками и уехал, оставив его сына здесь чахнуть.

– Матюшка, мы подымим Васю, вот увидишь, обязательно подымим – успокаивал Костя жену, сам не веря в то, что говорит.

Что только не перепробовали родители, чтобы вылечить мальчика – травы, мази, настойки, мёд, лекарства, прописанные врачом. Однако, малыш продолжал угасать на глазах.

И всё же одна надежда оставалась.

– Слыхал я, есть у башкир в деревне Тал лекарка старущая, – говорил накануне Пётр Дорофеев Косте – дык, сказывают, она мёртвых с того свету возвертает. Ехай ка ты к нёй Костантин, ехай…

Дорога до той глухой деревеньки была не близкая, а по морозу, да заносу снежному, считай, в два раза длиннее становилась. Целый день, преодолевая буран, добирался Костя до неизвестного ему поселения, пока на исходе дня не увидел покосившиеся избы разыскиваемого места.

Он постучал в ворота ближайшего дома, но хозяев, по – видимому, внутри не было. Проехав чуть дальше, он снова стукнул, но уже в другие двери, но и там царила тишина. Константин посмотрел по сторонам. Ни света в окнах изб, ни лая собак, ни даже следов на снегу…

«Что они все повымирали чё ля? Странно» – подумал про себя Костя, теряя последнюю надежду спасти Васятку.

Тут он услышал слабый скрип и, развернувшись, отправился на звук. Дверь дома напротив, была не заперта, и мужчина ступил внутрь.

В пустой избе гулял ветер, всюду висела паутина, пахло плесенью. Константин поёжился от холода и обратил внимание на то, что в доме нет печи.

«Как же тут могут жить люди? – сказал он себе – По такому то морозу и без очага! Да и стены – щели сплошные?»

Костя вздохнул и собрался уже было уходить, как вдруг, нечто-то непонятное привлекло его внимание. Это подобие шалаша, увешанного истлевшими тряпками, в самом дальнем углу комнаты. Внутри странного сооружения кто-то чихнул.

– Будьте здоровы – сказал Константин, сам не зная кому.

– Ай, шайтан! – неожиданно вылезла из-под ветоши древняя старуха башкирка, страшная, сморщенная, странно одетая – Чего явился, пёс шелудивый, не видишь отдыхать я легла?

– Извини, эбэй, я лекарку здешнюю ищу, сынок у меня помирает – стал оправдываться перед хозяйкой дома Костя.

Бабка искоса глянула на незваного гостя.

– Я русских не лечу! – фыркнула она, как отрезала – Уходи!

– Почему? – спросил вконец расстроенный Костя, теперь уж и не зная как ему быть.

– Русские мой народ сгубили. Смотри, что с деревней стало! – показала она скрюченным пальцем в разбитое окно – Издохли все!

Константин ужаснулся. Ведь он только что стучал в эти пустые избы.

– Как это? – переспросил он удивлённо – Как же это произошло вот так со всеми?

– Как?! – засмеялась страшно старуха и стала говорить что-то на своём родном башкирском, потом перешла снова на русский – Как говоришь? А как вы земли у нас отняли и в деревни загнали. Мы всю жизнь скот пасли и сеять, пахать не обучены были. Дома поставили сам видишь какие…

Костя опустил глаза.

– Ну что ж – вымолвил он обречённо, подавляя подступивший к горлу ком. – Прости – и повернулся к двери.

– Подожди – остановила его бабка.

Константин замер на месте. Она подошла к нему сзади и начала обнюхивать.

– Руки покажи…

Костя снял рукавицы и протянул свои большие натруженные ладони мозолями вверх.

– Нет крови на руках, сердце чистое и душа… – сказала шаманка – Ладно, помогу.

Она вышла из избы, а когда вернулась, подала гостю пучок сухой травы и две пыльные склянки.

– Траву заваривать вместо чая. Это – показала она на пузырьки – по пять капель до восхода и после заката солнца. И ничем три дня Васию не кормить. Понял?

Константин открыл рот. «Откуда она знает имя сына?»

– Спасибо, эбэй – сказал парень радостно. – Я там хлеб тебе покушать привёз, мёд…

Шаманка не дала ему договорить.

– Уходи, не надо, умру я завтра – сказала она и полезла к себе под тряпьё…

Весь обратный путь Костя размышлял о случившемся в этой деревне несчастье, о жадных и корыстных нелюдях, погубивших целый народ, о несправедливости и горе вселенском, которому конца и края не будет.

А ещё он думал о сыне, рыжеволосом парнишке, его любимце, своём наследнике, который всё же поправится несмотря ни на что…

***

Тася жила в семье мужа уже четыре месяца.

Деревенская жизнь ей нравилась. Нравились луга и тенистые рощи, пение птиц и крики петухов поутру. Нравился запах трав, вкус парного молока и хруст свежеиспечённого хлеба. А ещё нравилось, когда поют люди. Пели в деревне много и часто – с горя и с радости, спьяну и похмелья, во время работы и во время отдыха.

Одно огорчало девушку. Здесь не было книг.

– Не горюй, Тасюшка. Вот в мае дороги подсохнут и свожу я тебя за книжками – пообещала девушке Мотя.

Единственная книжная лавка поблизости была только в Иглино. Матрёне, конечно, не хотелось туда ехать, всё ж таки воспоминания.… Но, ради Таси, она была готова на всё.

В день поездки Мотя разволновалась:

– Тебя не растрясёт, девонька? – глянула она на огромный живот сношенницы.

– Нет – сказала Таисья, ловко взбираясь на телегу.

– Ну, тагды поехали с богом… – дёрнула поводья Матрёна.

Путь им предстоял не близкий, однако уже до обеда женщины были на месте. На улицах города туда, сюда сновал народ. Торговые люди спешили на рынок, прихожане в церковь, приезжие торопились на станцию. Таисья стала потихоньку выгружаться у лавки с вывеской «Книги», а Мотя ей помогала.

Мимо проехала бричка с извозчиком.

– Стой! Стой! – вдруг услышала Матрёна знакомый голос и обернулась.

Коляска остановилась на противоположной стороне улицы. Из неё выскочил высокий человек. Он быстро стал приближаться к Моте, и женщина узнала в незнакомце Жорку Мартынова. Весь лощёный, с зачёсанными назад чёрными волнистыми волосами, греческим профилем и чуть полноватыми губами он был похож на красавца франта с коробки конфет, которыми она когда то торговала.

– Матрёна, неужели это ты? – вдруг спросил франт.

– А что изменилася? – отряхнула Мотя свой простенький ситцевый сарафанчик.

– Напротив, даже краше стала. Как поживаешь, родная?

– Живу, не хвораю. Мужа люблю. Детишек воспитываю.

– А я часто тебя вспоминаю. Как думаю там моя Мотюшка? Всё-таки жениться с тобой думали.

– Ты может и думал. А я нет. Да я погляжу, ты уже женат? – показала Матрёна взглядом на обручальное кольцо Георгия.

Тот опустил глаза.

– Да, зимой обвенчались…

– Знаешь, что, Жор, – неожиданно сказала Мотя – ты иди, куды шёл. Не о чем нам с тобою лясы точить – закончила женщина с ним свой разговор и, собиралась уже было развернуться, как вдруг услышала голос Таси.

– Ой, мамочка – сползала беременная по стене.

– Батюшки, рожает! – бросилась Мотя к сношеннице и присела рядом с нею – Потерпи детонька, потерпи милая – стала уговаривать она несчастную.

Но та посмотрела на родственницу серьёзно.

– Помру я, Мотюшка – неожиданно выдала Тася. – Сердцем чую, помру – заплакала она навзрыд, а затем вновь закричала.

Вокруг женщин тот час собралась толпа зевак. Мужики, бабы, да ребятишки малые судачили, охали, да разводили руками.

– Тут девке рожать не гоже – заявила одна телесастая. – Домой бы её отвезти.

И Мотя, схватившись за сердце, задумалась. Куда ей сейчас? Деревня далеко. О том, чтобы пойти к брату она и мысли такой не имела. Оставалось уповать на Бога.

– Здесь неподалёку доктор отменный есть – вдруг услышала Матрёна голос Георгий позади себя. – Твоей родственнице помощь нужна. Давай мы Тасю к нему отвезём…

– Да, да, давай, – опомнилась неожиданно женщина – поехали быстрея.

И подхватив Тасю под руки, они с трудом усадили её в телегу.

Всю дорогу роженица мучилась, стонала и причитала:

– Ой, Ванечка. Где же ты, голубчик? Вот умру и не свидимся мы больше…

– Тише, Тасенька, тише – успокаивала её Матрёна. – Не ровён час услышит кто.

Врачеватель жил на окраине города в деревянном двухэтажном доме. Это был старый, седовласый щуплый еврей лет семидесяти, в потрёпанном чёрном сюртуке и стоптанных башмаках. Он встретил гостей у порога и помог проводить беременную к себе в специальные комнаты. Мотя вздохнула с облегчением и терпеливо стала ожидать вестей в гостиной на диване. Напротив неё на стуле, расположился Георгий. Он, молча, смотрел на ту, которая когда-то его отвергла, рыжеволосую румяную красавицу, в беленьком платочке, упавшем на плечи.

Неожиданно в углу комнаты забили напольные часы. Матрёна вздрогнула испуганно, а потом отчего-то улыбнулась.

– Помнишь? Такие в доме моём были? – спросила она Жоржа.

– Помню – ответил ей Георгий. – Они и теперь там стоят. Да только не ходят давно, с тех пор как ты уехала…

Мотя вздохнула украдкой.

– Те часы тятя из Уфы для меня привёз, нравились они мне очень. А теперь мачеха ими любуется.

– Уже нет – опустил глаза собеседник.

Матрёна удивлённо посмотрела на Жоржа, а тот продолжил.

– Парализовало её в прошлом году.

Мотя задумалась.

– Ну, а братец мой как?

– Да что ему сделается то бугаю? Капиталец Матвея Данилыча приумножает, да кутит, что скотина.

Матрёна от нахлынувших воспоминаний отвернулась в сторону и умолкла.

Когда стоны Таси в соседних апартаментах немного утихли, доктор вышел к посетителям.

– Роженице нужен покой – известил он. – Пусть побудет здесь пару деньков. А потом вы её заберёте.

Георгий протянул старику деньги за услуги, но Матрёна его остановила.

– Не надо, я сама! – сказала она и, отвернувшись, достала рублики, спрятанные под грудью.

– Вот – подала женщина мятую банкноту доктору и добавила. – Вы уж глядите за ней, господин хороший. Очень она у нас слабенькая.

– Да, да, непременно – ответил просительнице врач.

Они ехали в телеге по городу молча. Георгий вызвался проводить Мотю до окраины. Матрёне неприятно было такое соседство, но она терпела. Всё ж таки Жорка её выручил.

Жизнь волостного центра в эту пору вовсю кипела. Вот от разбушевавшегося пьяницы-мужа из ворот с криками о помощи выбежала простоволосая баба. А здесь, из распахнутых окон лилась залихватская песня и билась посуда. В мастерских шла работа, а по улицам носилась босоногая детвора.

Вскоре постройки закончились, и кобыла вывезла попутчиков на развилку дорог.

– Моть, а я и сейчас тебя люблю… – неожиданно разбил тишину Георгий.

Молодая женщина удивлённо посмотрела на бывшего друга.

– Тююю, любит он. А забыл, как снасильничал меня пьяный? Боялась понесу, да слава тебе господи, боженька уберёг… – перекрестилась Матрёна.

– Я б женился на тебе… – чуть слышно произнёс Жорж.

Но Мотя вдруг свела к переносице брови.

– Ты знашь чего, женишок с вершок, – заявила твёрдо она – ты мне энти разговоры брось. Что меж нами было когда, уж быльём поросло и не воротишь. Тпрууу! – остановила Матрёна лошадь – Всё, слезай, приехал ты – скомандовала она.

Мужчина сошёл на землю, а Мотя, дёрнув поводья, тронулась дальше.

– Я всегда буду любить тебя, слышишь? Всегда! – крикнул Георгий ей вслед.

Но молодая женщина даже не обернулась. Она ехала домой к своему Косте.

***

Спустя два дня Тасю привезли отец с матерью, всю больную, но счастливую. На руках она держала маленький свёрток.

– Ну, кто? – спросила её Мотя, улыбаясь.

– Дочь – ответила Тася.

– Как наречёшь то, думала?

– Евдокией, в честь мамы моей покойницы.

– Дуня, значит, по-нашему то. Ну, вот и хорошо. Дуняша – повторила Матрёна ласково, аккуратно разворачивая свёрток.

Девочка родилась маленькая, худенькая, что курёнок. Мотя посмотрела на мать.

– Молоко то хыть есть?

– Не знаю – пожала плечами Таисья, взглянув на свою плоскую грудь.

– Да уж, не густо – сказала Матрёна, оценив перспективу. – Придётся козочке в копытца кланяться. По-другому никак. Нам тута крепкие девчонки нужны, а не сахарные барышни – улыбнулась она расстроенной Тасе. – Щас, приду, ждите.

И Мотя, помыв бидончик и отсчитав несколько монет, отправилась к Шишкиным, что держали козу.

– Родственнице вашой? – спросила просительницу глава семейства Агафья, морщинистая, как урюк, бабка.

Она сидела в сараюшке на перевёрнутом ведре и доила рогатую.

– Ёй родимой, – ответила Матрёна – да детю.

– А шта сама та?

– Да какой тама?! – вздохнула Мотя печально.

И бабуля засмеялась беззубым ртом.

– Ой, и не говори, Мотюшка. У нашенских то телесастых баб тута из десяти детишков половина толечко выживат. А уж, шта про городских сказывать? – махнула она рукой и вновь дёрнула скрюченными пальцами козу за вымя.

Та в ответ недовольно заблеяла, да стала бить копытчами.

– А ну стой ошалелая! Брыкаться она удумала! – в сердцах заворчала старушка на подопечную и погрозила ей кулаком, а после продолжила – Сама то как поживашь, Мотюшка?

– Да, хорошо, баба Агаша. Грех жаловаться.

– Твоя правда – вздохнула бабуля. – С семейством тебе повезло. А особливо с мужиком, с Костантином. Работящий, непьющий. Не то, шта мой сынок Афонька шалопут. С утра встаёт и айда зенки заливат. Спасибо хыть свёкру твому Тимофею, нет, нет, да дельце яму сыщет. Хоть кака то копеечка в дом…

Мотя, стоя в сторонке, слушала старушку внимательно. Вдруг где-то загремели вёдра, и на крыльце появился чуть живой с перепоя Афонька, рыжий тщедушный мужичонка, лет сорока, в рваной рубахе и таких же штанах.

– Мамань! Мамань! Ты куды поллитру мою задевала?! – заголосил он на всю округу.

Перепуганная старушка подскакивает с места.

– Ох, неугомонный, проснулся – заворчала она – Щас зачнёт нас с Грушкой по всей деревне гонять – посмотрела Агафья тревожно на Матрёну. – Ты уж иди, Мотюшка. Не ровён час и тебе достанетси…

Протягивала бабуля бидончик Моте и, та покорно взяв его, вышла из сарая.

– О, купчиха явилася?! – неожиданно услышала женщина в свой адрес едкое с крыльца.

Матрёна пренебрежительно глянула на хозяина семейства.

– Купчихи все вышли. Одни параси пьяные осталися – сказала она мужику в ответ.

Тот поддёрнул сползшие брюки, скривил умное лицо, соображая, чем парировать, но в этот момент вспоминает о другом.

– Мамань! Куды, говорю, поллитру мою задевала? – снова крикнул он.

Из укрытия показалась старуха Агафья.

– Дык, выпил ты её ужо, сынок – произнесла жалостливо она.

– Как выпил? – выпучил на мать свои заплывшие зенки отпрыск.

– А так и выпил. Сёдня ишо с утра…

Афонька, матерясь, отправился прямиком обратно в избу. А Мотя вышла на улицу и побежала домой кормить голодную Дунечкой.

***

Утро следующего дня выдалось хмурым. В обед покапал дождичек, немного орошив землю, а к вечеру и вовсе закончился. Перед закатом выглянуло солнышко, и семейство Казаковцевых село во дворе вечерить. Все кроме, уехавшего на пасеку Тимофея.

Матрёна налила из большого чугуна щей всем домочадцам и те, стуча деревянными ложками, принялись поглощать их вприкуску с хлебом.

– Вкусно – говорил, улыбаясь, матери маленький Васятка.

– Ешь – гладила Мотя любимца по голове.

Она посмотрела на мужа. Костя кушал спокойно, не торопясь, лишь изредка вытирая свои усы и бороду. Он давно не брился, да и до этого ли было сейчас в пору посевной, когда от зори до заката работал её суженный в поле.

Матрёна улыбнулась и взглянула теперь на сидевшую напротив свекровь Марфу с Настёнкой на коленях. Рядом с ней с крошечным свёртком в руках примостилась Тася. Лица на девушке не было, как в прочем и полноты, так присущей всем русским красавицам.

– Ты, Таисья, в ложку то побольше загребай – скомандовала в сердцах Мотя. – Дуняше твоя худоба ни к чему. Ей мамаша здоровая нужна – плеснула она девушке в кружку молока из крынки.

И Тася вдруг покорно выпила его без остатка.

– Вот и молодец – похвалила её Матрёна обрадовано. – Ничего месяцок, другой и снова в тело войдёшь, а там, глядишь, и силёнки появятся…

В это время Костя, закончив с ужином, закурил.

– Егорше бы помочь завтра надобно – неожиданно произнёс он. – Время полоть подходит, а у него ещё картошка в поле не сажена – выпустил струю густого дыма он.

– Помоги, сынок, помоги – подхватила его Марфа, сунув очередную ложку похлёбки в рот маленькой Насти.

А Мотя горько вздохнула.

– Пьяница ваш Егорша. Пьяница и кобель – вдруг заявила она собравшимся. – На днях на поскотине его видала. Так он Маньку Маланину там зажимал. А та как завизжит. Тут Егоршу точно корова языком и слизала…

Костя с Тасей неожиданно засмеялись, а свекровь покачала головой.

– Горемышный он у нас – как всегда пожалела непутёвого мать.

Вдруг во дворе громко залаял пёс Буран, пятнистый грязный кобелёк. Он неудержимо стал рваться с цепи. Ребятишки на руках заплакали, а Мотя услышала звук подъезжающего экипажа. И через мгновение в дверь уже стучали.

– Открывайте, полиция! – ходуном заходили ворота.

Матрёна от неожиданности присела на лавку, а Константин пошёл отворять. Внутрь ввалились жандармы. Они тот час схватили Костю.

– Пошли, красавчик, расскажешь, где братец твой прячется! – улыбнулся довольно один из них.

Мотя, не помня себя, сорвалась с места.

– Костенька, миленький, как же это?! – вцепилась она в супруга мёртвой хваткой – Не пущу!!! – завопила женщина неистово.

Но служители закона грубо её оттолкнули, арестовав тут же и бедную Тасю.

Теперь Матрёна ухватилась и за сношенницу.

– Оставьте её, ироды! Куды вы девку то?! – взмолилась Мотя, рыдая – Она ж родила толечко!!!

Но полицейские оторвали Матрёну и от неё тоже. Они повели арестантов на улицу и усадили в коляску. А Мотя, не сводя глаз с мужа, кинулась следом.

– Это я во всём виноватая! Прости меня, голубчик мой! – вдруг закричала она ему.

– Мотюшка, да ты что? Ты ни в чём не виноватая. Нас отпустят скоро, вот увидишь. Прошу тебя, не плачь – успокаивал супругу Костя.

Но всё было напрасно.

– Нет, это я, я, я! – не унималась женщина и всё бежала и бежала за экипажем. – Костя! Костенька! – кричала Матрёна снова и снова словно обезумев – Прости меня! Прости меня, голубчик мой!

Наконец, споткнувшись, Мотя упала на влажную ещё землю…

***

Удобно расположившись в любимом кресле, в турецком халате и феске, с книгою в руках, он прикрыл глаза.

Кем она была для него? Воздухом, светом, глотком воды, а может быть всем вместе сразу? Он болел ею всю жизнь, болел неистово, страстно, без остатка, постоянно думая о том, что она делает, чем живёт, разговаривая с нею по ночам и мечтая украдкой увидеться снова.

Вот и сейчас образ любимой не покидал его не на миг…

– Жорж, в конце то концов, это перестаёт быть забавным! Ты опять не слушаешь меня?! – капризно произнесла супруга Георгия Ольга, молодая, суховатая на вид, белёсая дама.

Она передвигалась взад и вперёд по богато обставленному залу, в длинном зелёном платье в пол, стуча маленькими каблучками. Картины в золочёных рамах, гобелены тканые серебром, резная мебель, канделябры, напольные вазы замелькали у него перед глазами.

– Прости, не нервничай, присядь, – ответил ей Георгий и вновь принялся делать вид, будто бы внимает её глупым речам.

– Представляешь, что пишет маман! – продолжила цитировать Ольга исписанный чернилами лист бумаги, собравшим в себе все горячие губернские сплетни – Мими Высоцкая повергла в изумление всё общество, разорвав помолвку с прежним своим женихом мильонщиком Михельсоном! Ну, не правда ли нелепость?! Хотя маман утверждает, что это он её бросил, присмотрев себе более подходящую партию… – засмеялась жена – А в семействе Триуховых случился конфуз. Слуга их Терентий вдруг получил наследство от некой тётушки из Астрахани и…

– Прости, дорогая – неожиданно встал с кресла Жорж. – Твой покорный слуга вдруг вспомнил о чрезвычайно важном деле. Позволь мне удалиться. Я позже обязательно дослушаю все последние новости – подошёл он к супруге ближе.

А та непонимающе уставилась на него.

– Как опять?! – произнесла возмущённо Ольга – Тебе что, совсем не интересно? Или общество моё тяготит?! – как всегда надула губки она.

Но Георгий остался, не приклонен.

– Не начинай – поцеловал он жене руку и отправился к себе в кабинет.

Но уединиться надолго у Жоржа не получилось.

– Там какая-то бабёнка к вам ворвалась … – сообщил перепуганный слуга буквально через минуту.

И Георгий поспешил за дворецким следом.

Спустя мгновение он уже стоял на крыльце своего большого каменного дома и, не веря своим глазам, видел Мотю. Вся растрепанная и обезумевшая она набросилась на него с кулаками.

– Ирод, скотина, ненавижу тебя! – стала отвешивать тумаки хозяину особняка женщина – Это ты, ты нас выдал! – кричала она что есть мочи.

– О чём ты? Я ничего не знаю! Что стряслось то?! – закрывался Жорж от побоев.

Но всё было напрасно. Матрёна не унималась, продолжая наносить мужчине удары один за другим.

Тут она отступила на два шага назад и достала ружьё, которое до этого висело у неё за спиной. Мотя направила его на Георгия.

– Не знаешь, говоришь? – взяла она бывшего жениха на мушку.

На шум из дома выскочила Ольга.

– Жорж, кто эта сумасшедшая?! – вдруг спросила она встревожено, высокомерно взирая на Матрёну.

– Зайди внутрь! Сейчас же! – прикрикнул на неё муж.

Но супруга даже не сдвинулась с места.