Текст книги "Чахлый ангел. Закулисье одного психотерапевта"

Глава 4
Январь. Консультация

– Как прошел ваш день?

Надежда Николаевна вздохнула, махнув рукой.

– Ужасно! Это невыносимо! Опять из-за нее все переругались. Поехали в магазин, я оставила их на пять минут в машине. Старшая говорит: Катя отстегнулась, перелезла через переднее сиденье, достала конфеты из бардачка и все съела. Остальные пытались ее остановить – так она начала кусаться. Это зверек дикий! Как Маугли. Ей нужно отделить уголок в комнате, отгородить его, и пусть она там живет! Меня все раздражает. Стала срываться на других детей, на мужа. Вчера он купил продукты и забыл овсяную крупу. Так я на него кричала – аж голос сорвала. И ведь понимаю, что мелочь, а сдержаться не могу…

«Ребенок-Маугли», – записала в блокнот Вера Никитична и незаметно вздохнула. В Надежде было что-то такое, что обезоруживало и заставляло кожей чувствовать безысходность, которая холодным сквозняком летала в кабинете во время их консультаций. Вера сама пока не могла понять, что именно испытывает: сочувствие к женщине, взявшей на воспитание троих детей и не справляющейся с четвертой, или к самой Кате – маленькому, озлобленному на весь мир человеку.

Непрофессионально, да. Этому еще первокурсников учат: терапевт должен сохранять нейтралитет по отношению к клиенту и не принимать на себя его переживания. Но все системы иногда дают сбой. И Вера Никитична старательно пыталась восстановить работоспособность своей.

– У вас очень много переживаний, – сказала она, глядя на седые корни волос Надежды Николаевны. – Вы рассказываете, и я слышу, как один маленький ребенок терроризирует всю семью. Сюжет, достойный пера Стивена Кинга! Давайте представим: как он описал бы вашу историю?

Посмотреть на ситуацию со стороны – прием, полезный для всех.

– Жила-была семья, спокойно и радостно, даже где-то скучновато, – с сарказмом в голосе начала Надежда Николаевна. – И вот взяли в дом девочку, и закончилась эта спокойная жизнь. Все стали ходить покусанные, поцарапанные, не могли расслабиться ни на минуту. Выросла раздражительность, нервозность, напряженность.

Она замолчала. Вера немного подождала, а потом спросила:

– А что было дальше?

– Ситуация стала накаляться, и они решили отдать ее в другую семью. Нашли энтузиастов, уговорили, отвезли. Радостные и спокойные провели этот день в эйфории, любви и счастье, но к вечеру раздался стук в дверь – и на пороге снова стояла она. Другая семья отказалась от нее быстрее первой.

И снова пауза.

– И что потом?

– Им осталось только смириться. Они отгородили для нее загончик в комнате, как для собачки, чтобы она там делала, что хотела – ходила в туалет, показывала половые органы, как животное, – но не трогала других.

Надежда Николаевна едко усмехнулась и, поставив руку на подлокотник, закрыла лицо ладонью.

«Вся семья объединилась против одной-единственной пятилетней девочки, – подумала Вера Никитична и поежилась, невольно вспомнив свою Ксюшу. – Ребенок против целого мира. Она воспринимает ее не как ребенка, которому нужна помощь, а как неизбежное зло, от которого надо оградить семью».

Ей вдруг стало тоскливо.

– То есть в вашем сценарии семья смирилась, но по-прежнему отвергает этого ребенка, не принимает его? – быстро уточнила она, стараясь не дать этой тоске захватить пространство внутри нее.

– Да, – со вздохом кивнула Надежда. – А что еще остается?

На ум Вере опять пришла утренняя история с котятами, сходившими мимо лотка. Смириться, но не принять – путь в никуда. Жить, мечтая, чтобы это когда-нибудь закончилось, – значит медленно, но верно портить себе здоровье, отношения, психику.

– Хорошо, – немного помолчав, сказала она. – Я бы хотела попросить вас прочесть дома небольшой рассказ Урсулы Ле Гуин «Уходящие из Омеласа».

Надежда Николаевна беспокойно завозилась в кресле.

– Не знаю, будет ли у меня время… – неуверенно начала она.

– Урсула родилась в семье писательницы Теодоры и ученого-антрополога Альфреда Крёбера, – продолжила Вера, словно не замечая этих сомнений. – В ее произведениях есть опыт проживания одиночества и инаковости. Рассказ совсем маленький, минут на десять. Нам будет что обсудить в нем.

И закрыла блокнот. Возможно, стоит подумать о супервизии. Но не сейчас, попозже. Пока еще ничего не понятно.

Глава 5
Январь. Бассейн

За высокой полукруглой стойкой виднелась белесая макушка медсестры. Не поднимая головы от телефона, она протянула ключ от шкафчика и банное полотенце салатового оттенка.

В раздевалке от прохлады свело лопатки. Да уж, долго здесь не побудешь. Вдоль позвоночника по направлению к затылку побежали мурашки. Вера спрятала их вместе с волосами в купальную шапочку.

Впервые она пришла сюда в новогодние каникулы, когда затянувшаяся нега и ничегонеделание (точнее, ничегонедумание) побуждали искать новые стимулы встать с дивана. Ощутить телом ласковую воду и погрузиться в нее с головой казалось хорошей идеей. И первое посещение оставило энергию, бодрость и приятное ощущение заботы: медсестра из другой смены приветливо порхала рядом, показывая и рассказывая. Настойчивость и доброжелательность лилась потоками, как вода, плескавшаяся в бассейне через край. Гостеприимно появились одноразовая шапочка для купания (в первый раз Вера, конечно же, не подумала ее взять), экскурсия по спа-зоне, вопросы о температуре воды – достаточно ли она теплая, – и даже инфракрасная сауна, которая сначала в планы Веры Никитичны не входила, а потом оказалась самой приятной частью визита: уставшее от праздничной суеты тело, расслабившись после энергичного заплыва на горячем деревянном лежаке, наконец задышало спокойствием.

Сам бассейн в тот день был пуст. Абсолютно. Ни одного человека. В полном распоряжении все пространство. «Какое счастье, – подумала тогда Вера, – ни с кем не надо говорить, улыбаться, никто не задает дурацких вопросов!» Хранитель бассейна сидел на белом пластмассовом стуле за таким же белым пластмассовым столом и каждые несколько минут обозревал вверенные ему владения с величавой вальяжностью Посейдона. Убедившись, что помощь никому не нужна, он возвращался в мир соцсетей – видимо, более интересный, чем водное царство.

Потом было по-разному: и много народу, и постоянно меняющиеся медсестры с нестабильным уровнем заинтересованности в проблемах посетителей, и снова приятная пустота предпраздничными вечерами. Но жизнь в принципе противоречива, полна несуразностей и взаимоисключающих вещей. Стилизованные под дорический ордер колонны и современные пластиковые панорамные окна. Прозрачные маленькие башенки на крыше – посмотрев в потолок, можно увидеть небо. Если раскинуть навзничь руки, кожей можно ощутить прохладу воды и глазами видеть свет звезд – зимой темнеет рано. Ради этих минут Вера Никитична и полюбила бассейн.

Накинув на плечи полотенце, она вышла из раздевалки в зал. Двое мужчин на соседних дорожках размеренно взмахивали сначала руками, потом ногами. На полпути делали остановку, задумчиво изучая лица вновь вошедших, морщили лоб. Доплывали до бортика, касались светло-голубых квадратиков кафеля и шумно разворачивались, расплескивая воду.

«Наверное, два друга, – мелькнуло в голове у Веры. – Решили поплавать вместо пробежки».

Сегодня она пришла утром, а не вечером, как обычно. Вечер будет занят – консультация. Снова Надежда Николаевна. Интересно, прочитала она рассказ Урсулы? Хорошо, если да, – там есть за что зацепиться. А если нет, придется на ходу решать, в какую сторону двигаться дальше. Прощупывать отношения с мужем? С Катей? Уходить в детство?..

Спустившись по металлической лесенке, Вера оттолкнулась от ступеньки ногами и поплыла вперед. Мышцы отозвались приятным растяжением, как после долгого сна. Руки, раскрываясь в плечах, продвигали тело вперед и будто убирали с пути то, что мешало двигаться. Хотелось закрыть глаза и просто плыть, равномерно разводя и сводя их снова, легонько, словно русалочьим хвостом, шевеля ногами.

Вот поэтому она сегодня и пришла в бассейн. Порция утренней безмятежности полезнее, чем кофе большими кружками.

Но безмятежность не получилась.

Проплыв два раза от бортика до бортика, Вера вернулась в начало дорожки и приостановилась, восстанавливая сбившееся дыхание. В это время в зал вошла еще одна посетительница. Округлая, невысокая, с короткими седыми прядями, выглядывавшими из-под латексной шапочки, как испуганные клювики замерзших воробьев. Чуть поднятые уголки глаз придавали лицу сосредоточенное выражение примерной ученицы первого класса, хотя, судя по внешнему виду, она закончила не только школу, но и другие учебные заведения лет тридцать назад. Скулы, нос и даже уши оформились в треугольник, центр которого составляли губы, морщинисто собранные в куриную попку.

Оглядевшись вокруг, седовласая дама направилась к дальней части бассейна – как раз туда, где стояла Вера.

Вера посмотрела по сторонам – пустых дорожек уже не было: пловцов постепенно становилось все больше. Пустовала только детская часть бассейна, отгороженная от основной невысокой алюминиевой оградой. Встреча, похоже, была неизбежна. Делить дорожку Вере Никитичне совсем не улыбалось, но и не пускать на нее женщину было бы странным. Тоскливо вздохнув, она предпочла ретироваться на детскую территорию.

Глубина в «лягушатнике» была от полуметра до метра. Касаясь дна то пальцами ног, то локтями, Вера Никитична неуклюже пробарахталась там еще минут пятнадцать. Довольствие было испорчено, но даже такое нелепое уединение сейчас подходило ей больше, чем регулярные встречи в узком водном пространстве с этой пожилой первоклассницей. Вера нутром чуяла исходивший от нее заряд недовольства.

В раздевалке она начала неторопливо снимать лямки купальника – темно-синего, с концентрическими оранжевыми кругами. Любимого и единственного. Очень удачно купила его когда-то давно, на распродаже. С тех пор несколько раз предпринимала попытки подобрать ему замену («Мама, он уже весь выцвел!»), но так и не смогла – зеркала в примерочных упорно показывали тело, несуразно запихнутое в яркие кусочки дорогой ткани. Этот же сидел как влитой: нигде не жало, не оттопыривалось, и фигура была похожа на человеческую, а не геометрическую. А то, что выцвел и немодный, – и бог с ним. Пережить можно.

Влажную тишину раздевалки нарушили стремительно приближающееся звуки чьих-то ног в мокрых шлепанцах. Прикинув, что в бассейне из женщин были только она и посетительница с недовольным лицом, Вера Никитична прижала к груди полотенце и, недовольно сдвинувшись в сторону лавочки, стоявшей между двумя рядами шкафчиков для переодевания, начала неловко отделываться от мокрого купальника.

Шлеп шагов становился все громче. Подняв глаза, Вера увидела приближающиеся бедра. Латексная ткань плотно охватывала их верхнюю часть – кажется, эта модель называется «боксеры». Разминуться здесь шансов не было. Да и по тому, как пристально женщина смотрела прямо на нее, стало понятно, что целью движения посетительницы является не шкафчик с одеждой, а она, Вера Никитична, собственной персоной.

– Мне сказали, что вы психолог. Вот скажите: почему мой сын меня не слушает? Я его воспитывала ответственным и хорошим мальчиком. Сейчас ему семнадцать. Он отказывается выполнять мои просьбы. Домой начал приходить посреди ночи, хотя знает, что я волнуюсь. Говорю что-то – хамит, огрызается. Что мне сделать, чтобы он слушал меня?

В лодыжку больно упиралось шершавое ребро лавочки. Вера Никитична стояла, одной рукой держа недоснятый купальник, чтобы он не свалился на пол, а другой – салатовое махровое полотенце, прикрывающее верхнюю часть тела. В бассейнах специально заказывают текстиль мягких оттенков. В них хочется зарыться лицом, уткнуться, как в безопасность, и забыть о напористых посетительницах.

Женщина сжала губы еще плотнее. «Куда уж больше, – подумалось Вере Никитичне. – И так кажется, будто она пьет коктейль через соломинку и содержимое бокала ей не нравится».

– От тона вашего голоса мне хочется спрятаться и залезть под лавочку, – холодно сказала она в надежде, что это остановит решительность дамы в стекающем ручьями коричневом купальнике.

Но та лишь скосила глаза по диагонали вниз, посмотрев на лавку высотой не больше пятидесяти сантиметров. Забраться туда, конечно, было бы проблематично. Намек не удался. Мало того, еще и рисковал превратиться в фарс.

– Если вы так же разговариваете со своим сыном, я предполагаю, что у него возникают похожие чувства. И в этом случае очень понимаю его, – отрезала Вера. – А теперь простите, мне нужно переодеться.

Она решительно повернулась к женщине спиной и отпустила руку, удерживающую купальник. Концентрические оранжевые круги, сморщившись, упали на пол.

Глава 6
Январь. Дом

Дом встретил ее забившейся раковиной, до краев наполненной коричневой от кофейной гущи водой. На поверхности плавали макаронины – похоже, они изображали корабли на дрейфе. Приятного мало, особенно если учесть, что еще утром все блистало чистотой и вымытой посудой.

Стоя в дверях кухни, Вера Никитична вздохнула. Давно нужно было вызвать сантехника и пробить засор! Но сейчас тянуть уже некуда, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Она закатала рукава кофты и сняла кепку, вздрогнув от упавших на шею все еще мокрых волос. Не зря все-таки с утра пораньше сходила в бассейн: даже несмотря на барахтанье в «лягушатнике» и неприятный разговор в раздевалке, в теле осталась бодрость. Живот в этот момент, правда, буркнул что-то нечленораздельное. С едой он соприкасался часов шесть назад, но Пизанская башня из блюдец, тарелок, кастрюль и даже ее любимая пузатая чашка с отбитой ручкой ехидно умничали: «Входящие, оставьте упованья».

Вера снова вздохнула и заглянула под раковину. Ну конечно! Опять нет на месте.

– Дети, кто-нибудь видел вантуз?

– Видимо, он там же, где мой ключ от сарая, – раздался голос Григория Фёдоровича. Он появился в дверном проеме с двумя полными пакетами в руках.

Ключ муж потерял неделю назад. Это было удивительно – в плане хранения он был педант. Коробочки, шурупчики и вышедшая из строя бытовая техника обитали в доме наравне с живыми душами. Ведь все же можно починить, а если нельзя, то надо разобрать и детали использовать для ремонта! Их спальня и вовсе напоминала склад временно-неиспользуемого-всего-самого-необходимого. Поначалу это страшно раздражало Веру Никитичну – на самом деле, не особо приятно спать по соседству с крылом от мотоцикла. Потом стало очевидно, что это можно только принять. Кровать поставили посередине комнаты: слева расположилось царство Григория Фёдоровича, справа – Верин стол с книгами и компьютером, любимое кресло и лампа в старом абажуре. Время от времени муж предпринимал попытки нарушения границ и осуществлял захватнические действия ее территории, складируя на столе свои коробочки с отвертками и молотки разного размера или задвигая под кресло ящик с дрелью, но наталкивался на жесткую оборону, и царство покорно водворялось в свои границы.

Но ключ куда-то запропастился всерьез. Его искали дети, Вера, сам Григорий Фёдорович и, возможно, даже кошки. Смотрели под лестницей, на книжном шкафу, на кухонных полках, в кастрюлях, сковородках и в чайном сервизе. Были вывернуты наизнанку все карманы у толстовок с черепами, единорогами и Эйфелевой башней. Найдено огромное количество забытых интересностей. Лиля в собственной рыжей куртке обнаружила щипчики для бровей, исчезнувшие месяц назад. Полина открыла способность находить дырки в карманах (обрадовавшись этому таланту, Григорий Фёдорович тут же вручил ей шкатулку с нитками и пару иголок). Особенно старалась младшенькая – ей нравилось быть в процессе. Старшие же, для видимости побродив по дому и обнаружив под кроватью незнакомого котенка, под предлогом уроков тихонечко перетекли в свои комнаты.

Видимо, то же теперь будет и с вантузом.

Глава 7
Январь. Консультация

Надежда Николаевна с порога стала перечислять собственные успехи: сходила к гинекологу у которого не была полтора года, записалась на массаж стоп.

– Говорят, это неземное блаженство! Хочу испытать. И еще, представляете, Вера Никитична, записалась на биорезонансную диагностику. Пора заняться своим здоровьем. Вышла наконец в люди!

Выслушав это бравурное вступление и согласно покивав по поводу того, что забота о здоровье – важный шаг к нормализации жизни, Вера Никитична спросила, удалось ли ей прочитать рассказ Урсулы Ле Гуин.

Голос Надежды из ликующего и радостного тут же стал глухим – как будто большой воздушный шарик стали запихивать в узкую трубу. Шарик сопротивлялся. Внутри него менялось давление, он деформировался и, казалось, из последних сил держится, чтобы не лопнуть с громким, резким хлопком.

– Знаете, Вера Никитична, он у меня вызвал двойственное впечатление. С одной стороны, ситуация похожа на то, что происходит с Катей и с нами, – голос еще более замедлился, слова выталкивались с трудом, – и я в позиции жителей города. Но я не знаю, что с этим делать. Да, это неправильно, умом я понимаю, но ничего не могу сделать. Ни-че-го.

Вера почти физически почувствовала, как открылась невидимая дверь и в кабинет опять вошли ватность, тягучесть и безысходность. Воздух сгустился до состояния резины, которую невозможно вдохнуть.

– Надежда Николаевна, мы не берем сейчас то, что правильно или неправильно. Мы работаем с тем, что вы увидели в этом рассказе и как это откликнулось у вас.

Воздух со свистом вошел в легкие. Морок немного рассеялся.

Надежда опустила глаза.

– Я поняла, что есть город, наполненный множеством счастливых людей. Но по какой-то причине их счастье зависит от страданий маленького слабоумного ребенка, заточенного в подвале башни. Он просто сидит там и сходит с ума дальше, пока они все живут обычной жизнью, прекрасно зная о нём.

Вера слушала, неторопливо кивая. Рассказ Надежда явно прочитала.

– Хорошо. Но что в этом рассказе задело вас больше всего?

– Что были те, кто жил в городе и соглашался со страданиями ребенка. Попадались и такие, кто уходил из города, не в силах жить рядом с этим. Но никто не остался и не освободил ребенка, не поднял бунт.

«Бунт в защиту ребенка», – черкнула Вера Никитична в своем блокноте. Интересно.

– А как бы вы это сделали, если бы оказались в городе?

– Нет, я не революционер, я не знаю, как это делать. Но те, которые уходят, – они убегают от решения.

– Согласна, – снова кивнула Вера. – А от чего убегаете вы?

Надежда вдруг резко подняла на нее глаза. Несколько секунд помолчала, а потом тихо сказала:

– От близости.

Вот как.

– Почему?

– Боюсь привязываться к людям.

– Почему?

– Они могут уйти. Оказаться не такими, как я их видела. И потом будет больно.

– Что вы делаете, чтобы не привязываться?

– Ухожу, если есть возможность. Если нет – сама себе доказываю, что они плохие. Злюсь, ругаюсь…

«Сама себе доказываю, что люди плохие», – записала Вера в блокноте.

– А есть те, к кому вы привязаны и не боитесь этого?

– Да, конечно. Муж, дети… но я знаю, что они не уйдут, не бросят, не предадут меня.

Вера задумчиво посмотрела на Надежду Николаевну. Кажется, она действительно сдвинулась с мертвой точки. Важно не упустить момент.

– Знаете, я участвую в психотерапевтической группе, которую ведет пожилая женщина-психотерапевт. Ей уже под восемьдесят. И однажды она сказала: «Я не боюсь привязываться к участникам, не боюсь впускать их в свое сердце, ибо только так и происходит настоящая работа – в близости в совместном разделенном сердце. И я могу спокойно отпускать вас потом в свою жизнь. У меня уже взрослые дети, они живут своими семьями, приходят ко мне на праздники. Но я постоянно чувствую внутреннюю связь с ними. Сердце расширяется, когда принимаешь, что в нем есть кто-то еще. И да, бывает больно отпускать. Но любовь включает в себя и боль. Тогда это полное чувство». Мне очень запомнились эти слова.

Надежда снова опустила глаза и пальцами начала теребить край коричневого свитера крупной вязки.

– Я не знаю, что мне делать с Катей. Один раз она проснулась и заплакала, сказала, что хочет в туалет. Я так обрадовалась тогда – хоть какая-то отдача появилась, – и с моей стороны контакт сразу возник! Взяла ее на руки, отнесла в ванную… И внутри было тепло оттого, что я ей нужна. Но это было один раз и быстро закончилось. В туалете она вылила в раковину новый шампунь и измазала им себя вместе с одеждой. Всю эту близость тут же как ветром сдуло…

– А сколько раз должны повториться такие теплые моменты, чтобы вы перестали чувствовать состояние отчужденности?

– Не знаю, – покачала головой Надежда Николаевна. – Надо подумать.

– Хорошо, – мягко согласилась Вера. – Тогда подумайте, какие ритуалы вы бы могли с ней делать, – но только с ней, без других домочадцев. Не обязательно что-то большое и глобальное. Достаточно трех-пяти минут, но постоянно. Может, к примеру, вы будете вместе кормить птиц крошками или вдвоем с нею убирать со стола? Всё что угодно.

– Мне надо подумать, – повторила Надежда.

Наступила короткая пауза. Вера, почувствовав, что она неслучайна, молча наблюдала за Надеждой Николаевной. Та по-прежнему сидела, опустив взгляд вниз, и внимательно рассматривала стакан с водой на столике у кресла. Потом шепотом, в котором слышалась хрипотца приближающихся слез, произнесла:

– К ней я тоже боюсь привязаться.

– Почему?

– Не хочу рвать сердце. Она не моя, понимаете? Незнакомая, далекая, дикая. Раскроюсь перед ней – а она будет меня отталкивать. Да, сейчас она для меня невыносимая проблема, но, понимаете, как-то снаружи. А если впущу внутрь, то может стать больно.

Снова тишина. Вера поймала себя на том, что, подбирая слова, почему-то рисует в блокноте цветочек.

– Знаете, Надежда Николаевна – сказала она, слегка откашлявшись, – на одном из занятий группы, о которой я уже упоминала сегодня, шла глубокая, серьезная работа с одним участником. Мы сидели затаив дыхание, чтобы не помешать тому, что рождалось на наших глазах. И вдруг кто-то из слушателей разрушил это пространство. Он воскликнул: «Я не могу на это смотреть, прекратите, у меня сердце разрывается!» Ведущий тогда ответил: «Пусть оно хоть один раз разорвется по-настоящему – вы забудете, наконец, о себе и почувствуете чужую боль».

На этих словах Надежда расплакалась окончательно.

– Что-то мы с вами, Вера Никитична, сегодня о грустном все говорим…