Текст книги "Чахлый ангел. Закулисье одного психотерапевта"

Глава 8
Январь. Дом

Кровать не заправлена. Поверх одеял, свернутых в воронье гнездо, – две подушки в наволочках из разных комплектов, не подходящих друг к другу ни цветом, ни фактурой, ни формой. На столе бардак. В голове сумбур.

Вера сидела в высоком кресле с деревянными подлокотниками. На них так часто опирались, что лак потускнел, обнажая светлое основание. Ноги закинула на компьютерный стол. Там им пришлось соседствовать с кружкой вчерашнего недопитого кофе, россыпью печенья «рыбки», стопкой книг, блокнотами разных цветов и форматов, несвежими листами бумаги. Чтобы освободить местечко, пришлось отодвинуть это всё пяткой. Надрывно потрескивая, загружался старенький ноутбук, купленный еще пятнадцать лет назад. Монстера рядом со столом разлапистыми листьями укоризненно касалась Вериного плеча, как бы говоря: «Когда ты уже про меня вспомнишь?» Кончики листьев у монстеры были подсохшими.

Полить. Надо срочно полить ее.

Вера поплотнее завернулась в темно-бордовый теплый халат и подняла воротник. Холодно не было – просто хотелось отгородиться от мира.

Между книгами и ноутбуком на столе стоял бокал. Манил терпкостью совершенной формы. Бургундский друг, создающий пространство для раскрытия сложных ароматов. Терруарное пино-нуар словно создано именно для него. Бутылка с винодельни Павла Швеца хранилась для особых моментов – ее подарили мужу на какой-то праздник. Биодинамическое вино. Вере тогда стало интересно, и она полезла читать об этой системе.

Выяснилось, что правильнее говорить о виноградниках, взращенных на биодинамике. Биоценоз. Добрососедские отношения между растениями, птицами и микроорганизмами. При агрессивных технологиях у земли нет возможности отдыхать. Она вырождается. Биодинамика про то, как забирать не больше, чем земля может дать без вреда для себя, чтобы восстановиться за год и создать саморегулируемую систему.

Создать условия, в которых можно развиваться, не думая о выживании.

Перед каждым рядом винограда сажают куст роз. Вера, когда прочитала об этом, удивилась: зачем? Ведь их даже не будет видно среди зарослей. Оказывается, у винограда и роз одинаковые болезни, но розы они поражают быстрее. Увидев на листьях цветка первые признаки проблемы, рабочие начинают усиленно заботиться о винограде. Одно растение, жертвуя собой, помогает другому.

«Виноград – ребенок, – размышляла Вера, задумчиво глядя на бутылку. – Роза, люди, птицы, черви, почва – взрослые. Все они помогают ребенку расти. Тогда он расцветает и плодоносит. Но и роза не забывает цвести. И люди едят, спят, отдыхают, гуляют и ходят в кино. Птицы, черви, почва – все живут обычной, нормальной жизнью. А эта жизнь при этом помогает другой жизни».

Но больше всего ее поразило, что для сладости винограду нужны неидеальные условия. «Лоза должна страдать – тогда получится отличное вино», – гласит одно из правил виноделов. Каменистая почва. Большое количество извести. Все великие терруары[2]2
  Терруар (фр. terroir от terre — земля) – совокупность почвенно-климатических факторов и особенных характеристик местности (рельеф, роза ветров, наличие водоемов, лесных массивов, инсоляция, окружающий животный и растительный мир), определяющая сортовые характеристики сельскохозяйственной продукции, чаще всего – вина, кофе, чая, оливкового масла, сыра. Терруарный продукт – продукт, выполненный из сырья, выращенного в определенной местности, в контролируемых условиях. В виноделии под терруаром понимают почву виноградника или плантации.


[Закрыть] мира находятся на известняковых почвах.

Преодолевая препятствия, лоза дает вкус плодам. Преодолевая трудности, дети становятся взрослыми.

Подушечкой большого пальца Вера провела по темному стеклу бутылки. О, как же это похоже на вино из одуванчиков Рэя Брэдбери, на его пойманное и закупоренное в бутылке лето[3]3
  Цитата из книги «Вино из одуванчиков» (автор Рэй Брэдбери).


[Закрыть]! Там заключена сила жизни. Она есть. Бывает, что забудешься в раздирающих на части чувствах и теряешь середину, свое «Я», свое присутствие в этом мире. Тогда важно достать такое закупоренное счастье и вспомнить. И ожить.

Можно даже не пить его, дело не в этом. Дело в сопричастии. Вино нужно не для опьянения и растворения себя в окружающем мире, а наоборот – для ощущения себя и своего места в нем. Ощущения себя как части саморегулируемой системы. Такой, в которой родился виноград. Человек тоже живет в этой системе. Даже больше: он и сам такая система. Саморегулируемая система, способная создавать свой собственный микромир, живущий в сотворчестве с миром большим.

А еще в виноградниках ловят в бутылки лунный свет и кладут их между рядами виноградников. Лунный свет в бутылке – это неуловимость отзвуков большого мира, которые влияют на микромиры человека.

Вера медленно сняла со стола затекшие ноги.

Надо. Надо срочно полить монстеру.

Глава 9
Январь. Консультация

– Надежда, чем вы руководствовались, когда решили взять в семью приемных детей?

Лицо Надежды Николаевны на экране монитора иногда распадалось на мелкие квадратики пикселей. Сегодня онлайн-сессия: с утра дождь за окном хлестал с такой силой, что, казалось, выбьет стекла, раскрошив их на мелкие осколки, и Вера решилась предложить вариант встречи без выхода из дома. Геройствовать бессмысленно: сессия точно не станет результативнее, если, добираясь до кабинета, и терапевта, и клиента измочалит стихия.

Хотя нюансы таких встреч, конечно, никуда не деть. Лицом клицу Вере всегда было проще.

– Мы обычно брали нового ребенка каждые два года. А тут пять лет никого. Думали, что всё, уже хватит. Но старшие как-то подросли – вот мы и решили, – пожав плечами бесцветной скороговоркой, проговорила Надежда.

Вера Никитична повертела в руках ручку.

– Вы не ответили на мой вопрос. Почему же все-таки решили начать брать детей из детских домов?

Картинка на экране снова на секунду превратилась в разноцветную мозаику, но послушно собралась обратно в усталое лицо клиентки. Слабое место онлайн-консультаций – никогда не знаешь, как поведет себя связь.

Надежда немного помолчала, а потом с напором (Вере даже показалось, с вызовом) ответила, глядя прямо в камеру:

– Потому что я готова им давать.

Впервые за все время их работы в интонации Надежды Николаевны Вера ощутила силу, а не покорность и надлом.

– Что давать? Перечислите конкретно, – отрывисто, стараясь подстроиться под ритм клиентки, спросила она.

– То, чего у них не было. Лучшие жизненные условия, возможность поступить в учебные заведения. Да даже элементарные навыки, которых они никогда не имели!

– Что вы уже дали?

– Гигиенические привычки, – начала загибать пальцы Надежда Николаевна. – Каждый вечер они моются. Когда пришли в семью, боялись воды как огня, кричали, плакали, забивались в угол. Сейчас принимают это как норму. Пошли в садик, в школу, социализировались. Общий ужин – они стали понимать, что это не просто еда, а общение. Что они могут ухаживать друг за другом, передавать еду, делиться ею.

Вера, не отрываясь, смотрела на нее, но та не отводила взгляда, хотя раньше всегда старалась спрятать глаза. «Интересно, – подумала Вера. – Это эффект общения через экран, непрямого контакта, или что-то другое?»

– А как вы обычно реагируете на то, что кто-то из детей упал и плачет?

Взгляд вздрогнул ресницами, обмяк и опустился. Надежда пожала плечами.

– Пугаюсь. Еще и подзатыльник могу сгоряча дать.

Нет, экран здесь ни при чем. Она действительно начинает чувствовать силу там, где нет вины и стыда. Но как только они появляются, ее перещелкивает обратно.

– Окей, – мягко кивнула Вера, возвращаясь к своей привычной интонации. – Я предлагаю вам в течение недели провести эксперимент. Готовы?

– Ну… давайте попробуем, – неуверенно проговорила Надежда.

– Есть такое понятие – контейнирование, – начала объяснять Вера, делая вид, что не замечает сомнений по ту сторону экрана. – Это когда близкий человек вбирает в себя боль другого и через это показывает алгоритм совладания с ситуацией. У Кати этого алгоритма нет. Попробуйте в эту неделю вести себя не как обычно. Например, упал ребенок – вы подходите к нему, садитесь на уровне глаз и молча гладите его по больному месту.

– Я не смогу… – начала было Надежда, но Вера успокаивающе подняла ладонь и закончила:

– Это первый шаг. Простое действие: подойти, погладить больное место. Даже говорить ничего не надо. А для вас это переход на новый уровень.

– Но я… – снова попробовала было возразить Надежда.

Надо попытаться включить её уверенность снова, чтобы через это мягко перейти к движению вперед – иначе сейчас она опять провалится в обессиленность и уйдет из диалога.

– Если посмотреть, сколько вы с мужем уже дали приемным детям, – с жаром заговорила Вера, – вас можно только благодарить! Старшая поступила в университет, средние учатся в школе. Вы через многое прошли.

Кажется, Надежда чуть распрямилась – по экрану снова побежали мурашки пикселей. На старых экранах с плохими камерами так бывает, когда идет крупное движение (Вера в очередной раз пообещала себе купить новый компьютер с современными возможностями).

– Вы правы, – сказала Надежда. – Мы действительно прошли через многое. Но так тяжело, как сейчас, мне еще никогда не было.

Хорошо. Она начинает делить опыт на периоды. Раньше все сливалось в одно большое «плохо».

– Сейчас у вас есть возможность выйти в высшую лигу. К вам пришел ребенок, для которого нужны более сложные переживания.

Она выдержала небольшую паузу, давая Надежде возможность как-то отреагировать на эти слова. Но та молча крутила в руках карандаш, легонько постукивая им о столешницу, – этот звук мерными щелчками пульсировал в Вериных наушниках.

– Вы спрашивали, сколько продлится такое поведение Кати, – продолжила Вера Никитична. – Если брать ее анамнез и возраст прихода к вам, могу предположить, что около года. Похоже на реактивное расстройство привязанности. Если до этого она привыкала к вам и оттаивала, то сейчас идет процесс проверки границ. Определенный регресс.

– Целый год?! – вскинулась Надежда Николаевна. – Я не выдержу столько! А может быть, меньше?

– Думаю, за меньше она не справится. Не успеют выработаться новые установки.

Наушники всхлипнули глубоким вздохом. Все-таки она еще очень нестабильна: моменты подъема резко сменяются провалами, в которых она видит и слышит только саму себя. Можно попробовать пойти через образы: иногда это позволяет переключить эмоции из активного в фоновый режим.

– Давайте попробуем представить себя очень маленькой, совсем маленькой. Допустим, вам годика два-три и вас обнимает любящий человек – с заботой, с любовью, с теплом. Получилось?

– Да, я представила, – кивнула Надежда. Кажется, она даже прикрыла глаза.

– А теперь представьте, что этот человек уходит от вас. Вокруг темнеет. И вы остаетесь одна, рядом никого нет. Вы в полном одиночестве. Кричите, зовете, но никто вам не отвечает.

Надежда судорожно повела плечами. На экране снова запрыгали мелкие квадратики.

– Это страшно. Прямо сильно-сильно страшно. Даже ужас у меня возник.

– Именно в этой ситуации и с этим ощущением сейчас живет ваша Катя.

Пауза. Вера отметила, что Надежда опять смотрит прямо в экран, не опуская глаз.

– Ей очень страшно, она нуждается в ком-то близком. Она маленькая беззащитная девочка. И близость – это именно то, что ей необходимо. Связь с кем-то живым и теплым.

Надежда вдруг с силой вздохнула, словно выдувая из себя что-то лишнее, а потом снова с напором, даже почти яростью, громко начала говорить:

– Я уже не могу! Сегодня она опять рассорила детей. Я не справляюсь. Ко мне подошла старшая и на полном серьезе сказала, что боится, что Катя когда-нибудь угробит Витюшку, глаза ему выколет, проткнет его чем-нибудь!

Вера Никитична смотрела на ее лицо, покрывающееся красноватыми пятнами то ли из-за очередного недочета связи, то ли по-настоящему, из-за эмоций, и думала: вот она, кульминация сегодняшней встречи. Надеждаявно накручивает себя, берет слова старшей дочери как аргумент в свою пользу, видит только то, что подтверждает демонизацию Кати. Но вместе с этим – из нее исходит энергия, которая чувствуется даже через экран. Не душная поволока отчаяния, от которой Вера задыхалась во время первых их сессий, а энергия – злости, неприязни, агрессии.

– Я не хочу, чтобы она отбирала меня от других детей! И да, я готова отдать ее назад. Единственное, что меня останавливает, – это бюрократические сложности. Нет сил ими заниматься!

Вера молчала, чтобы не перебивать этот поток внезапно выходящей силы. Она была уверена, что самое главное – про то, как сейчас необходимо Кате простое человеческое участие, – Надежда услышала. Сейчас она выплеснет то, что разъедает изнутри, и слова из головы начнут потихоньку опускаться ниже.

Вспышка тем временем погасла. Наступила тишина. Надежда, снова опустив глаза, что-то разглядывала на столе, все так же теребя карандаш, – только постукивания теперь стали чаще и шли синкопой: раз-и-и-и-и-и-и-и-два-и, раз-и-и-и-и-и-и-и-два-и. Вера продолжала смотреть и слушать, ничего не говоря. Любая фраза сейчас звучала бы фальшиво.

– Мне пора, Вера Никитична, – устало вздохнула наконец Надежда Николаевна. – Дети из школы вернулись.

В наушниках действительно слышались какой-то фоновый шум и голоса, прорывающиеся сквозь толщу расстояния.

– До свидания, Надежда Николаевна. Не забудьте про эксперимент, о котором я вам говорила.

Экран сперва рассыпался на квадратики, а потом погас.

Глава 10
Февраль. Дом. Ночь

Июньское поле на заставке телефона: разбросанные полевые цветы, старая алюминиевая садовая лейка. Вдоль носика проступают кляксы ржавчины. Живописно. Спустя тридцать секунд экран гаснет, словно день резко сменяет ночь. Жаль, что нельзя так же переключить реальность. Она бы не отказалась приблизить утро. Надоело ворочаться с боку на бок и искать удобное положение. Сколько там уже времени?

Зуб разнылся вечером и не давал спать. Болел нудно, бесперспективно. В ближайшее время ни к какому стоматологу Вера Никитична все равно не собиралась. Не из-за страха – просто не готова впускать в свой рот холодные инструменты и чужие пальцы в мерзких резиновых перчатках. Ее даже передергивало от этой мысли. К всплескам боли после горячего и сладкого уже привыкла – болел зуб уже не первую неделю. Но вот чтобы так, просто после разговора, – это что-то новенькое.

Когда она теряла опознавание себя – это хрупкое чувство, похожее на полет пролетающего вне зрения насекомого, – то впадала в тревогу, которая калачиком сворачивалась за грудиной и перетекала в солнечное сплетение. Эта зараза жадно требовала что-то с ней сделать – например, заесть, чтобы тяжесть от полноты желудка перекрыла настойчивость зова. Но когда система пищеварения героически побеждала в схватке с загруженными в нее продуктами, голос возникал слова. «Посмотри-и-и-и-и-и на меня, – шипел он, периодически переходя на протяжные постанывания. – Посмотри-и-и-и, увидь, заметь, не отма-а-а-а-ахивайся, как от случайных мурашек по спине. Мурашки не бывают случайными, а я – тем более».

Ребенку с аутичными чертами сложно выдержать взгляд другого человека. В книгах про РАС написано: «Он инкапсулируется и отрезает себя от окружающей среды». Если попросту – он не в состоянии общаться с миром. Вера однажды работала с таким ребенком. Пытаясь обратить его внимание на себя, она ловила его взгляд и раз за разом медленно повторяла: «Пос-мот-ри на меня. Пос-мот-ри», и давала ему машинку, если ребенок мимолетно бросал свой взгляд на нее. Все по книжкам, все по правилам.

Сейчас это свернутая в клубок энергия, ежом лежащая за ребрами, звала ее саму такими же словами. Посмотри на меня. Почувствуй меня. Не улетай. Не убегай.

От чего же она, Вера, убегает? Не от стоматолога же, в самом деле.

Это как разрешить себе быть. Найти, от чего убегаешь, и разрешить это, прожить наконец. Ведь запрещая себе быть собой, ты одновременно запрещаешь и клиенту открывать себя.

«Да уж. Работку я себе выбрала! – пробормотала Вера Никитична, сморщившись от нового наплыва боли. – Вот она, готовность быть истинной: сначала боль, потом уже что-то другое. И без этого никуда. Я ничего не могу сделать с этим. Я бессильна перед болью, я бессильна перед своими нервными окончаниями, я бессильна сейчас перед самим зубом, которому именно в этот час приспичило разболеться. И перед решением Надежды я тоже бессильна. Если она решит отдать девочку назад, я не смогу ничего изменить, как бы мне этого ни хотелось. Как я могу обходиться со своим бессилием? Могу загонять его вглубь, переставать дышать, выпить дурацкую таблетку, которая ничего не вылечит, а просто притупит боль. Как раз то, что происходит с Надеждой: она хватается за возможность избавиться от ребенка, как за ношпу, веря, что все дело в боли. Но каждый следующий приступ сильнее задавленного таблеткой».

А что еще можно сделать с бессилием? Можно выразить его, принести-таки стоматологу, и этим создать нечто новое – новую пломбу, например. Или вообще коронку, если пломба, черт бы ее побрал, уже не поможет. Когда бессилие не осознаётся, давится, зажимается, пространство остается тем же, что и было, ничего не меняется. А когда оно бережно берется в руки и вытаскивается наружу, его можно пережить. И не разрушиться.

И не разрушить. Ни зуб, ни жизнь. Ни ребенка.

Уязвимость человеческих зубов – в корнях, эмали, уходе, питании. Уязвимость человеческой души – в привязанности.

Глава 11
Февраль. Дом

К утру зуб успокоился. Вере Никитичне даже удалось немного поспать, прежде чем будильник закукарекал подъем, но голова все равно была тяжелая и гулкая. Умывшись, Вера пошла на кухню: во-первых, надо готовить и завтрак, и обед, а во-вторых, хлопоты у плиты бодрят не хуже кофе. Нарезать одно, почистить другое, обжарить третье – концерт для фортепиано с оркестром. С сольной партией в четыре руки при всего двух имеющихся.

Когда сковорода призывно зашкворчала луком и морковкой, на пороге кухни возник Григорий Фёдорович с голым торсом и в черных трико, закатанных чуть выше колен. В руках он держал электробритву с кучей насадок – волшебный триммер, который в рекламе обещает превратить обезьяну в человека. В комплект входили приспособления для стрижки бороды, подравнивания усов, удаления волос из ушей и даже водонепроницаемый корпус. Последнее Вере нравилось особенно: интересно, есть такие мужчины, которые бреются под водой?

Но муж был серьезен.

– Вер, я тут подумал, – сказал он медленно, словно обдумывал каждое следующее слово, – может, мне сбрить бороду?

Смотрел он при этом куда-то вниз и вправо. Вера молча проследила за его взглядом, но кроме еле заметной паутины и вполне безобидного паука, обихаживающего попавшуюся в ловушку осу, ничего интересного там не увидела. Странно, что зимой в доме делает оса? Неужели оттаяла после зимы? Вот не повезло бедняге – так глупо попасться…

– Ве-ер? – вопросительно протянул Григорий Фёдорович, и Вера спохватилась, что, похоже, думает об осе слишком долго.

– Что? Сбрить бороду? Ну… не знаю.

Она повернулась к плите, налила на сковороду томатную пасту, перемешала все деревянной лопаткой и снова взглянула на мужа. Он все еще стоял, рассеянно глядя то на паутину, то на плиту. Потом мотнул головой, сбрасывая паутинное оцепенение, подошел поближе к ней, наклонил к себе лопатку и облизнул ее прямо из Вериных рук.

– Вкусно, – сообщил он и выжидательно посмотрел на кастрюлю с бульоном. Связь с реальностью для него, судя по всему, восстановилась еще не полностью.

Зато к Вере Никитичне наконец вернулась способность мыслить целенаправленно.

– Во-первых, руки прочь от лопатки – это священный атрибут домохозяйки, я ею суп мешаю! А ты – варвар! – Она вытянула руку с деревянным предметом раздора, держа его, как шпагу с требованием удовлетворения, в двух сантиметрах от груди мужа. – А во-вторых, если хочется – делай.

И открыла кран. Бойлер всегда работал с перебоями и по настроению. Сегодня, вероятно, настроение у него было пониженное, что сказалось и на температуре воды. Но утро для него в принципе было очень тяжелым временем. Густонаселенная семья с одной ванной комнатой в доме – это вам не пятизвездочный отель с роскошными сантехническими апартаментами в каждом номере. Вот и сейчас из горячего крана текло что-то еле теплое. «Даже посуду не помыть нормально», – вздохнула Вера, с тоской глядя на очередную Пизанскую башню в раковине.

Утро в семье начиналось одинаково: сначала в душе плескались старшие девочки, Лиля и Полина. Каждое утро они мучились выбором: поспать еще минут двадцать перед школой или участвовать в битве за душ. Боевые намерения, как правило, побеждали сонную негу. Вот и сегодня непродолжительное сражение у двери ванной выиграла Лиля, и теперь под шум воды она полноголосно демонстрировала свою любовь к Земфире и русскому року:

 
Привет, ромашки,
Кидайте деньги.
Читайте книжки,
Дурной мальчишка…
 

Все это смешивалось с возмущенными поддверными воплями сестры.

– Лиля, ну ты скоро? Мне тоже надо, ты не одна!

Крики не действовали. Тогда Полина поднимала руку, планируя переходить к тяжелой артиллерии и начинать барабанить в дверь кулаками, но каждый раз смотрела на свои ладони и передумывала. В крайних случаях начинала долбить дверь пяткой. У её кожи была особенность: при каждом соприкосновении с предметами и вещами на ней оставались следы. Любые поверхности Полину раздражали, она даже спать предпочитала без постельного белья. Обнаружив на теле какую-нибудь случайную ворсинку, расчесывала это место ногтями до крови.

Когда дочь была маленькой, Вера Никитична пребывала в ступоре от такой особенности. Этикетки с одежды приходилось срезать. Стирать только вручную – Полина отказывалась носить вещи после машинной стирки и молча запихивала все в дальний угол под кроватью. Поначалу Вера пыталась выуживать их оттуда и стирать снова, теперь уже от подкроватной пыли, но чистые и отглаженные майки, футболки и платьица снова отправлялись по знакомому адресу. В конце концов Вера смирилась, обзавелась порошком для ручной стирки и предоставила дочери возможность поступать так, как ей удобно. Поэтому теперь Полина всегда сама покупала себе вещи и спала на голом матрасе. Проходя мимо ее комнаты, Вера привычно вздыхала и старалась как можно реже туда заглядывать.

После старших девочек в ванную обычно отправлялся глава семейства. Работал он рядом с домом, во времени был не ограничен и мылся долго, обстоятельно. Фыркал, терся мочалкой и вдоволь плескался. Последствия его процедур в виде брызг и подтеков обнаруживались на стенах, потолке и даже маленьком оконце, расположенном наверху, в метре от душа. Как это получалось, для него самого оставалось загадкой, о которой он непременно сообщал Вере, удивленно поднимая взгляд вверх.

А сегодня еще и младшая, Ксюша, вознамерилась помыть одного из котят. Значит, после отца воду займет она, а из ванной снова будут доноситься крики – на этот раз кошачьи.

Старшие наконец-то закончили водные процедуры, и в ванную комнату удалился Григорий Фёдорович. Вера вздохнула: вода в кухне, видимо, еще долго не начнет теплеть. Но из ванной послышался не обычный плеск душевых волн, а заунывное жужжание. Оно длилось и длилось, заполняя пространство ванной, выходя в коридор, отскакивая от темно-красной кирпичной плитки, украшавшей стены. Замысловато отражаясь от предметов, это мягкое «жжжжжжжж» вливалось в кухню, заползало в духовку и в кастрюлю с борщом. Даже чугунная сковородка начала вибрировать.

Кажется, это все-таки был триммер. Тот, который с множеством насадок и водонепроницаемым корпусом.

Вера Никитична накрыла сковородку прихваткой, но это не помогло – вибрация продолжалась. Жужжащий звук тонкой змейкой вползал в уши, заполняя собой все существо Веры. Потом принялись подрагивать ресницы, и вскоре она вся начала вибрировать в ответ.

Тишина наступила внезапно, Вера даже не успела ее отследить. Она все еще продолжала привычно дрожать, пока не заметила, что осталась в гордом одиночестве: ни сковородка, ни духовка, ни кафельная плитка ее уже не поддерживали.

– Тьфу ты! – Вера Никитична почесала рукой лоб. Она забыла положить лопаточку, и на лбу остался зигзагообразный свекольный след.

Как шрам у Гарри Поттера – мальчика, который выжил.