Текст книги "Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе"
Автор книги: Светлана Дорошева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
7
Китайская хохлатая собачка со мной
Куратор уехал, и все в резиденции нырнули обратно в свои проекты и нескончаемое тусэ-мусэ по галереям. Отчасти из чувства самосохранения, а отчасти от передоза Прекрасным я последовала примеру Шанхайской Принцессы: поставила общественную жизнь на паузу и проводила дни в праздных исследованиях местности и охоте на образы. Каждый день выходила и брела наугад. Шанхайские улицы сплетались, как бетонные спагетти, и всякий раз сами выносили меня то на футуристическую площадь, то в райский парк, то к храму, то в рыбацкую деревню, то в космос.
Первое время я просыпалась среди ночи и до рассвета пыталась усыпить себя чтением. То ли все еще сказывался перелет, то ли организм хитро адаптировался к новым условиям и отныне решил высыпаться только в экстренных ситуациях типа вынужденного заточения в прачечной, но сна не было ни в одном глазу. Когда после пяти утра под землей начинали гудеть первые поезда метро, я вставала и шла гулять.
Рассветная жизнь Шанхая была полна удивительных событий. У отеля еще не было толпы и шли фешн-съемки. Босая девушка в белом платье шла по теплым лужам, с босоножками в руках и флером декадентской ночной жизни на лице. На набережной группа пенсионерок танцевала с красными веерами. В метро рабочие загружали апельсины в автоматы для фреша и плюшевых свиней в автоматы с игрушками. Под пафосным бутиком дорогих часов разворачивался придорожный рынок морских тварей. Продавец выгружал большого ската в тазик для белья, высыпал груду моллюсков прямо на застланный клеенчатой скатертью асфальт и любовно расставлял частоколы морских звезд на палках, пока не отвлекся на черепаху, удравшую между ведрами с рыбой на проезжую часть.
В парках мужчины выгуливали птиц. Клетки подвешивали в густых ветвях, и птицы громко и сладко пели, пока хозяева пили чай из термосов, оголив животы и отмахиваясь от жары утренними газетами. В беседке старичок пел нечеловечески гнусавым голосом, аккомпанируя себе на хулусы из тыквы, а две старушки с веерами роняли под эту песню слезы. На лужайках под медленную музыку и агрессивные выкрики из небольших приемников люди исполняли плавные движения тайцзы-сюань. Бездомные досыпали на лавочках под тихое шелестение ивовых метел дворников. Птицы заливались, перекрикивая приемники, колокольчики на тачках и протяжную жалобу тыквенной флейты.
Солнце поднималось вместе с шумом, будто регулировало саундтрек города: птиц унесли, хозяева ушли на работу, а звон колокольчиков заглушила атональная какофония дорог – гудки машин, грохот грузовиков, велосипедные звонки, визжащее сопрано дрелей поверх стаккато перфораторов и парящее над всем соло полицейской сирены.
Вместе с шумом повышалась и плотность населения. К тому времени, как я возвращалась в гостиницу на завтрак, толпа была уже на месте в полном составе. Лужи испарились, а съемочная группа спешно упаковывала ночной декаданс по клетчатым баулам. У стилистки сзади на футболке было вышито «Искусство – это либо плагиат, либо революция», а у фотографа на дождевике – «Мне уже все равно».
* * *
Каждый раз выходя из гостиницы и возвращаясь в нее, я проходила мимо огромной светодиодной богини Гуччи на фасаде шоппинг-молла. Она смеялась и купалась в золотом бассейне, осыпаемая лепестками небесных вишен. По вечерам на тротуаре под ней стоял старый китаец, естественно, с тачкой и продавал вонючий тофу – местное лакомство, источавшее такой невыносимый смрад, что я всякий раз переходила на другую сторону улицы. В этом был весь Шанхай. В городе будто работала машина времени, которая постоянно глючила между двумя режимами – прошлое и будущее. Вход в Эппл-центр охраняли каменные псы Фу, а лишь в сотне метров от неонового олимпа начинался потусторонний мир старого города: дряхлые двухэтажные дома, клубки проводов и старики, занятые традиционным времяпрепровождением шанхайцев их поколения – сидеть в пижаме на раскладном стуле и наблюдать, как мир проходит мимо.
В старом городе иностранец бросается в глаза, как тарантул на ангельском пирожном, и уже через пять минут я чувствовала себя представителем международного сообщества путешественников-вуайеристов – вздорных, поверхностных людей, которые по каким-то фривольным причинам вторгаются в рутинный уклад местной жизни своим праздно-любопытным носом.
Заглядывать во дворы было рискованно, потому что, может статься, это и не двор вовсе, а общественный душ, и там все голые. А может, там клуб: все набились в духоту, курят, машут руками и играют в маджонг, китайские шахматы или карты. А может, там дверь с охранным амулетом и одним кроссовком на гвозде посередине – стучите, мол, тапкой. А может, парт-ячейка, и там все тоже курят и машут руками, но про коммунизм. Или таки двор, где старики курят и машут руками вокруг боя сверчков. Люди бьются об заклад, а боевые цикады – насмерть.
Сверчки продаются тут же, в маленьких плетеных тюрьмах размером с детский кулак, и при приближении человека пронзительно орут из-за соломенной решетки, как пленные рабы-гладиаторы. А еще, возможно, там спят. В домах-клетушках душно, люди выносят кровати прямо на улицу и отключаются в измученных позах, с запрокинутыми головами, придушенные жарой и хаосом.
Согласно одному из китайских мифов, чтобы мир материализовался, бог хаоса Хуньдунь должен был умереть. И было это так. Хуньдунь жил посереди Нигде и представлял из себя шестиногую и двукрылую тушу без головы. По бокам Нигде обитали два богодракона. Они приходили к Хуньдуню в гости и очень его любили. Хаос умел хорошо танцевать, поил друзей чаем, в общем, был мил. В благодарность за гостеприимство драконы решили подарить ему лицо – просверлить в нем семь отверстий, чтобы он мог дышать, видеть, есть, слышать и обонять. Они проделывали по дырке в хаосе ежедневно, и на седьмой день Хуньдунь умер.
Этот миф используется для иллюстрации двух противоположных назиданий. Первое – о губительности благих намерений, а второе – о невозможности развития без насильственного вмешательства со стороны.
Но очевидно Хуньдунь не умер. Он просто переехал в старый город в Шанхае. И живет там, как гений трэш-арта, нагромождая швабру на будду, бодхисаттву на мопед, белье на каменных псов Фу – и производит из своего нутра тысячи велотачек.
Тачки расползаются по городу, как миньоны хаоса, издеваются над гуччи и луи виттоном, окуривая их вонючим тофу, а по ночам возвращаются обратно в старый город, нагруженные, чтобы скормить Хунь-дуню собранный за день хлам.
Единственная причина, по которой хаос еще не заполонил мир, – это стражи. Во всех странах, во всех городах, старых и новых, они сидят в одинаковых позах, на одинаковых скамейках, с одинаковыми палками, прическами и выражениями лиц – стерегут хаос. Следят за порядком: чтобы белье было чистым, дети – вымытыми в тазах, девицы – прилично одетыми, мужики не орали пьяными, сверчки не разбежались, а охранные амулеты не выгорели на солнце. Бабки на лавочке, вездесущие стражи, бдят на своих боевых постах, чтобы хаос снова не накрыл собою землю.
* * *
– Ты такая европейка! – злилась Шанхайская Принцесса на мой восторг от старого города, вышагивая по крыше с сигаретой.
– Что? Почему? Я же… Слушай, ты произносишь «европейка» как «ты меня ужасно раздражаешь!»
– Ну потому что ты!.. такая европейка! У вас нездоровая одержимость культурным шоком. Хибары, нищета, грязь, общественные туалеты… О боже, в ста метрах от понатыканных небоскребов нет водопровода, вы только представьте! Эти дикари харкают себе прямо под ноги, а дети какают на асфальт у витрины «Коко Шанель», потому что вы видели эти очаровательные китайские ползунки с разрезом на попе?! – Принцесса с такой экспрессией изображала шокированных европейцев, что сигарета в ее руке выписывала огненные иероглифы гнева на фоне ночного неба. – О змеях и прочих ужасах китайской кухни я вообще молчу! Европейцы – скверные воры. Они приезжают сюда вот как ты! Не зная ничего! Перед ними несметные сокровища – тысячелетние традиции, затейливая многоэтажная культура, три спутанные между собой религии… Да в одном резном шарике из слоновой кости – истории на пять томов, но не-е-е-е-ет: все, что они увозят отсюда – это потрясающее знание о том, что китайцы едят собак и водят детей на поводках! Еще какой-нибудь рассказ из желтой прессы всенепременно в придачу – про повара, которого ужалила мертвая змеиная голова спустя полчаса после того, как он ее отрубил. Повара не спасли, змею сварили в суп! К супу подавали собачьи пенисы. Ничто так не возбуждает западного человека, как очередной рассказ путешественника о собачьих пенисах из серии «их нравы»…
Я виновато молчала, мысленно отмечая, обо что из перечисленного я уже исправно шокировалась, а обо что еще только предстоит, потому что Принцесса попала в точку – я была «такая европейка!»
– У меня для тебя подарок! – с тем же возмущением сказала Принцесса, выудила из-за стула пакет и хлопнула на стол книжку. Бокалы тихо звякнули.
Книжка называлась «Китайские вещи» и была сборником фотографий, собственно, китайских вещей с небольшим описанием: что это, зачем оно и как так вышло, что оно такое странное. Я развернула книгу к тусклому свету свечи на столе и раскрыла наугад. Разворот назывался «Красные Трусы». На фото был мужчина в красных труселях крупным планом от пупа до бедер. На трусах красовался золотой иероглиф. Текст начинался так: «Китайский лунный календарь включает в себя двенадцать земных ветвей и двенадцать небесных стеблей…»
Люди с «тысячелетними традициями и многоэтажной культурой» таки знали толк в интриге. Хочешь-не хочешь, а прочтешь – любопытно же, как эти стебли приведут к красным труселям.
– Спасибо тебе.
…
– Ты права насчет европейцев. Прости.
– Да при чем здесь?.. – бросила Принцесса. – Все понятно, я сама такая. Посмотрела я твоего Микеланджело. Наверное, ты так смотришь на образцы каллиграфии – как баран! Видела у тебя в студии, что за туристическую фигню ты прикупила… У меня такое же с твоим Ренессансом. Ну, много дебелых голых людей, какой-то… парад просто дебелых голых людей. Непонятная, инородная красота. И каллиграфия, и голые люди раскрывают свой смысл только знающему. Чужими сокровищами нельзя завладеть, только понять. А как понять? Нужно разбираться, тратить годы, продираться через дикие дебри чужих культурных кодов и вообще… стать китайцем. Ну или европейцем. Собачьи пенисы куда как проще, что ж я, не понимаю, что ли?
– Сто процентов. А скажи, вы же тоже шокируетесь о нас?
– Конечно.
– Расскажи мне про это.
– Сейчас ты – гость на моей земле, и я наблюдаю твой натуральный шок, ужас и восторг. Вот приеду к тебе в Израиль – тогда и восхищусь, как дико вы все там живете.
Ладно.
* * *
Неподалеку от гостиницы была школа. Напротив школы – ремонт обуви и мобильных телефонов (вместе, да) и массажный салон, где на входе также продавались сверчки в плетеных темницах. В районе трех часов перед школой начинали толпиться родители – встречали пионеров. Я любила смотреть, как пионеры высыпались из школьных ворот, а родители расхватывали их, рассовывали по тачкам и развозили в разные стороны, словно в мультике.
Как-то мы возвращались с Шанхайской Принцессой из конфуцианского храма в послеполуденную жару. Школьные занятия как раз закончились и всюду сновали пионеры. В горячих волнах над плавящимся асфальтом они двоились и множились, как оборотни.
– Скажи, а ты тоже была пионером? – спросила я Принцессу.
– Кем?
– Ну вот дети в красных галстуках. У нас они назывались пионерами. Я была.
– А, ну да. Просто так положено в школе – носить красный галстук. В младших классах – зеленый, но это только в Шанхае.
– У нас в младших классах были значки в форме звезды с Лениным посередине. Это октябрята. Подготовка к пионерам. А потом комсомол и партия.
– Ну да, у нас тоже потом партия. Но я не вступала.
– А что вы делали пионерами в школе?
– В смысле?
– Ну, мы вот собирали макулатуру и металлолом, помогали старушкам перейти улицу или нести сумки, пели песни про Ленина и апрель, читали стихи про партию и родину, убирали мусор и сажали деревья на субботниках, ездили на урожай огурцов, кричали на линейках «будь готов!» – «всегда готов!»…
– Мы просто носили красные галстуки.
* * *
На перекрестке с золотой девушкой Гуччи я еще несколько раз столкнулась с мастером кунг-фу, всякий раз около семи вечера, когда он выходил на прогулку с собакой под мышкой. Сначала это происходило случайно, но со временем я стала подгадывать с вылазками в город так, чтобы к семи оказаться на «нашей» скамейке и в лучах богини Гуччи завязать собаке шнурки. Этот странный ритуал вносил в мою местную жизнь постоянство – одновременно заземлял ее и придавал ей еще больше фантасмагории.
Мы общались рисунками. Мастер кунг-фу показывал мне пластиковых собак из раскрашенных бутылок, а я ему – зарисовки в мормонской книге материнской памяти. «Лысеющий дождь!» – «Памятник четвергу!» – хвалили мы друг друга.
Иногда я приносила ему краски и кисти, купленные на улице вожделения, или угощение для собаки. В отличие от собаки, он всегда отказывался ровно шесть раз (я посчитала), прежде чем с явным удовольствием принять дар. Принцесса как-то раскололась в пельменной за спором над общим счетом, что тут так принято: отказываться, настаивать вопреки сопротивлению, и так до тех пор, пока оппонент либо не оскорбит согласием с многократным и убедительным отказом, либо не причинит-таки добро.
«Поллок!» – говорила я, тыча в таксу из пластиковой бутылки, забрызганную краской. Мастер кунг-фу переспрашивал жестами и подставлял ухо, чтобы получше расслышать, будто это могло помочь. «Джексон Поллок?.. Художник, который разбрызгивал краску», – повторяла я и пыталась нервными жестами изобразить метод Поллока. Мастер кунг-фу какое-то время с сомнением наблюдал это неистовство, а затем помотал головой, набрал что-то в телефоне и нажал кнопку перевода: «Нет, я не болен. Просто дрожат руки».
Так мы открыли для себя переписку через переводчик вичата. Когда мастер кунг-фу увидел мой номер телефона, он долго смеялся, пересчитывал по пальцам четверки и потрясал клюкой в сторону злополучного перекрестка, на котором спас меня в первый день. За много дней наша переписка превратилась в шпионский обмер шифрами:
(мастер кунг-фу): шнурки в 7?
(я): ок
(мастер кунг-фу): шнурки в 7?
(я): ок
(мастер кунг-фу): шнурки в 7:30.
(я): ок
(мастер кунг-фу): в 7?
(я): да
(мастер кунг-фу): шнурки в 7?
(я): не успею!
(мастер кунг-фу): я и сам могу завязать шнурки!
(я): шнурки?
(мастер кунг-фу): в 7
(мастер кунг-фу): шнурки. ты идешь?
(я): 5 минут
(мастер кунг-фу): ок
(мастер кунг-фу): шнурки в 7?
Иногда я перечитывала эту переписку просто ради удовольствия от того, как добротно бывают скроены человеческие отношения. Я даже запомнила, как выглядит иероглиф «шнурки» и однажды случайно опознала его у мастера кунг-фу в телефоне напротив своей фотографии в вичате. Он записал меня как «Шнурки» и поставил рядом с моим новым именем два эмодзи – голову рептилоида и палитру с красками. «Меня зовут Шнурки, и я инопланетный художник». Ну, не так уж и далеко от истины…
* * *
Как-то бетонные спагетти привели меня в буддийский храм. Внутри были три золотых будды и много людей на скамеечках перед книгами сутр. Женщины складывали оригами в виде золотых лотосов. Люди приносили буддам подарки – яблоки, апельсины и лилии. Один человек принес большой арбуз. Очевидно, имел с буддой особые счеты.
Потом вышли монахи в желтом и красном, сели перед буддами за длинный «стол переговоров» и стали петь сутры а капелла. Люди пели вместе с ними по своим книжкам. Выходило очень бодро. Но долго. Одна монахиня принесла мне стульчик. Потом все подарили буддам бумажные лотосы и разошлись в праздничном настроении.
После службы я выкурила сигарету на скамейке под ивами напротив салона фут-массажа и пронаблюдала другой ритуал – как полнотелые китаянки бьют по пяткам щуплых китайцев.
Салон выглядел очень по-свойски, без претензий – как булочная или там мастерская по починке ключей – повседневный «бизнес за углом», без единого намека на гедонистические услуги, которые предлагал. Клиенты по-соседски болтали, окрикивали знакомых на улице и орали им через распахнутую дверь, пока те не кидали свои пакеты у входа, не привязывали собак рядом со мной под ивами и не падали на кушетки, скинув тапки и задрав треники до колен. То есть массаж пяток был обычным делом, типа «И хлеба по дороге купи!»
Само таинство я наблюдала впервые, но была изрядно наслышана о местной массажной индустрии от Стива. У него оказалось две экзотические страсти – искусство диссонанса и китайский массаж. Дверь в его студию была почти всегда нараспашку, и всякий раз, как я шла к себе, Стив зазывал меня на соседскую болтовню. Его студия была опутана проводами от экранов, колонок, микрофонов и пультов, но я все никак не могла выяснить, над чем он работает после зомбомузыки, потому что все его отчеты о времяпрепровождении в Шанхае сводились к тому, где делают «массаж со счастливым концом», а где ставят обычные банки. После того, как Стив рассказал, что банки здесь – процедура для красоты, что-то типа интенсивного ухода за кожей, а не бабушкина пытка во время болезни, я стала обращать больше внимания на шанхайских красавиц под зонтами от солнца. Они и вправду часто ходили прекрасные, как леопарды – все в пятнах от банок на спине, шее и даже на лице.
Стив избегал банок, но против двухчасового массажа ступней ничего не имел, даже если конец оказывался несчастливым. Он регулярно советовал мне «не мелочиться» и посвятить массажам целый день – от пяток до ушей. «Обязательно попробуй чистку ушей! – говорил он. – Не пугайся: все эти ножи, щипцы и иглы выглядят как пыточный набор, но это древний, проверенный ритуал, высшее наслаждение! Особенно в конце, когда девушка гладит тебя по лицу павлиньим пером и камертоном заставляет вибрировать крохотное перышко у тебя в ухе… Мурашки! Мурашки по всему телу. Но ты иди только в салон, поняла? Не в парикмахерскую!» Массажи в парикмахерской были чем-то вроде эвфемизма для подпольной проституции, в которой Стив, по всей видимости, тоже неплохо разбирался.
В одну из таких назидательных бесед он неожиданно спросил:
– Слышал, ты подружилась с Затмением? Вы все время зависаете вместе?
– С Принцессой? О да.
– Принцесса? Ты называешь ее принцессой? Любопытно. А вы… ну?.. – Стив изобразил руками движение, будто крутит невидимый и смутно непристойный кубик-рубик.
– Нет, Стив.
«Это ты тут с Минни Маус все время крутишь кубик-рубик так, что мне кажется, будто в соседней студии по ночам репетируют мышиную оперу», – промолчала я.
– Это хорошо, – заулыбался Стив. – Слушай, а можешь мне организовать с ней встречу?
– В смысле?
– Ужин, например?
– Свидание, что ли?
Стив пожал плечами.
– Сам организуй. Ты же с Минни Маус? – я изобразила руками кубик-рубик.
– Ну да… Просто… Во-первых, она закончила резиденцию и уезжает. Так что неизвестно, когда теперь… Ну и потом! Это ж Затмение! Ты сама сказала – она принцесса! Скажи, что у меня к ней дело? Совместный проект… Чем она, кстати, занимается? Я все никак понять не могу…
– Спроси у нее сам.
– Так ты устроишь нам встречу?
– Я передам ей твою просьбу.
* * *
– Стив тебя хочет, – сообщила я Шанхайской Принцессе в ожидании, пока сварится курица.
Мы сидели в хотпот – модный вид местных ресторанов, где посетители готовят сами – бросают кусочки мяса, овощей, грибов (или что там они заказали) в кипящий прямо на столе бульон, а потом вылавливают оттуда палочками и едят.
– Я знаю. Я игнорирую все его поползновения с начала резиденции… Бедный Стив, – добавила она после паузы с интонацией «идиот».
– Он говорит, у него к тебе дело, совместный проект. Врет, конечно.
– Конечно, врет. Но знаешь, давай как-нибудь возьмем его с собой на обед?
– Втроем?
– Разумеется, втроем. У Стива – желтая лихорадка, не могу же я в самом деле…
– Что это – желтая лихорадка?
– Сексуальная тяга к азиаткам.
– А. Это многое объясняет… То есть я буду в роли «некрасивой подружки»?
– Да. Ты будешь неизбежным злом, терпи. Выслушаем его дело… – Принцесса произнесла последнюю фразу в значении «развлечемся как следует».
– Хочешь? – она выудила из кипятка и протянула мне зажатый в палочках коричневый кубик.
– А что это?
– Краеугольный камень власти, – Принцесса ответила по-китайски.
Я из вежливости согласилась. Она ловко разломала палочками кубик и положила половинку мне на тарелку. По консистенции было похоже на суфле, а на вкус – нечто среднее между гематогеном и куриной печенью, хотя бульон был очень острым и за вкусом чили особо было не разобрать.
– Понравилась утиная кровь?
– Что-что?
– Утиная кровь, ты только что ее попробовала…
– Господи…
– Ну, ты отказалась пробовать вонючий тофу, свиные горла и мороженое со вкусом соленого желтка. Я подумала, что тебе надо сначала пробовать, а потом уже узнавать, что ты съела. Будешь еще кровь?
– Не-е-е-е-ет.
– Что ты вообще тут ешь?
– Ну… Пельмени, что ты мне показала. Нашла еще гамбургеры. Пиццу…
– Ладно, я почти не обиделась. На, съешь бамбук. Он невинный.
* * *
На какое-то время я полностью выпала из жизни резиденции, но проводила много времени с Шанхайской Принцессой. Она была не просто моим окном в непроницаемую китайскую ментальность… Точнее, форточкой… Или даже замочной скважиной – скрытной и малодоступной, но единственной и уникальной. Даже самое скучное занятие с ней – будь то болтовня с художниками на кухне или ожидание зеленого света на перекрестке – наполнялось атмосферой чудес, которыми был пронизан ее невидимый шар. Она сама казалась мне кем-то наподобие лисы-оборотня, мистическим существом с драконами вместо тараканов в голове, которые тоже постоянно прорывались из ее шара наружу.
Как-то мы перекусывали с ней на общей кухне, и зашли Леон и Хесус. Принцесса завела светскую беседу:
– А кто вы по гороскопу?
– Я овен, – сказал Хесус, – а Леон – весы.
– Да нет, – отмахнулась Принцесса. – Я имею в виду, по китайскому гороскопу.
– По китайскому?
– Ну, по году рождения? Когда ты родился?
Хесус назвал год. Принцесса быстро что-то высчитала в уме, сверяясь по ладони, и сказала:
– Так, ты – кролик.
– Кролик? – медленно, как игуана, моргнул разочарованный Хесус, – то есть заяц? Трусливое и похотливое животное?
– Ну что ты. В китайском гороскопе кролик – это мудрец, который живет на луне и знает секрет вечной жизни. Западные люди видят в пятнах полной луны женское лицо, а мы – кролика, толкущего в ступке снадобья для эликсира бессмертия. Так что быть кроликом – круто!
Хесус приосанился.
– Ну хорошо, а он кто по китайскому гороскопу? – Хесус ткнул в Леона и назвал его год рождения.
– Он петух.
– … как-то не очень он похож на петуха, – снова расстроился Хесус, – слишком высокий, что ли, для петуха…
– В китайском гороскопе петух – это птица феникс, – сказала Принцесса.
Леон расправил свои огромные плечи лесоруба, а Хесус заулыбался.
– И вдруг все сразу стало таким гламурным, да? – понимающе произнесла Принцесса. – Не петух подзаборный какой, а гордый феникс…
– А ты кто? – спросил Леон.
– Я дракон. Как и она, – Принцесса махнула на меня.
– О, дракон! Звучит круто.
– Да. Тут и без всяких объяснений понятно. Драконы лучшие. Простите, друзья, но по сравнению с нами, вы просто заяц и петух…
* * *
Второй раз дракон вырвался из нее под чудовищной шанхайской эстакадой, когда мы возвращались с унылой выставки ее подруги (белые стены, большие, мрачные и недоступные смыслу картины, скупой артспик про «выпуклость нездешнего абриса» и «пустоту как форму изобилия мыслеформ»… я уже привыкла). Мы стояли под палящим солнцем на одном из спутанных, как каменные кишки, шанхайском перекрестке – многополосные дороги с развязками, длинными переходами и короткими светофорами.
«Видишь вон ту колонну?» – спросила Шанхайская Принцесса, перекрикивая грохот дороги. Я посмотрела по направлению ее пальца. Одна из стел отличалась от бетонных подпорок эстакады: была больше и блестела золотыми инкрустациями, хотя издали особо было не разобрать.
– Когда строили эту развязку, рабочие никак не могли пробурить в том месте землю, при том что весь Шанхай стоит на мягкой речной почве, – кричала Принцесса. – Все сроки сорвали к чертям, инженеры в тупике, все перепробовали – застряли наглухо! Они мялись-мялись, ну и пошли наконец в единственное место, где можно было получить разумное объяснение происходящему – в буддийский храм. О, нам зеленый, бегом!.. Стой, тут еще один светофор. И вот. Один монах им действительно объяснил – мол, вы пытаетесь просверлить хвост дракона. И типа надо этого дракона уговорить подвинуться или выманить оттуда. А чувакам же отчеты начальству писать, почему строительство встало, какие меры предприняты, перед компартией, опять же, неловко как-то про дракона… Но реально – деваться некуда. Доверили дело этому монаху. Он уединился для ритуалов и переговоров с драконом…
Принцесса надолго замолчала.
– Ну? – не выдержала я. – И что дальше было?
– Да я устала орать. О, зеленый!
Мы перебежали еще одно шоссе и оказались совсем неподалеку от колонны. Она была обита серебряным металлом и вокруг нее вились золотые драконы.
– Через несколько дней монах пришел к инженерам с решением, – продолжила Принцесса на последнем светофоре. – Он велел им установить эту колонну с девятью золотыми драконами и дал точную дату, когда бурить землю. Колонну построили, вот она! Земля беспрепятственно поддалась ровно в тот день, который назначил монах. Так что дракон сдвинул свой хвост, рабочие проложили шоссе, а монах внезапно умер сразу после переговоров с драконом.
– Как?..
– Что?
– Как он умер? Почему? От старости?
– Нет, во цвете лет.
– Он был чем-то болен?
– Нет, сиял здоровьем. Пойдем, нам зеленый!
– Тогда почему?! – кричала я в спину Принцессе.
Она лишь развела на бегу руками.
Выбравшись наконец из каменных кишок, мы сбавили шаг и шли какое-то время молча.
– Нет, ну все-таки, – не выдержала я, – почему он умер? Какие есть версии? Это как-то связано с драконом?
– Ты такая европейка! – то ли улыбнулась, то ли скривилась Принцесса.
– В каком смысле?
– У вас почему-то принято считать, что все в мире имеет свои причины. Это не так. Многое вызвано чужими причинами, а самые важные вещи – вообще беспричинны.
* * *
Я часто возвращалась к этой мысли.
Во-первых, если история про переговоры монаха с драконом – правда, то стела должна считаться величайшим произведением китайского совриска, причем перфомансом. Вообще, даже не стела, а все строительство эстакады.
А во-вторых, Принцесса была до обидного права в том, как сильно мой западный разум противился случайной, капризной и необъяснимой природе вещей. Вещи должны иметь объяснение! Иначе как обуздать тот стихийный хаос, из которого сделана жизнь?
Я как раз дочитывала Пу Сунлина, и этот «сборник сиротливых огорчений» часто озадачивал меня рассказами, не поддававшимися привычной логике. Под «привычной» я имею в виду травмированное Голливудом и классической европейской литературой представление о том, как должно строиться повествование: завязка, конфликт, кульминация, развязка – такого рода вещи. К тому же избалованные люди запада привыкли, что при всей предсказуемости финала (герой победит, добро восторжествует, а всесильное зло будет низвергнуто и наказано), автор старается – удивляет эффектными поворотами, непролазными трудностями и правдоподобным преодолением оных…
В китайских рассказах о чудесном ничего подобного нет. События излагаются с пресс-релизовским спокойствием, без попыток уложить их в какую-либо логику, связную мысль или назидание, без начала и конца, без кульминации и развязки. Просто случай. Было так-то. Что хочешь, то и думай. Собственно, как в жизни.
Например, человек женился на фее-лисе. Они жили-были, детей нарожали, то-сё, пока однажды в комнату не впрыгнул белый заяц и дева не ушла за ним. Тогда ее муж и дети взобрались по длинной лестнице на небо и исчезли за облаками. Люди подошли к лестнице – а это рухлая дверь с вынутыми досками. Вошли гурьбой в комнату, смотрят – стены в саже, поломанная печурка, вещей никаких, будто и не жил никто. Все, конец.
Или вот история про даоса из секты Белого Лотоса. Его любимая наложница учинила беспутство с его же учеником. Даос превратил ученика в борова и послал за мясником. Тот зарезал борова и стал продавать его мясо. «Никто и не подозревал!» – сказано у Пу Сунлина. Мне ужасно нравилось это предложение. Столько предвкушения драмы в четырех простеньких словах… И вот отец зарезанного ученика обо всем узнал и нажаловался властям. Даоса схватили вместе с женой и маленьким сыном и заперли в клетке, чтобы препроводить в столицу на казнь. Но по дороге из-за гор выскочил великан и проглотил сначала жену, потом сына, а затем и самого даоса на глазах у изумленных солдат. Проглотив же, великан спокойно, как ни в чем не бывало, удалился. Все.
Или вот – жил-был студент, преподавал грамоту. Однажды ночью на него свалилась лиса, и они «стали любовничать». Студент возжелал удержать лису подле себя и опутал ее охотничьей сетью. Лиса высвободилась, превратившись в белый пар, но сильно рассердилась. Взяла студента за руку, и они полетели. По пути она обронила его где попало, и тот упал в яму к одному богачу. В яме сидел тигр, а отверстие было затянуто сеткой. Студент упал на эту сеть, застрял головой вниз. Утром сторож его так и обнаружил: ахнул, поднял, а тот уже умер! Но потом ожил и пошел домой. Все.
Что думать – непонятно. Вещи происходят без каких-либо объяснений, прямо как в перфомансах современного искусства. Ни логики, ни назидания.
Такая литература, конечно, гораздо ближе к жизни, потому что в жизни тоже ничего этого нет: строили дорогу, не получалось, позвали монаха, тот сказал «там дракон!», договорился с драконом, чтобы сдвинул свой хвост, дорогу построили, монах умер. Так работает изнанка мира. Одно не ведет к другому. Вещи просто случаются.
* * *
– Твой монах не выходит у меня из головы, – сообщила я Принцессе вечером на общей кухне. – Думаю, ты права. Многие вещи беспричинны. И с этим трудно смириться, потому что тогда выходит – ты мало что контролируешь в жизни. Конечно, ты и так ничего в ней не контролируешь, но выкапывание причин хоть как-то поддерживает сладкую иллюзию…
– Ну хорошо. Если тебе так нужны версии, то вот. Возможно, это был Шень.
– Кто?
– Шень – легендарный дракон, дыханием порождающий миражи.
– И что?
– Как что? Теперь можешь искать причинно-следственные связи. Возможно, дорогу не получалось построить, потому что чешуя дракона неуязвима для дрелей и экскаваторов. А возможно, лишь возможно, весь Шанхай – это мираж, порожденный спящим под городом Шенем. А мираж не может повредить своему источнику. Сон не может просверлить спящему хвост, понимаешь? Только заставить спящего изменить позу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.