Текст книги "СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1951–1980 годы)"

Лишь один раз она случайно уснула вечером после бессонной ночи, проведенной с Вовкой, и проспала время встречи. Было уже темно, и она осталась дома. Именно в тот злополучный вечер Вовка наломал дров. Не дождавшись Ксени в условный час у себя дома, он с дружком отправился на танцы, надеясь встретить ее там. Но не встретил. В расстроенных чувствах он выпил лишнего. И попал в историю. На танцплощадке куражился молодой военный, вдребезги пьяный. Цеплялся к девчонкам. Одна ударила его по щеке, он матерно выругал ее и толкнул. Вовка стоял неподалеку. Он был зол, так как потерял Ксеню. Как вихрь, налетел он на военного. Завязалась драка. К Вовке присоединился его дружок – Колька Азовкин, к военному – другой военный. Кто-то побежал за нарядом милиции, дежурившим в парке. Вовка с Колькой дали деру. Он пришел к ней поздно вечером. Его хмельной лучистый взгляд как никогда ласкал ее лицо, обегая его снова и снова, будто стараясь получше запомнить. Он рассказал ей о случившемся. И добавил:

– Меня посадят.

– За что? Ты же не виноват! И свидетели есть. Ты за дело ему врезал – Ксеня была совершенно спокойна, здраво полагая, что милиция во всем разберется.

Ей и в голову не пришло испугаться за последствия. К тому же она не знала, что у Вовки свои счеты с милицией, и на сей раз счет один-ноль явно не в его пользу. Счастье видеть любимого, ощущать его губы на своих, дерзость его рук – все это туманило разум, лишало здравомыслия. Да еще Вовка шептал ей прямо в ухо:

– О, я плыву, радость моя…

Через несколько дней его забрали. В милицию заявила подружка военного, когда тот рассказал ей о случившемся и продемонстрировал синяки. Она собиралась за него замуж и, рассматривая его уже как свою собственность, из кожи вон лезла, расписывая в заявлении все ссадины и кровоподтеки до размеров ран, полученных на поле сражения. К тому же она не любила Ксеню – они учились в одной школе, но в параллельных классах – и не хотела упускать такого удачного момента отомстить ей за пренебрежение ко всем, в том числе и к ней, кроме своей компашки.

Были весенние каникулы. Суд должен был состояться через десять дней. Ксеня будто омертвела. Она ела, пила, спала, ходила по городу, как сомнамбула. Или – тихо помешанная. Исчез Вовка – исчезло солнце, исчезло все светлое из жизни, ушла радость. Отец, понаблюдав за Ксеней, переговорил с матерью и, усадив дочь в машину, увез к тетке Лизе в деревню.

Несколько дней прошло, как в кошмарном сне. Ксеня ежедневно писала Вовке письма о своей любви к нему, вспоминала каждый день, ночь, час, проведенные вместе: «А помнишь?» Она писала и складывала их в большой конверт, посылать было некуда. А на дворе стояла весна, да такая, что дух захватывало. Просыпалась, обновлялась природа… То же происходило с людьми – уж так устроен мир. Ксеню томило желание любить. Чувства переполняли ее душу, как половодье. Но где Вовка, ее любимый? Что на свете сильнее и неистовее пробуждавшейся в невинной девушке чувственности? Истомы во всем теле, сдерживаемой страсти, не находящей выхода и нежности, – без предела… Встать на колени и молиться, и руки целовать любимому. Умереть в его объятиях, ощущая его губы на своих, – с блаженным, последним вздохом: вот она какая, любовь…

Воздух, когда она вечерами выходила из дома, стоял вокруг, как стеклянный. Казалось, тронь его – и он расколется на тончайшие осколки, мелодично позванивая. Ксеня стояла долго, глядя в небо с яркими звездами, истово шептала озябшими губами: «Любимый, я хочу, чтобы ты был рядом! Я не могу, не могу без тебя…».

Потом был суд – открытый и показательный. Вовка давно был у милиции, как бельмо на глазу, за свой вызывающий, независимый вид – такие всегда на подозрении, за драки и за Ксеню, ведь она была дочерью сотрудницы милиции. Что с того, что мать работала всего лишь бухгалтером. Все равно ее дочь, связавшись с хулиганом, позорила органы, которые должны быть в глазах общества образцом честности и незапятнанности.

Вовка с дружком Колькой сидели под конвоем на отдельной скамье спиной к залу. Прокурор в обвинительной речи, изобразив их бандитами и едва ли не убийцами, настаивал на двух годах усиленного режима. Адвокат, вынужденный защищать, предложил ограничиться двумя годами условно. После совещания судья огласил приговор: полгода лишения свободы. Ксеня рванулась к Вовке, схватила его за руки. Они стояли посреди толпы, ошеломленные случившимся – не веря в разлуку. Не могли разнять рук и отвести друг от друга глаз. Пока их почти силой не оторвали друг от друга. Ксеня не успела даже передать Вовке конверт с письмами. Осужденных увели, и она выскочила из зала на улицу, подбежала к черному «воронку» и стояла в ожидании с трясущимися губами. В глазах стыли не пролившиеся слезы. Милиционер, зная, чья она дочь, не прогонял ее. Когда появились под конвоем Вовка с Колькой, ноги ей отказали. Она так и осталась стоять, как пригвожденная. Зато Вовка рванулся к ней, схватил ее лицо в ладони, мгновенье вглядывался и – впился ртом в ее губы.

– Разойтись. Не положено, – их прощальный поцелуй оборвал грубый голос охранника. Бесцеремонные руки схватили Вовку за плечи и резко толкнули к машине.

– Вовка, я люблю тебя… Я буду ждать… Напиши мне, – кричала Ксеня, не обращая внимания ни на милиционеров, ни на любопытных, толпящихся неподалеку. – Вот, возьми… Я тебе уже написала… – и она, отпихнув охранника, который уже встал на подножку, чтобы забраться в кузов, сунула Вовке конверт. Он сжал его в руке. Охранник хотел было вырвать, даже руку протянул, но, наткнувшись на Вовкин взгляд, будто споткнулся, махнул рукой и захлопнул дверцу.

Ксеня не умерла, но внутри будто что-то оборвалось, что-то рухнуло со страшной силой, погребя под обломками прежнюю ее беспечность, насмешливость, жизнерадостность. Ее выходки из озорных и безобидных приобрели характер злобный и протестующий – против учителей, родителей, обывателей – она ополчилась на весь белый свет за то, что у нее отняли Вовку, ее любимого и желанного, единственного…

В школе вывесили стенгазету. Ксеня никогда не подошла бы к ней, если бы ее не вынудили смешки и перешептывания за спиной. Она нехотя приблизилась к листу ватмана, демонстративно уставилась на рисунок, вызвавший такой ажиотаж. На нем были изображены она и Люська, сидящие за партой. У обеих на головах красовался начес – такой, что и лиц почти не было видно, но зато надпись под рисунком гласила весьма красноречиво, кто эти нарушители Правил школьного поведения. Ксеня внутренне содрогнулась от возмущения: она не делала начес. Ее пышные от природы волосы не нуждались в этом. Глаза ее злобно сузились, губы искривила злорадная усмешка: «Ах, вот вы как? Ну, получайте!» У стоящего рядом мальчишки она выдернула из кармана авторучку. Размашисто, огромными буквами – через всю стенгазету – написала: «Дурачье!»

Да еще написала печатными буквами записку: «Оставьте Дудину в покое. Не то пожалеете. Банда «Черная кошка» – и подсунула ее под дверь кабинета завуча. Газета оформлялась под ее руководством. Тут-то завуч и отыгралась за «прическу». Срочно был созван педсовет, который вынес решение: не допустить Ксению Дудину к выпускным экзаменам. Отец наказал ремнем, мать отрыдала, а Ксеня как ни в чем не бывало предалась безделью, изредка напиваясь и ночуя где попало, у каких-то новых, весьма сомнительных подруг, которые нигде не учились и работали непонятно где, но зато систематически устраивали сборища. Ксеня, овеянная дурной славой, пользовалась успехом у мужского пола. Она не запоминала даже лиц тех, с кем обнималась и целовалась, глуша тоску по единственным рукам и губам. Когда в очередной раз заявилась домой пьяная, родители дружно обрушились на нее с руганью.

– Я вас ненавижу. Вы тоже виноваты в том, что Вовку посадили. Не вам упрекать меня, вы сами этого добились, – раздельно выговорила Ксеня, упала на постель и зарыдала: ее прорвало.

В глубине души она понимала, что правы родители, что пьянки действительно до добра не доведут, что она поганит свою душу, общаясь со всякими отбросами, что она несправедлива к родителям. Ведь не могут они желать плохого единственной дочери?! И все же жестокие слова вырвались, и, как ни странно, ей стало легче. После того вечера она стала почти спокойной, почти смиренной.

Ее одноклассники сдали тем временем экзамены, намечался выпускной бал.

Конечно, никакого бала не было, были танцы под пластинки. На застолье по случаю выпускного ее пригласил кл.руководитель, который относился к ней хорошо, правда, его голос ничего не значил против всего женского коллектива учителей. Ксеня пошла в пику им всем. Они с Люськой сшили себе платья из портьерной ткани: Торя – зеленое, Лапка – голубое. На праздничном столе было много винегрета, был холодец, селедка, на горячее – жаркое, одним словом, популярные в те годы блюда праздников. Из спиртного было шампанское и портвейн. Но выпускники помимо стола затоварились еще и водкой. После нескольких тостов учителей и родителей многие разбрелись кто куда. Танцевали, в основном, отличники и подхалимы. Во дворе Ксения покурила, добавила водки, и ее потянуло на подвиги. Хотела было нахамить на прощанье «коробочке». Но Люська ее отговорила: «Тебе же на будущий год экзамены сдавать, еще завалит назло».

Тут подвернулся Вовка Сидоров, который крутился возле нее с начала вечера. «За неимением гербовой бумаги пишем на простой», – цинично подумала она и позволила себя увлечь на берег Енисея. Они долго целовались, не зная, что делать дальше. Вот такая была оторва Ксеня. Ее дико развезло, и Вовка едва ни на себе потащил ее домой. Так лажево закончились «школьные годы, чудесные». После «бала» отец предложил ей поехать на лето к тете Лизе. Она уехала без сопротивления. Город стал ей ненавистен.

Когда вернулась, родители устроили ее на работу – сначала посыльной в какую-то шарашкину контору. Ксеня носила по городу разные бумажки и от нечего делать научилась печатать на машинке. Отец договорился в гараже с начальником, и Ксеня стала работать секретаршей. Сидела себе и книжки читала. Время шло томительно и скучно. Она жила ожиданием. И дождалась. Ей позвонил Колька Азовкин и сказал, что Вовка ждет ее дома, что он немного приболел и не может прийти к ней. Она отпросилась у начальника и помчалась, как угорелая, на Куйбышева, в другой конец города. Вошла в квартиру. Вовка лежал на диване, вокруг него сидели несколько парней, почти незнакомых Ксене. Она поздоровалась, скованно присела на краешек стула. Парни побыли еще немного и, попрощавшись, ушли.

– Иди ко мне, – ласково сказал Вовка. Ксеня пересела на диван, ближе к изголовью.

– Я стосковался по твоим губкам… – его взгляд искрился нежностью.

Все возвратилось на круги своя: радость встреч, горечь кратких разлук, бесконечные разговоры о будущем, их будущем. И – целомудренная по-прежнему любовь, несмотря на страстные – до дрожи в теле и головокружения – объятья и поцелуи. Что-то мешало Ксене безоглядно отдаться любимому мужчине. Неужели обывательская мораль: выходить замуж девственницей? Или страх потерять Вовку? Она знала, что до нее у него было много юных женщин и по-настоящему красивых, а не просто привлекательных, как она. Она случайно увидела их фотографии с любовными признаниями. Правда, те девицы были легкого поведения. Иногда Ксене казалось, что Вовка гордится перед дружками, что у него порядочная, чистая девчонка. Может, так оно и было. А может, рано изведав взрослую жизнь, он недобрал юношеской влюбленности, страстного влечения… Во всяком случае, его мужской сдержанности в то время, как Ксеня частенько теряла голову от желания испытать неизведанное, можно было подивиться.

Как-то они опять были у нее. Вовка нечаянно взял в руки дневник и стал читать про ее похождения, пока его не было в городе. Ей бы вырвать тетрадь из его рук, а на нее напало странное оцепенение. Он прочитал, не сказал ни слова и пошел из квартиры. Она бросилась за ним, крича: – Прости! Прости! Это все неправда, я придумала… Он ушел. На улице был жестокий мороз. Она выбежала за ним босиком, так босиком залезла в глубокий снег во дворе и стояла, пока не окоченела. На следующий день пошла к Вовке домой. Он сидел за машинкой и что-то шил. Ксеня стала каяться и просить прощение. Он молчал. Она схватила лезвие и резанула себе запястье на левой руке. Хлынула кровь. Вовка испугался, начал перетягивать руку выше пореза, залил йодом, стал перевязывать. Они помирились.

Родители Ксени не теряли времени зря: отец взял отпуск и уехал в далекий южный город, куда его усиленно звал двоюродный брат, комбинатор средней руки, любитель спиртного и женщин. Вернулся он оттуда не с пустыми руками, купил в Алма-Ате, столице Казахской ССР, трехкомнатную кооперативную квартиру. Тогда это было просто. Двоюродный брат заплатил одному товарищу три сотни сверху, – и отца вписали задним числом в члены кооператива. Осуществилась мечта родителей. Но не Ксени – поскольку она никуда уезжать из Енисейска не собиралась.

Зная поперечный характер дочери, отец понимал, что силой он ничего не добьется, а навредить может. Выскочит глупая девчонка за Вовку замуж – и прощай их честолюбивые планы в отношении единственной дочери. Они во что бы то ни стало хотели, чтобы Ксеня поступила в институт. Хотя у нее и аттестата не было. Их можно было почеловечески понять: сами неученые – у отца – пять классов образования, у матери – семь вечерней школы, – они с большим почтением относились к людям с высшим образованием. Особенно их почему-то прельщал институт иностранных языков. Они повели на нее наступление со всех возможных флангов, даже не погнушались привлечь на свою сторону Вовку, не говоря о куче всяких знакомых и друзей.

– Если ты будешь продолжать болтаться здесь, то не видать тебе аттестата, как своих ушей. Останешься недоучкой. Уедем, а ты в спокойной обстановке будешь готовиться к экзаменам, – настойчиво атаковал отец. – Там тебе никто не будет мешать.

– Доченька, ну, куда денется твой Вовка? Ты просто жизнь здесь себе загубишь. Куда ты пойдешь работать? Без аттестата? В уборщицы? В машинистки? – мать брезгливо поджимала губы.

– Ксюш, любовь моя, может, и правда, тебе поехать с родителями? Ведь одиннадцать лет ты проучилась. Я вот, по глупости, без образования. Получи аттестат, а потом будем решать, что дальше делать… – говорил Вовка чужими словами и не выдерживал: – Милая, девочка моя, я умру без тебя, я натворю что-нибудь… я не смогу без тебя…

Они целовались, пока не прерывалось дыхание – будто уже прощаясь. Вовка приходил в себя и, вспоминая слезы Ксениной матери и ее уговоры: дать Ксене возможность сдать экзамены, а также дружелюбный мужской разговор с ее отцом, снова убеждал Ксеню послушаться родителей.

– В конце концов, если захочешь, я приеду к тебе. Что мне стоит? Я человек свободный. Или ты…

Он лучше знал людей, имея за плечами немалый жизненный опыт. Подростком он воровал, реализуя своеобразно жажду романтики и духовную энергию, и, разумеется, побывал в воровских притонах, где ни одна попойка не обходилась без женского пола. Так что на своем недолгом веку он повидал разных девчонок, девушек и женщин и научился различать настоящее от поддельного. Он понял духовную сущность Ксени. На людях – вызывающий вид, лихость в выпивке, курение без меры… Такой способ самозащиты ранимой и чистой души выбрала она. Он интуитивно чувствовал, что Ксеня выше, возвышеннее его, не говоря о других. Он не понимал, чем, но она не вписывалась в окружающую ее среду. Но они оставались вдвоем, и его любимая преображалась: искренняя, тонкая, деликатная подруга и нежная, страстная, влюбленная… С ума сойти, как он любил ее в такие минуты, как боготворил!.. Умом понимая, не пара они, а чувствам разве прикажешь… Он оберегал ее, как мог.

“Ну, все, уговорили. Только быстрей увозите, иначе я раздумаю еще”, – заявила однажды Ксеня, обрадовав родителей до потери чувств. До Красноярска они поехали на «Волге». Вовка провожал ее далеко за город. Они сидели на заднем сиденье, глядели друг на друга и не могли наглядеться, беспрерывно целовались, не стесняясь родителей. Если бы Ксеня знала, что это их последняя встреча! Она выбросилась бы из машины, легла бы под колеса – но не уехала бы! Мать с отцом снисходительно улыбались, глядя на них и слушая их клятвы и обещания. Будто они знали, что будет – через месяц, через год.

XXI век. Они с мужем и внуком побывали в Сибири, сначала в Красноярске. Попали как раз в 2006 году летом после наводнения, несчастную рыбу, оглушенную и выброшенную на берег, собирали ведрами и мешками. Город им понравился, было чисто и немноголюдно. Потом на катере «Ракета» поплыли по Енисею в Енисейск. Через 40 лет!

Подплыли к Енисейску, стали выходить, муж пошутил: – Советская власть здесь есть? – Нету, нету! – дружно ответили мужики с пристани. – Ну, тогда сходим на берег. На самом деле, когда они ходили по городку ее юности веселой, ощущение было такое, что Советская власть никуда не девалась. Все будто застыло во времени. И Ленин в кепке на площади, и улицы не асфальтированные, и коровы бродят по ним, оставляя «лепешки». Тот же автовокзал, тот же дом, где они жили сначала, даже школа та же на берегу Енисея, правда, отремонтированная, где они побывали и сфотографировались. Они остановились в гостинице, и Ксеня, конечно, напилась и стала вспоминать юность и петь блатные песни: неслось такси в бензиновом угаре, асфальт лизал густой наплыв толпы… а муж записывал на диктофон.

Утром после разговора с администраторшей Ксения отправилась в храм. Та рассказала, что в нем служит о.Севостьян, который видит людей, их болезни насквозь, к нему со всей страны приезжают. Она отстояла очередь, подошла и услышала: – Не пей, Ксения! Батюшка смотрел на нее с жалостью. Она обомлела: «Откуда он знает? Может, мне послышалось?» Она быстро отошла пристыженная. Но не послушалась. А зря. Много неприятностей с ней случилось из-за алкоголя. Остались после свидания с родиной два стихотворения.

ИЮЛЬСКИЕ СУМЕРКИ НА ЕНИСЕЕ

 
Река смешалась с небом,
Не отличишь по цвету. Утопленники-бревна
По воздуху плывут.
Не снилось Сальвадору,
Маэстро всех чудачеств,
Что в Енисее бревна
По воздуху плывут.
В пространстве мутно-сером
Висят бедняги-бревна. Им не попасть на небо
И на землю не лечь.
Ну, что за время оно? Дали бы его понял. А я, как ни пытаюсь,
Все не могу понять.
 

Я ОТПРАВЛЮСЬ ПЕШКОМ

 
Я оставила душу в Сибири.
Ну и как там живешь ты, родная?
На чужбине тащу тяжеленные гири
Непризнанья мне чуждого края.
И зачем я вернулась?
Ну, кто меня ждет?
Никому не нужна, пропадаю…
Мой единый, всеблагостный Бог,
Я к стопам твоим, дочь, припадаю.
Я оставила душу в любви
К берегам Енисея,
К сибирскому краю.
Дух Сибири, ты только меня позови,
Я отправлюсь пешком,
В нетерпенье сгорая.
 

Ксеня кое-как готовилась к экзаменам, ей действительно никто не мешал. Родители в спешном порядке закупали мебель, предметы домашнего обихода, посуду. Все должно быть добротно – на сто лет. Эта квартира, этот город должны были стать их постоянным местом жительства. Так и получилось, лишь Ксеня долгие годы не могла свыкнуться с зеленым, теплым, с арычками вдоль широких улиц, наполненными прозрачной журчащей водой, текущей с гор Алатау, но чужим городом, хотя ей тоже пришлось стать его постоянным жителем. Обставив квартиру, родители уехали обратно в Енисейск. Им оставалось доработать три месяца, чтобы получать впоследствии пенсию в размере ста двадцати рублей. Большие деньги по тем временам. У них все делалось по плану, вероятно, и будущее дочери тоже было запланировано, но Вовке в нем не отводилось места.

Ксеня осталась с квартиранткой, женщиной среднего возраста, работающей недалеко от их дома поваром в детсаду. Таким образом, отпадала проблема с едой, продукты Марья Семеновна приносила с работы. Поскольку она была одинока, то с удовольствием взялась, по поручению Ксениных родителей, откармливать похудевшую от любовных переживаний девочку. Денег за квартиру с нее не брали.

Ксеня устроилась на работу почтальоном. Ходила с сумкой по своему району, где жила, обслуживала десять домов. Довольно быстро освоила профессию почтальона: научилась сортировать газеты, письма. Ей приходило много писем: из Норильска, из Енисейска. Она разносила пенсию, переводы, поднималась на этажи. Ее благодарили: кто-то конфетами, кто-то булочками, кто-то давал рубль. Ей радовались. Было приятно. Живя на всем готовом, она скопила деньги. Но на билет не хватало.

Ксеня проработала месяц, такой максимальный срок она себе установила, заняла недостающих денег на билет у Марьи Семеновны и отправилась на поезде, без копейки в кармане, а ехать надо было двое суток до Красноярска, затем на самолете – в Енисейск, – к своему любимому. В Красноярске она поехала к тете Гуте, двоюродной сестре отца, в Зеленую рощу. Они выпили бутылку водки, Ксения выплакалась в «жилетку», заняла денег и вылетела в Енисейск.

Но она опоздала. Ее Вовку снова посадили – теперь якобы за ограбление. Суд вынес приговор: десять лет строгого режима. Она не знала, что такое – пробыть в заключении десять лет. И собиралась его ждать. Ее поразил тогда не столько срок, сколько факт разлуки в момент, когда она решилась связать с ним свою судьбу, наплевав на аттестат, на институт и вообще – на все! Ему было двадцать, освободился он в тридцать и умер в тридцать пять – от последствий строгого режима. Но все это было потом…

– Это твоих рук дело, – твердила Ксеня, обращаясь к матери.

Та прятала глаза, но отпиралась упорно и яростно. Вероятно, ей хотелось во что бы то ни стало удержать в Ксене остатки дочерней привязанности.

– При чем тут я? Наоборот – я заступалась за него перед следователем, говорила, что он не способен на такое…

– Ты-ы-ы? Заступалась? Да ты его терпеть не могла! Помнишь Зойку? Ты ненавидела ее только за то, что у них в комнате ничего не было, не было таких дорожек и ковров, как у вас, – Ксеня намеренно выделила последнее слово, – не было достатка, о котором вы всегда так пеклись. И у Вовки его нет. Вот что тебя бесит. А я ненавижу ваш достаток, ваше «как у людей», ваших приличных людей! Да все ваши так называемые приличные люди и ногтя не стоят Вовкиных родителей – бедных, но искренних, честных и добрых людей, – ярость душила Ксеню.

Мать заплакала, слезы обильно потекли по ее лицу, и она их не вытирала.

– Доченька, да мы же как лучше хотим… мы о тебе заботимся… о твоем будущем… ты же у нас единственная…

Ксеня внезапно замолчала: она ощутила безмерную усталость. Нелегко ей далась гневная тирада. Но как иначе она могла выплеснуть затопившее душу отчаянье? Кто-то же виноват в случившемся! Не мог Вовка ограбить! Отдать последнее мог! Но где и как узнать правду?

– Не судьба, видно, Ксенюшка…

Ксеня опять было вскинулась от этого притворного сочувствия. Она была убеждена если не в прямой виновности матери, то в косвенной причастности.

– Ну, посмотрим, судьба или не судьба! Я буду ждать Вовку. Если не дождусь, то приведу в дом такого мужа! Дворника с метлой вместо приданого в сундуке… – последняя искра гнева погасла.

Теперь уже Ксеня сама рвалась из Енисейска, ненавистного города, укравшего у нее счастье. Каждый шаг здесь растравлял незаживающую душевную рану: все напоминало о Вовке. Она вздрагивала, если кто-то окликал ее: ей мерещился его глуховатый голос – неповторимый, незабываемый. Тело еще продолжало ощущать его руки, губы – его губы. Тоска становилась невыносимой. Она сдала все же экзамены в школе, ставшей чужой, получила аттестат и, не дожидаясь родителей, уехала одна в еще более ненавистный, где не было следов пребывания Вовки, город.

XXI век: Прощание с Енисейском

 
Щеголяла в брюках, в юбочке короткой,
Обзывали сучкой, швалью, идиоткой, -
Цыкала сквозь зубы, отвечала грубо:
– А пошли вы все!
Отгуляла юность в юбочке короткой,
С сигаретой «шипка» и стаканом с водкой!
Отгремели трубы, потеряла зубы:
– А посли вы все!
Подступает старость – нет веселья с водкой.
Оказалась жизня вдруг такой короткой!
Люди стали грубы, вставила я зубы:
– А пошли вы все!